Терранец (джен)

Примечания:

Для тех, кто не умеет читать метки поясняю: **это стёб**. Если шутки "нипанятные", то дело скорее всего не в авторе, а в гении, который его читает.

Этот текст — попытка разобраться. Разобраться в том, что из себя представлял бы примарх, выросший в альтернативно религиозной среде. Достаточно хорошо автор знаком в первую очередь с православной средой. Поэтому Лоргар — православный. Читать это или нет — исключительно ваше дело. Борщевик предупредил.

Так же нас есть иллюстрации: https://vk.com/album-49961402_275789424

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

Награды от читателей:

«Отличная работа!»

от

5ximera5

«Цегорах одобряет!»

от

cra2zy

«Отличная работа!»

от

Solnashko luchistoe

Наградить фанфик

462

Нравится

841 Подписаться

1341

Отзывы

146

В сборник

Скачать

Смотреть работу в 146 сборниках

×

Сообщение об ошибке в тексте

Как правильно? (не обязательно)

Отмена

Отправить сообщение об ошибке автору

Сообщить об ошибке в выделенном тексте

×

Сообщить о нарушении правил

Набросок из нескольких строк, еще не ставший полноценным произведением

Например, «тут будет первая часть» или «я пока не написала, я с телефона».

Мнения о событиях или описания своей жизни, похожие на записи в личном дневнике

Не путать с «Мэри Сью» — они мало кому нравятся, но не нарушают правил.

Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям

Все это автору следовало бы оставить для других мест.

Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен

Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей.

Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил.

Текст не на русском языке

Вставки на иностранном языке допустимы.

Намеренная провокация или оскорбление

Автор создал текст с целью потроллить читателей.

Не путать со стёбом или пародией.

Плагиат

Пользователь, опубликовавший работу, не является настоящим ее автором или переводчиком.

Плагиатом считается копирование текста и выдача его за свой. Если у вас украли идею или

персонажей — не стоит слать жалобу, мы не сможем вам помочь. В этом случае обращайтесь к автору напрямую.

Пожалуйста, приведите ссылку, которая могла бы подтвердить настоящее авторство, и пояснения, почему вы считаете данную работу плагиатом:

Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей

Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей.

Часть работы со ссылкой на продолжение на другом сайте

Пример: Вот первая глава, остальное читайте по ссылке...

Нарушение в сносках работы

Если в работе задействованы персонажи, не достигшие возраста согласия, или она написана по мотивам недавних мировых трагедий, обратитесь в службу поддержки со ссылкой на текст и цитатой проблемного фрагмента.

Отмена

Отправить сообщение администрации

Назад

Содержание

Вперёд

5. Коракс

8 ноября 2020, 23:01

Настройки текста

Выбрать цвет текста

Выбрать цвет фона

100%

Выбрать размер отступов

100%

90%

80%

70%

60%

50%

100%

Выбрать размер шрифта

70%

80%

90%

100%

110%

120%

130%

140%

150%

160%

170%

Примечания:

Юрий Визбор — Я иду на ледоколе

песня "В Кейптаунском порту", слова Павла Гандельмана

С фонограммы Элеоноры Филиной и Теодора Ефимова, CD «В нашу гавань заходили корабли» № 3, «Восток», 2001.

Благодаря передаче "В нашу гавань заходили корабли" этот вариант стал каноническим. Первоначальное заглавие — "Жанетта". Написана в 1940 г. в Ленинграде девятиклассником, будущим военно-морским врачом Павлом Гандельманом на мотив фокстрота Шолома Секунды בייַ מיר ביסטו שיין ("Bai Mir Bistu Shein", "Для меня ты красива", слова Якоба Якобса).

Песенка Секунды была написана для мюзикла на идише מען קען לעבען, נאָר מען לאָסט נישט "Men Ken Lebn Nor Men Lost Nisht" ("Можно было бы жить, да не дают"; английское название "I Would if I Could" — "Сделаю, если смогу"), поставленного бруклинским Rolland Theater в 1932 г. Мюзикл продержался всего один сезон, но фокстрот получил большую известность на разных языках и просто как джазовая мелодия. В СССР она называлась "Моя красавица" — и на нее пелась одноименная пародийная песня (см. "Моя красавица"). Одноклассник Гандельмана Трудослав Залесов вспоминал, что песенка "Моя красавица" была очень популярна во время создания "Жанетты", а сам Гандельман уверждал, что исполнял ее Леонид Утесов, и она "звучала в городе со всех патефонов". 31 января 1940 г. мелодию записал на пластинку джаз Якова Скоморовского.

На семинарские фасады, на ели, берёзы и яблони, на синюю громаду храма и расписанный звездами голубой купол опустилась ночная хмарь, где-то вдалеке ревели двигателями запоздалые лихачи, стремительно чертили световыми полосами фары авто, мчащиеся по автотрассе. За пустырем, за забором, далеко. По темным дворам жизнерадостно брехали собачьи свадьбы, а в темно-синем небе подрагивали-мерцали искры далеких звезд.

