День за днем - 2 (гет)

На следующее утро одеваюсь не к игривому празднику, а к торжественному общественному мероприятию — надеюсь, Антоша полностью капитулирует в присутствии публики — я буду вся в белом, а он окажется во всем коричневом и будет обиженно вонять из угла. Так что поверх темного топа с узенькими бретельками, одеваю белоснежный пиджак, в контраст к черным брюкам, а волосы закалываю в строгий пучок.

В ожидании решительного столкновения, после которого, надеюсь, враг будет повержен, навожу порядок на столе, раскладывая скопившийся хлам по местам — сюда записные книжки, туда ручки, а вот здесь стопка бумажек. В открытую дверь кабинета заглядывает Калугин, светясь улыбкой:

— Марго, можно?

Выхожу из-за кресла, переходя в торец стола и продолжая наводить порядок на его дальней стороне. У меня хорошее настроение и я приветливо киваю:

— Да ради бога.

— Спасибо.

Андрей прикрывает за собой дверь и делает несколько шагов в мою сторону:

— Ну, что ж, я вижу с настроением у нас уже все в порядке?

Очередь доходит до карандашей, и я их складываю в стаканчик:

— А чего грустить, жизнь бьет ключом!

— Хэ, действительно.

Он оглядывается на дверь:

— Э-э-э..., я чего зашел то.

Мне это тоже любопытно и я разворачиваюсь к Калугину лицом:

— Да, кстати. Чего ты зашел?

Андрей с улыбкой кивает:

— Я сегодня вечером окончательно поговорю с Наташей.

Похвальное решение. Но какой реакции он ждет от меня, если таких обещаний уже была уйма? Даже не знаю что сказать, чтобы не повторяться… Отвожу глаза в сторону и неуверенно тяну:

— Н-н-ну-у, молодец. А от меня чего ждешь? Чтобы я тебя благословила?

Калугин снова утвердительно дергает головой:

— Ну, в общем да.

Догадываюсь о чем он, и, в общем-то, не против, но хмыкаю:

— Хэ..., извини, Андрей, но я не знаю, как это делается.

Мы с улыбкой смотрим друг на друга.

— А я тебя научу, все очень просто.

Он разворачивается вместе со мной так, чтобы самому привалиться к столу, а меня привлечь к себе и обнять. Наши лица, наши губы оказываются совсем близко. Резкий стук в дверь прерывает романтическую идиллию и заставляет меня оглянуться — в наш любовный уголок буквально врывается разъяренный Зимовский с перекошенной от злобы физиономией. Он подходит почти вплотную, а потом наклоняется в сторону Калуги:

— Андрей, извини. Извини!

Взяв за руку, он тянет меня прочь из объятий, прочь из кабинета, пропуская вперед и подталкивая сзади. Зато в своих хоромах уже не церемонится — сильно втолкнув внутрь, громко хлопает дверью, а потом нависает, как коршун, продолжая злобствовать:

— Слышь, ты, тварь!

Спуску не даю — оскорбление вызывает ярость:

— Слушай, Зимовский, за тварь можно и в рожу получить! Выбирай выражения.

— Реброва, это уже не смешно!

— Ты о чем?

— Остановись, слышишь или тебя остановят, поняла!

Отвернувшись, твердо чеканю:

— Ты сам это можешь остановить.

— Неужели?

— Я вчера предложила тебе прекрасный вариант. Сделай хоть раз в жизни настоящий мужской поступок! Извинись, перед дамой. От этого ты только выиграешь!

Иду мимо него к двери, так и слыша за спиной зубовный скрежет. Вот кто, по-настоящему, тварь. На разум не рассчитываю, но свою жадность Антоша может и не осилить, сдастся.

* * *

В обед, когда народные массы разбредаются кто куда укрепить потраченные трудовые силы, в дверь кабинета просовывается сияющая Люсина голова и с таинственным видом просит выйти в холл, посмотреть на что-то сногсшибательное. Надеюсь это то, что я думаю и безропотно иду за ней. Там, на стене плакат, возле которого уже начинает скапливаться гудящий, смеющийся люд. На большом листе ватмана с Антошиной фотографией скорбные буквы рвут душу — наверно он плакал, когда писал: «Я Зимовский Антон Владимирович. Приношу свои публичные извинения Ребровой Маргарите Александровне за причиненные ей обиды. Прошу считать все мои действия неудачной шуткой. Заверяю, что впредь этого больше не повторится».

* * *

Через пару часов ко мне с этим самым плакатом врывается радостный Калугин:

— Марго ты это видела?

