День за днем - 2 (гет)

Ночь на удивление пролетает без сновидений. Я даже выспался, несмотря на то, что будильник прозвенел вовремя. Сунув ноги в тапки, нечесаный и расхристанный, отправляюсь в большой мир, то бишь, на кухню, на ходу потягиваясь и влезая в приготовленный халат, поднимая руки вверх и расправляя рукава. Мать в гостиной, стоит возле стола и почему-то держит в руках один из моих галстуков. На диване еще куча. Чего это она? Ревизию устроила, что ли? Останавливаюсь рядом, одергиваю борта халата и в замешательстве начинаю приглаживать волосы, убирая упавшие пряди за уши. Настороженно здороваюсь:

— Доброе утро.

Мать прикладывает галстук себе к горлу, не глядя в мою сторону. На ней брюки и блузка, и с мужским галстуком все это выглядит странно и необычно. Никогда не замечал за ней подобного стиля в одежде.

— Привет, Марго, Анечка уже встала?

Оглядываюсь по сторонам — в смысле? У меня в спальне ее точно спросонья не было. Да и где ей ложиться то, как не в гостиной?

— Я не знаю.

Снова смотрю внимательно на мать — странная она с утра какая-то. У меня так и зудит спросить, чем она занята, что я и делаю:

— Мам, а ты уверена, что тебе подойдет Гошин галстук?

— Согласна, этот как-то не очень.

И тянется за другим, полосатым, валяющимся на диване:

— А вот синий?

Сунув руки в карманы, продолжаю пребывать в полном недоумении — что происходит?

— Что, синий?

— Ну, понимаешь, я подумала, что если Влад хочет поиграть в женщину, то мне надо соответственно...

Моя челюсть падает вниз, оставляя рот открытым. Она что с ума сошла, что ли? Мало одного психа, давайте все будем под него подлаживаться! Изумленно поднимаю плечи и могу лишь растерянно проблеять:

— Мам, ты что серьезно?

— А что здесь такого? Ты еще скажи, что у твоей будущей свекрови тоже сдвиг по фазе.

Если бы у какой-то там свекрови, а то у родной матери! С отвисшей челюстью, продолжаю таращиться — может она заболела?

— Мам, он что, тебя укусил?

Вижу, как она начинает раздражаться, но не могу остановиться. Горестно сдвинув брови, смотрю на нее с отчаянием в глазах.

— Почему, укусил?

— Ну, а как ты заразилась-то?

Это же надо же додуматься — он будет в женском белье, а она в мужском! Но если мать что-то втемяшила себе, переубедить ее сложнее некуда. На мои слова она возмущенно качает головой:

— Маргарита, это просто игра, понимаешь, причем самая безобидная из всех тех, которые можно придумать.

Никогда не думал, что моя мать на такое способна — мало того, что с чужим мужиком — извращенцем, так еще и сама чуть ли не из платья выпрыгивает, так невтерпеж «поиграть». Расстроено восклицаю, уже не сдерживая истеричные нотки в голосе:

— Игра?!… Да ты хоть знаешь, что после таких игр людей за гаражами находят, в полиэтиленовых пакетах?!

— Господи! Да что у тебя мысли то все в одну сторону …

Она ведет головой из стороны в сторону, подбирая слова:

— Ты что в своем журнале криминальную хронику ведешь?

— У нас в журнале нет криминальной хроники. И я бы не хотела, чтобы она, благодаря тебе, появилась!

Мы обе уже искрим, и я вижу, как злится мать. Чуть повернув голову в мою сторону, она, по-прежнему, старается не глядеть на меня, но очень желает оборвать реплики в свой и ее хахаля адрес.

— Так, хватит.

Она обходит вокруг диванного модуля и присаживается на него:

— Мне надоел этот разговор!

Судорожно хватаюсь за хвосты пояса и, захлестнув полы халата, туго завязываю его — во мне тоже все кипит и клокочет и ищет выхода.

— А мне надоели все эти…, переодевания!

Мать дергается, но не оборачивается и молчит. Господи, люди, как вы не понимаете — какое это счастье быть собой! Отворачиваюсь, поднимая глаза к потолку:

— Если тебя родили мужиком, так будь мужиком! И радуйся, и гордись этим.

Мне сейчас так горько и печально, и хочется уткнуться в мамино плечо и заплакать.

— Знаешь, Маргарита…

Очнувшись, смотрю в мамин затылок.

— Глядя на тебя, никогда бы не подумала, что такая женщина, как ты имеет столько предрассудков.

Не поняла… У меня что, вид вертихвостки без комплексов? Странное мнение о невесте сына, однако. Да и причем тут предрассудки... Я забочусь о безопасности матери и благополучии собственной семьи! Поджав губы, пытаюсь подобрать слова для ответа, но ничего толком не выходит, и лишь трясу от усердия головой. Так и не найдя весомых контрдоводов, разворачиваюсь и ухожу в спальню. Это уму непостижимо — она все поворачивает так, словно я шизанутая дура, а этот ее недоделанный кавалер просто пай-мальчик в песочнице. Нерастраченную энергию расходую на сборы на работу и завтрак, который проходит в угрюмом молчании и недовольстве друг другом.

Сегодня в одежде, без Анькиных советов, останавливаюсь на длинной юбке и серой блузке с треугольным вырезом спереди — у нее недлинные рукава по локоть и бант на боку. Макияж делаю обычный, и волосы просто зачесываю на одну сторону, волной на плечо. Уж не знаю с предрассудками этот образ или нет, но ничего другого на ум не приходит.

* * *

Приехав на работу, опять усаживаюсь за долбанную статью. Только теперь тему предлагает сам главный упырь — мы пересекаемся с ним возле Люсиной стойки, и среди пошлых шуточек и намеков мне рекомендуется написать о гулящих женах. Пытаюсь — но на этот раз не могу собрать даже двух мыслей в кучку, они тут же расползаются и возвращаются к матери, выделывающей эротические фортели на шестом десятке. Смотрю в экран ноутбука, на жалкие строчки ни о чем, и, цыкнув языком, отворачиваюсь, раскачиваясь в кресле:

— Все не то! Вот некролог для этого козла за шесть секунд бы…

Вылезаю из-за стола, оглаживая юбку на бедрах, и начинаю метаться вдоль окна, выплескивая эмоции и энергию. Увы, от беготни умных мыслей не прибавляется. Остановившись за креслом, смотрю сквозь жалюзи на улицу. На столе подает сигнал мобильник, и я тянусь за ним — хорошо бы по делу, а не для полоскания мозга, который уже и так на пределе. Открываю крышку и смотрю, кто звонит — ладно, это Сомова. Встряхнув головой и отгоняя волосы с лица, прикладываю трубу к уху:

— Алло.

— Марго, у нас нарисовалась проблема. Твоя мама хочет поговорить с Зимовским.

Зачем? С какого перепугу? Не могу сдержать удивления:

— Чего-о-о?

— Тебе повторить?

— С чего ты взяла?

— Она просила у меня его телефон.

Анька заезжала домой, что ли? Блин, сидела бы со своим Наумычем в гостинице и сидела, носят ее черти. Задрав подбородок вверх, делаю глубокий вдох:

— Капец. Я, надеюсь, ты не дала?

— За кого ты меня принимаешь? Конечно, отмазалась. Ну, сказала типа он у меня на работе, но проблему то это не решает.

Иду вдоль окна, в другой угол кабинета.

— Черт, а нафиг ей Зимовский-то?

— Она хочет поговорить с ним.

— О Гоше?

— В том то и дело, что о Марго.

Что-то мне нехорошо вдруг. Почему обо мне и с Зимовским? Замираю с открытым ртом, а потом удивленно тяну:

— Обо мне?

— Именно. Мол, как это ее Гоша, мог найти себе такую невесту.

