Эликсир памяти (гет)

Это стало привычным — встречаться с Гермионой в парках Буэнос-Айреса, пить мате и разговаривать.

Драко достал из сумки щербу и калабасу и опустился на траву. Гермиона села рядом. Она нетерпеливо, не дожидаясь, пока он приготовит мате, достала из бумажного пакета медиалуну, тряхнула головой — и палочка, которая держала ее волосы, соскользнула вниз. Драко подхватил ее. По субботам он играл в футбол, и иногда ему казалось, что в прошлом он тоже занимался каким-то спортом, такая быстрая была у него реакция. Он собирался протянуть Гермионе палочку, но прежде чем успел сделать это, она вцепилась в нее и прошипела сквозь зубы:

— Отдай, Малфой!

Это, кажется, была их первая ссора. По крайней мере, по ее лицу было понятно, что она чем-то очень недовольна, и в этом виноват он. Драко отдал ей палочку. Гермиона положила ее себе на колени и отвернулась. Но не стала закручивать волосы обратно в пучок. Некоторое время она тяжело дышала, потом повернулась к нему вся красная и пробормотала:

— Извини.

— За что? — иногда он ее не понимал. И дело не в ее увлеченности старинными магическими книгами и предметами, это интересовало и его. Нет. Дело было в ней… вообще.

Драко заметил, что теребит безымянный палец, как если бы крутил невидимое кольцо. Он делал это автоматически, когда нервничал или задумывался. А сейчас было и то и другое.

— Драко, — она протянула ему палочку, — ты видел когда-нибудь такую?

— Да, — ответил он.

Глаза Гермионы вспыхнули.

Его ладонь легла на палочку ровно и твердо, и ему захотелось выбросить руку перед собой. Ему захотелось сделать что-то, что перевернет все его представления о мире, о Гермионе, обо всем.

— Заколка, которой вы, женщины, собираете волосы, — сказал он, возвращая ей палочку.

— Понятно, — выдохнула Гермиона.

— Где ты собираешься справлять Рождество? — Драко вспомнил про мате и залил щербу водой.

Монтегю потерялся в шкафу. Монтегю потерялся в шкафу…

— Не знаю, — ответила она.

— С родителями?

— О нет… — ее обычно счастливые глаза погрустнели.

— Почему?

— Они не помнят меня, Драко, — сказала она, смотря в сторону, туда, откуда доносился такой знакомый запах роз.

— Мне жаль, — произнес он. — И нет никакого способа?

— Я все перепробовала… Даже то, что не была должна, — она впилась в него взглядом, — чем дальше, тем меньше надежды. Такой странный мир, ты не находишь? — проговорила она. — Мир, в котором по иронии судьбы мой самый близкий человек этой зимой… или летом — это Драко Малфой, — она улыбнулась.

— Тебя это напрягает? — он передал ей мате.

— Совсем нет! — она задумалась. — Представь… представь, что когда-то в моей школе был мальчик…

— Твоя первая любовь?

— Если бы…

— Вы все так говорите, а потом выясняется, что он переспал с тобой на школьном балу, а потом бросил тебя ради твоей лучшей подруги. И за это ты превратила его в лягушку?

— Я превратила его в лягушку по другой причине, — ответила она, смотря в сторону.

— Ну так поцелуй его, чтобы расколдовать, — сказал он, принимая из ее рук калабасу, — ты же до сих пор в него влюблена.

Этот рассказ ни о чем ему не говорил, но у него снова появилось неприятное чувство, как когда он хотел вспомнить что-то, но не мог. Памяти не было, но чувство осталось.

— А ты? Где будешь справлять Рождество ты? — спросила она.

— Точно не с родителями, — ответил он.

Гермиона стала рассматривать розы сбоку от них.

— Ты бы хотел к ним вернуться?

Драко плохо помнил свою семью. Но знал, что был очень зол на своего отца. Он знал, что каким-то образом оказался здесь благодаря ему.

— У меня напряженные отношения с отцом, — ответил он помедлив.

Повисла тишина. Только чирикали птицы и откуда-то доносилась визгливая музыка.

— Но они любят тебя, — Гермиона улыбнулась.

