Холодное сердце пустыни (гет)

— Он нарушает закон, — тихо прошептали губы Сальвадор, хотя это была констатация факта. О паршивом нраве именно Саллада знали все, даже смертные, даже те, что ему поклонялись.

Там, где полагалось наградить доблесть, Саллад всегда поступал вот так — как обиженный мальчишка отстаивал свою честь согласно собственному виденью.

— И ты, конечно, покараешь его, — издевка в тоне Эльяса становилась все более откровенной, — потом. Когда твой драгоценный уже не будет дышать. И какая же жалость, что твой сосуд оказался так хрупок. Сама-то ты своего эффинца защитить не можешь.

Нет! Нет, нет, нет…

Нельзя это допускать. Ни в коем случае нельзя… Нужно что-то придумать. Срочно! И где только мысли, когда они так нужны?

— Как я уже говорил, ты почти моя, Сальвадор, — с фальшивой нежностью хмыкнул Ворон, — защитишь его своими руками — и будешь принадлежать мне. А ты защитишь, куда ты можешь деться? Мы поженимся на закате. Уже не могу дождаться. Пауля пригласим, он так мне помог, как же без него?

Она стиснула пальцы, отчаянно желая явить из воздуха верный кинжал. Нельзя. Нет у неё на то права. И её правосудие не даст ей сил, потому что судить собственным эгоизмом она не может.

Ворон не обманул Пауля, силой благословения его напитал, все рассчитав заранее. Нет, не могло быть так, что Фарей сам вышел к Белому Шелковому Пути. Не-е-ет. Пригнали! Пригнали, рассчитывая, что сюда же явится Саллад, разыскивающий того, кто отпустил его пса от врат Ахиллама.

Пауль бил пса. Именно бил, иначе это не называлось. То взлетая в воздух и проскальзывая под его брюхом в сложной воздушной фигуре, то опускаясь на песок и обрушивая на лапы, спину, бока Фарея удар за ударом. И шайтанова бестия, что питалась смертными на завтрак, обед и ужин — верещала так, будто была слабой голодной дворнягой, на которую набросился мужик с тяжелой дубиной.

Саллад уже натянул тетиву своего тугого, гнутого из турьего рога лука и замер, явно выжидая. По всей видимости, пока он еще имел сомнения, что наглый смертный одолеет его пса. И лишится силы благословения, наверняка сейчас от стрелы Саллада бы защитившей. Вот тогда-то и можно будет ударить, меткой стрелой — в самое сердце наглеца, посмеявшегося над любимым псом Песчаного Ястреба.

Он ведь мог создать себе новую, еще более чудовищную тварь. А жизнь этого смертного так легко не могла быть возвращена.

Сальвадор не успела придумать ничего. А по горлу резануло нестерпимой болью петля рабского ошейника.

Мансул… И как она умудрилась забыть про него? А вот он про неё не забыл. И сейчас, еще более яростный, он стискивал пальцы перед собой и волок к себе тело своей рабыни за проклятую магическую удавку, как какую-то собаку тащат за цепь.

— О, вижу, ты сейчас занята? — ядовито хмыкнул Ворон. — Не волнуйся, Салли, я тебе все потом расскажу.

— Ты все никак не насмотришься на своего белого пса, шайтанова потаскушка? — прорычал Мансул, когда она шлепнулась на песок у самых его ног, хватаясь за горло.

— Никогда не насмотрюсь, — бросила она отчаянно. Плевать на все, запретить смотреть, запретить любить не может никакой закон, никакой рабский ошейник. Мансул мог требовать повиновения, но на её сердце он не имел никакого права. И она уже устала прикидываться безразличной.

— Ты еще не свободна, — Мансул стиснул кулак крепче, и удавка ошейника сжалась еще сильнее, — и не будешь.

— Ты дал слово, хозяин, — выдавила она едва слышно, пока темнело в глазах, — дал слово, что дашь мне свободу.

Его глаза. Гневные, одержимые… Она и не думала, что он настолько хотел свою рабыню, чтобы вот сейчас, когда она сама проявила благосклонность к другому мужчине — так потерять контроль. Ведь никогда же раньше. Ни единого убитого раба. Мансул не любил терять свои деньги.

Видимо — никаким путем.

— Мы не ушли на фарс от этого места, — совершенно безумно улыбнулся Мансул, глядя на то, как она задыхается, с каким-то удивительным удовольствием, — и пока я твой хозяин — вот моя воля. Этому белому ублюдку ты принадлежать не будешь.

Темнота накрывала все ближе.

Неужели он все-таки осмелился, и вот сейчас готов убить её по-настоящему? Уже забыл, что до капища Сальвадор тут настолько близко, что и пары минут со смерти Мун не пройдет, как Судья уже будет тут?

Это было…

Это было неожиданно хорошо. Если проклятие возьмет свое, и смертное тело погибнет — она будет свободна от пари. Её проклятие уйдет Эльясу, и она ничего ему за это будет не должна. И с чистой совестью сможет расквитаться с Вороном по личным счетам.

Ну давай же, Мансул, еще чуточку…

Он был готов. Его глаза сейчас были именно глазами решившегося убийцы.

Вот только… Вновь запылала огнем охранная нить на запястье. В длинном списке Смерти появилась душа Пауля Ландерса. Пока еще — в самом конце. Там, откуда можно было стереть. Если поторопиться…

— Ты сдохнешь медленно, Мун, — тем временем с холодной жестокостью выдохнул Мансул, — раз мне по твоей вине встречать Судью, ты сдохнешь так медленно, что даже успеешь застать закат. Я так хочу.