А чем это невеста плоха? Очень даже замечательная невеста. Не могу понять, чем это я провинился перед матерью. Тихонько тащусь вдоль окна в обратную сторону, обхватив одной рукой себя за талию, а другой, прижимая трубку мобильника к уху. Хмуро интересуюсь:

— Какую, это, такую?

— Ну, она считает, что ты слишком правильная, может быть даже где-то закомплексованная. Что вы с ее Гошей абсолютно разные люди, представляешь?

Ее хрен поймешь, и так плохо, и эдак. На пришедшего Калугина накинулась как цербер на кенгуру, а в ее сторону и замечания сделать нельзя. Со вздохом останавливаюсь позади кресла:

— О, Господи! Прилетело, откуда не ждали. Я надеюсь, ты понимаешь, что если они пересекутся, то мне можно сразу под поезд?

— Гош, ну подожди не паникуй. Я понимаю, что хорошего действительно мало, но….

Снова запрокидываю голову вверх, перебивая:

— Короче! Скажешь ей, что телефон потеряла.

Стресс за стрессом. Эмоции вырываются наружу, и я всплескиваю руками:

— А я буду тут думать!

Захлопнув телефон, бросаю его на стол и отворачиваюсь. Выдержать такое бесконечное напряжение нормальному человеку непосильно. Уперев руки в бедра, смотрю вверх, туда, где командуют чужими судьбами и жизнями:

— Господи, когда ж я сдохну то, а?

* * *

Слова о том, что мать мной недовольна, дает толчок к нескольким креативным абзацам о взаимоотношениях и названию возможной статьи. С этим и отправляюсь в кабинет к своему главному врагу. Пока Антон читает, развалясь в своем кресле, стою рядышком и жду вердикта, сложив руки на груди и отвернувшись к окну. В принципе, мне по фигу, что он сейчас скажет — мои мысли заняты другим — поисками решения катастрофической проблемы, придуманной специально для меня собственной матерью. Зимовский, наконец, подает голос:

— То есть, ты считаешь, что отношения между невесткой и свекровью это именно то, что интересует мужскую аудиторию?

Не оборачиваясь, упрямо роняю:

— Да, я так считаю.

— А я считаю, что им это по барабану!

Он отбрасывает мои листки на край стола. Спокойно парирую, разворачиваясь лицом к своему критику:

— Холостякам, может быть и по барабану. А вот женатикам…. Их по статистике подавляющее большинство.

Антон усмехается:

— А ты ведешь такую статистику?

Разговор ни о чем. Возмущенно закатываю глаза к потолку:

— Слушай, Зимовский, хватит проедать мне мозг.

— Это ты мне мозг выедаешь! Я тебе подкинул нормальную тему!

— Гулящие жены это, по-твоему, нормальная тема?

Не хочу даже пытаться, тем более в свете романтических встреч матери и ее Влада. Зимовский, уперев пальцы в крышку стола, поднимается из своего кресла:

— Более, чем! И для женатых, и для холостых.

Неожиданно, мобильник Антона на столе оживает, и мы оба смотрим на высветившийся номер. Конечно, я его узнаю первым и хватаю телефон со стола. А потом прячу за спину — мне нужно время, нужно срочно сообразить, что делать дальше. Дзинькнув в последний раз, трубка в руке умолкает. Зимовский растерянно смотрит на меня:

— Чего ты делаешь?

Звонок за спиной раздается снова. Что же делать? Отвожу глаза в сторону и бормочу первое, пришедшее на ум:

— А-а-а… Пока мы не разберемся по статье, никаких разговоров.

Антон от такой наглости глядит ошалелыми глазами, не понимая происходящего. Наверно, решит, что от его прессинга у меня поехала крыша. Ну, и пусть. В другой раз подумает, прежде чем давить и измываться. Он удивленно голосит:

— Дай, сюда!

Трубка продолжает трезвонить, и я уже уверенней повторяю:

— Я говорю, пока по статье не договоримся…

Тряхнув головой, откидываю волосы назад. Антон тянет руку, но пока не бросается, боится, наверное, что кусаться начну:

— Дай сюда телефон!

Потихоньку отступаю к окну — там есть проход вдоль стола, на случай бегства.

— Не дам.

— Слушай, Марго, мы с тобой не будем сейчас…. Я за тобой бегать не буду!

Врет, но проверить можно. Я его подначиваю:

— А ты попробуй!

Как только он делает движение ко мне, ускользаю в проход.

— Ну, дай сюда телефон!

Он пытается броситься вдогонку, но, видимо, статус важной персоны заставляет делать это с оглядкой и пешком, в отличие от меня — оттолкнув его руку, даю деру и бегом выскакиваю за дверь, хотя в юбке и на каблуках это совершенно неудобно. Сзади слышится:

— Дай сюда телефон, слышишь! Дай сюда, я сказал! Дай! Дай!

Первой добежав до собственного о кабинета, прячусь в нем, придавливая створку двери руками и плечом, и стопоря ручку. Снаружи тут же раздается стук и вопли Зимовского:

— Открой дверь! Слышь, ты, дура….

Но не ломится, и то хорошо. Судорожно одной рукой роюсь в меню мобилы в поисках автоответчика и включаю его. Очередной мамин звонок быстро прерывается — видимо ответ нашел адресата, и она начинает что-то диктовать про себя и свой приезд. Стук в дверь превращается в тяжелые шлепки:

— Э-э-э, дура, открой дверь! Слышь, ты, чокнутая, я сейчас охрану вызову…. Чего смотрите, работать идите…

Сам, дурак чокнутый. Прижимая плечом и рукой дверь, дожидаюсь, пока мать продиктует сообщение полностью: «Привет Антон, это Тамара Ивановна, мама Гоши, я буду в городе недолго, хотелось бы увидеться, пообщаться. Перезвони, пожалуйста, на Гошин домашний».

Вопли за дверью становятся еще громче:

— Слушай ты, чокнутая, я сейчас охрану вызову!

Запись заканчивается и я, убрав руку с двери, судорожно нажимаю кнопки, роясь в меню:

— Черт, где тут удалить?!

Вот, так. И номер звонившего тоже.

— Удалить!

Все сделав, вздыхаю с облегчением и отлепляюсь от двери, чтобы открыть ее, оказавшись лицом к лицу перед разъяренным Антоном. У него совершенно идиотский вид, наверно и чувствует себя аналогично. Выхожу и спокойно протягиваю ему мобильник:

— На, подавись!

Тот тут же выхватывает телефон из моих рук и с подозрением крутит его, осматривая со всех сторон:

— Ты чего там с ним делала, а?

И кивает внутрь моего кабинета. Привалившись к дверной притолоке, невозмутимо складываю руки на груди:

— Гвозди забивала.

Его подозрения только укрепляются, и он начинает просматривать входящие номера:

— Ага, за тобой станется…. Слышь, Маргарита Александровна, тебе бригаду вызвать или ты сама до Кащенко доберешься?

Решив проблему, я благодушна — скромно опустив глаза вниз и чуть высунув язычок, старательно высматриваю узоры на полу. Дав один щелчок по носу, хочется сделать еще чего-нибудь приятное такому замечательному человеку.

— Я думаю, Антон Владимирович, там вам больше рады будут, чем мне…. Кстати!

Придумала! Тычу пальцем в телефон, и мы оба смотрим на мобилу:

— Хреновая модель, меню отвратительное. Смени телефон, а то ходишь, как лошпед.

Оставив ошарашенного Антона снаружи, ускользаю к себе в кабинет, прикрыв за собой дверь. И тут же прислоняю ухо, прислушиваясь. Снаружи доносится нелестное высказывание:

— Это у тебя в башке меню отвратительное. Хороший телефон… Овца безмозглая.

Голос обиженный и огорченный, и это приятно — он уже забыл про мамин звонок, да и про мою беготню тоже. За дверью слышатся удаляющиеся шаги, и я отправляюсь к своему рабочему месту.

