Глава 21

На вечеринке у Альфреда Джек не задержался: было слишком неловко, да и неприятный разговор с Кэрри оттягивать не хотелось. Он не ожидал от нее такого и совсем не представлял, что теперь делать, что говорить. Впервые в жизни Джек краснел за кого-то: обычно или другим, или ему было стыдно за него самого. Да и злился он сейчас порядком.

"Ну и что же? Будешь с ней говорить, как взрослый и умный? Отчитаешь, пригрозишь? Сам-то, когда ругали или били, за науку благодарил?" Кэрри, в конце концов, уже не ребенок. Должно быть, она почти не отдохнула с дороги, да и неудача в первый день в Венисе расстроила ее. Ей не стоило срываться на Альфреда, но пусть сама решает, как после этого поступить.

...Разговор все же пришлось отложить: когда Джек вернулся, Кэрри уже спала. Только утром, когда оба проснулись и посмотрели друг другу в глаза, она смутилась.

— Прости меня, пожалуйста, — пробормотала Кэрри, теребя простыню. — Я вчера была такой дурой. Просто... я устала, расстроилась, что ничего не заработала, и никто не обращал на меня внимания, и вот...

— Я понимаю, — согласился Джек. — Может, ты отдохнешь сегодня?

Кэрри задумалась.

— Нет, — сказала она твердо. — Если я не посмотрю им всем в глаза сегодня, я не решусь на это никогда. Мы пойдем вместе. И если я увижу Альфреда, то извинюсь.

Джек поцеловал ее: сейчас она показала себя молодцом.

Художникам, конечно, было уже не до вчерашнего скандала: пара человек покосились на Кэрри, но прочие не обратили на нее внимания. Джон Калверт кивнул им все так же приветливо. Джек поймал себя на мысли, что Джон неуловимо напоминает ему отца: такой же рассудительный, тактичный и как будто что-то уже понял, от чего кажется куда старше, чем есть. Все хотелось спросить, умеет ли Калверт столярничать: отец ведь был столяр, и при воспоминании о нем Джек видел целое море золотистых опилок.

...Потянулись дни, так похожие на прошлое, словно Париж, "Титаник", Нью-Йорк и Новый Орлеан приснились в долгом пестром сне после попойки. Снова были теплый ветер и пальмы, острый запах цитрусовых рощ, полуголодные мальчишки, сидевшие рядом с мольбертами и альбомами, и люди, которые соглашались, чтобы Джек или Кэрри написали их портреты. Джек снова смотрел в глаза каждому, пытаясь понять и душу за то короткое время, какое человек соглашался уделить, и тогда черты схватывались сами собой. А по вечерам были прогулки по улицам, звонкие песни Поэзи, возившейся на кухне или в ванной, болтовня с ней или тихие разговоры с Кэрри.

Она понемногу осваивалась. Бытовые трудности выносила стоически: хотя часто они ложились спать полуголодными и так же часто их будили крики соседей, то ссорящихся, то, хм, мирящихся, ни разу не пожаловалась. Когда из-за духоты они ночевали на крыше, засыпала очень быстро. Привыкала не вздрагивать каждый раз, когда к ней обращался посторонний, не зажиматься судорожно в угол и не пытаться так же судорожно привлечь к себе внимание громкими заявлениями и натужными шутками. И рисовала теперь гораздо лучше, хотя заказывали у нее что-то по-прежнему редко.

Джеку быстро стало ясно, что подработка им обоим нужна в самое ближайшее время. Не очень-то хотелось снова идти в официанты или грузчики: это занимало бы весь день. Джек расспрашивал Поэзи, Джона Калверта, других художников, и через две недели ему повезло. Однажды вечером Поэзи вручила ему визитку. "Том Кэттинг, "Акулы Лос-Анджелеса"*. Главный редактор".

— Он же и сам пишет половину статей, насколько помню. Газета юмористическая, Том — парень веселый. Только смотри, не давай ему в долг. Не вернет никогда.

