Герои войны (джен)

— Она хочет тебя видеть.

— Да? По-моему это худшая из всех приходивших в твою голову идей.

Габриэль обернулась, окинув Лацерту и Гермиону сияющим взглядом. Гермиону это сразу успокоило: и хоть она знала, что умиротворение ложное, у неё уже не было сил сопротивляться чарам. Зато Лацерта нахмурилась только сильнее.

— Глупости, Лацег’та, моим худшим г’ешением в жизни так и остаётся тот день, когда я подумала, что смогу выпить целую бутылку огневиски!

Гермиона молча следовала за ними по пустынной улице, еле переставляя ноги. За последние три дня она от силы спала часа четыре, а потому не переставала пить из термоса кофе, щедро приправленный порцией бодрящего зелья. Из-за истерически бьющегося в груди сердца она по крайней мере не могла случайно заснуть. В голове стоял туман. Начальник отослал её домой ещё утром: не столько потому, что увидел её стеклянные глаза, сколько из-за тончайшего намёка со стороны Габриэль, сопровождённого всё той же обольстительной улыбкой. Разумеется, Гермиона не поехала к себе в квартиру: у Рона был выходной, и он мог бы заметить, что ей стало гораздо хуже. Днём раньше он отказывался выпускать её из дома и настаивал на отпуске, — за годы беспрерывной работы Гермиона могла бы несколько месяцев не появляться в Министерстве на абсолютно законных основаниях — но ничего этим не добился. Гермиона была уверена в том, что при малейшем отдыхе она затухнет гораздо быстрее — не будет веских причин держать себя в форме.

Она не знала, куда они идут, и смутно помнила, как они пересеклись с Лацертой по пути из Министерства. Может быть, Габриэль и сказала что-то конкретное, но в памяти Гермионы эта информация не зацепилась. Она не возражала: сил не было. Зато было непреодолимое желание лечь прямо посреди тротуара и больше никогда не вставать.

Кажется, они собирались в гости.

— ..пользуешься её состоянием, — Гермиона посмотрела на Лацерту, чей голос тонул в тумане полузабытья. Брови были нахмурены — она злилась. Точно злилась. Гермиона провела этот нехитрый анализ и успокоилась, не желая продолжать развивать мысль. — Видишь?

Лацерта встряхнула руку Гермионы, и усталость потекла по венам стремительнее прежнего. Она мечтала о спокойном сне без сновидений — разве это было так много?

— Я уже предлагала ей кое-что эффективнее бодрящего зелья.

— И?

— Как видишь, наотрез отказалась.

Гермиона нахмурилась и с трудом вспомнила чёрный порошок в прозрачном мешочке, который Габриэль попыталась ей дать. Сколько бы усталость не диктовала свои правила, Гермиона ещё соображала и сразу поняла, что ей предлагают дурман. «Пег’восог’тная вещь».

На мгновение она испугалась. Ещё несколько часов — и у неё не останется ни сил, ни возможности отказаться от столь желанного прилива энергии. Габриэль говорила и о сильных снотворных. Сейчас эта мысль показалась Гермионе приятнее, чем пару часов тому назад.

— Я всё ещё здесь, — напомнила она и вернула термос в сумку.

— А я всё ещё пг’едлагаю взбодг’иться, — парировала Габриэль. — Ты напоминаешь инфег’нала.

Гермиона не ответила — Габриэль была права. В зеркала она старалась не смотреть: седая прядь стала шире, и несколько человек на работе подходили и справлялись о здоровье. Гермиона отшучивалась по мере собственных возможностей, давя раздражение и страх. Она не знала, что случится через неделю. Чего уж там — даже следующее утро превращалось в испытание.

— Почему бы тебе не г’асспг’осить миссис Мелифлуа? — спросила Габриэль безо всяких переходов. Гермиона подумала, что вопрос адресован ей, и растерялась, но Лацерта громко фыркнула и даже как будто рассмеялась. — Она точно что-то знает.