С мамой надо что-то делать — ее активность мне не нравится. В раздумьях брожу вдоль окна, одной рукой обхватив себя вокруг талии, а другой поглаживает пальцами лоб. Одну проблему удалось предотвратить, но надолго ли? Телефон, лежащий на столе рядом с открытым ноутбуком, вдруг начинает звенеть и я, сделав шаг к столу, тянусь к нему левой рукой, а потом, взяв, перекладываю в правую и пытаюсь понять, кто там меня домогается. Черт, это мать! Открываю крышку и прикладываю трубку к уху:

— Алло, да мама, что случилось?

Ноги опять несут меня к окну, за кресло. С другого конца слышится:

— Да, все нормально, просто хотела сказать, что скоро приеду.

Куда? Замираю с открытым ртом и хватаюсь за спинку кресла, чувствуя, как слабеют ноги.

— Куда приедешь?

Мамин голос игрив и весел:

— К вам, в издательство.

Зачем?! Рука непроизвольно взлетает в протесте и замирает в пространстве. Только-только разрулили!

— Э-э-э…, подожди, подожди… А что ты здесь будешь делать?

— Ничего, просто хочу повидаться с Гошиными друзьями. Вот Антона сто лет не видела.

— Э-э-э…, так это…

Брожу туда-сюда с вытянутой неприкаянно рукой и судорожно придумываю отмазку.

— Боюсь, ты его сейчас не увидишь.

— Почему?

— Да у него работы по горло, даже кофе некогда попить.

— Да я ненадолго.

Цепляюсь за любой предлог:

— Мам, слушай, у меня тут запарка, у меня статья горит. Я тебя даже встретить не смогу!

Увы, ее это не сбивает:

— Да, не надо встречать, сама разберусь, не маленькая. Или ты меня стесняешься?

— Чего это я тебя стесняюсь?

— Ну, вот и отлично, тогда скоро буду.

Ничего сказать в ответ не успеваю — слышатся короткие гудки.

Задумчиво опускаю телефон вниз и захлопываю крышку. Плач, смейся, вешайся, но это конец. Мне душно и тоскливо. Положив обе руки на спинку кресла, веду головой из стороны в сторону и выношу печальный вердикт:

— Все Ребров, кажись, приплыли.

Последняя надежда — Анька, может она, что-то подскажет, или поможет. Снова суетливо открываю крышку телефона и набираю знакомый номер. Длинные гудки… Тряхнув головой, откидываю волосы назад, сопя и вздыхая, жму трубку к уху и жду отклика. Как только на том конце появляется связь, сходу объявляю приговор:

— Ань, мне, кранты. Это даже не капец, это все — полный alles.

Рука непроизвольно снова взлетает вверх, вместе с выплескивающимися эмоциями.

— Ты мне передачи в тюрьму носить будешь?

— Почему сразу в тюрьму?

— Да потому что мне ничего не остается сделать, как грохнуть Зимовского!

— Гош, ты толком можешь объяснить, что случилось?

Меня всю колотит, и я уже перехожу на крик, на вопль:

— Потому что мама едет в издательство!

— Зачем?

— Поговорить! Соскучилась она, понимаешь, по Гошиным друзьям!

— Так, Гоша, возьми себя в руки и готовься. Про Тамару Ивановну не знаю, но как отвлечь Зимовского подумаю.

Бессильно роняю руки и чуть не плачу — готовься к чему? От воспоминания, как Наумыч вышвыривал из редакции Верховцева, пинком под зад и мордой о стенку лифта, меня передергивает.

* * *

Не знаю, чего там Анька придумает, но я уже минут двадцать то торчу в кабинете у стеклянной стенки и таращусь сквозь жалюзи в холл, то бегу на кухню и болтаюсь там, ожидая развития событий. А вот и Зимовский о чем-то энергично беседующий с начальником охраны — Антоша срывается к лифту и несколько раз тыкает в кнопку вызова, а потом стремглав несется вбок к выходу на лестницу. Через пару минут двери лифта раскрываются, и оттуда выплывает мама с довольной улыбкой. Она шустро направляется к Люсиной стойке и даже успевает что-то спросить — выскакиваю из кухонной засады и бегом устремляюсь на перехват:

— Тамара Ивановна, так быстро, вы уже здесь?

Схватив за локоть двумя руками, пытаюсь увести к себе. Мать ошарашено вертит головой, явно опешив от такого наскока:

— Здесь же близко, пробок не было.

Не очень то близко на самом деле, где Ломоносовский, а где Большая Татарская... Мы продвигаемся к моему кабинету, хотя и медленно. Неожиданно Люся вылезает из-за стойки с пачкой писем и направляется к нам:

— А…, получается вы мама…

Не даю закончить — быстренько обхожу вокруг матери и, приобнимая ее, вклиниваюсь, оттесняя Людмилу в сторону:

— Люся, а что там у нас там с типографией? Пробники уже принесли?

Та, хоть и сгорает от любопытства, но сразу переключается на деловой лад и мотает головой:

— Пока еще нет.

Какие пробники, если нет центральной статьи и разворотов, не знаю. Но пусть поспрашивает... Черт, чем бы ее еще озадачить? Судорожно поправляю локон, и повышаю голос:

— Ну, что значит, нет?! У нас все горит! Давай, иди быстренько, поторопи их.

Люся ошарашено смотрит на меня и неуверенно блеет:

— Я им могу позвонить.

Включаю начальницу по полной:

— Нет, что значит позвонить? Позвонить и я могу. Ты знаешь, иди, постой у них над душой.

Снова тянусь поправить волосы и сунуть их за ухо:

— Они тогда хоть как-то начинают торопиться.

Вижу, Людмила никак не успокоится — пялится на мать, и все порывается что-то у нее спросить. Я уже психую и сильнее повышаю голос:

— Люсь, ну давай, иди же!

Обеими руками машу в сторону лифта, придавая направление и ускорение. Людмила недовольно ворчит:

— Хорошо, как скажете.

Главное отходит! Отступает назад. Я тут же одной рукой снова подхватываю мать под локоть, а другую демонстративно прикладываю ко лбу:

— Ой, дело в том, что у нас перед сдачей номера вечно такой бардак. Все бегают, шуршат. В общем-то, собственно из-за этого я и не хотела, чтобы ты приезжала.

Вдруг замечаю, что Людмила продолжает стоять чуть позади матери, улыбаясь и слушая нас. Буквально, рявкаю:

— Люсь, какие-то проблемы?!

— Нет, нет.

Снова машу рукой в сторону лифта:

— Ну, иди же тогда.

Приходится стоять и смотреть ей в спину, пока не уйдет подальше. Мать вдруг интересуется:

— А какая сдача? Вы же обычно в середине месяца выходите?

Ну, правильно, скоро середина августа. Правда, теперь у нас ритм рваный — один полноценный номер в месяц, а иногда и второй, урезанный, вдогонку, в зависимости от объемов рекламы. И это вызывает иногда путаницу. В общем, сложно объяснять. Чешу ухо, не зная как ответить, и пока приглаживаю волосы то с одной стороны, то с другой. Наконец, набрав побольше воздуха, киваю:

— Ну, да... Ну, дело в том, что у нас такая ситуация… Журнал купили испанцы…

Мать распахивает широко глаза и в радостном недоумении смотрит на меня:

— А какие еще испанцы?

— Да… Ну, какие, какие испанцы.

Смеюсь, но выходит наигранно — мне все никак не удается увести мать в кабинет, а стоять здесь с каждой минутой все опаснее.

— Богатые конечно… Дело в том, что… Испанские инвесторы вложили в это издательство крупную сумму.

