Воротынский континуум, или Будни победителей (джен)

Снег запорошил давно не паханное поле, лёг пышно взбитой периной и перестал. Колеса тяжёлого грузовика не могли примять его, только поднимали в воздух хлопья и снежинки. Михась — водитель — любовался этой красотой из окна. Ему хотелось высунуть руку и посадить парочку снежинок на ладонь, но чутьё подсказывало, что этого делать не следует.

Многое здесь, в Воротынском континууме, было странным: этот снег, вечная зима (ни тёплая, ни холодная; без ветров, слякоти и гололёда), строения, люди и то, чем они занимались. Впрочем, для Михася это было привычным: поговаривали, что снаружи люди уже победили последствия войны, но он этого не застал.

Проехавший мимо на опасной скорости мотоцикл отвлёк от воспоминаний: Михась узнал в наезднице Нинку — новенькую девчонку, попавшую в континуум вместе с мужем; поговаривали, будто бежали они от не одобривших брак родителей. На ней было обнажавшее бёдра в коротких плотных рейтузах красное платье в крупный белых горох, на голове — косынка, на голых ногах — валенки.

— Огонь — баба! — Михась хохотнул и нажал на газ, пытаясь удержаться следом.

Нинка не думала тормозить, приподнималась в седле, напирала грудью на руль. Короткая юбка крылом билась у неё за спиной, обнажая крепкие округлые ягодицы. Выбившиеся из-под косынки рыжие кудри языками пламени облизывали ткань. Михась ругнулся, досадуя на надетые девушкой рейтузы, и облизнул губы. Поднятый мотоциклом снег залетел в кабину через оставленную им для проветривания щель. Снежинки растаяли на руках каплями воды, уселись на руль светлячками.

Да, Нинка казалась той ещё оторвой. Не то чтобы Михась осуждал её (сам он был просто преступником), но считал влюблённость чем-то слишком мелким и незначительным, чтобы отрезать себя от общества.

Через несколько минут грузовик окончательно отстал, и, вглядываясь в облако порхающих перед ним снежинок, Михась обдумывал появление Нинки. Ведь спешила она к мужу в поля, и судки с горячим наверняка были приторочены у неё где-то под боком — голод невовремя напомнил о себе, не хотелось ему жрать всухомятку бутерброды с колбасой. Ведь неизвестно, найдёт Нинка мужа в полях или нет. Должность у косаря была со всех сторон прибыльная, но и опасная: собирали они обломки разрушенных во время войны машин и останки погибших.

Спору нет, Нинкин косарь был крут: не каждый решился бы вот так пропадать в полях — Михась, например, был счастлив, гоняя свой грузовик из пункта А в пункт Б, хоть и он был не промах. С детства сопровождал отца-браконьера на охоте, научился стрелять в одиннадцать лет и… с тех пор обитал в мире воров, убийц и мошенников. Куда там Нинкиному Юрчику.

Тогда среди вытесненных из городов людей каждый выживал как мог, а потом, в мирное время, кому-то места не нашлось. Не было выбора у Михася с таким отцом и дядькой — криминальным авторитетом, он и пошёл по пути наименьшего сопротивления: делал всё, что говорят, не задумываясь о последствиях. Так просто.

Куда было Юрке, всё ещё пахнущему мамкиной шампунькой и шмыгающему интеллигентскими соплями, до Михася. Его удел — довольствоваться крохами вымытого из старых микросхем золотишка, когда Михась... по мелочам не разменивался.

И пусть не было у него ни гордости, ни доброй памяти о родителях, ни историй, которые можно было рассказать друзьям в пивной под чебуреки и пельмени, сидел он там в уголке и кривился, да занозой разъедала его душу злоба и зависть. Все, что оставил он позади, и даже то, чем он болезненно гордился, было грязным, стыдным. Оттого и поднимался яд к языку, когда прислушивался он к разговорам товарищей. Тяжело быть изгоем, а быть лишним среди изгоев ещё тяжелее. Не появлялись в континууме те благополучные, честные и чистые, которые нашли себе место в послевоенном мире жёсткой дисциплины и разумных ограничений.