Вечерние молитвы закончились, дежурный, сутулый носатый третьекурсник, запирал двери храма. В обществе веселого, круглого, низкорослого колобка-дежпома и нелюбезного завхоза. Мимо проплыли старшекурсницы, обдав Лоргара сильнейшим амбрэ духов. Рядом кто-то расчихался и страдальчески засопел, утирая слезящиеся глаза. Студенты сонно расползались кто куда, звонко хохотали облепившие лавочки девчонки. Вокруг храма, беседуя, уже нарезали круги Ника и какой-то очкастый старшекурсник. Где-то в темноте светил фонариком охранник, обшаривая с кем-то на пару кусты. На предмет затаившихся бомжей и иных неопознанных объектов.

— … ритуальный каннибализм существует во многих языческих культах…

— Индуизм — темный лес, я вообще сомневаюсь, что его стоит изучать. Слишком уж все эти культы опасны для сознания европейца…

— Там ворота уже заперли?

— Да, — переговариваясь, мимо Лоргара энергично прошагали какие-то однокурсники, Лоргар не приглядывался, — позавчера Леха полз под воротами. На глазах у дежпома. Хорошо хоть без пакетов. Ты прикинь если с сумярами, да ещё и по-пластунски…

— А дежпом что? — оживился кто-то.

— Да ничего. Охранник сказал, что они с Лёхой тестируют систему безопасности. Дежпом поржал и погнал Лёху в корпус. Ну, типа поздно, отбой скоро. О, Лёха… Лёха! Ноут на ночь дашь?

— Но-о-оут? — задумчиво протянул Лёха, запустив пятерню в растрепанные пряди и хлюпая надетыми на босу ногу сланцами, — дам. Только это… чуваки… не как в прошлый раз…

— Сегодня Тихонов, он нормальный, — усомнился недавний оратор.

— А что случилось? — не поняла какая-то рослая, румяная блондинка-регентша. Лоргар с интересом зашарил взглядом по её простой, улыбчивой мордашке, по шикарному вырезу белой блузки, по косичкам и по оборкам огромной цыганской юбки в пол.

— Да Россомахин после отбоя пошел обход по общагам делать. Кто не спит, все ли на месте, — нехотя отмахнулся Леха, посмеиваясь, — и, короче, обошел. Все нормально, всё. Вышел на улицу, пошел смотреть по окнам. У кого свет горит…

— Ну да. Дежпомы всегда так делают, — блондинка в непонимании распахнула свои невозможные зелёные глаза, пушистые ресницы дрогнули как крылья тропических бабочек, — а что тут такого?

— Что такого… Да эти гении мало того, что врубили прямо в окне ночник, ещё и включили громкость на восемьдесят процентов шкалы. Сидят, смотрят ноут… А тут, такой, Россомахин вплывает.

— Да ладно тебе, тебе ж ноут потом всё равно вернули…

— Ага, через месяц.

— Что хоть смотрели?

Ребята переглянулись и многозначительно заухмылялись.

— Японский трешак, — мрачно сообщил какой-то первокурсник, — даже у нас было слышно.

— Допустим… и не совсем трэшак…

— Это было действительно жутко. «Повторяющаяся злоба». «Человек в стене».

— Фу, блин, — возмутился кто-то из девушек, — как вы это смотрите?!

— Смотрела, да? Уу, сестра, как низко мы пали… уууу…

— Саня. Отвянь.

— Сестра Ири-и-на, — не унимался однокурсник Лоргара, хихикая и корча томные рожи под досадливое фырканье Иры Гвоздь и галдёж студентов, — а «Целулоидный ужас» смотрела? Глянь, глянь… краснеет! Ты смотри! Она краснеет!

Девчонка окинула оратора скептическим взглядом. И, пряча улыбку, заметила, уходя:

— Пф. Придурок. Смотрите не попадитесь, гении.

— Впервые слышу …

— А вот эта стрёмная хрень была точно лишней, — мрачно отозвался кто-то из темноты, — чтоб я с вами ещё хоть что-то смотрел… какой гений вообще откопал эту дрянь? Она же редкая.

— Миш.

— М?

— Ты-то придёшь?

— Не, ребят, мне там своё писать. Здоровенный текст. Не. Тобусова позовите.

— Братцы, вы там как-нибудь без меня, мне завтра латынь пересдавать, — над самым ухом раздался ясный, мягкий голос Тобусова, — о, Лоргар. Там меня не искали?

— Нет, — Лоргар пожал протянутую руку, — как зуб?

— Да вот, пломбу поставили.

Где-то справа вдоль дальних бордюр, прогуливалась озябшая парочка. Лоргар стащил с плеча гитарный чехол, расчехлил, тихо звякнули под пальцами гитарные струны. Аврелиан аккуратно опустился на край скамьи, отчего под пятой точкой хрустнула литая чугунина. Лоргар очень бережно пристроил гитару себе на колени. В свете фонарей бронзово блеснули толстые струны. Гитару эту Лоргару соорудил один сельский умелец; огромная, гладкая, она была настоящим исполином, царь-гитарой со струнами не то от большой арфы, не то от контрабаса. Разницу в звучании специалист бы, наверное, уловил. Но любые другие струны под пальцами рвались на «раз».

— Пст, Лоргар, — пряча что-то под ветровкой позвал Димка, с опаской поглядывая на болтуна-дежпома прилепившегося к стайке девчонок, — Лоргар.

Дежпом, очкастый толстяк-старшекурсник что-то оживленно выспрашивал у радостно пищащих регентш, добродушно посмеивался и острил. Несмотря на своё кажущееся добродушие, Тихонов ни добряком, ни рохлей не являлся и, (хотя и имел какой-то свой собственный кодекс чести и лимит терпения), был себе на уме. И вполне мог превратить жизнь любого в сущий ад. Не со зла, не ради карьеры. А так. Для порядка.