Снова пытаюсь подтолкнуть ее к двери в кабинет, в нужном направлении, но это не так-то просто — мама без конца крутит головой и ей все любопытно. Приходится заговаривать зубы и тараторить абы о чем, судорожно вздыхая и нервно улыбаясь:

— И, в общем, мы теперь шуршим, как веники, чтобы, как говорится, у них и проценты капали нормальные, и все было бы хорошо у них. Вот, так что, у нас теперь — и сдаемся гораздо раньше, и дергают нас гораздо чаще.

Я тоже начинаю опасливо крутить головой, нервно высматривая Зимовского — фиг его знает, как долго Сомова сумеет его продержать. Трогаю мать за плечо, корректируя движение, но она останавливается вообще:

— Странно. Мне Игорь ничего про испанцев не говорил.

Еще раз оглядываюсь по сторонам и автоматически бормочу дальше:

— Ну, он много чего тебе не говорил.

В глазах матери недоумение:

— Например?

— Ну…

Убираться отсюда надо, а не трендеть. Чуть мешкаю с ответом, но потом радостно киваю:

— Например, про меня!

Мать отворачивается:

— А, ну да, да.

Наконец, мне ее удается развернуть к распахнутому кабинету, и мы идем туда. Громкий глас шефа заставляет вздрогнуть:

— Тамара Ивановна!

Так резко оборачиваюсь, что взметнувшиеся волосы хлещут по лицу. Черт!!! Схватившись за голову, отступаю в сторону — все, капец и кранты, сейчас ложь раскроется, и дело Василисы пополнится еще одним криминальным эпизодом. Наумыч идет к нам, излучая радость:

— Какими судьбами?

Он тянется поцеловать маме руки, и она расцветает в ответ:

— Боже, Борис Наумыч! Добрый день.

— Добрый.

Отворачиваюсь, делая вид, что одергиваю блузку — спокойствие, только спокойствие. Не надо психовать раньше времени. Егоров продолжает светскую беседу:

— Э-э-э... Решили посмотреть место работы Игоря?

— Не только.

— Понимаю.

Егоров косится на меня, и я напрягаюсь, готовая вмешаться.

— Заодно решили проведать свою…

Перебиваю, влезая в разговор:

— Дочь… Дело в том, что Тамара Ивановна мне, как мать родная.

Выходит притянуто, и я нервно смеюсь, активно жестикулируя для верности. Наумыч кивает:

— Да, я понимаю…

Шеф становится серьезным и, тряся головой, вдруг начинает меня расхваливать:

— Значит, Марго работает безупречно …

Блин, что же делать — то? Нет, чтоб о погоде поговорить. Совсем растерявшись, стою с отвисшей челюстью, снова и снова поправляя волосы. Что же делать? Что делать? Егоров добавляет:

— Местами даже лучше, чем брат.

Всегда? Они же только вчера познакомились, да и то случайно? Шеф тыркается войти в мой кабинет первым, но я этот порыв пресекаю:

— Борис Наумыч Господи помилуй, еще и брат! Стоп — машина! Схватив за локоть шефа, увожу его в сторону от удивленно взирающей на нас матери.

— Борис Наумыч, э-э-э…, дело в том что…

Приглушаю голос:

— Понимаете, Тамара Ивановна…

Выглядываю из-за плеча шефа и бросаю взгляд на маму:

— Она пришла поговорить со мной об одном деле, очень личном. Вы не возражаете, если мы воспользуемся моим кабинетом?

— Да вообще, какие проблемы.

Как только я отпускаю его руку, он возвращается к посетительнице:

— Я все, все удаляюсь, очень рад был вас видеть.

И наклоняется поцеловать мамины руки. Та расцветает:

— Спасибо, это всегда взаимно.

— Спасибо.

, это мой кабинет!

Легенда о личном деле срабатывает, Егоров сразу разворачивается в обратную сторону, смущенно качает головой и изменяет вектор движения, направляясь к себе. Так-то лучше. Остаемся одни, провожая спину шефа взглядами. Слава богу, пронесло, но я уже вся на нервах, и мой зашуганный вид не заметит только слепой…. Мать с любопытством бросает взгляд в мою сторону:

— А что, у тебя есть брат?

Поморщившись, отмахиваюсь:

— Ну, да, есть... Двоюродный. Ой, терпеть не могу, когда меня с ним сравнивают, алкаша этого. Так, давай мам, нам сюда.

Надеюсь, вопросов про брата больше не возникнет. Схватив обеими руками мать за локоть, заталкиваю ее в кабинет и прикрываю плотно дверь.

* * *

Мама ходит по кабинету, осматриваясь, а я таскаюсь следом как собачка. Меня волнует скорое возвращение Зимовского и если он начнет орать в холле, тонкие стены и дверь будут служить слабым препятствием.

— Хм…, э-э-э… Марго, а это, по-моему, кабинет Игоря?

Задумавшись о голосистом Антоне и возможных последствиях, киваю в подтверждение слов матери и снова бросаю взгляд в сторону двери.

— Совершенно верно, именно здесь я его и заменяю.

Мать, зайдя за стол, удивленно смотрит:

— Ты-ы-ы? А почему не Антон?

Черт, я же ей ничего не говорил, кем я здесь и сейчас. Сделав губы трубочкой, зависаю, судорожно пытаясь придумать, хоть какую-то версию:

— Ну-у-у….

Ничего умного в голову не лезет, и я пожимаю плечами:

— Дело в том, что Игорь с Антоном, в последнее время, не очень ладили.

Как это увязать с тем, что назначили именно меня, а не Антона не очень представляю и потому вру, черпая вдохновение в импровизации. Повернувшись лицом к матери, проникновенно смотрю на нее:

— И вот Гоша попросил Бориса Наумыча, что бы я…, ну, сама понимаешь…

Кто-то приехал на лифте и гундосит возле Люси… Зимовский? Бросаю напряженный взгляд на дверь, прислушиваясь. Мать качает головой, а потом усаживается в мое кресло за столом:

— Нет, честно говоря, не все понимаю…. А что у Игоря с Антоном?

Думай Гоша, думай! Самая искренняя лапша получается, если говорить полуправду. Вздохнув, сажусь на край стола, не забывая прислушиваться к голосам в холле.

— Дело в том, что…, ну… Антон…, в последнее время, он очень изменился…

Чем угодно готов поклясться — истинная правда. Снова кидаю взгляд на дверь и добавляю:

— И, честно говоря, не в лучшую сторону.

Мать тут же вскакивает:

— А, кстати, я хотела с ним поговорить, ты не подскажешь мне, где его кабинет?

Черт! И кому я все это говорю, если меня не слушают? Молчу, широко открыв рот, потом выдавливаю из себя междометия и звуки:

— Так…, э-э-э… Его сейчас, по-моему, нет на месте. Ты сейчас, ты присядь. Я сейчас узнаю! Да.

Мать усаживается обратно в кресло, а я наоборот вскакиваю и тянусь к городскому телефону на столе. Набрав внутренний Людмилин номер, прикладываю трубку к уху:

— Люсь… Люсь, ты уже пришла, да?

— Я на месте.

Смотрю на дверь. Не дай бог, вздумает прийти.

— Ну и что там, в типографии?

— Спрашивают, когда будет макет номера.

— А, угу…

Перехожу к окну, за спину матери, ей вовсе не обязательно лицезреть, как я ловко выкручиваюсь. Держась рукой за спинку кресла, топчусь там.

— Слушай, ты не подскажешь, Зимовский на месте?

— Да, у себя.

Плохие новости. Значит, это действительно он шумел.

— А…, м-м-м… Он не сказал когда вернется?

Голос Людмилы растерян:

— Так я же говорю, он у себя в кабинете. Вас соединить?

— Ну, что ж да, жаль…Ладно, жаль, очень жаль…. Давай!

Даю отбой и тянусь снова через стол поставить переносную трубку в гнездо.

— Ну, вот, собственно, как я и думала.

Пожимаю плечами, как бы извиняясь перед матерью за проделки Антона:

— Уехал играть в сквош.