Я как раз вернулась из бухгалтерии, где девчонки меня буквально забросали восхищенными эпитетами по поводу извинений Зимовского, вгоняя в краску, и даже еще не успела сесть в кресло. Со смехом сознаюсь:

— Видела.

Андрей разворачивает плакат лицом ко мне:

— Я не понимаю, это что шутка такая?

Сложив уже разбросанные по столу бумажки в стопку, откладываю их в сторону:

— Ну, почему шутка, сам Зимовский все это и развешивал.

— Так, а чего на него нашло-то?

Подробности пусть канут в глубинах истории. Свои методы раскрывать не буду — может еще пригодятся. Хмыкаю:

— Не знаю, совесть, наверное, проснулась.

Калугин тянет:

— Вот дела-а-а-а, так дела.

Взмахнув плакатом, он кладет его на стол, а потом обходит препятствие, подбираясь ко мне. Знаю, знаю зачем! Опустив голову вниз, делаю вид, что поправляю плакат, а сама с улыбкой жду, что Андрюшка будет делать дальше. Мы глядим друг на друга:

— Андрей, ты что-то хотел?

— Да, нас тут с тобой прервали.

Его руки уже устраиваются у меня на талии, а губы, тянутся к губам. Положив руку Калугину на плечо, немного отклоняюсь назад:

— Андрей ….

Надеюсь, мои игры его не остановят. Он все сильнее прижимает меня к себе:

— Я соскучился, причем очень, очень, давно.

И наши губы сливаются…. Он целует мое лицо, шею, его рука сдвигается с талии, поднимаясь выше, чтобы лечь на грудь….Стоп! Нам нужно остановиться.

— Андрей.

— Я тебя уже сто лет…Очень, очень давно...

— Подожди, подожди…

Упираюсь обеими руками ему в грудь, стараясь отодвинуть, и сама прогибаюсь назад. Он не понимает, чувствуя, что я это делаю наперекор себе.

— Ну, почему…

Я не хочу сдаваться и дать ему разрушить воздвигнутую мной преграду — у меня вообще не останется никаких рычагов бороться с паутиной прилепившей его к Егоровой, да и с собой бороться тоже.

— Потому, что.

— Марго.

Так уютно прижаться и ни о чем не думать… Я ощущаю, как все тело наливается тяжестью, наполняя теплом низ живота, мои мысли только о слабеющих ногах и мурашках пробегающих волной по спине… Это вот так вот будет всегда?…. Он, как безумный, я как безумная… Мое дыхание сбивается, и я бормочу:

— Что?

И еще его ладони на моей талии, теплые и сильные, не вырваться. Мои мысли уплывают. Мои руки покоятся у него на груди и уже не отталкивают. Андрей невнятно бормочет, уже не владея собой:

— Я так больше не могу, я тебя люблю и хочу.

Напор Калугина меня пугает, возвращая сознание. Хочу? Стоп — машина! Надо остановиться и у меня только один инструмент для этого:

-Ты должен поговорить с Наташей.

— Я же тебе обещал!

— Я помню.

Андрей тяжело дышит и вновь тянется к моим губам:

— Давай, сегодня вечером.

Что, давай? Чего бы Сомова там не говорила, но «плыть по волнам любви» безмозглой курицей я не хочу! Тетки в таких ситуациях легко ссылаются на нездоровье, но я говорить об этом смущаюсь, уворачиваясь с напряженной улыбкой. Обрываю Андрея:

— Сегодня вечером тебе есть чем заняться. Разве, нет?

Калугин трясет головой, возвращаясь в реальность:

— Ну, в принципе да… Да, извини, да, да, да… Да, у меня есть занятие я помню. Хорошо.

— Позвонишь мне?

— Обязательно, конечно.

Мы разъединяемся, продолжая держать друг друга за руки. Я вижу, ему действительно тяжело, может быть он и правда больше не спит с Наташей и это воздержание заставляет его терять рассудок. Хочу подбодрить и зову:

— Андрей!

— Что?

Делаю шаг навстречу, чтобы теперь, когда он немного успокоился прижаться и оказаться в объятиях, подставляя губы и прижимая ладони к его лицу. Наш поцелуй получается долгим и когда мы, наконец, разъединяемся, со смехом говорю:

— А вот теперь, иди.

Теперь ему есть за что побороться, и за что пострадать. Наши руки разъединяются и Андрей, уже спокойно, отвечает:

— Да-а-а, вот теперь позвоню.

Он идет к двери, и я улыбаюсь ему вслед счастливой улыбкой и потом прячу смущенно глаза, опуская их вниз — как же я его люблю… И наверно то, что я ощущаю, и означает — я его тоже… хочу, как женщина, как это ни странно звучит.