На этот раз от тягостных размышлений Михася отвлёк рокот двигателя, который предупредил о приближении лихой компании задолго до того, как вездеход, выбросив пламя из выхлопных труб, появился за окном. В пивной — сооруженном из бетонных балок внутри трёхэтажного здания с расстрелянными стенами и частично отсутствующей крышей шалаше — сразу стало веселее. Вскочивший было со своего места Михась уже вернулся к еде, когда развесёлая компания косарей вошла в пивную. Нинка была в центре внимания: платье на ней — на этот раз почти строгое, изумрудно-зелёное с пышной юбкой — подчёркивало талию и стройные ножки в туфельках на небольшом каблучке, как только не замарала она их по дороге? Юрка — чернобровый красавец под два метра ростом — теребил ус и краснел.

— Ну я же просил. Зачем так громко? — пробасил он, поглядывая на друзей.

«Чёртов подкаблучник!» — Михась кривил рот и пофыркивал. Его тошнило от лицемерия.

Впрочем, Нинке всё это явно нравилось, она висла на локте у мужа, прижималась щекой к плечу, поднимала голову, сверкала лукавым взглядом и смеялась.

— Что ж, по-твоему, нам было выбрать? Велосипеды? Так твоя жена на велосипеде испортит и платье, и туфельки, — урезонил Юрку старший товарищ.

Компания заняла три ближайших столика, и Михась оказался заперт в своём углу — на него даже не оглянулись. Разглядывая мощные спины окружавших Нинку косарей, он невольно дёргался.

Официантка вышла к ним, повязывая свежий передник, и помахала белой салфеткой по столешнице, ожидая заказ: конечно, у героев водились денежки, а в большой компании они закажут много ещё и под водочку. Михась и так чувствовал себя обойдённым, а слушая перечисление блюд, и вовсе приуныл: проглотил слюну и принялся с остервенением кусать свою котлетку.

— Чего только не встретишь в полях, Ниночка, а ты больше так мужа не подставляй. Ему одно дело — себя беречь, чтобы к тебе целым и невредимым вернуться, а совсем другое — тебя от опасности прикрывать. Понимать должна.

— Прав Глеб Иванович, Ниночка. Чего только не встретишь в полях. А на мотоцикле, без оборудования и тёплой одежды, сгинуть недолго, — пропел в унисон со старшим ещё один ценитель Нинкиных прелестей. — Ты думаешь, одни мы за обломками охотимся? Вот нет! Они тоже. Роботы. Те их части, в которых не все нейронные связи разорваны… — продолжал косарь громким полушепотом.

— Чур тебя! Только разумными их не называй, — прикрикнул на него Глеб и тут же, хлебнув из щедро наполненной рюмки, присоединился к разговору. — Реплицируются они. Вот!

— Собирают себя из обломков, — пояснил Юрка жене незнакомое слово.

— И ведь принимают самые странные формы, почти сказочные.

— Да куда там почти?! Бабу Ягу видал? А избушку её?

Михась выпрямился на своём месте и обратился в слух. Ему хотелось вмешаться в разговор: «Координаты? Время встречи? Азимут? Скорость перемещения объекта?»

— Да куда там реплицируются? Они теперь бионические, видал? Любые нейронные структуры достроят своими, лишь бы искра оставалась в них какая-то. Назвал бы душой, если бы не знал, что это не так. И главное — абсолютно не предсказуемы. Некоторые просто агрессивные, а другие дружить пытаются.

— Главное, — поправил Глеба помощник, — что им из континуума не выбраться, а то натворили бы бед.

— Континуум, конечно, с одной стороны — спасение, — произнёс Юрка, глубокомысленно потирая подбородок, — а с другой — проклятие.

— Да брось! — осадил его Глеб, но под сияющим восхищением и любопытством взглядом жены Юрка продолжал:

— Во-первых, он расширяется, — косари перестали есть и замерли. — Во-вторых, ведёт себя так же непредсказуемо, как роботы, которые в нём живут: никакие законы физики здесь не работают с единичной вероятностью.

— Ну знаешь? Пойдёт снег или нет, свезёт или нет — это всегда половина, а не единица: смотришь в окно — есть снег, а не смотришь — нет его. Это тоже закон физики.

Попытка отшутиться была пропущена мимо ушей, а Михась даже привстал от возбуждения. Недаром он, забытый и недоученный, книжки читал — и ведь додумался раньше этого городского домашнего мальчика.

Созданный для того, чтобы удерживать недобитых во время войны роботов, континуум представлял собой спиральную конструкцию из пространства и времени, которая, конечно же, была подвижной. Будучи единожды пробит для того, чтобы впустить людей, туннель перемещался и мог оказаться на любом витке, открывался случайно и через неравные промежутки времени.