Выпятив нижнюю губу, смотрю на дверь. Главное, чтобы он сейчас сюда не приперся, или не стал орать под дверью. Мамин голос растерян и расстроен:

— В сквош?

А что, красивое слово. Не знаю, правда, как в него играют, да это и неважно. Виновато улыбаюсь:

— Ну, да…, причем все закрывают глаза. Может, прям, посреди рабочего дня встать и свалить.

Мать с ошарашенным видом переваривает мои слова, и я домазываю портрет черной краской:

— А потом скажет, что был, где-нибудь, на встрече в модельном агентстве.

— М-м-м.

Мне кажется очень удачная история, хотя и мрачноватая… Главное не перегнуть палку. Брат — алкаш, друг — игроман. Осторожно интересуюсь:

— Ну, ты, конечно, можешь подождать.

Демонстративно смотрю на часы, потом на дверь:

— Минут, этак, сто двадцать.

Мать, слава богу, верит моим сказкам и встает:

— Нет. Дело в том, что…, э-э-э…, я через полчаса записалась в парикмахерскую!

Отлично! Полностью поддерживаю такую идею — делать тут тебе совершенно нечего. В меня словно живую воду вливают, и я, от неожиданной радости открыв рот, завороженно смотрю на мамулю. Она добавляет:

— А потом еще на маникюр.

Прекрасное женское занятие. Правда позавчера мы вместе уже были в парикмахерской и ей уложили волосы, но может теперь она, хочет сделать что-то другое? Не знаю, завивку или подкраситься.

— Решила красоту навести, да?

— Ну, да.

Мать смущено глядит на меня:

— У меня же сегодня встреча.

Черт, она все-таки не выкинула из головы своего виртуального мачо. Улыбка сползает с моего лица, и я сжимаю зубы, чтобы с ходу не матюгнуться про любителя-извращенца.

— А.. Так ты, все-таки, решилась, да? С этим упырем?

Закрыв глаза, отворачиваюсь.

— Так, Маргарита, я тебя очень прошу — давай больше не будем обсуждать эту тему. Ты свое мнение высказала, я все поняла.

Я его еще не высказала! Разворачиваюсь и набираю побольше воздуха в легкие, но следует строгий окрик:

— Все!

Вынужден заткнуться и поджать губы. Вижу, что матери разговор неприятен, и она ускоряет свое убытие:

— Проводишь меня?

И почему она меня не слушает, не понимаю. Я же самый родной для нее человек. Ну и папа, конечно, тоже родной. А она ведет себя, как прыщавая малолетка, перегретая гормонами. Киваю со вздохом:

— Да, конечно.

Дергаю рукой в сторону двери:

— Прошу.

И хлопаю себя по бедру. Сам иду первый, оглядываясь — идет она за мной или нет, а у дверей пропускаю вперед. В холле, слава богу, нет ни Зимовского, ни Егорова и мы благополучно проходим к лифту, гостеприимно распахнувшего двери. Провожаю ее до самого выхода из редакции и примирительно целую в щеку:

— И во сколько у нас прием высокого гостя?

— Пока, точно, не знаю. Наверно полдевятого, а что?

— Да нет, ничего.

И мы расходимся.

* * *

Вернувшись в кабинет, конечно, перезваниваю Анюте — столько всего накопилось и навалилось, что перемолоть все это в одиночку не получается, да и не представляется возможным — никогда не думал, что мамина душа такие потемки, причем женские. У Сомовой сегодня ночной эфир, делать ей абсолютно не фига — в гостинице это не дома, готовить и убираться не надо, так что встретится и потрепаться она готова хоть сейчас. Ехать в какую-нибудь жральню интереса абсолютно никакого — на часах уже четвертый час, практически вечер, поэтому договариваемся встретиться дома. У матери, как я понимаю, обширная программа наведения красоты и у нас с Анькой будет время наговориться и что-нибудь придумать. Предупредив Люсю о несуществующей срочной встрече с рекламщиками, без зазрения совести, сваливаю домой — в крайнем случае, что-нибудь Наумычу наплету, он поверит.

* * *

Когда захожу в квартиру Анька уже там — сидит в гостиной на диване, взгромоздив ногу на ногу. Обмен новостями длится недолго — Сомова докладывает про организацию отвлечения Зимовского и восхваляет Руслика, а я ей вываливаю про парикмахерскую, маникюр и неугомонного Егорова, который все время порывается рассказать моей матери какая замечательная у Игоря двоюродная сестра. Еще один такой день и можно заказывать похоронные венки — мое сердце точно не выдержит. Эмоции прут наружу, и я начинаю метаться по гостиной, перед носом у Сомовой:

— Капец, у меня прямо в башке не укладывается!

— Что у тебя не укладывается?

Как что? Как что? Срываюсь на ор:

— Как моя мать может так поступать с моим отцом!?

— Игорь!

Сомова морщится и трясет головой:

— Ой, то есть, Марго!

Вот, правильно, сам же просил не забываться в общественных местах и не путаться с именами. А моя квартира с некоторых пор — настоящее общественное место. Иногда даже зоопарк и дельфинарий. Плюхаюсь в кресло рядом, и Анька продолжает:

— Да пойми ты! Если женщина ищет каких-то отношений на стороне, то в этом виноват только мужчина!

Напрягаюсь, задрав глаза к потолку. Это она на папу наезжает? Да он самый лучший! Меня словно пружиной подбрасывает, и я вскакиваю, нависая над Сомовой:

— Это ты сейчас про отца моего говоришь?

Анюта глядит исподлобья, елозя на месте:

— Про кого же еще.

Вот, тоже, коза! А ведь всегда обниматься к нему лезет. Он же к ней, как к дочери! Предостерегающе поднимаю палец:

— Так, Сомова! Выбирай выражения. Между прочим, речь идет о моих родителях.

Анюта тоже вскакивает:

— Я понимаю, поэтому ты и бесишься!

— Да, бешусь, а что мне прикажешь делать?

Упертая Анька, качая головой и уткнув руки в бока, пытается настоять на своем:

— Послушай, твои родители, прежде всего, мужчина и женщина. И ничто мужское и женское им не чуждо.

Интересно, как бы она запела, если бы рушилась ее семья? Сразу бы все аргументы иссякли.

— То есть так, да?

— То есть так, да!

Открыв рот, шлепаю губами, пытаясь подобрать умные слова. Сомова добавляет:

— А ты их взрослый сын, между прочим, и ведешь свою самостоятельную жизнь.

Чушь все это! Моя самостоятельная жизнь тут вообще не причем, я вообще холостой. Может про кого-то постороннего я бы и согласился, но это моя семья и ломать ее я не позволю:

— Только что мне прикажешь делать? Сидеть, спокойно смотреть, как какая-то амеба окучивает мою мать?

Сомова отводит глаза, переминаясь, потом снова смотрит на меня, толдыча свою чушь:

— Твоя мать взрослая женщина, и поступает так, как считает нужным.

Вот, дура! Я же не про это. Не могу я опустить руки, и пусть все плывет по течению. Сама-то как брыкалась и истерила про своего Марата, слово не скажи… А кто оказался прав? Меня даже скрючивает от переполняющего возмущения, и я перехожу на настоящий ор:

— Так и что мне теперь, свечку подержать? Я как, потом, своему отцу в глаза смотреть то буду?

Меня снова мотает из стороны в сторону, и я начинаю метаться по комнате, сжигая адреналин. За спиной раздается смешок спешащей следом Сомовой:

— Ха, а как он тебе смотрел в глаза, когда ты его из сауны вытаскивал? Помнишь?

А вот это удар ниже пояса! И вообще отец тогда здорово перебрал и ничего не соображал…. А те две девки, что пришли, они ж не для него были, мне потом мужики сами признались. Да и не было там ничего, подумаешь, за титьки потискал… Я Аньке, как-то рассказал, по глупости, как хохму, а она вишь, теперь припомнила, собака страшная. Резко развернувшись к Сомовой, снова ору, обвиняюще тыча рукой в предательницу:

— Я просил забыть об этом раз и навсегда!