Почему это так странно — видеть, что она улыбается ему? Что она вообще сидит с ним рядом? Почему, когда она бросилась за палочкой, он был уверен, он ждал, что она ударит его, либо толкнет в грудь, либо скажет что-то оскорбительное, ядовитое. Это было бы нормальным, естественным, привычным. А сидеть вот так вдвоем на траве в парке между кустами роз, пить мате с медиалунас, говорить о семье, о Рождестве — это было странно, ненормально, неестественно. И это единственное, что остановило его от поцелуя, когда она перегнулась через него, чтобы взять еще одну булочку.

У него снова возникло то самое чувство, что они знакомы очень давно.

Драко протянул руку и коснулся уголка ее губ, чтобы снять налипшую крошку.

* * *

В магазине было пыльно и душно. Старый, как и все остальное в лавке, вентилятор только разгонял пыль и жару. Драко расставлял у стены картины. Его лицо раскраснелось от жары, но почему-то его это не портило. Гермионе было любопытно рассматривать картины, которым, может быть, лет сто и их рисовал такой же обычный человек, как она. Детские рисунки — их рисовали люди, которые уже выросли, умерли, а теперь их рисунки попали сюда.

— Это гардения, — сказала она.

— Где?

— Рисунок карандашом за картиной, которую ты держишь.

Драко бросил взгляд на рисунок.

— Я люблю гардению… вчера купила букетик у уличного торговца. Хотела, чтобы дома вкусно пахло.

Зачем она тут сидит? Что ждет?

Драко закончил расставлять картины и подошел к ней. Его лицо раскраснелось, а на черной футболке остались серые следы. Гермиона автоматически протянула руку и отряхнула пыль с его футболки. Она не заметила, точнее, заметила, но очень поздно, что слишком долго задержалась рукой на его груди. И он это тоже заметил. Теперь покраснела она.

— Почему ты не распускаешь волосы? — спросил он, отворачиваясь к старым вещам.

Гермиона дотронулась до пучка на голове и почувствовала древко волшебной палочки.

— Это граммофон, — сказал он, поставив на стол старинный музыкальный аппарат, который до сих пор используют в магическом мире.

— Я знаю, — ответила она.

— Интересно, он работает? Какие пластинки тут есть? Так что там с твоими волосами, Гермиона?

Он спрашивает это из-за волшебной палочки, которую она постоянно носит в пучке, или его на самом деле волнуют ее волосы? Здесь жарко, чтобы носить волосы распущенными, хотела было сказать она. И это было правдой. Но в это время Драко достал пластинку. Он открыл крышку и положил пластинку на диск. Затем поставил на пластинку иглу и покрутил ручку. Граммофон закряхтел, застонал; шипение было такое, как будто аппарат наглотался пыли. А потом послышалась музыка.

— Драко… — это было не так плохо, к тому же на улице забарабанил дождь, перекрывая тихие звуки музыки.

— Ты знаешь, как увеличить звук?

— Нет, — призналась она.

— Но он все-таки работает.

— Интересно, в Хогвартсе есть граммофон?

— Где? — спросил Драко.

— В школе, где я училась.

Нет, он не помнит ни граммофон, который звучал, когда факультеты готовились к Святочному балу, ни Хогвартс. А ее палочка для него — не более чем заколка для волос. И зря она навоображала себе, что он начал что-то вспоминать. Тогда в парке, когда он случайно поймал ее палочку, его глаза горели, его рука лежала на палочке уверенно и твердо и Гермиона видела в нем того самого волшебника, которому стерла память когда-то.

Но Гарри прав, Драко не вернется память. И ей надо возвращаться в Лондон к своим обычным обязанностям. Надо купить платье для рождественского приема в Хогвартсе. Надо купить маску и туфли. Но музыка продолжала литься, перекрываемая шумом летней грозы. А Гермиона смотрела на Драко и ничего не могла поделать с собой — она им любовалась.

В магазин вошел покупатель. Драко о чем-то заговорил с ним на испанском.

— Как ты научился испанскому, Драко?

— Я ему не учился. Я просто жил тут, общался с людьми и однажды начал понимать, что они говорят.

Если бы она могла вернуть его ненадолго в магический мир в среду волшебников — туда, где все пропитано волшебством! Может, сработает, как сработало с изучением испанского?