Михась думал, что учёные из внешнего мира уже давно научились предсказывать положение туннеля, но оказалось наоборот. Он готов был душу прозакладывать, чтобы узнать, когда они возникают, куда ведут и как вернуться обратно, но… Будь он хоть вполовину не так обижен на этих честных людей, давно бы встал из-за стола и попытался присоединиться к разговору, но... скопившаяся за всю его жизнь где-то под солнечным сплетением тяжесть роняла его обратно на жёсткий стул.

— Нет, ты послушай, — продолжали разговор косари, пока Михась страдал в одиночестве. — Парень дело говорит. Есть тут у нас и искривления, и завихрения.

— Учёных нам бы сюда, а не искателей приключений, — выдохнул Глеб.

— Да кто их пустит?! Тут же возрастной ценз и физическое здоровье. Где ты здоровых видел из переживших войну?

— На кой они нам?! Не надо усложнять. Наша работа простая: собрать обломки, части машин, очистить континуум и захлопнуть его. Уйти. Всё! А все эти размышления и попытки докопаться до добра не доведут.

— Это не тот путь, — Юрка умничал, потирая подбородок. — Решение о создании континуума не могло быть полностью продуманным. Человечество принесло часть планеты в жертву, чтобы остановить войну. — Михась не преминул отметить, что в словах неприятного ему Юрки было больше занудства, чем полагающейся косарю удали. — Можно было рассчитывать на успех вашего плана, если бы обломки удалось собрать раньше, чем роботы стали восстанавливаться, а теперь... Нужно решать проблему радикально.

— Чего ты решил, салага?! — проговорил Глеб сквозь смех. — Жить надоело? И ведь как завернул: «Зло возродилось! Бу-у». Ты, думаешь, первый, кто решил на репликантов идти? Может, ты и прав, только когда хоронить будут, если не тебя, то тех, кто с тобой, что думать будешь?

— Почему бы не попробовать? — попыталась вступиться за мужа Нина.

— Потому что все, кто пытались, Ниночка, либо здесь остались, либо ушли отсюда через свои сорок с лишним дней и не вернулись. Мы здесь ведём партизанскую войну, среди нас нет профессиональных военных.

— Значит, надо бить тревогу и звать. Человечество вело партизанскую борьбу несколько лет — роботы были сильнее. Наши силы ещё не восстановились настолько, чтобы задумываться о том, что происходит в континуумах. А значит, мы должны понять, что происходит, и предостеречь или стать авангардом.

— Перед толпами врагов! — Михась испытывал почти отеческую гордость за осадившего Юрку Глеба. — Заслонить амбразуру грудью! — продолжал говорить он насмешливо и жёстко. — Где вас, молодых, этому учат? В каких университетах?

— Тут дело не в осторожности, отсутствии сил и неопытности, вопрос только в том, окажемся ли мы в безопасности, когда покинем континуум.

В следующее мгновение одному из собеседников Юрия не хватило слов, чтобы выразить своё возмущение: он вскочил, опрокинув стул, и ударил по столу открытой ладонью.

— Ты в трусости нас обвиняешь, парень, или в глупости?!

На шатком столике зазвенела посуда. Коротко вскрикнула и отпрянула от стола, спасаясь от разлившегося компота, Нина. Юрка поднялся следом и лёгким движением спрятал её у себя за спиной.

— Спокойно! — прикрикнул он на драчунов.

— Пацан совсем берега попутал! — жаловался Глебу психанувший. Остальные тоже были не готовы внять голосу разума.

Михась не мог скрыть злобного удовлетворения — косари собирались драться: у местных героев были слабости.

— Чего ты добиваешься от нас, парень?! — вопрошал обиженный.

Попытка Глеба отодвинуть его от Юрки прикосновением открытой ладони к груди была ошибкой. Тот перехватил протянутую к нему руку за запястье и заученным движением борца перебросил старшего через себя. Глеб лёг спиной на ближайший столик и расколол его своим весом. Теперь Михась оценил своё положение — он был зажат в углу, а все пути к бегству перекрыты, участвовать в драке ему не хотелось.

Он поспешил выбраться из своего закутка, переступая обломки, но в этот момент Глеб, поднявшись, решил дать сдачи. Михася спас малый рост — целившая в челюсть противника рука старшего прошла над его головой, пошевелив волосы. Его лишь слегка повело, и он устоял бы, если бы на его пути не оказались чьи-то ноги. Пытаясь удержаться от падения, он схватился за талию стоявшей неподалёку Ниночки.