И ухожу к себе, в спальню, в ванную куда угодно. Сомова вопит в спину:

— Ну, извини, у меня вырвалось.

Так я и поверил.. Оглянувшись, ору в ответ:

— Вырвалось у нее.

И иду дальше, кипя и негодуя.

— Ну, Игорь, ну пойми же ты…

Ничего не хочу понимать! Мысль об отце неожиданно подталкивает к другому действию — развернувшись на 180 градусов, возвращаюсь в гостиную, к столу и тянусь за телефонной трубкой. Семенящая сзади Анька, недоумевает:

— Что ты делаешь?

Сама сейчас поймешь. Прихватив телефон, отправляюсь в спальню. По пути останавливаюсь возле Аньки и, выставив вперед ладонь, чтобы не перебивала, уже спокойно завершаю нашу дискуссию:

— Все правильно, все правильно ты говоришь, Сомова. Но когда речь идет о моих родителях, я этого понять не могу.

Не дожидаясь ответа, шлепаю дальше, а сзади тащится Анька, так и не въезжая, зачем я унес с собой телефон:

— Что ты делаешь?

— Звоню.

— Кому ты звонишь… Марго, кому ты звонишь?

Но я уже набираю номер отца. На том конце почти сразу раздается родной голос:

— Да?!

— Алло, папа!

— Какой еще папа? Кто это говорит?

Черт, опять я забыл про свой бабский голос. Тру рукой лоб, потом поправляю волосы. Надо выкручиваться.

— Ой…, а-а-а… Извините Семен Михайлович, это … Это Маргарита, невеста вашего Гоши.

Сомова стоит в дверях спальни и внимательно слушает, что я плету. В голосе отца искреннее недоумение и неверие:

— Чья, невеста?

А что такого-то? Он что, не человек что ли? Не выдерживаю:

— Ну, Игоря, сына вашего.

— Так, знаете что, девушка. Если у вас в одном месте детство заиграло, то позвоните, пожалуйста, по другому телефону. Может там вместе с вами посмеются.

Капец. Это кто ж я в его глазах? Монстр, который никогда подходящую бабу себе не найдет? Ну, в смысле для семьи. Или мне до пенсии в донжуанах ходить? Обиженно вышагиваю по спальне туда-сюда, с трубкой у уха.

— Семен Михайлович, я серьезно! Я сейчас звоню вам из квартиры Игоря.

Сомова усаживается на кровать и недоуменно отворачивается.

— Просто он сейчас в отъезде и попросил позвонить вам.

Надо как-то перейти в разговоре к матери. К тому же это докажет, что я это я, а ни какая-нибудь приблудная подружка Игорька. Судорожно убираю прядь волос за ухо. Голос отца по-прежнему недоверчив:

— А чего он сам не может мне позвонить?

Автоматически пожимаю плечами, хотя у меня и не видеотелефон:

— Ну, не знаю, дела.

— Дела у него…. Деловой сильно!

— Семен Михайлович, тут просто к нам в гости ваша супруга приехала.

Ключевое слово сказано, и папин голос смягчается:

— Подожди, подожди, ты, что…, действительно невеста Игоря?

Кажется, дело сдвинулось, и я уже не так нервно вышагиваю по ванной.

— Ну, да… Просто мы не хотели раньше времени афишировать.

Сомова, поджав губы, корчит кислую рожу и, скукожившись, смотрит в пол. Не знаю, что ей тут не нравится, отличная же версия для родителей.

— Да, уж…Мой сын не перестает меня удивлять. … Так что там, с моей женой?

— Да ничего… Просто мне показалось, что она…, очень скучает.

— Еще б, конечно, чирканул матери пару строк и с концами, ни звонка, ни телеграммы. Хоть бы голубя почтового прислал, что ли.

Выслушивать критику в свой адрес неприятно и тяжело. Конечно, нужно почаще писать родителям, чай не молодые уже. Но я же ей звонил! Со вздохом усаживаюсь на постель:

— Э-э-э-э-хех… Семен Михайлович, я, вообще-то, не про вашего сына.

Поглаживая лодыжку, поворачиваюсь к сидящей рядом Анюте, и мы переглядываемся.

— А про кого?

— Я про вас.

— А что, я?

— Ну-у-у…Мне просто показалось, что Тамаре Ивановне очень грустно без вас.

Голос отца кокетливо недоверчив, но ему явно приятно:

— Да ладно ж… Чего это ей, грустно?

— Да, ну, просто вчера как-то чисто по-женски разговорились.

— И что?

Сомова поднимается c дивана и начинает расхаживать по спальне, прислушиваясь к разговору. Но это меня не сбивает — я уже знаю, о чем говорить.

— И-и-и... Мне показалось, что вас ей очень не хватает.

Бросаю взгляд на Анюту, и та кивает, одобряя мой креатив.

— Вот, вот именно… Вот, именно, показалось!

— Вы знаете, Семен Михайлович, я так не думаю.

Сомова отходит к окну и, отвернувшись, смотрит на улицу. Мне кажется, я переломил ее мнение и теперь она будет мне помогать, а не отговаривать.

— Знаете, что она вчера вспомнила? Как вы в Крым ездили на машине. Ну, когда Гоша был еще совсем маленький. И как ей ночью захотелось арбуза.

Мне этот эпизод запомнился на всю жизнь, да и родителям, наверно, тоже. Мои губы растягиваются в невольной улыбке, а на душе становится тепло и нежно. Рассказываю и будто заново переживаю то прекрасное счастливое время своего детства и молодости самых близких людей.

— И вы, ползком на бахчу! А потом еще написали на кожуре «Любимой Томочке».

Радостно поглядывая на подругу, не могу удержать смеха. Отец молчит, а потом, как-то по-особенному переспрашивает:

— Она это вспомнила?

Мне кажется, мои слова что-то задели и пробудили в нем. Со вздохом пожимаю плечами — не знаю как мать, но я помню и не забуду никогда.

— Ну, да… И, по-моему, даже прослезилась.

Сомова начинает вновь бродить по спальне. Моя добрая ложь ей не нравится.

— Ну, так это… Скажи ей, пусть берет билет, я ее встречу.

Нет, у меня другая цель.

— А-а-а…Может быть наоборот?

— Что, наоборот?

Давлю сильнее:

— Так может наоборот — ну, может быть, все-таки, вы к нам, так сказать на Колыму?

Сомова усиленно кивает. До нее, наконец, доходит, задуманная мной комбинация.

— Представляете, как мы ее одним финтом на обе лопатки уложим?!

Анька снова садится рядом, и мы улыбаемся друг другу, как две заговорщицы.

— Да, кстати заодно и познакомимся.

В голосе отца слышится удивление и одобрение:

— Как, говоришь, тебя зовут то?

— Марго. Ну, Маргарита.

— Знаешь, что Маргарита, я еще тебя не видел, но ты мне уже нравишься. А ведь я могу и приехать!

Обрадовано вскакиваю — кажется, сработало:

— Ну и приезжайте! Чего медлить то, собственно? Решил — сделал.

Смотрю на часы на руке.

— Кстати, говоря, если сейчас встать и поехать на вокзал, то к вечеру хоп и вы уже у нас.

Скоростной за три часа уложится. Затаив дыхание жду ответа, получится или нет уговорить. Рука сама нервно тянется поправить и пригладить волосы. Что он молчит? Пытаюсь хоть что-то добавить еще на чашку весов:

— Да! Ну-у… Я оркестр не обещаю, но ковровая дорожка обязательно будет.

— А что? Уговорила.

— Все, договорились!

Отлично!

— Целую, жду, пока!

Надеюсь, он не против, что я его целую и жду. Нажимаю отбой и радостно улыбаюсь Анюте, которая, поднявшись со своего места, критически глядя на меня, качает головой:

— Да, Гоша, тебе бы Остапом Бендером родиться.

