День за днем - 2 (гет)

Начало недели проходит без эксцессов — обычные рабочие будни в редакции и домашняя рутина дома. И с Калугиным у нас сплошная романтика, продолжение южных приключений — прогулки по осеннему городу с заходом в злачные места посидеть, поесть и выпить вина. Мой субботний намек на женское нездоровье явно принят во внимание, но также очевидно, что спокойствие временное и буквально на днях заштормит.

Утром в четверг мои страдания, можно сказать, завершаются, и я в приподнятом настроении отправляюсь в ванную умываться и чистить зубы. Активно поработав зубной щеткой во рту, полощу рот из стаканчика, а потом, склонившись над раковиной, выплевываю воду. Как пели «Тату» — простые движенья… На автомате. Вся жизнь проходит то на автомате, то на пулемете. Теперь вот мужской автомат сменился на женский, а лосьон после бритья на тушь для ресниц. Поднимаю голову и полусонными глазами таращусь на свое полуголое, в одной комбинашке, непричесанное отражение в зеркале. Крас-с-сотка…

В зеркальном отражении виднеется спальня, кровать, прикрытая покрывалом и… Калугин! Я аж шалею от неожиданности — он стоит в дверном проеме, привалившись к притолоке, совершенно голый по пояс, с замотанным полотенцем низом! Стоит, сложив руки на груди и прикрыв глаза, а я не могу отвести от него своего взгляда. Этого не может быть! Откуда? Я ничего такого не помню! Андрей открывает широко глаза и улыбается во весь рот. Я сплю или уже пора в дурку?

Открыв рот, резко оборачиваюсь, но сзади никого нет, никакого Калугина, а два полотенца, белое и сиреневое, то, что было только что на Калугине, мирно висят на вешалке у двери, рядом с душевой кабиной. Снова оборачиваюсь к зеркалу — пусто, показалось. Так и стою, таращась и хлопая губами. Что со мной? Я его так хочу? В смысле туловище хочет?… С шумом выдыхаю воздух и укоризненно смотрю на себя в зеркало — докатилась Реброва, наяву уже грезишь, прямо невтерпеж запрыгнуть к мужику в постель.

* * *

Утренние сборы проходят под впечатлением … Голый Калугин и не во сне — есть где развернуться девичьим фантазиям. Слава богу, Сомовой нет, а то бы опять зарядила свое нытье про сексуальную жизнь женщины. Сама не знаю почему, но я сегодня как-то на подъеме, в здоровом теле здоровый дух, мне сегодня хочется выглядеть поярче и позаметней. Мне недостаточно распущенных волос и контрастной косметики. К брюкам и черному приталенному пиджаку на мне сегодня бордовая атласная блузка. Я как увидала ее в магазине, так сразу и захотела — феерически бордовую и еще одну феерически фиолетовую, тоже атласную.

* * *

В редакции все спокойно, работа более-менее варится, но не кипит, и из-под крышки убегать не собирается. Бросив сумку в кресле сбоку у стены, а почту на стол, пролистываю календарь, высматривая незаконченные дела за неделю. И тут ничего сверхсрочного. Взгляд падает на свалку на этажерке возле кресла, и я перебираюсь к ней, убрать лишнее — здесь куча каких-то открыток, визитница, записная книжка, старый номер «МЖ». Не люблю что-то выбрасывать — обязательно оказывается, что выброшенное вдруг нужно позарез и взять неоткуда. Но старому журналу тут явно не место — несу его поставить в стеллаж у противоположной стены.

За спиной слышится скрип двери, и я оглядываюсь — это Андрей. После сегодняшнего эротического утра, пожалуй, не стоит его будоражить в реалии, тем более на работе. Стою, жду, что скажет. Калугин, решительно закрывает за собой дверь, подходит ко мне и, забрав журнал из рук, поднимает его вверх, на уровень глаз, молча разглядывая. Однажды он уже был таким решительным и непредсказуемым и это ни к чему хорошему не привело. Так что с опаской спрашиваю:

— А поздороваться?

— Угу... Доброе утро.

Стремительно тянется поцеловать и вдруг делает это так страстно и жадно, что я совершенно теряюсь. Еще эти видения дурацкие. Андрей крепко притискивает меня к себе, и я чувствую, как его руки спускаются ниже талии, вдавливая меня и вдавливаясь сам. Образ в полотенце по пояс, возникший перед закрытыми глазами, заставляет напрячься и выгнуться назад, положив руки на плечи Калугину, но он же длинный парень, его же хватает изгибаться вместе со мной и даже не прерывать поцелуя. Наконец мне удается освободить губы, и я прошу:

— Андрей, хватит.