— Лоргар, — позвал Димка, — мы там с Лехой разобрались как эта штука стреляет. Пойдём в летучих мышей постреляем, а?

Аврелиан, мягко улыбаясь, покачал головой. Пальцы будущего примарха заплясали по грифу, простой, старенький мотив поплыл по плацу, что перед храмом. Бодрый, звучный баритон Аврелиана вплетал сам себя в густеющие сумерки вкрадчиво и мягко:

Я иду на ледоколе,

Ледокол идет по льду.

То, трудяга, поле колет,

То ледовую гряду.

То прокуренною глоткой

Крикнет, жалуясь в туман,

То зовет с метеосводкой

Город Мурманск, то есть МурмАнск.

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам.

Димка в сердцах махнул рукой, досадливо что-то бросил сонно сопящему Лёхе. И оба попылили мимо храма, в сторону пустыря и торчащей посреди него часовни. Надо сказать, что семинарский храм не всегда был семинарским. Когда-то на месте семинарии находилось кладбище. Старое городское кладбище. Его однажды сравняли и, вроде бы, даже хотели застроить. Но потом землю отдали под духовное училище. Так и начала своё существование в постсоветском пространстве возрожденная семинария города, название которого не так-то и важно. Отстраивали всё заново. На костях. Копая котлованы под фонтаны, студенты нередко откапывали кости, черепа и фрагменты кладбищенских оград. Семинария в прямом смысле стояла на костях: когда её строили, студенты частенько натыкались на человеческие останки. Но выбирать не приходилось. Старый корпус отобрали еще в начале двадцатого века. Отобрали силой советские поборники цивилизации, свободы, равенства и братства. Попутно зверски расправляясь с преподавателями, со студентами и с приходскими старухами, естественно. Принадлежавшее семинарии до революции здание Лоргар часто видел на старых фотографиях: в те далекие времена семинария имела свою аптеку, обсерваторию, собственную больницу и котельную. Сейчас от того былого великолепия оставалось только величественное старинное здание в центре города. Бывший семинарский корпус занимало какое-то светское учебное заведение. Лоргар не помнил его названия, но само строение несколько раз мелькало в криминальных сводках: там обучались какие-то слишком уж буйные чернокожие ребята дерущиеся с местной шпаной и пьющие водку в общественных местах.

Лоргар вытянул ноги. Гитарные струны рассеянно звенели под пальцами:

И какое б продвиженье

Не имели б мы во льдах,

Знают наше положенье,

Все окрестные суда,

Даже спутник с неба целит,

В объективы нас берет,

Смотрит, как для мирных целей

Мы долбаем крепкий лед.

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам.

— … для агхори весь мир — это большое кладбище, где все, в том числе и они сами, уже мертвы…

— Сань, а, Сань. Дай конспект.

— … все акхори пьют вино и курят опий, потому как их бог Шива, по их вере, тоже курил опиум и пил алкоголь, сидя на вершине Кайлас и «останавливая небесный поток своими волосами»…

— Это что? Магендавид? Санёк, чего это у тебя Звезда Давида на тетради?

— Покажи.

— Во, два треугольника…

— И? Бог стал человеком чтобы человек стал богом по благодати. Символ как символ.

— Пф, что? — заржал кто-то, — это иудейский символ.

— Вообще-то, православные богословы трактуют его как прообраз тайны боговоплощения.

— Это магендавид-то?

— Магендавид — это два треугольника направленные вниз и вверх. Смотри. Первый, который остриём вниз: Бог стал человеком. Второй, острым вверх: человек стал богом. Нет, Стас. Имеется в виду не превращение в божка, а святость. «Стать Богом по благодати» — это стать святым, грубо говоря.

— Отцы Церкви говорят, что Бог стал человеком, чтобы человека сделать богом. Человек не мог бы достигнуть обожения, если бы Бог не воплотился. В этом весь смысл.

— Эээ, ладно… просто мы это ещё не проходили и слово «обожение» звучит странно…

— Оно позаимствовано у неоплатоников, но в православной традиции в этот термин вкладывается другой смысл. Не языческий. Обожение — святость.

— Ааа при чём тут… Христос?

— При том, что он — совершенный Бог и совершенный человек. Во всём подобный человеку кроме греха. Ты прости меня, Глеб, но чем ты слушаешь лекции?

— … сами индусы боятся агхори, потому что верят: те обладают мощными магическими силами — сидхи. Агхори опасны, поскольку для них не существует грани между добром и злом, они способны на все и делают, что хотят…

— Погоди, дай разобраться. То есть, вот Иисус родился, вот он учил и вот его убили. И он, типа, сделал всех святыми?

— Ладно, сейчас объясню. Вот смотри. В Ветхом Завете первосвященник приносил в жертву всяких птиц и животных за грехи людей. Но это людей от их грехов не спасало. Древним это всё было больше напоминанием того, что они грешны. Что они в принципе что-то вообще должны Богу и друг другу. Понимаешь?

— Ну, понимаю.

— Сам… сам смысл служения Христа — это по сути стать человеком и принести себя в жертву себе же, за всех и за вся. Не только за евреев. Не только за людей. За всех. И за вся.