У дверей Андрей останавливается, оглядывается и посылает воздушный поцелуй. А потом выходит, прикрывая дверь. Довольная, плюхаюсь в кресло и откидываюсь на его спинку. Положив локоть на поручень, задумчиво провожу пальцем по брови, а потом утыкаю его в висок… На самом деле все не так уж плохо — Андрей поговорит с Наташей, а я успокоюсь и позволю себе быть совершенно бездумной рядом с ним. Ни о чем не вспоминать и ни о чем не жалеть.

* * *

До самого вечера приподнятое настроение сохраняется — с Зимовским разобрались, с Андрюшкой с места сдвинулись, рабочие моменты катятся наезженной колеей. И, вернувшись домой, тоже по началу особо не буяню, хотя и вздрагиваю от каждого позвякивания похожего на телефонный звонок. Переодеваюсь, умываюсь, ужинаю и уговариваю себя, что совершенно спокойна и нисколько не психую. На неровной почве вырядилась в красную майку и синие штаны, хотя никакого футбола сегодня не предвидится. С каждой минутой мандраж нарастает и я, зажав в руке мобильник, болтаюсь, как заведенная, возле мебельной стенки, на полке которой стоит стационарный телефон — не хочу случайно пропустить Андрюшин звонок. Но минуты текут и текут, и от этого становится муторней — неужели так долго сказать пиявке «прощай»?

Вижу, как Анька, помыв яблоки с виноградом, тащит тарелку в гостиную и, схватив переносную трубку, срываюсь с места — иду за ней, пытаясь оправдать долгое молчание Калугина:

— Понимаешь, ему просто нужно выбрать подходящий момент.

— Угу.

Сомова ставит тарелку на столик и садится перед ней по-турецки на диван. Уговариваю и себя, и ее:

— А то эта полоумная Егорова она просто наглотается опять каких-нибудь колес и вози ее потом по больничкам!

На месте стоять не могу, и меня несет вокруг дивана. Анюта, опустив глаза в пол, сует в рот виноградину и возражает:

— Слушай, по-моему, меньше всего она похожа на полоумную.

Я и сама это понимаю, сто раз говорила Калугину, что не верю во все эти ее суициды, но сдаваться не хочу — тут же возвращаюсь и, склонившись, пытаюсь заглянуть Сомовой в лицо:

— Да-а-а?

С двумя телефонами в руках присаживаюсь на боковой модуль и вредничаю, раз нет никаких аргументов:

— А на кого она похожа?

— Ну, мне кажется, что это вполне четкий математический расчет.

Не в бровь, а в глаз. Обрываю подругу, повышая голос, не хочу слушать:

— Сомова!

— Что, Сомова?!

Вскакиваю, грозя Анюте, рукой с мобилой:

— Слушай, не выводи меня, ладно?

Меня опять несет вдоль полок, за диван, не нахожу себе места.

— Кто тебя выводит? Ты просто хотела поговорить на эту темпу, вот мы и разговариваем.

Смотрю на наручные часы:

— Блин, ну почему он не звонит а? Уже половина десятого!

Уже слышу в своем голосе слезливые нотки. Капец, так и до соплей недалеко.

— Ну, просто эти пять часов он выбирает момент.

Капец, убила. Анькин скепсис хуже самого ядовитого яда и я останавливаюсь, укоризненно глядя на подругу:

— Аня!

— Что?

— Вот умеешь ты испортить настроение.

Хотя оно у меня и так уже испорчено. Сомова повышает голос, взмахивая недовольно рукой:

— Слушай, я умею снять розовые очки, вот что!

Не поняла. Это о чем?

— Какие розовые очки?

Сомова разворачивается в мою сторону:

— Слушай, ты почему вообще решила, что он уйдет от Егоровой к тебе?

Да я сама видела, как его колбасит рядом со мной, да он весь трясется, когда мы целуемся! Наклонившись, опираюсь зажатыми телефонами прямо на придиванный модуль, нависая над Анькой:

— Да потому что! Потому что он меня любит!

— Хэ… Серьезно?

Я почти рычу на нее:

— Серьезно. И по сто раз на дню об этом говорит!

Высказавшись, выпрямляюсь, победно поглядывая на подругу. Но ту мои аргументы не впечатляют:

— Ой, мужики вообще много чего говорят.

Я так и замираю с открытым ртом. Это она на Андрея что ли? Сомова отмахивается:

— Вон, Гоша стелил так, что бабы штабелями к нему падали.

Ну, сказанула… Закатив глаза к потолку, искренне хохочу:

— Ха, ты сравнила! Гошу-раздолбая и Калугина.