— Если она решила что-то не обсуждать, это всё, конец, — Лацерта отыскала в карманах мантии сигарету и закурила. Делала она это на редкость манерно: Гермиона никогда не видела, чтобы кто-нибудь брал так небрежно-чинно обыкновенную сигарету. — Я пыталась, знаете ли. Она разозлилась.

— Уф, — Габриэль скорчила гримасу. — Тяжёлый случай.

— Разозлилась? — подала голос Гермиона, и они обе обернулись с таким удивлением, будто вовсе забыли о её присутствии. — И что с того?

— А то, — Лацерта протянула Гермионе сигареты. Она после секундного колебания вытащила одну из пачки, — что разозлить её трудно, а если получится, в следующий раз предпочтёшь этому пикник с оборотнями при полной луне. Я думаю, она не в духе, потому что не знает ответа сама. Я видела, как она копается в каких-то старых книгах глубокой ночью, когда думает, что я сплю.

— Задала ты загадку лучшим умам по части темного искусства, — хмыкнула Габриэль. Гермиону это вовсе не обрадовало. — Может, она выяснит и сама все г’асскажет. Я бы тог’жествовала, если бы нашла г’азгадку пег’вой.

— А если ответа не существует?

Повисла тягостная тишина. Гермиона с вызовом — или, по крайней мере, усталым подобием на него — оглядела своих спутниц. Первой отмерла Лацерта: у её губ прошлась упрямая складка.

— Исключено. Кто-то наслал проклятие, значит, оно есть, пускай даже не на самой поверхности. Время у нас есть, только...

— Только всё это не гарантирует, что от проклятия есть излечение. Никто ещё не вылечил ликантропию, — Гермиона замолчала, чтобы подавить надсадный кашель, и с досадой стряхнула пепел на асфальт. Они стояли у пустынной дороги. Рядом не было ни домов, ни людей. — И, Габриэль, ты сама мне сказала, что обращённых в суккубов людей никто так и не сумел расколдовать.

В этот раз не ответила уже Габриэль.

— Да, — сказала Лацерта. — Это очень, очень могущественное проклятие, и сейчас его никто не практикует. Никогда не знаешь, чем это обернётся против тебя самого. В Средневековье его использовали скорее ведьмы, не волшебники. Малодора Гримм, например.

Этого имени Гермиона не вспомнила, но полагала, что в конспектах по истории магии она обаятельно нашла бы исчерпывающий ответ. Думать было тяжело, и лишь страх возможной смерти заставлял мозг работать дальше, а тело — двигаться вперёд по серому тротуару.

— Куда мы идём?

— О, — Лацерта закатила глаза, — к одной особе, с которой я предпочла бы не иметь никаких дел. Габриэль всегда была мастером отвратительных решений.

— Какая г’азница? Ты сказала не тащить Гег’миону в Азкабан, и я выполнила это условие. Разве нет? Никто не заставляет тебя идти с нами.

Если бы Гермиона могла ясно думать, она сразу смогла бы определить, к какой именно женщине её тащит Габриэль, но на тот момент она лишь механически переставляла ноги и делала короткие затяжки на каждом вдохе. После этого Гермиона часто спрашивала себя, ушла бы она, пойми она происходящее сразу? До ответа она так и не добралась. У неё были причины ненавидеть эту женщину, но они не были личными — и даже при таком раскладе Гермиона легко привыкла к лицу Лацерты, периодами напоминавшее ей о Беллатрикс до боли в зубах. Алекто Кэрроу была для неё лишь далёкой Пожирательницей смерти, которая, хоть и замучила её друзей и обратила Хогвартс в настоящий ночной кошмар, никогда ей не встречалась.

А потому Гермиона даже не сразу поняла, кто именно встретил их на пороге мрачного дома, стены которого были сплошь обвиты плющом. Женщина, стоявшая на пороге, была худой, маленькой и невероятно усталой. Чёрная мантия наглухо закрывала всё её тело и застёгивалась у горла серебряной пуговицей. Женщина не поздоровалась и даже ничего не сказала — просто отошла в сторону и кивком пригласила внутрь.