— Тройное служение, понимаешь, Глеб? — не выдержав, с хрустом развернулся к ребятам Аврелиан, — Христос принес жертву как Первосвященник, сам был этой жертвой как закланный Агнец и принимал собственную жертву как Бог. После чего умер телом и сошел в ад душой. Чтобы разрушить его и вывести всех, кто этого желал. И в третий день воскреснуть.

— Из ада? — Глеб в сомнении почесался.

— До Христа ад был этаким иудейским шеолом, — подала голос какая-то тыкающаяся в телефон девушка с иконописного и, не отрываясь от своего занятия, рассеянно добавила, — Шеол — обитель мёртвых в иудаизме. Православная энциклопедия утверждает, что библейские тексты Ветхого Завета видят шеол как место обитания всех умерших независимо от их образа жизни на земле. В шеол попадали не только грешники, но и праведники. В том числе и языческие. Например, Сократ. Но это до Христа. Сейчас… После искупительной жертвы Христа в ад попадают только падшие души. Но и их можно отмолить. Например, по преданию, святой Григорий Двоеслов половину жизни молился за императора Траяна. И таки его отмолил. А Траян при жизни был жестоким гонителем христиан, одним из самых жестоких гонителей. Поэтому и принято считать, что ад разрушен. Он больше не имеет власти. Точно так же человек больше не обречен на неизбежное попадание туда. И может достичь личной святости.

— Сложно, — пробормотал Глеб.

— Лоргар, — рядом рухнул комендант мужской общаги, Валька Кобзев. Он здорово походил на тех простых ребят, которых показывают в советских фильмах про целину и социалистические стройки. Рослый, крепкий выпускник слыл человеком разумным, правильным и крайне спортивным. Говорили, что до семинарии он занимался греко-римской борьбой, — ты дежуришь по этажу. Вымой там полы после отбоя, договорились? Сейчас мыть не надо, истопчут. После отбоя. Договорились?

Лоргар кивнул, с улыбкой наблюдая, как на звуки гитары лениво сбредается народ. Звуки старенькой мелодии вели и манили. Плыли в синих прелых сумерках как звуки волшебной флейты Крысолова. Лоргар качнул головой.

Крысоловом он быть не хотел. Скорее уж горьковским Данко. Когда в школе проходили по программе истории старухи Изергиль, Лоргара впечатлила именно история Данко, легенда о том, как отважный герой вел свой народ сквозь гиблый чащобный мрак. И когда тьма и ужас объяли идущих за ним, Данко вырвал из груди собственное пылающее сердце. Люди шли сквозь гиблый мрак, оберегаемые живым мятежным светочем, Данко вывел свой народ из тьмы. Но едва расступились деревья и всё вокруг осветил свет солнца, герой упал, силы оставили его. И счастливые люди случайно затоптали пылающее сердце, оберегавшее их от смерти в лесной мгле. Лоргар искренне хотел быть таким Данко. А что однажды растопчут — не беда. Главное, что не напрасно. Главное, что вывел и заслонил когда был нужен.

— … ну да, для агхори нет ничего святого. Ну, кроме их бога Шивы и богини смерти, или женской его ипостаси, — Кали. Боги требуют ритуалов, поэтому каждый месяц агхори поют любовную песню Шиве и съедают труп, чтобы умилостивить Кали. Как-то так.

— Мда. А европейские бараны ещё и платят за поглядеть на это.

Гитарные струны лукаво посмеивались под пальцами и непутёво звенели:

И какой-нибудь подводник,

С бакенбардами, брюнет,

Наш маршрут во льдах проводит,

Навалившись на планшет,

У подводника гитара

И ракет большой запас.

И мурлычет, как котяра,

Гирокомпас, то есть компАс.

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам.

Мимо прошлись под руку, бестолково хихикая и восхищенно поглядывая на Лоргара какие-то первокурсницы. Раз прошли. Второй раз прошли. На третий раз к ним подкрался Бидондер и оглушительно ухнул на ухо. Обеим. Девчонки взвизгнули и с яростными воплями погнали взвывшего от восторга недоросля куда-то в сторону часовни. Но очень быстро вернулись. Возмущаясь и очень бурно жестикулируя. Бидондер выплыл из тени и, гнусно ухмыляясь, вразвалочку поплыл отжигать туда, где без умолку трещали о чем-то своём сбившиеся в стайку девчонки. Дежпом задержался у главного входа, роясь в карманах подрясника под потоками тусклого желтого света. И ушел куда-то в желтые недра административного корпуса.

— Бидонов, — окликнул кто-то, — Бидонов, где ключи от класса? Бидондер!

— Бидондер! Ты оглох? Ты дежурить вообще собираешься?

Бидонов не ответил. Изредка профессионально строя рожи, он развлекал девчонок какими-то своими россказнями, но так увлекся, что утащил чьи-то очки, поднял с земли камень, ободрал с куста ветку, поймал в траве жирную жабу и начал всем этим добром непринужденно жонглировать. Минут пять всё было вполне мирно, зрители оживленно шумели, а перепуганная жабья тушка бодро носилась в воздухе, как и всё остальное; но обратив на студента внимание снова, Лоргар обнаружил, что рыжий недоросль уже успел сцепиться с кем-то из однокурсников и их разнимают. Причем, совершенно непонятно, в шутку или очень даже всерьёз. Лоргар мягко улыбнулся и задушевно сообщил слушателям:

Но никто из них не видит

В чудо-технику свою,

Что нетрезвый, как Овидий

Я на палубе стою,

Что прогноз опровергая,

Штормы весело трубят,

Что печально, дорогая,

Жить на свете без тебя.