Сомова продолжает судорожно клевать виноград и вдруг давится, оглядываясь на меня. Тон ее меняется:

— Кхе…. Так, так, так … Можно еще раз повторить? Что ты сейчас сказала?

— Что тебе еще раз?

— Как вы... Как мы сейчас себя назвали?

Она приподнимает вверх ухо, демонстрируя свою готовность внимать. Мы, вы… Про взаимосвязь с Гошей тему закрыли!

— Так, Ань!

— Что?

— Уйди отсюда, а? Пока я тебя чем-нибудь не контузила.

Сомова слезает с дивана, берет со стола свою тарелку и еще раз язвит:

— А вот, кстати, чего Гоша не делал никогда — так это он никогда не бил женщин.

А Марго вполне возможно, что и может, так что лучше не рискуй. Сложив руки на груди, рычу:

— Уходи, Аня.

Та бодро шлепает с фруктами к себе в комнату:

— Я уже ушла.

Гляжу ей вслед, и когда дверь закрывается, обхожу вокруг придиванного модуля, чтобы усесться на него, обиженно нахмурив брови. Посидев несколько секунд, открываю мобильник и набираю номер Андрея, но поднеся к уху, тут же захлопываю и опускаю вниз. Нет, он сам должен позвонить — он же обещал! Бросив трубку на стол, упираюсь подбородком в кулак и в тоскливом ожидании замираю.

* * *

Когда городской, наконец, звонит, бегом срываюсь из ванной и лечу в гостиную, чуть не сшибая с ног Анюту, выползающую из своего логова:

— Я подниму!

Наконец-то, Андрей! В спину слышу недоуменное:

— Господи.

Полная надежд, хватаю трубку:

— Алло!

— Марго?

Воодушевление быстро покидает мой лик и голос тускнеют — увы, это не Калугин.

— Да, Борис Наумыч.

— А Анечка, рядом?

Рядом крутится Сомова, ожидая, когда я ей отдам телефон, но это не входит в мои планы. Вру, на голубом глазу:

— А ее нет, она в магазин выскочила.

Уворачиваюсь от Анькиных рук, не давая ей ухватиться за трубку.

— М-м-м… Извини, что побеспокоил.

— А ничего, ничего

Даю отбой. Анюта, с вытянутыми руками, возмущенно таращит глаза, но я с демонстративной самоуверенностью встречаю ее взгляд — ничего страшного, если надо мобильники есть. А потом с невозмутимым видом иду мимо. Опешившая Сомова, аж заикается от возмущения и тащится вслед:

— Да это вообще что такое, а? Что за наглость?

Кто бы говорил! Месяцами выгуливать своего кашалота на чужой жилплощади не наглость, а освободить от трендения линию на пол часика, опять же чужого телефона, целая катастрофа. Чуть наклонив голову на бок, укоризненно гляжу на нее:

— Слушай, Ань!

— Это ты, слушай! Это вообще как называется, а?

— Это производственная необходимость. Вы со своим Наумычем, как начнете трещать — до утра не вклинишься! Вот пусть на мобильный звонит.

— Ага!

И, действительно, звонит! Из Анькиной комнаты слышатся трели, и я тычу в ту сторону рукой:

— Вот, что и требовалось доказать.

Сомова огрызается, размахивая недовольно рукой:

— Слушай, ты со своим Калугиным уже совсем…, вольтанулась!

Ее мобильник продолжает жалобно призывать хозяйку, и Анюта обиженно шлепает к себе. Отвернувшись, невозмутимо стою, сложив руки на груди — меня все эти вопли и укусы не задевают — прекрасно помню совсем недавнее поведение влюбленных голубков, которые вообще считали, что я пустое место или, в крайнем случае, случайная мебель, оставшаяся от прошлых жильцов. Эта мысль меня подбадривает, и я, обернувшись, кричу вслед, тоже взмахивая рукой и притоптывая:

— А ты, со своим Наумычем, нормальная, да?

Сомова пытается оставить последнее слово за собой и бурчит, прячась за дверью:

— Нормальная.

Ню-ню… Звонок баламутит немного успокоившиеся нервы и у меня снова все бурлит внутри — вот, даже Егоров звонит своей Джульетте и только я как дура, жду и жду, верю и верю… Мечусь по гостиной словно раненый зверь, продолжая причитать:

— Почему ты не звонишь, а?

Поднеся безмолвную трубку к лицу, жалуюсь ей:

— Ты же обещал!

Швыряю ее на диван и упираю руки в бока.

— Ф-у-у-ух.