— Будто у меня есть, что одалживать, — фыркнул Джек. — А платить-то он будет?

— Думаю, пока будет. Он полгода назад женился по расчету. Вряд ли успел потратить все приданое.

На следующее утро Джек не с самым легким сердцем отпустил Кэрри рисовать одну, а сам отправился по адресу на визитке.

Том Кэттинг — он попросил называть себя Томми — оказался румяным парнем с ослепительной улыбкой и очень живыми черными глазами. Он сказал, что был бы совсем не против художника-карикатуриста, и поклялся, что платить будет щедро и вовремя. Оставалось поверить ему на слово, тем более, Джек тут же и получил первый заказ. Довольный, он решил проверить, как дела у Кэрри.

На улице, где она рисовала, он появился очень вовремя. Кэрри стояла, прижавшись к стене дома, а какой-то краснолицый толстяк орал на нее, размахивая у нее перед носом листом. Вокруг них семенила нарядная девица, но вмешаться явно трусила.

— Идиотка! Дрянь! Тварь криворукая! Ты за это хотела десять центов? За мазню, которой только подтереться? Обезьяна и та нарисовала бы лучше, да и провозилась бы меньше!

— Вот и закажите в следующий раз портрет обезьяне! — выкрикнула Кэрри, подавшись вперед — и тут же снова отшатнулась. Толстяк буквально прижал ее к стене.

— Что ты сказала?! Да я тебя...

— Пусти, боров! — прохрипела Кэрри, в ужасе оглядываясь. Джек одним прыжком оказался рядом и оттолкнул толстяка.

— Ну-ка отошел от нее, свинья! И язык прикуси, пока он у тебя во рту! Не нравится рисунок — не плати и проваливай, а если манеры растерял, тебя тут живо проучат!

— Что?! Да как ты смеешь,оборванец?! Да ты знаешь, кто я?! Да я тебя... Мона, мы идем за полицейским, сейчас же! Слышишь, ты — чтобы тебя и твоей косорукой шлюхи не было здесь через пять минут, не то...

Да уж, благоразумнее было убраться побыстрее, что Джек немедленно и сделал. Схватил в одну руку альбом и пенал Кэрри, другой потащил девушку за собой. Она дышала так неровно, что Джеку показалось, будто она рыдает, но когда обернулся, глаза у нее были сухие.

Потом в номере Джек жадно пил холодную воду. Протянул стакан Кэрри, но та отпила лишь чуть-чуть. Сидя на кровати, не моргая, она смотрела перед собой.

Джек спустился вниз и попросил у Поэзи чашку чая и кусок рулета с джемом: возможно, Кэрри утешило бы угощение. Она выпила чай и съела рулет, но продолжала молчать.

— Завтра уже можно будет вернуться, — Джек решил начать разговор первым. — Поверь, никто не будет нас там поджидать.

Кэрри потерла кончик носа и странно улыбнулась.

— Они все стояли и смотрели, будто бы так и надо. Все художники. Они меня ненавидят. Видимо, все еще не простили за этого Альфреда.

— Брось, ну что ты. Они просто растерялись. Нечасто попадаются такие грубияны. Надо было ему вышибить пару зубов или нос расквасить — может, тебя бы это развеселило.

Да уж, у Джека чесались кулаки, едва он вспоминал этого мерзавца. Стоило переночевать в каталажке — не впервой ведь — чтобы припугнуть этого жирного упыря.

— Какая разница? Для него я все равно криворукая обезьяна.

— А тебе-то до этого что? И зачем ты за ним повторяешь?

Кэрри повертела в руках пустую чашку.

— Я не пойду туда, Джек. Ты иди завтра, но один. Я хочу поискать другую работу. Хотя бы пару дней.

— Одна? В чужом городе?

— Мне надо привыкать.

Джек вздохнул.