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам,

Парам-пам-пам.

Лоргар пел и бессознательно согревал собравшихся вокруг него студентов мощными волнами тепла и участи. А в самое это время, где-то очень, очень далеко, другой Лоргар Аврелиан напряженно соображал, стоит ли к своему неведомому альтер-эго посылать космодесант или, может, хватит одного проповедника для поддержания цивилизованной беседы.

* * *

На две последние пары препод так и не явился. И теперь, пользуясь свободой, Аврелиан придирчиво инспектировал комнату. Утром Лехе официально пригрозили отчислением, а Лоргар, не желающий терять друга и бесценный источник вдохновения, задался идеей не допустить этого. В комнате стойко несло чем-то подтухшим. Лоргар уже трижды порылся под кроватями и перевернул весь шкаф сверху донизу. Но источника зловредной вони так и не обнаружил. На своем нижнем ярусе меланхолично валялся сделавшийся с утра больным Диман. Первокурсник обложился стеклянными воробьями и летучими мышками. И, заткнув уши наушниками, с недоумением разглядывал их перекошенные жуткими гримасами физиономии.

— Лоргар, завесь меня пледом, — засипел откуда-то снизу Диман, мотая в воздухе стеклянной синичкой, — в глаза свет бьёт. Так жжется, что пипец.

Лоргар ещё раз перерыл всё под столом, порылся в собственной тумбочке и с тяжелым вздохом завесил Диману весь нижний ярус. Типовым тигрово-полосатым пледом и парой чужих полотенец. Между тем тухлая вонь усилилась. Лоргар принюхался и помрачнел: ощутимо несло гнилью металла, энергий и давно немытого тела. Лоргар на всякий случай открыл пошире форточку и выбрался, принюхиваясь, в коридор. Слева, в глубинах туалета, шумела вода. Казалось, что кто-то развлекается тем, что включает и выключает краны. Что-то жалобно скрежетнуло и на пол весело хлынул водный поток. Запахло баней и мясным супом. Послышалась отборнейшая брань на чистейшем колхидском. Судя по звуку, где-то за дверью раскололся умывальник. Дверь распахнулась, и в тусклоосвещенном пространстве туалета, в клубах пара, обнаружился трехметровый, багровый мужик с куском раковины в латной пятерне. Совершенно лысый череп его украшали, (но это не точно), кровавые шрамы-символы, из перекошенного рта торчали клыки, а один из глаз незнакомца горел алым. Багровые шипастые доспехи безумно воняли: с нагрудных пластин, с пояса и с наплечников глядели тухлые человечьи головы. Пока Лоргар лихорадочно соображал как бы без жертв и разрушений вытащить это чудище из туалета, монстр выбросил кусок керамики, медленно, плотоядно оскалился и стремительным броском втолкнул Лоргара обратно в комнату, попутно запирая за собой дверь.

— Одно лицо, — восхищенно выдохнул монструозный тип, бегло разглядывая плохо выбритую физиономию Лоргара, его черный китель и шрамы-символы.

— Кто вы? — от прибитых к доспеху человечьих рук и голов комната наполнилась таким смрадом, что у Лоргара заслезились глаза, — ну и несёт от вас, дружище.

— Это почетно — украшать броню останками поверженных врагов, — не понял гигант, искренне стараясь особенно не тереться лысым затылком о потолок.

— Это антисанитария и вопиющее нарушение техники безопасности, — бесстрастно возразил Лоргар, краем уха улавливая, как дыша через раз, Диман тянет из-под кровати свою эльфийскую ружбайку, — так о чем вы хотели со мной поговорить?

Мужик подозрительно сощурил один глаз и шумно втянул воздух. Лоргар скосил глаза пониже пояса монстра, разглядывая свисающие из-под чьей-то утыканной штырями, гнилой головы рваные свитки с разной клинописной ересью.

— Демон-принц Хаоса Неделимого Лоргар Уризен приветствует тебя, о юноша. И призывает присоединиться к его воинству, — пафосно загремел лысый страхолюд, воздев ручищи к потолку. И изрядно его облупив, — отринь прошлое, отринь бессмысленные учения древней Терры. Темные Боги рядом. Они слышат тебя. Они зримы — и им не нужны ни прах самоограничений, ни лживое благочестие…

Мелькнула плевок-вспышка. Что-то тихо всхряпнуло. И бронированный монстр с сиплым, резким вздохом превратился в очень некрасивую и перекошенную стеклянную статую. Диман с опаской выглянул из-за полотенца. Всё ещё обнимая эльфийскую винтовку.

— Ну и навонял же ты, братец, — пробормотал Лоргар, хмурясь и обходя стеклянную глыбу, — Диман, накинь свитер. Я окно открою.

— Это я его, получается, убил, да? — первокурсник, спотыкаясь, спустился на пол и босиком пошлепал к делу рук своих, — я ж его… Я… круто. Куда его теперь?

Лоргар сложил руки на груди, кусая губы и исподлобья разглядывая гиганта.