Плюхаюсь на придиванный модуль, и, открыв крышку мобильника, набираю номер, но теперь уже не сбрасываю, а терпеливо жду. Длинные гудки. Длинные гудки…. Короткие гудки. Капец.

* * *

Ждать становится невыносимо, и я занимаю себя приготовлениями, чтобы потом не тратить время — начинаю одеваться и заново крашусь. Так время пролетит быстрее. Долго подбираю платье и, наконец, останавливаюсь на длинном до пола вечернем, оно темно-синее с блестками, с открытыми плечами и спиной и большими металлическими кольцами в бретельках — очень красивое. Покупала для специальных случаев. Волосы расчесываю локонами и прихватываю заколкой сзади так, чтобы спадали на эти самые открытые плечи. Андрюше понравится. К тому же тяжелый разговор с Наташей, должен же быть вознагражден?

Когда все готово, перебираюсь обратно в гостиную на диван и, бросив телефон на столик и притушив свет, замираю в ожидании, потихоньку впадая в оцепенение. Конечно, разговор у них затянется…, может быть даже до полуночи или позже…, но закончится же…. И мы все равно с Андреем найдем местечко куда съездить. Надо только подождать.

Шаркающие шаги возвещают о приходе Сомовой. Сложив руки на груди и закинув ногу на ногу, сижу в своем сказочном платье как истукан, вперив взгляд в одну точку — мой мозг сопротивляется признать поражение и мое отчаяние. Голос Анюты пробивается в сознание:

— Марго.

Приподнимаю голову и смотрю на Аньку:

— Что?

— Ты чего здесь сидишь?

Как зомби повторяю:

— Сейчас он позвонит, и мы куда-нибудь сходим.

Сомова уже совсем рядом и, хмуря брови, кидает взгляд на часы на руке:

— Да какой позвонит, полвторого ночи.

И садится на придиванный модуль. Полвторого? Не может быть! Смотрю на свои часы:

— Как полвторого?

И разочарованно отвожу глаза в сторону. Значит правда — я дура и Калугин уже видит седьмой сон, посапывая в плечо своей невесты.

— Капец.

— Марго, ну ложись спать. Он уже не позвонит.

Упрямо твержу:

— Ань, он обещал!

Та качает головой:

— Слушай, ну-у-у… Давай спать… Утро вечера мудренее.

Ни хрена оно не мудренее. Слезы подступают к глазам, я, наконец, сдаюсь и обреченно отворачиваюсь:

— Хэ…Ага, а завтра он будет мне травить байки о том, как у него не получилось, а я буду слушать как дура…

Опустив голову, снова таращусь бездумными влажными глазами прямо перед собой.

— Слушай, ну может быть у него действительно была причина?

Снисходительно гляжу на подругу:

— Да знаю я Ань, все его причины. Просто пользуется тем, что я дура конченая, вот и все!

— Слушай, ну перестань!

— Что, перестань?

— Ну, чего ты себя накручиваешь? Не уснешь же сейчас.

— Я и так не усну.

Тянусь за телефоном на столике и поднимаюсь с дивана:

— Ладно, Ань, давай, спокойной ночи.

Тащусь к себе. Вслед слышится:

— И тебе цветных снов.

Ну, да… Привязалась присказка. Оглядываюсь:

— Я и от черно-белого не откажусь.

И ухожу в спальню.

* * *

Уже час лежу в постели, а сон все не идет. Наверняка Егорова опять что-то придумала. Может быть, стоит сейчас на балконе у Калугина и грозиться сигануть вниз. С нее станется! Луна уходит в облака и в спальне становится совсем темно. В гостиной слышится осторожной шорох, и я приподнимаю голову, прислушиваясь. Там чужой! Опасность! Тихонько слезаю с кровати и, сунув под одеяло подушку вместо себя, отступаю в угол возле двери.... Проходит томительная минута, и кто-то действительно заходит, подступая к сделанному мной муляжу. Луна выглядывает снова, и я вижу, что это Егорова, в красном открытом платье и у нее что-то блестит в руках... Это большой нож, который она сжимает сразу обеими руками. Черт, как она сумела сюда пробраться? Наташа упирается рукой о матрас и начинает злобно и методично наносить удары по выпирающему одеялу:

— Чтоб ты сдохла! Сдохни… Сдохни!

Я подступаю к ней сзади. В моей вытянутой руке, торчащей из рукава пижамы, холодный металл пистолета:

— Ты закончила?

Егорова растерянно оглядывается, и я нажимаю курок, опаляя гадину огнем пороховых газов... Резко сажусь в постели, тяжело дыша, и окончательно просыпаясь. Тихо, темно, никого нет.

Капец, с этим нужно что-то делать, иначе с ума сойду.