— Ну ладно, ты права. А представляешь, какой заказ мне дали на новом месте? Карикатуры! В детстве меня за них драли, а сейчас...

Он рассмеялся, но Кэрри еще больше нахмурилась.

— Ты рисовал карикатуры? И... подкидывал?

— Ну да, случалось. Я же не был паинькой, а ребята у нас в классе учились забавные.

— И ты смеялся над ними? — голос Кэрри задрожал. Джек понял, что сказал это зря, но отступать было поздно.

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что я не должен был так поступать, что им от этого было больно. Отец и мама говорили мне это все. Наверное, они были правы. И очень плохо, что я не думал об этом. Ну ладно, я получал свое, и должен заметить, мне тоже было больно. Теперь мои одноклассники, наверное, люди семейные и благополучные, а я до сих пор бродяга. Думаю, их это должно утешить, если, конечно, они меня вообще помнят.

Кэрри обхватила колени, откинула голову и некоторое время молчала, только по щекам струились слезы. Джек хотел ее обнять, но она вывернулась и стала цедить сквозь зубы:

— Да, забыли, это же очень легко забыть. Как отбирают сумку с домашним заданием — хорошо. что учителя верят, пусть и не защищают. Как стул всякой гадостью мажут. Как дверь придерживают, чтобы войти или выйти не могла...

— Кэрри, ну это же просто шутки!

— Шутки. Когда сталкивают в канаву и суют за шиворот дерьмо. Когда гонят камнями до самого дома, и человек, которого ты считала другом, в этом участвует. Когда обещают изнасиловать и искалечить тебя и твою маму. И за каждым твоим шагом следят и такое говорят, лучше бы уж грязью бросили. Ты... Ты ведь делал так? Если начистоту?

— Нет. Вот так я не делал. Самое первое, что ты говорила — с сумкой или дверь придержать — такое было, но не это. Кэрри, — он все-таки обнял ее, прижал к себе крепко-крепко. — С тобой больше не случится ничего плохого. Я очень постараюсь, чтобы тебя никто больше не обидел. Мне жаль, правда, очень жаль, что с тобой все это было.

И тут Джек вспомнил, что Кэрри любит его. Понятно, ей, и так расстроенной, больно было узнать о нем что-то, в ее глазах дурное. И наверное, сейчас она ждет не только слов, не только того, чтобы он ее обнял, как сестру. Он коснулся губами ее губ, и она порывисто, нервно потянулась к нему. Поцелуй стал глубже, закружилась голова, в груди что-то сжалось. Джек принялся целовать Кэрри лицо, руки, гладить спину и плечи. Тело охватила истома забытого чувства — желания. Джек дрожащими пальцами стал расстегивать кофточку Кэрри — девушка только судорожно дышала, закрыв глаза, поводя неумелыми ладонями по его плечам и груди. Стянув с Кэрри кофточку, Джек припал губами к мягкой смуглой коже, чуть пахнущей потом и апельсинами, потому что сегодня, когда Кэрри чистила апельсин за завтраком, сок брызнул на нее. Джек провел языком по крошечным желтым пятнам, и в этот момент горячая, узкая ладонь Кэрри скользнула ему под рубашку. В голове окончательно помутилось. До крика захотелось стать единым с этим беззащитным, хрупким телом, чтобы заслонить от всего мира. Только на секунду он смог себя остановить, чтобы спросить Кэрри:

— Ты хочешь, да? Можно?

Она быстро кивнула, не открывая глаз.

Уже когда все случилось и оба лежали рядом, приходя в себя, Джек вспомнил, кого и когда так спрашивал в прошлый раз, и осознал, что произошло. Он изменил Розе. Она отдала за него жизнь, а он смог продержаться только три года.

От стыда будто бы тело отнялось, он не мог встать. Потом все-таки сумел приподняться на локте, взглянул на Кэрри. Она не двигалась, не открывала глаз и была очень бледна. Он понимал, что ей сейчас, должно быть, больно. Джек поцеловал ее в висок, погладил по волосам, прикрыл одеждой.