— Дежпом увидит — сразу к ректору потащат, — заволновался Димка, натягивая свой серый свитер и сдирая с кровати плед, — а давай на него все пледы повесим. Может, не заметят… или, или в подсобку спрячем, вот! Можно ещё на чердак, там темно…

— Знаешь, — Аврелиан кивнул студенту, — собирайся.

— Но я же… болею. Что нам вообще с этим делать? Я не знаю куда его деть.

— Собирайся, надо это чучело вынести.

— Вынести? — Диман оживился, — и разбить, да?

— Разбить? Зачем разбить? — флегматично пожал плечами Лоргар, — сдадим на вес в пункт приёма стеклотары.

* * *

Солнечный, расцвеченный охапками пестрой листвы двор утопал в золотой пыли и прелом запашке ближайшей свалки. Обгаженная собаками песочница кое-где зеленела пивными бутылками. Весело блестели крашенные бордюры и качели, под окнами буйно цвели розовые октябрины. И их благородный, терпко-травный аромат смешивался с запахом свежевыстиранного белья на веревках, с запашком разлитого пива и свежего мазута. Лоргар поудобнее подхватил стеклянного воина и уверенно зашагал туда, где за гаражами звенели, бренчали бутылки, визгливо смеялась какая-то тетка и синела железная крыша пункта приёма стеклотары. Дима тащился следом с битком набитым пакетом. А из пакета торчали стеклянные хвосты, крылья и крысиные головы.

Приёмка оказалась длинным кирпичным сараем. Бодрая неопрятная старуха бойко командовала из дверей группой сумрачного синячья. Синячьё матерно поругивало друг друга, данность, мироустройство и до омерзения яркое солнце. Невозмутимый Лоргар и притихший первокурсник заняли место в самом конце очереди. Синяки на Лоргара и его стеклянную ношу поглядывали с опаской и уважением. Кто-то начал нецензурно подсчитывать, как долго можно пить на такой внушительный объём стекла. К очереди присоединился суровый кряжестый дед с тележкой. Из тележки торчали трёхлитровые банки, три плешивых зеркала, кипы старых подшивок газеты «Комсомольская Правда» и полное собрание трудов Владимира Ильича Ленина. Старик окинул Лоргара долгим мрачным взглядом и отвернулся.

— Мамка ж ты моя рОдная! — всплеснула руками генеральша всея приёмки едва завидев Лоргара и его ношу, — это ж как же, милок, мне его взвешивать?

Лоргар неуверенно дернулся, едва не снеся башкой гиганта нерабочую лампочку под крышей.

— Ребятки, стойте! Только не уходите! Я сейчас. Сейчас все с вами взвесим. Пропустите дедушку. Подождите чуток. Здравствуйте, Аркадий Павлович, — бодро вцепилась бабка в принесенные стариком газеты, перетаскивая их на весы и коккетливо хихикая, — чёй-то давненько вас не видно? Разболелись?

— Разболеешься тут. Кто б дал. Уборку давно не делал, — сварливо отозвался дед, бережно собирая зеркала, — выношу с участка мусор.

— А зеркала мы не берем.

Дед пожевал губами и, неразборчиво ругнувшись, отковылял в сторону. И сунул зеркала в щель между соседними гаражами.

Лоргар дождался пока старуха наконец-то наговорится с нелюбезно ворчащим дедом, расплатится и обратит таки внимание на оставшихся посетителей. Повелительница стеклотары, полиэтилена и сомнительной макулатуры обьяснила студентам, что взвесить их трёхметрового страшилу своими весами не сможет. Но рядом принимают цветмет, и там работает хороший парень Витя, который может взвесить что угодно, даже армейский кунг. Закрыв свои владения, гремя ключами и одергивая цветастый бурый подол, дама отвела студентов сквозь дворы, на огороженную стоянку, засыпанную грудами ржавого лома, батареями, ваннами, газовыми плитами, чайниками, тазами и копчеными буржуйками. В углу возвышался железный вагон-ресторан без колес, темно-зеленой расцветки и сомнительного происхождения. Из вагончика как раз выплывал некто крепкий, бородатый и подозрительно знакомый, когда Лоргар наконец-то добрался до места назначения и опустил свою ношу на землю.

Что-то громко звякнуло. Лоргар поднял глаза и встретился с совершенно ошеломленным взглядом недавнего бородача-родновера. Того самого, который хотел раскреститься. В одной руке он всё ещё сжимал чашку со свисающим из неё хвостом чайного пакетика, а в другой — ложку. С его черной футболки смотрел наполовину механизированным череп, а под ним красовалось выведенное алым готическим шрифтом «Нет истины в плоти, только предательство. Нет силы в плоти, только слабость. Нет постоянства в плоти, только распад. Нет определённости во плоти, только смерть».

— Ви-и-итя, — бодро ковыляя навстречу, позвала бабка, — Вить, взвесь нам статУю.

Витя не ответил. Не сводя неподвижного взгляда со стеклянной махины, он очень, очень бережно опустил кружку на битый щебень и гаечный сор. И как во сне зашарил руками по мертвым головам на поясе, по спине и по огромному стеклянному топору гиганта.

— Вить, — строго позвала бабка, — ты сперва его мне взвесь. А там уж щупай сколько хошь.

Бородач отступил на шаг, кивая и не сводя напряженного взгляда с доспехов стеклянного детины.