Фигня, главное появился просвет среди туч, а мое маленькое вранье, оно же никому хуже не сделает, только лучше. Встряхнув головой, бурчу в ответ, оставаясь в радостном возбуждении:

— Да мне бы, мужиком Анечка, а как зовут неважно.

Сомова, двинув бровями, отворачивается, я же перехожу ко второй части своей задумки и в ней мне без подруги не обойтись:

— Тут важно другое.

— Что же именно?

Бросаю осторожный взгляд на Аньку:

— Теперь надо маму обработать! Поможешь?

Та лишь пожимает плечами. Типа — а есть ли выбор? Нет у тебя выбора Анечка, нет.

И мы идем в гостиную — нам нужно составить план и все подготовить. Если ностальгия хорошо подействовала на отца, может быть аналогичный фортель проделать и с матерью?

* * *

В шестом часу оставляю Анюту реализовывать наши задумки, а сам, все-таки, возвращаюсь на работу — к концу дня лучше отметиться и закрыть мелочевку. А то ведь, гаденыш с хронометром, опять может что-нибудь учудить — не дай бог обыскался и теперь плачет…

Но в издательстве, на удивление, тихо и спокойно. Досиживаю до финального свистка и даже дольше, почти до семи, а потом, с чувством выполненного долга, опять еду домой. Поезд наверно уже на подходе к Москве, а материн упырь, как я слышал, приглашен на полдевятого вечера.

По пути успеваю созвониться с Анютой и узнать о маминой реакции на старые семейные фотографии, которые Сомова, как бы невзначай, должна была ей подсунуть с рассказами и воспоминаниями. По Анькиному разумению вроде мать зацепило, но надо еще добавить.

* * *

Когда появляюсь в квартире, дым стоит коромыслом — мать готовит и накрывает на стол в ожидании гостя. Так суетится, что и поздороваться, толком, не получается. Долго прятаться у себя в комнате смысла нет — в мои планы не входит оставаться дома до появления губастого хмыря, так что даже туфли не снимаю и не переодеваюсь. Когда выхожу в гостиную, озабоченная сборами мать, прихватив тарелку с зеленым салатом, тащит с кухни к столу. Не торопясь, расслабленной походкой, иду за ней, благожелательно улыбаясь:

— Мам, ты такая сегодня красивая.

Мать от неожиданности притормаживает, держась обеими руками за тарелку, и смотрит удивленно на меня. Она действительно в брючном костюме, белой блузке, причесанная и накрашенная выглядит на «отлично». Тем не менее чувствуется, что ей приятна такая оценка ее стараний.

— Что, правда?

— Я констатирую факт. Я думаю, что твой новый знакомый будет приятно удивлен.

Говорю, а сам представляю, как удивиться мать, увидев на пороге отца, а не этого придурка.

— Марго, ты сейчас серьезно говоришь?

Убрав скромно руки за спину, чуть поведя головой, смотрю на мать чистыми ангельскими глазами:

— Вполне.

Мать нервно вздыхает — видимо не ожидала от меня такой перемены:

— Странно, а мне казалось, что ты меня осуждаешь.

Обойдя вокруг нее, прохожу к столу.

— Ну, честно говоря, поначалу так и было. Все-таки, мам, ты же мне не чужой человек.

Мама внимательно слушает, а потом ставит на стол свою тарелку. Продолжаю играть начатую роль:

— А потом…

Придерживая и приглаживая юбку вдоль бедер, усаживаюсь на диван и кладу ногу на ногу:

— Я просто сказала себе: «Слушай, а что ты лезешь в чужую жизнь?»

Мать тоже садится, рядом, на боковой модуль. Мое вдохновение растет с каждой минутой:

— И ты знаешь, когда я это себе сказала, я сразу поняла, что меня раздражает.

Мать удивленно и как-то радостно переспрашивает:

— И что же?

Романтично поднимаю свой взор к потолку:

— Ну-у-у… Мам ты понимаешь … Я же ведь еще на пороге только семейной жизни и…

Почесав ухо, заканчиваю проникновенную речь:

— И мне всегда хотелось верить, что любовь это что-то такое…

Чуть ссутулившись, сижу напряженно, уперев одну руку в диван, а другую, положив на колено. Поверит она мне или нет? Бросаю взгляд на мать — кажется, мои слова действуют в нужном направлении, и я продолжаю в том же духе:

— Нечто вечное … Я согласна, звучит наивно. Но когда ты видишь, как многолетняя любовь тает, как кусок сахара в воде…

Снова печально кошусь на мать:

— Становится немножко грустно!

Мать кивает, соглашаясь:

— Да, жизнь это не кино.

Тихо повторяю:

— Ну, да.

А потом уже громче, подняв вверх брови, добавляю:

— Но, с другой стороны, отрезвляет.

Разочарованно подняв плечи и склонив голову на бок, грустно смотрю на мать — она тут же реагирует:

— В смысле.

— Ну, Гоша же тоже не подарок, сама говорила — пчелка. Порхает с цветка на цветок.

Мать молчит, и я снова кошусь на нее:

— Поэтому, если я в будущем сделаю нечто подобное, я думаю, моя невестка меня не осудит.

Может маме мои слова и не очень нравятся, но крыть ей нечем. Так что мило ей улыбаюсь, растянув губы до ушей. С другой стороны, видимо это созвучно тому, что она чувствует сама, поэтому тянется ко мне:

— Марго.

И я приникаю к ней, положив голову на грудь. Как же я тебя люблю, мамочка… Расчувствовавшись, она смеется:

— Ты еще доживи до своей невестки.

Мне хорошо и спокойно, и я улыбаюсь:

— Я постараюсь.

Музыкальный центр, выставленный Анютой на таймер, начинает играть известный с самого детства мотив. Мать с горящими глазами хватает пульт со стола и прибавляет звук:

— Люблю эту мелодию.

Я тоже ее обожаю — мать с отцом, когда слышат, буквально расцветают. Смотрю на мать и улыбаюсь — кажется, мы с Сомовой рассчитали все верно. Мать, вся светясь, делится со мной:

— Мы с Гошиным отцом всегда под нее танцевали… На всех праздниках…

Она возбужденно тычет пультом в сторону центра:

— Ха, представляешь, он даже брал с собой кассету с этой мелодией на танцы!

Дослушав композицию, с улыбкой киваю:

— Ну, теперь понятно.

Полная воспоминаний об их с отцом молодости и любви, мать приветливо смотрит на меня:

— Что, именно?

Поджав губы, мечтательно прикрываю глаза:

— Почему Гоша подсадил меня на эту мелодию.

Теперь почва подготовлена и пора давать третий звонок к заключительному акту пьесы. Встаю с дивана:

— Ладно, будем считать, что лирическое отступление закончено.

Мать тоже поднимается, и я смотрю на часы. Отец, по моим расчетам должен появиться минут через 15-20. Сомова, наверно уже подъехала и на исходной позиции ждет меня.

— Ну…Я побегу, мне пора, так что….

Неопределенно прокрутив в воздухе руками, указываю на всю просматриваемую жилплощадь:

— Дом в вашем распоряжении, пользуйтесь.

Обогнув полки отделяющие прихожую от гостиной, останавливаюсь там и, положив локоть на одну из них, с таинственным видом смотрю на маму, словно сказочница в теремке:

— Я бы даже сказала — злоупотребляй.

И подмигиваю — надеюсь, мой сюрприз, заставит родителей сегодня хорошенько злоупотребить. Довольная мать, шепчет:

— Спасибо. А мне казалось, что мы с тобой не найдем общего языка.

Пожимаю плечами:

— Ну, как не найдем, почему не найдем... Найдем, конечно, мам.

Мать кивает, а я беру лежащие тут ключи и поднимаю их в прощальном приветствии:

— Все, удачи.