Тело под его руками оказалось упругим, приятно вздрогнуло и сжалось, но Михась не подумал об исполнении своей мечты, даже когда увлёк девушку на пол и усадил на себя. Её крик заполнил уши. В следующее мгновение Михась оттолкнул от себя Нинку и на четвереньках побежал к выходу.

— Что это было? — эти восклицания и смех неслись за ним следом.

Кажется, из-за него косари забыли подраться. Нет, Михась не гордился собой. Его разрывали противоречивые чувства, ни одно из которых нельзя было назвать хорошим: стыд, зависть и сожаление. Его фантазия заставляла дослышать за смехом и гоготанием косарей слова, которые они не произносили.

— Ты видел его?

— Не заметил?

— Где он прятался?

— Вот червяк!

Михась думал о том, что был рождён вором, и поэтому ему не было места среди этих людей. Нет, он не чувствовал своей вины — даже не видел ничего неправильного в том, как живёт. В конце концов, он действительно ничего не решал. Он продолжал преступать, искать границы допустимого, пределы, рёбра прочности. Всё, что могло быть преодолено, сломано, разбито, он ломал, перешагивал и разбивал.

* * *

Михась шёл по заснеженной улице, глубоко засунув руки в карманы, горбился и воровато озирался, пытаясь спрятать голову в плечи. Дома — бетонные или кирпичные осыпающиеся коробки, в которых каким-то чудом из металлических балок были сооружены каркасы, делавшие эти конструкции условно пригодными для жизни, — смотрели на него подслепыми провалами окон. Всё это имело вид удручающий — бревенчатые бараки и то казались уютнее, а свежевыкрашенная красная телефонная кабина среди них и вовсе была нарядной.

Михась зашёл внутрь, прикрыл за собой дверь и выдохнул, опершись спиной о стеклянную стенку. Сейчас, когда его никто не видел, он мог быть другим — любым, каким только захотел.

Он выпрямился, снял трубку и протолкнул жетон.

— Сударыня, — пророкотал бархатным баритоном, — хочу заказать песню для наших славных косарей. Да, передайте от Георгия. Конечно, хотелось бы знать, когда ждать в эфире?

Михась повесил трубку, предварительно рассыпавшись в благодарностях, и даже узнал имя телефонистки. Он был уверен, что запомнился, — бархатный рокочущий баритон Георгий. У него оставалось полтора часа, чтобы добраться до убежища и отдохнуть. Он миновал перестроенные районы и явственно представлял теперь, как среди окружающих его руин шла война.

Гигантская рука закачивавшего бетон на высоту многоэтажного дома робота врезалась в стену. Сталь сталкивалась с бетоном снова и снова, звенело и разбивалось стекло, металл гнулся и скрежетал, камень крошился. Оказавшиеся неподалёку были обречены. Натешившись со стеной, робот замечал и их, его рука раскалывала и сдирала асфальт. Люди прятались под землёй, в канализации, но и там им не было покоя — их выслеживали чистильщики, кабелеукладчики и гоняли, точно крыс.

Никто не ответил Михасю на вопрос, как и почему это случилось. Возможно, он спрашивал не тех, но для большинства это было так же внезапно. Самым странным было то, что все окружавшие на тот момент процветавшее человечество умные механизмы сошли с ума одновременно: от услужливых роботов-проводников и заправщиков до мешавших расплавленный металл в печах. Поговаривали, будто к войне привело применение нечётких регуляторов, которые позволили роботам самостоятельно оценивать действительность, и простейший сбой пределов, в которых колебались нечёткие величины, привёл к тому, что роботы возомнили всех врагами...

* * *

Ноги привели Михася на заваленный некрупными обломками пустырь. Он огляделся — припорошивший поверхность снег не мог скрыть отпечатавшиеся на подмороженной глинистой почве знакомые следы.

Он сделал шаг, потом второй, поверхность под его ногами зашевелилась. Мелкие обломки, покрывавшие её, слипались с глиной, приобретая форму. Через несколько мгновений перед ним оказалась голова огромной рептилии. Вслед за ней из-под земли появились когтистые лапы — и Михась отпрянул... Он всегда пугался этих когтей и угрожающего выражения на морде, с которым открывались и закрывались защищённые двойной склерой глаза.