Тот отрицательно трясет головой, задыхаясь от сбитого дыхания:

— Я не могу! Все! Больше не могу!

И снова бросается жадно целоваться, до боли в губах, и я не могу ему противостоять в этом. Я ведь тоже получается, уже не могу, схожу с ума, мучаюсь с этими видениями. Но ничего же не поделаешь! Придется ему потерпеть еще немного. Может быть месяц… Нет, лучше два! Раздается стук в дверь, и мы резко отцепляемся друг от друга. Калугин тут же поднимает к глазам журнал и начинает теребить себя за губу, рассматривая обложку, а я изображаю внимательную слушательницу.

— Мда…, ну-у-у, в общем, э-э-э…, э-э-э…. То, что по поводу разворота, да?

В голове полный сумбур и суматоха, тянусь почесать висок и поправить волосы, а потом тупо гляжу на прыгающую перед глазами картинку в руках Калугина. У него не только рука дергается, Андрей, со сбитым дыханием и, запинаясь, продолжает:

— Приблизительно, приблизительно…, будет выглядеть вот так!

Многозначительно киваю, демонстрируя внимательность, но, судя по роже усмехающегося Кривошеина, привалившегося к притолоке в проеме двери, наше актерское мастерство его не впечатляет. Чужая наглая физиономия действует отрезвляюще и я, сунув руки в карманы, решительно обхожу Андрея и делаю шаг к двери:

— Валентин!

Капец, надо было жалюзи закрыть, а не обниматься на виду всего офиса. Но атака была слишком неожиданной. Сплетен опять не оберешься.

— Ты что, пришел сюда свои зубы показать?

Наверно у меня видок не лучше, чем у Калугина. Блин и зеркала здесь нет, чтобы проверить. Склонив голову на бок и не глядя на Валика, нервно подхватываю ладонью упавшие волной на щеку волосы и, встряхиваю их, заставляя лечь ровнее. Потом нервно тру пальцем подбородок, косясь на Кривошеина. Тот насмешливо невозмутим:

— А нет, просто мне Андрей нужен, там ждут его все.

Возбужденный Калугин раздражено бросает в пространство:

— Я сейчас!

— Ага.

Отвернувшись, продолжаю теребить подбородок — это хорошо, что Калугину надо уходить, а то что-то я совсем невменяемая — мозг отключается мгновенно и переваривает информацию с трудом. Особенно, если обнять посильнее и поцеловать покрепче. Тем временем, Валик, улыбаясь, разворачивается, чтобы уйти и прикрывает за собой дверь. Смотрю вслед и надеюсь, что он не побежит по этажам сразу докладывать новости и организовывать ставки. Не успеваю сказать «мяу», как меня уже снова хватают и тянут, и Андрей с новым пылом пытается захватить мои губы. Господи, я еще и от первого раза не отошла… Пытаюсь вырваться, упрашивая:

— Андрей, ну так нельзя!

Это же редакция и я главный редактор. Калугин путано бормочет, тряся головой:

— Я знаю, что нельзя.

Он держит меня, и мы, тандемом, разворачиваемся в сторону двери.

— Но вот ты знаешь, я сегодня ночью сплю и понимаю, и думаю, что сошел с ума.

Я тоже так утром подумала про себя! Мы прямо как одно целое! Не отрываясь, приоткрыв губы, смотрю на Андрюшку и уже не слышу его — он уже сказал главное — он любит меня также сильно, как я его! Он говорит и говорит какие-то слова, но они не важны.

— И что так действительно больше нельзя уже.

О чем это? Он впивается мне в губы жадным поцелуем, мои руки лежат у него на груди, а в моем затуманенном мозгу только две мысли — он меня любит, и я опять не успела закрыть жалюзи. И наверно все те, кто в нетерпении стоят под дверью в эту минуту смотрят… Пытаюсь хоть немного сопротивляться:

— Все, иди, тебя ждут!

— Ничего, подождут. В общем, так, послушай...

Наши губы почти соприкасаются, а его руки крепко прижимают обмякшее тело, наполняющееся томлением и нарастающей теплотой…, именно в тех местах, где мы прижимаемся друг к другу. И дрожь пробегает по спине, и давит ставший тесным лифчик… Он говорит и говорит, но я, совершенно оглушенная и возбужденная, не вникаю, не понимаю слов… Это какое-то безумие, но нам слова не нужны. Он хрипит очередной набор букв, обтекающий мое сознание: «Сегодняночьюяутебя».