Он понимал, что привлечет внимание Сальвадор. И был намерен "растянуть удовольствие", проявляя совершенно неожиданную жестокость.

Нить чар на запястье натянулась сильнее, буквально зазвенела от напряжения. Времени совсем не осталось. А победа ведь была так близко…

— Сейчас, Судья, — мурлыкнул Эльяс вторя той нити и даже не обернувшись. Он тоже умел пользоваться гласом истины — этим глухим ментальным шепотом, тем самым, которым можно было говорить только правду, — не спасешь его сейчас, не спасешь уже никогда.

Сейчас — так сейчас... Решение проиграть ради сохранения жизни этого смертного было принято раньше и было окончательно.

Мун закрыла глаза.

Она успела услышать удивленный вопль Мансула, перед тем как перестать существовать как Мун и появиться в другом месте.

Вовремя! Ворон был редкостной сволочью, но он все-таки не обманул с моментом. Она появилась именно в ту самую секунду, когда стрела Саллада, нацеленная в спину Пауля, сорвалась с тетивы. Именно тогда кинжал Тейлат рассек эту самую стрелу пополам, пустив щепки в разные стороны.

— Сальвадор? — недоверчиво переспросил Саллад, когда увидел, кто именно стоит перед ним, скрестив руки на груди.

Что ж… У неё было что ему ответить…

Но, она не успела.

— Сальвадор, — запел воздух голосом Эльяса эль Мора. Протяжно, напевно, ядовито.

Она проиграла — он это знал. Он требовал, чтобы она признала свое поражение. Пока он не явился сам, зачем, если можно вот так — звать её чарами.

Обойдется. Немедленно к нему Сальвадор не собиралась бежать. Он сказал ведь — свадьба будет на закате. Зачем ему менять планы? Наверное, он будет в бешенстве потом, когда поймет, насколько сильно она его "обокрала", но и на это ей было плевать.

К шайтану… Сколько ей удастся выкрасть времени у Эльяса — все нужно использовать сполна. Все будет принадлежать Паулю и никому больше.

Лотос, что она обронила там, за далекой сейчас магической стеной, той, за которой брели караващики, сейчас снова вернулся к ней и лежал в левой руке. Судья вплела его в кончик косы, только коснулась — и цветок будто сам впился тонкими стебельками в её волосы. Коса легла на правое плечо, а лотос так кстати оказался напротив сердца. Там ему самое место. Такой она и будет в свои последние часы как Судья.

Любимой. И влюбленной!

Она всегда отрицала, что её сердце вообще способно хоть для чего-то, кроме как для суда. Но сейчас — намеревалась гордиться тем, что все-таки сама в себе ошиблась.

Одно лишь жаль — для любви у неё было так мало времени…

Рукой Сальвадор махнула наотмашь, и вскрикнул Саллад — Трего, управляемый только силой мысли Судьи, подсек ему мышцы голени.

— Хромать будешь пять сотен лет, — бросила она через плечо, приплетая к этому пожеланию магию, делая его приговором, — за то лишь, что не соблюдаешь законы богов и не чтишь воинскую доблесть. Умри этот смертный, и я бы лично сожгла твой храм, а самого тебя предала бы забвению.

— Ты пожалеешь! — яростно сплюнул Саллад. — Я в своем праве.

— Права богов ограничены законом Шии-Ра, — кинжалы легли в ладони, радуясь наконец полноценному воссоединению, — и покуда я — Судья, любое бесчинство в моих песках будет караться.

Неважно, что Судьей ей осталось быть пару часов от силы...

Тратить время на Саллада не хотелось больше ни минуточки. Сальвадор бросилась к Паулю почти бегом, на соседнюю дюну, на полпути остановилась, обругала себя за смертные привычки и просто топнула ногой.

Исчезла здесь, появилась в нужном месте.

Фарей лежал на песке, бездыханный. Через пару часов Саллад коснется его, и пес оживет снова. Никогда эта тварь не подыхала, слишком уж любил её Песчаный Ястреб. А сейчас Пауль сидел на огромной лапе, побитый, пораненный, обожженный, но живой. Живой! Он, кажется, сам не очень верил, что смог, и временами поглядывал на все три головы Фарея, будто ожидая, что они снова оскалятся и залают.

— Ты? — при виде Сальвадор, возникшей всего в трех шагах от него, Пауль вскочил на ноги, и попытался стереть со щеки потек крови. Размазал только сильнее.

— Я, — она уронила ладони на его плечи, вцепилась в них с настоящим отчаяньем, — скажи мне, Пауль, ты хочешь уйти со мной?

Чтобы утянуть смертного в измерение духов нужно было соблюдать такие формальности.

— Куда угодно, — удачная формулировка пришлась ей только на руку, — с тобой — куда угодно, лилия моя.

— Спасибо, — шепнула она, отчаянно устав ничего не говорить, — закрой глаза, любимый.

Непривычное слово странно пришлось ей на вкус, но у Пауля настолько ярко вспыхнули глаза от услышанного, что жалеть не пришлось.

Он послушно зажмурился. Закрыла глаза и Сальвадор.

В мире смертных ей сейчас делать было нечего. А вот в её Чертоге…

Там были укромные места. Достаточно укромные, чтобы в них совершенно забыться.

Может быть, на закате она и выйдет замуж за Эльяса.

Может быть, на закате она перестанет быть Судьей.

Но кто сказал, что перед этим она не может нарушить все возможные правила?

Кто, если не она, в конце концов?