— Я пойду спрошу у Поэзи, нет ли чего-нибудь нам выпить, хорошо?

Когда он вернулся, Кэрри сидела на кровати полуодетая. Лицо у нее было холодное, печальное и непреклонное, будто она решилась на что-то и уговаривала себя не сворачивать с дороги. Губы шевелились, и лишь прислушавшись, Джек разобрал, что она напевает стариную песенку:

— Just a few more days for to tote the weary load!

No matter, 'twill never be light!

Just a few more days, till we totter in the road!

Then, my old Kentucky home, good night!

Weep no more, my lady,

Oh weep no more today!

We will sing one song for the old Kentucky home,

For the old Kentucky home far away*.

— Именно, — заметил Джек, подходя. — Голову выше, моя леди!

Кэрри широко улыбнулась в ответ.

Ночью они легли порознь. Кэрри надо было отдохнуть, а Джеку слишком стыдно сейчас было бы дотронуться до нее. От отвращения к себе его мутило, хотелось куда-то спрятаться от того, что он творил.

Мало того, что он погубил Розу — теперь он еще и предал ее. "А если бы она осталась жива — неужели я бы тоже..." И ведь не в любви было дело — не горел в груди пожар, как на "Титанике", Розу и Кэрри он не поставил бы рядом. Но оказалось, любя Розу, он мог хотеть Кэрри.

"Но раз так вышло... Кэрри не поймет, если я скажу, что это была ошибка. Ладно, будем пока вместе. Посмотрим, как повернется дело".

Наутро Кэрри не пошла с Джеком рисовать. Никто из художников, кроме Джона Калверта, не спросил, в чем дело, да и Джон — вчера его не было — сказал, что уже слышал о вчерашнем сумасшедшем.

— Положение у нас здесь такое, что всякие мерзавцы норовят оплевать. Не так давно один наглец говорил всякие непристойности Еве, пока я его не прогнал, а еще один к чему-то придрался в рисунке Дика и ударил так, что сломал нос.

Дик был самым молоденьким здесь, худеньким, низкорослым и робким — неудивительно, что к нему прицепились. Самого Джека не трогали, даже когда он торчал тут в свои семнадцать. Разные подонки всегда выбирают тех, кто точно не даст сдачи.

Помня об этом, Джек весь день был как на иголках. Он хорошо себе представлял, как трудно придется Кэрри, с ее-то застенчивостью и обидчивостью. К тому же она одна, без защиты — мало ли, кто решит этим воспользоваться.

Он вздохнул с облегчением, лишь когда вернулся домой. Кэрри сидела за столом очень довольная и пересчитывала деньги.

— Пятьдесят центов! — сообщила она Джеку. — Не меньше, чем за портреты.

— Вот как? И как же ты их заработала? Или стащила? — Джек чуть ущипнул ее за плечо.

— Я пела на улице, — выпалила Кэрри. — Знаешь, я все шла по улице и понимала, что меня не возьмут туда, куда я хочу, а куда возьмут, там я не хочу работать. И тогда я решила: а что мне терять? Встала на углу и запела...

И она в самом деле стала напевать:

— Away Santy,

My dear Annie.

Oh, you New York girls,

Can't you dance the polka?**

Джек не удержался и хрюкнул:

— И откуда ты знаешь такие песенки?

Кэрри вздернула подбородок:

— А я еще и не такие знаю. И вот, мне стали кидать монеты... Думаю, завтра надо взять с собой губную гармошку.

— Ну это неплохо, — кивнул Джек — Остается нам с тобой решить, когда ты идешь петь, а когда я — рисовать. Мне лучше бы за тобой присматривать.

— Почему это?

— А ты думаешь, ты вчера наткнулась на единственного на весь Лос-Анджелес сумасшедшего?