Через несколько тягостных минут гигантский ящер узнал его и широко разинул пасть, приглашая внутрь. Держась за огромный клык, Михась преодолел частокол зубов и встал на верхнюю ступень эскалатора, уезжавшего в глотку. После нескольких секунд в темноте он оказался в щедро освещенном зале, отделанном мрамором. Разница между этим помещением и окружающими старый кинотеатр руинами оставляла ощущение нереальности. Михась боролся с ним каждый раз, когда спускался и выходил. На этот раз его встречала праздничная иллюминация — луч лазера высвечивал на каменных стенах оживающие афиши. Их герои — красивые люди-голограммы — выходили из стен, жили своей жизнью, смеялись и танцевали.

Михась быстро потерялся среди них, настолько они были реальны, и не сразу решился открыть дверь в кинозал, увлекшись игрой света. Внутри его уже ждали. Подельники — его друзья — ни разу не нарушили данное слово. Светился вогнутый экран, на бархатных креслах, расставленных в полутора метрах друг от друга, сидели двое. Он один знал, чем они жили, дышали, о чём думали и почему скрывались. Они были обязаны ему если не жизнью, то благополучием. Именно поэтому в этой компании Михась мог расслабиться и быть собой.

— Идём на экс? — произнёс сидевший по правую руку от него Олег — угловатый подросток, бледный, крючконосый, с огромными голубыми, подёрнутыми поволокой глазами, во взгляде которых всегда читалось желание убивать.

— Кого ловим? Объясни! — сидевший по левую руку от Михася Григ всегда требовал объяснений.

Михась слегка повернул голову и ухмыльнулся. Он опекал своих подельников, старался не быть настырным, не давить авторитетом — в общем, не совершать ошибок, которым был свидетелем.

— Сам не знаю, — хохотнул он, представляя, как вытягивается круглое лицо Грига и исчезает скрывающий мелкие веснушки румянец. — Засиделся я просто, хочется приключений: завалить зверя, разобрать на запчасти, намыть золотишко, завалиться в пункт приёмки, чтобы все рты пораскрывали. А то, глядишь, откроется опять тот туннель и сиганём в него, а?

— И мне хочется, — выдохнул Григ, он со всем соглашался.

— Как же твоя медкомиссия? — перебил Грига сидевший с каменным лицом Олег. — Туннель для тебя откроется через неделю, может, раньше. Что будет, если ты окажешься болен? Ты не сможешь вернуться. Что будет с нами?

— Я думаю, всё будет хорошо! — улыбнулся Михась. — В худшем случае, спрячусь с вами вот здесь.

Михась почувствовал, как Григ заёрзал на своём кресле, пытаясь возразить, но...

— А что мы будем всё это время есть? — опередил его Олег. — Ты же знаешь, что не всегда можно избежать туннеля, — тебе это, скорее всего, не удастся. Или вырежешь себе чип, как мы? Тогда давай прямо сейчас!

— Поймаем робота, заработаем... Успею и пройти, и вернуться, — попытался успокоить парней Михась.

— Есть какой на примете? — спросил Григ, пытаясь разрядить обстановку.

— Баба Яга, — произнёс Михась и сам рассмеялся собственной дерзости.

— Это без меня, — наотрез отказался Олег и в подтверждение серьёзности своих слов даже привстал с кресла.

— Гиблое дело. Лютая вещь. На кладбищах обретается, черепушками и костями в городки играет, — подтвердил его слова Григ. — Косари с ней часто сталкиваются, когда останки собирают.

— Да не собираюсь я Ягу ловить. Я про то, что за косарями бы проследить. Роботы вокруг них вьются, как бы по служебной необходимости.

— Поговорить не проще? — переспросил Олег, скривив рот в усмешке.

— Чтобы они заподозрили и донесли? Тогда точно голодать придется, — ответил Михась.

— Когда пойдём? — улыбнулся Григ.

— Кто-то на то свет торопится, — Михась пропустил эту колкость мимо ушей, он был уверен, что друзья хотят того же, что и он сам, — приключений!

Ночёвка напомнила Михасю дни — а точнее ночи — его детства, когда он был по-настоящему счастлив под потрескивание костра, пробирающей усталости долгого конного перехода и сытного ужина из свежеприготовленной на углях дичи. Робот-кинотеатр заботливо притушил экран, вокруг устроившихся на мягких креслах парней проросли от пола до потолка деревья, по веткам расселись совы, под ногами копошилась мелкая живность, а на потолке загорелись звёзды.

Прежде чем уснуть самому, Михась оглядел спящих друзей: рядом с ними он чувствовал себя нужным и даже важным — ему нравилось это ощущение. Олег спал чутко, ворочался, бормотал во сне; Григ по-детски посапывал и причмокивал. Михась заснул последним, чувствуя полное блаженство.