— Я мальчишкам тут обещала, что ты, Витя — парень хороший и взвесишь нам хоть камаз, — кокетливо погрозила пальцем бабка, хихикая, — так что не разочаровывай старую женщину.

— Сглаз-винтовка, — сипло выдавил хороший парень Витя, зачем-то смочив пивом грязную тряпицу и тщательно вытирая ею руки, — семнадцатый легион. Орден Зазубренного Солнца. Да твою ж мать.

— Мужик как мужик, я и страховиднее видала, — отмахнулась бабка, наблюдая как Лоргар бережно укладывает свою ношу на здоровенные промышленные весы, на которых обычно взвешивают машины, — из книжки какой чтоли? Это ж надо было столько стекла вбухать в такую-то образину…

— Подожди, Лоргар, — всполошился Димка и, (под одинокий гогот повелителя цветмета и чугунины), шустро повесил пакет с воробьями и крысами стеклянному мужику на шею. Аккурат поверх прибитых рук.

— Двести сорок пять кило чистого весу, — проскрежетала бабка, с уважением поглядывая на Лоргара, — силён, братец. Это ж сколько твой папка старался, что такого богатыря мамке-то заделал?

Лоргар кашлянул и заулыбался, стоически багровея пятнами. Бородач Витя заржал ещё громче, утирая пятернёй слёзы и поглядывая на бесконечно возмущенного хилого ушастого Димку. И на вежливо улыбающегося пятнистого Лоргара.

— Один килограмм стекла рубль, — сообщила бабка, деловито роясь в складах юбки и в кошельке, — итого, двести сорок пять рублей. Получите, молодой человек, заслужили.

— Дим, бери, он твой, — подтолкнул Лоргар однокурсника.

— Но мы же оба…

— Нет, Дима. Он твой, — твердо возразил Лоргар, качая головой.

Первокурсник сконфуженно заулыбался и забрал деньги.

— Рубль килограмм. Это ж совсем копейки, — покачал головой Виктор, внимательно разглядывая прячущего деньги в карман первокурсника.

— Не мы цены устанавливаем, — отмахнулась бабка, по-хозяйски обходя зверски перекошенного стеклянного гиганта, — а теперь, ребятки, берём и волокём его ко мне.

Бородач Витя на прощание пожал руку сначала Лоргару, а потом и Димке и заговорщически ухмыльнулся напоследок:

— Будет нормальный дредноут без инородной дряни — тащите прямиком ко мне. Возьму в любом состоянии.

* * *

—… если уж Арахнев сказал, что тебя вписали в списки преподавателей воскресной школы… подожди, Лоргар. Короче, смотри. Дежпом сказал, чтобы ты поднялся наверх, поговорил с замшей Арахнева. Что там, как там… Я не знаю подробностей, но вроде бы ты новый трудовик.

— Учитель трудов? — не понял Аврелиан.

— Ну да. Короче, воскресенья у тебя точно будут заняты.

Лоргар перекрестился, ещё раз повернувшись лицом к боковому выходу. И вышел из храма, размазывая пятернёй по лицу освященное масло. Отец Андрей всегда чертил кистью крест от души, на поллица. А не как другие — чуть-чуть, в центре лба. В храме шла служба, из окон бил желтый свет, медово сияли лампады, золотя мудрые лики старцев, дев и отважных римских воинов. Жарко горели сусальное золото и тускло-розовая поталь, из резных киотов смотрели еврейские рыбаки и греческие философы, русские юродивые и римские легионеры. Лоргар тяжело вздохнул, мысленно сокрушась, что так и не достоит службу. Справа шагал старшекурсник, Иван Сомов.

— Педсобрание уже закончилось, — наставительно вещал Сомов, — но зам ещё не ушла. Если ушла, там не беда, спросишь у ребят как писать учебный план и заполнять журнал посещаемости. Кто работает в воскреске — стоит раннюю службу. Завтрак-обед с рабочими. Не со студентами.

— Ну, это-то и так понятно, — приподнял брови Лоргар, поглядывая по сторонам. Все ели и ограды оккупировала настоящая воронья стая. Чернильно-черные птицы безмолвно кружили, прыгали с ветки на ветку и провожали людей хлопаньем крыльев и подозрительно въедливыми взглядами. Под кожей Лоргара завозилось нехорошее предчувствие, — это физически невозможно. Во время завтрака я буду находиться с детьми.

— Какой-то определенной программы для трудов нет, — старшекурсник впустил Лоргара на вахту и затворил за собой дверь, — учить придется и девочек и мальчиков; так что выкручивайся.

* * *

В наушниках лихо отплясывали аккорды бессмертного фокстрота Шолома Секунды, а грудной женский голос легко и ловко выводил под звуки рояля:

В Кейптаунском порту

С какао на борту

«Жаннета» поправляла такелаж.

Но прежде чем уйти

В далекие пути,

На берег был отпущен экипаж.

Идут, сутулятся,

Вливаясь в улицы,

И клеши новые

Ласкают бриз.

Они пошли туда,

Где можно без труда

Достать себе и женщин и вина,

Где пиво пенится,

И пить не ленятся,

Где юбки узкие трещат по швам!