Последняя фотография Алекто Кэрроу, на которую Гермиона наткнулась в Ежедневном Пророке, не имела с этой женщиной никакого сходства. Рыжие волосы были окрашены в чёрный и собраны в тугой хвост на затылке, а с лица исчезли последние краски жизни. Она безобразно исхудала до того, что казалось, будто на её костях не осталось ни мяса, ни мышц — одна лишь кожа, туго натянутая на скелет.

Прежними остались только глаза: светлые и пустые, в глубине которых без труда угадывался тот самый полубезумный блеск, присущий тем Пожирателям смерти, которых Гермионе доводилось встретить лично. По ним она и узнала Алекто Кэрроу.

Первой готовый вот-вот разразится скандал почуяла Лацерта. Она безошибочно выгадала промелькнувший на лице Гермионы ужас осознания и вцепилась ей в руку, чтобы не дать совершить какую-нибудь глупость. Вовремя: её пальцы уже тянулись к волшебной палочке.

— Добро пожаловать, — равнодушно бросила Алекто, от которой тоже не ускользнула эта немая сцена. — В любой другой ситуации я бы послала цветы тому, кто это с тобой сделал, грязнокровка.

— Габриэль...

— Г’азве я не сказала, что не собиг’аюсь дать тебе умег’еть?

Гермиона сделала один инстинктивный шаг в сторону двери, но Лацерта всё ещё держала её за руку и не думала отпускать. Алекто смотрела на них с подчёркнутым равнодушием, но где-то под этой маской Гермиона почувствовала фальшь. И сразу поняла тому причину: она видела то же самое выражение лица каждый день в ванной в отражении зеркала. Так проявлялась хроническая усталость.

Палочки в руках Алекто не было.

— Что изменилось? — спросила у неё Гермиона. Разум, отчего-то говоривший голосом Гарри, требовал уносить ноги, но за туманной пеленой сонливости его почти не было слышно. Гермиона слишком устала. Происходящее даже не казалось ей реальным.

Алекто усмехнулась.

— Какая разница? Может быть, и ничего, а я собираюсь выяснить имя этой прекрасной колдуньи, чтобы послать ей цветы? — ленивым — или, скорее, усталым — жестом она указала в сторону гостиной. — Вы собираетесь заходить или тратите моё время попусту? Не могу пожаловаться на то, что у меня его позарез мало, но... Заходите вы или нет?

Габриэль толкнула Гермиону в бок, и она невольно шагнула вперёд. Хватка Лацерты ослабла. В этот момент произошли две вещи: дом покачнулся и как будто моргнул, на секунду оставив Гермиону стоять посреди улицы, где и в помине не было никакого дома, а Алекто резко обернулась, словно почувствовав это. Гермиона застыла на месте и даже не заметила, как схватилась за плечо Лацерты, чтобы не упасть.

Когда она пришла в себя, она уже полулежала на диване. Перед ней маячило озабоченное лицо Габриэль, бормотавшей какие-то французские заклинания; Лацерта сидела поодаль и снова курила, старательно отворачиваясь от Алекто.

— Жива, — Габриэль широко улыбнулась. Гермиона предпочла бы не быть живой, если бы это означало наконец выспаться.

— Она чуть не вылетела за пределы дома из-за антимаггловского заклинания, — сказала Алекто таким тоном, будто в этом не было ничего удивительного. Гермиона почувствовала, как к лицу приливает краска: когда-нибудь её перестанут попрекать за происхождение? И лишь после, значительно позже всех остальных, — у Лацерты и Габриэль промелькнул ужас в глазах — до неё дошло, что это значило.

— Не может быть, — Лацерта тряхнула головой, будто надеялась избавиться от этой мысли как от навязчивого москита. Алекто бросила на неё снисходительный взгляд.

— Ребёнком ты мне нравилась куда больше, девочка. Во что тебя превратило влияние Араминты?

— В человека без Метки на руке, который не сидит в заточении собственного дома, — глаза Лацерты сверкнули, и тугой ком в горле Гермионы стал ещё плотнее. Ей не нужно было напрягать воображение, чтобы увидеть совсем другую женщину, разъярённую, готовую наброситься голыми руками на обидчика Лорда Волдеморта. Гермиона так старалась изгнать эти ассоциации из головы из одного только уважения к Лацерте, но порой это не представлялось возможным.