— Спасибо.

Прихватив с собой куртку и сумку, выскакиваю за дверь и захлопываю ее. И только потом приходит удивленная мысль — надо же, она даже не поинтересовалась, куда это я иду, на ночь глядя, и вернусь ли ночевать — так ей хочется уединиться для своего свидания.

* * *

И вот мы сидим и сидим в машине, Сомова что-то рассказывает, но я слушаю в пол уха и уже нервничаю. Оказывается отец приходил на радио, расспрашивал обо мне у Аньки, а потом ушел, вроде как по делам. И с концами. Чтобы не терять времени даром, повторяю для Анюты всю автобиографию Маргариты Ребровой — родители наверняка будут сегодня допытываться до моей подноготной, и мы с подругой должны петь наши песни в унисон.

Во-первых, рассказываю то, что уже озвучено маме — мы познакомились с Гошей в редакции, уже некоторое время живем вместе, у меня есть двоюродный брат…, э-э-э…, алкаш, который тоже работает в редакции, Гоша перед отъездом попросил Наумыча оставить и.о. вместо себя не Антона, а меня и Егоров пошел ему навстречу. Все!

Теперь нужно быть готовыми к следующей порции пыток с пристрастиями — где жила, где училась, кто родители…. Если ориентироваться на паспорт, который показывать нельзя ни в коем случае — родилась в Москве и, наверно, училась тоже. Может быть даже там же, где и Игорь, только в другое время. Раз родилась в Москве, то понятно не бомжевала — жила с родителями, пока они…, пока они…. Не знаю… Умерли? Слишком трагично. Развелись и разъехались? Ну, может быть. И лучше всего за границу… А квартиру оставили любимой дочери. Но поехать посмотреть нельзя, потому что она сдается, и там живут посторонние люди. Ну, раз все равно я живу у жениха. Точно! С этим разобрались.

Остается еще один скользкий момент — кем же Марго работала в издательстве, что Гоша ее особо не замечал, а когда заметил, вдруг решил устроить на свое место…. И главное Егоров не противился… Загадка. Может быть, развить легенду, которую уже проглотил Наумыч при приеме меня на работу? Дескать, проходила стажировку за границей, узнавала опыт работы главного редактора итальянского глянца. Черт, уже и забыла, как он назывался. А, вспомнил — ключевое слово Паола из Террачини с четвертым номером бюста — «Urban Notizie».

Когда вернулась, то устроилась в издательство «Хай файф». Точно — не в редакцию «МЖ», а в издательство! Мало ли ответственных должностей в издательстве… Игорь тогда был в отъезде — в командировке, в отпуске, а как вернулся, тут-то мы и познакомились…. Фу-у-ух! Как же тяжело… Теперь, главное, ничего не перепутать.

Снова кручу головой, высматривая отца. Я надеялся, что он появится дома раньше маминого гостя и все закончится happy end. Иначе же катастрофа — в квартиру заявится отец, а там этот упырь в женском белье. Уже начинаю нервничать и психовать:

— Ну и где он?

— Да не дергайся ты.

Огрызаюсь, повернувшись к Аньке:

— Я не дергаюсь!

— Ага, я вижу.

Анюта поправляет зеркало заднего вида — наверно думает, что папа придет с той стороны и мы его не пропустим. Мой мандраж вырывается наружу:

— Как ты думаешь, может он вообще передумал?

Сомова вздыхает:

— Полдня ехал и вдруг резко передумал? Вот, что ты такое говоришь?

Да прям, полдня... Сомова вдруг оглядывается назад:

— О! Вот и он.

Все-таки, чуть не прозевали. Отец останавливается практически рядом с нашей машиной и поправляет под подмышкой арбуз с выцарапанной надписью «Любимой Томочке». В руке у него букет цветов, а в глазах ожидание встречи. Ухватившись поудобней, топает к нашему подъезду и Анюта констатирует:

— Что и требовалось доказать. А ты говорила…

Я соскучился по отцу, так давно не видел. Пытаюсь открыть дверь и нетерпеливо кричу:

— Па-а-ап!

Сомова дергает меня назад за локоть:

— Да сиди ты! Ты куда? Ты что?

Удивленно подняв плечи, недоуменно смотрю на подругу — чего это она?

— Что, я не могу поздороваться с родным отцом?

— Конечно, не можешь. Во-первых, он не к тебе едет, а во-вторых…

Она тычет в меня рукой:

— Тебя он еще вообще не знает!

Приходится согласиться и огорченно отвернуться к окну:

— Блин.

* * *

Через пять минут поднимаемся на свой этаж — меняем диспозицию — теперь нам важно не пропустить Влада и пресечь его попытки проникнуть на запретную территорию. Где-то сесть посидеть на лестничной площадке не предусмотрено и нам остается стоять возле лифтовой стены и подпирать ее спинами. Но это все пустяки — главное наша затея удалась и мать с отцом вместе. Я доволен до пузырей и Анька, кажется, тоже. Сомова, сунув руки в карманы, хмыкает и прикрывает глаза:

— Гош, а ты видал, он ей арбуз купил.

Сложив руки на груди, ставлю ногу на каблук и начинаю вертеть ею туда-сюда:

— Я тебе даже больше скажу. Я даже знаю, что на нем написано.

Сомова в романтичных грезах поднимает глаза вверх:

— Да, Гош, ну ты мастер.

Мои губы тут же растягиваются в самодовольной улыбке. Сзади слышится шум останавливающегося лифта и раздвигающихся дверей, и я, насторожившись, отрываюсь от стены:

— Тихо! По-моему, этот чудик приехал, Ань.

Мы напрягаемся, готовые к атаке, но встаем в прежние позы. Из-за перегородки появляется Вадим, ошибка матушки природы, опять по-идиотски наряженный — все в той же красной кофте, белых штанах и с букетиком цветов. Он проходит мимо нас, не заметив, и я тихо свищу окликая. Похоже, он еще и глухой — продолжает топать к двери и даже тянет руку к звонку. Мы с Анютой у него уже за спиной и я громко командую:

— Cтоп — машина!

Упыреныш аж подскакивает и шарахается в сторону. Стоим, друг против друга, и он начинает блеять:

— Э-э-э…, это вы мне?

— Тебе, тебе

Сомова рядом поддакивает:

— Да.

Склонив голову чуть набок, игриво стреляю глазками:

— А куда это мы так резво веслами машем?

— А что такое?

— Небось, к Тамаре Ивановне?

— Ну, допустим... А что?

— А Тамара Ивановна просили вам передать, что видеть вас больше не желают.

Сомова опять поддакивает:

— Да.

— А…, почему, собственно.

— Да, понимаешь, приятель, к ней любимый муж приехал. Очень ревнивый... И у них теперь медовый месяц…

Видимо что-то в наших глазах и словах есть такое, что чудик меняется в лице и абсолютно верит.

Через полчаса, нагрузившись в магазине сумками с продуктами, звоним в дверь — пора! Я заранее растягиваю рот в радостной улыбке и излучаю счастье — будем знакомиться с папой.

* * *

Окончание вечера проходит на ура, в душевной можно сказать обстановке. Родители, за ужином, друг с друга глаз не спускают, так и светятся, а потом, как и ожидалось, принимаются за меня с Гошей. К горам лапши озвученной маме и удачно сегодня обговоренной с Анютой, добавляются новые пики и вершины — оказывается, мой непутевый брат живет в Борисово, в районе прудов, а моя собственная двушка чуть ли не в Щербинке — это уж Анькин креатив. Опять же вспомнить журнал, где Марго проходила якобы стажировку я сходу опять забываю, и приходится от ответа уклониться, расписывая прелести итальянской жизни. На ночлег с диспозицией не мудрю — отца с матерью укладываю в гостиной, разложив диван, у Сомовой комната есть, сам же отправляюсь в родную спальню.