До отбоя оставалось какие-то жалкие полчаса. Лоргар бродил по кладбищенскому пустырю за храмом, размышляя, чем бы занять толпу детворы и при этом обойтись без жертв и разрушений. От идеи сколачивать скворечники и табуретки Лоргар отказался сразу: преподавать придётся и мальчикам и девочкам. К тому же явно отменялся воскресный поход в заброшки.

Ветер сонно зашептал в диких травах. Повеяло чем-то знакомым. Сложноопределимым. Родственным. Лоргар поднял глаза. Из ветвей векового дуба на него сурово взирал очень крупный, сердито нахохленный ворон. Ночные сумерки давно окутали и дома, и пустырь, но Аврелиан всё ещё отчетливо различал очертания пернатого гостя.

— Ну привет тебе, вещая птица, — вздохнул Лоргар и полез в карман за семечками. Семечек нашлось меньше трети горсти, — наверное, есть хочешь…

Ворон гневно защелкал клювом, гортанно возмутившись. Но спустился ниже.

В наушниках женский голос пел:

А ночью в тот же порт

Ворвался теплоход

В сиянии своих прожекторов,

И, свой покинув борт,

Сошли на берег в порт

Четырнадцать французских морячков.

У них походочка —

Как в море лодочка,

А на пути у них

Таверна «Кэт».

Они пришли туда,

Где можно без труда

Достать себе и женщин и вина,

Где все повенчано

С вином и женщиной,

Где юбки узкие трещат по швам.

— Смотри, птаха, — без всякой надежды позвал Лоргар, протягивая ладонь с семечной кучкой на ней, — семечки. Будешь семечки?

— Коракс? — как-то насмешливо и даже несколько глумливо переспросил ворон и важно спустился в траву, въедливо изучая Лоргара то одним глазом то другим, — коракс-коракс?

Лоргар высыпал семечки на ближайший булыжник и, вздохнув, побрел прочь, запустив руки в карманы куртки. За спиной возмущенно заорали. Лоргар заткнул уши наушниками, но зловредная птица спикировала ему на плечо, остервенело вцепилась когтями в самое мясо, с щелканьем выдрала наушник и хрипло заорала в самое ухо:

— Кор-ракс!

— Если хочешь, пойдем со мной, — пожал плечами Лоргар, взъерошив пятерней перья ошалевшего от такой вольности ворона, — в детстве я мечтал завести попугая и научить его орать: «Пиастры!» Ворон, который орёт на латыни, что он ворон — это даже как-то… интереснее. Эй! Больно же…

Ворон ещё раз тюкнул Лоргара клювом по пальцам и, задыхаясь от ярости, широко распахнул клюв. В наушниках женский голос пел под звуки фокстрота:

Зайдя в тот ресторан,

Увидев англичан,

Французы были просто взбешены,

И кортики достав,

Забыв морской устав,

Они дралИсь, как дети сатаны!

Но спор в Кейптауне

Решает браунинг,

И англичане

Начали стрелять.

Беда пришла туда,

Где каждый без труда

Достать бы смог и женщин и вина…

Лоргар миновал сухой фонтан, озябшую парочку, шарахающуюся впотьмах в зарослях пижмы, выбрался из крапивы и бодро зашагал по мощеной дорожке в направлении жилого корпуса. Подгоняемый щелканьем клюва и лихим мотивом, льющимся из наушника:

Когда взошла заря,

В далекие моря

Отправился французский теплоход.

Но не вернулись в порт

И не взошли на борт

Четырнадцать французских морячков.

Не быть им в плаваньи,

Не видеть гавани,

И клеши новые залила кровь.

Так не ходи туда,

Где можно без труда

Достать себе и женщин и вина.

Где пиво пенится,

И пить не ленятся,

Где юбки узкие трещат по швам.

Так не ходи туда,

Где можно без труда

Достать себе и женщин и вина!

Добрался до комнаты без происшествий. Ворон притих и, казалось, внимательно изучал планировку семинарских лестниц и коридоров. Общежитие встретило коридорным полумраком и запашком стоялых носков. Где-то кто-то варил кофе. В ярко освещенном туалете меняли сантехнику какие-то люди в спецодежде. Лоргар открыл комнату своим ключом, включил свет, впустил птицу вовнутрь и сообщил:

— Нагадишь куда-то кроме пола — выселю.

Умный ворон спикировал на стол, натуральнейшим образом осклабился и хрипло сообщил:

— Коракс.

— Подожди, — Лоргар откопал в столе кусок батона и собственное блюдце, — сейчас накрошу, будешь есть. Воду тебе налью, гнездо сделаем…

Ворон мрачно воззрился на Лоргара, ловким ударом по пальцам выбил кусок из рук, утащил на блюдце, ещё раз осмотрел и принялся остервенело потрошить, крепко придерживая когтями. Лоргар поулыбался, наблюдая, но заработав хмурый взгляд изподлобья, поднял руки в примирительном жесте и отправился искать поилку. Под поилку пришлось приспособить найденную в шкафу оббитую эмалированную кружку. Аврелиан уже было налил себе чаю и изготовился его пить. Но ворон проигнорировал поилку и невозмутимо макнул клюв в человечью кружку.

— Ну ты, братец, и жучара, — изумленно пробормотал Лоргар и налил себе ещё чаю, уже в эмалированную кружку, — пей, пей. Сейчас сооружу тебе место на подоконнике. Я в коридорном шкафу видел бесхозный ватник. В нем тебя и поселим.