— Ты похожа на Беллу куда сильнее, чем готова это признать, — заключила Алекто, пробуждая очередную бурю негодования, и, казалось, наслаждалась воцарившейся в гостиной атмосфере ужаса и ярости. Гермиона ощутила острую неприязнь к ней, полностью перебившую кратковременное чувство жалости.

— Как ты...

— Г’азве мы пг’ишли за этим?

Воцарилась звенящая тишина. Гермиона попыталась приподняться на локтях, но тут же упала обратно на подушки, потому что дом снова закачался перед глазами. Её затошнило.

Алекто посмотрела на неё с нескрываемым снисхождением.

— С ней всё и так ясно. Кто-то паразитирует на ней и выкачивает всю силу — как магическую, так и жизненную вместе с ней, — она встала и подошла к Гермионе, не обращая внимания на её инстинктивную попытку отстраниться. Гермиона почувствовала холод её ладоней на своих пальцах и снова провалилась в сон — точно так же, как это случилось в доме миссис Мелифлуа.

Откуда-то Гермиона знала, что случится дальше — стоило ей только увидеть одинокую фигуру черноволосой колдуньи на фоне грозового неба. В нос бил отвратительный запах дыма и копоти, и в этот раз лицо женщины закрывали блики пламени. Гермиона почувствовала сильный толчок и уже готова была вновь переместиться в реальности, но сквозь дымку ощутила боль в пальцах и услышала чужой голос.

«Покажи мне её лицо».

«Но я не хочу подходить к ней ближе», — с ужасом подумала Гермиона. Чужой голос прозвучал так властно, что противиться ему было тяжело, но ещё тяжелее было смотреть на колдунью дольше нескольких мгновений. Кто-то тряхнул Гермиону за руки. «Хоть что-нибудь, грязнокровка».

На женщине не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Мантия — сплошной чёрный с пуговицами под горло, старомодного кроя. Руки без шрамов и маникюра: голые длинные ногти на пепельно-белой коже. Гермиона не могла обойти пламя так, чтобы оно пропустило её лицо, в котором, как она помнила, примечательным было только одно: оно совсем не походило на человеческое.

«Почему?»

Потому что оно было звериным, острым, хищным. Одни прямые-ломаные линии и неживые чёрные глаза. Гермиона сделала ещё один шаг в бок, и её едва не опалило пламя. Жар пробежался по коже и тут же растворился, выдёргивая её из забвения назад, в холодную реальность, в которой её руки до синяков стискивала Алекто.

— Я думала, тебе запрещено колдовать, — услышала она голос Лацерты. Он звучал приглушённо, будто доносился из-под воды. Гермиона тряхнула головой.

— Не все волшебники зависимы от палочки. В Мунго сочли, что колдовать я не способна в принципе, так что, дорогая моя, когда ты в следующий раз пойдёшь к ним лечить простуду, подумай дважды.

Алекто рассмеялась, и вот тогда Гермиона отчётливо увидела тень её прошлого «я» — на лице проявились нездоровые краски воодушевления. Откуда только Габриэль могла её знать — да ещё так хорошо, чтобы о чём-то просить? Алекто провела несколько лет в Мунго в отделении для опасных душевнобольных после обеих магических войн: слишком многое в ней было разрушено близкородственными связями её семьи. Гермиона никогда не углублялась в историю семьи Кэрроу — всё в ней её ужасало.

И вот она здесь, ищет помощи у безумной Пожирательницы смерти.

— Только без палочки я ничего сделать не могу, — Алекто ткнула пальцем в Гермиону. — Кем бы не была эта женщина, она выставила мощный блок. Без палочки убрать его невозможно, но и тогда — маловероятно. Надо же, грязнокровка, ты как страничка из книги по высшей тёмной магии! Редкий образец!

Она захохотала, а Гермиона сползла по подушкам вниз. Осознание медленно захлёстывало её с головой.

Мерлин, никогда прежде она не испытывала такого ужаса.