Но все мои мысли сейчас об одном — остановиться, высвободиться, привести путаницу в голове в порядок и, наконец, выпроводить Андрея из кабинета, пока кто-нибудь еще нас не застукал. Он чего-то ждет от меня, вглядываясь умоляющим взглядом. Он что-то просил? Ладно, разберемся потом, главное выпроводить его. Я мотаю головой, стараясь не встретиться глазами:

— Да, конечно, иди, иди!

— Ты согласна?

Все потом! Машу рукой на выход:

— Да согласна, иди, иди!

Он приоткрывает дверь из кабинета, но тормозит, останавливаясь:

— Точно, согласна?

Капец, вцепился и не выгонишь.

— Иди, иди!

Рука нервно тянется снова встряхнуть и пригладить волосы. Потом суетливо хватаюсь за ремень, заправляя под него выбившуюся блузку. Андрей исчезает, прикрывая дверь:

— Ага, я пошел.

Ураган промчался и можно с облегчением вздохнуть. Он действительно налетел как ураган — «Так больше нельзя… Ты согласна… Сегодняночьюяутебя…»

Вдруг замираю, зависая — до меня начинает доходить смысл «Сегодня…Ночью… Я... У… Тебя…». Растерянно смотрю на дверь:

— Так, стоп — машина!

Руки безвольно падают вниз. Я совсем не ожидала такого напора, причем здесь на работе. И уже убедила себя, что Калугин все понял — поклялся ждать, а потом скрепил свою клятву весомой печатью гипнотизера — затейника. Когда сейчас выпроваживала, я даже не думала о постельной подставе с его стороны. Еще раз вытаскиваю слово за слово, что ухватил из разговора мозг.

— Я что, сказала ему, что согласна?…. Капе-е-ец.

Срочно нужно исправлять. Но не побежишь же к Андрюшке с оправданиями! Лезу в карман брюк за телефоном. Зажав журнал под подмышкой, достаю мобилу, открываю крышку и быстро перебираю пальцами по кнопкам. Анька, небось, скажет, что видения голых мужиков по четвергам еще более в руку, чем сны. Прижав трубку к уху, с тяжелым вздохом иду от двери к своему столу, на ходу швыряя журнал, обратно на этажерку. В ухе раздается голос Сомовой:

— Да, я слушаю.

Если Анюта сегодня занята, то остается пойти в «Дедлайн» и назюзюкаться к вечеру до бесчувствия. Может Калугину, станет противно, и он угомонится. С ходу начинаю подлизываться:

— Анечка, родная моя, дорогая, любимая, единственная…

Сунув руку в карман, продолжаю метаться за креслом, укрепляясь в желании уломать Анюту подыграть мне.

— Слушай меня внимательно. Скажи, пожалуйста, ты, что сегодня делаешь вечером?

— Пока не знаю, а что?

— Оставайся дома, никуда не уходи, ни под каким предлогом!

— Подожди, а что случилось?

— Ничего не случилось. Пока…, во всяком случае. Но я тебя очень прошу — даже если цунами, даже если война — оставайся дома!

Сомова вздыхает в трубку:

— Ты меня, конечно, извини, но я ничего не понимаю.

Да и ладно! Четко выговариваю:

— Не надо ничего понимать! Я просто тебя прошу — оставайся в квартире. Мне это нужно. Даже если я буду тебя просить, уговаривать — все равно никого не слушай.

В голосе Анюты слышится нетерпение:

— Марго, ты можешь объяснить, что происходит?

Как же. Нарочно ведь свалишь куда-нибудь.

— Я тебе потом все объясню.

— А если Боря позвонит? Что я ему скажу?

— Ну, не знаю, ну придумай что-нибудь… Ну, что у тебя голова болит или ты кого-нибудь ждешь. Я не знаю, Ань, не мне тебя учить. Ну, покумекай!

Сомова раздраженно кидает в трубку:

— Так, понятно, что ничего не понятно.

— Анечка, я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?

— Да сделаю, сделаю я.

— Я тебя люблю и целую!

— Слушай Реброва, я когда-нибудь с тобой в дурдом загремлю.

— В одной палате будем лежать.

И с Андрюхой через стенку перестукиваться! В приоткрытую дверь заглядывает новая сотрудница:

— Можно?

Замираю, глядя на нее, и никак не могу вспомнить, как зовут. Ирина кажется. Блин, с этим Калугиным все мозги набекрень. Все, хватит! Пора приходить в себя и работать.

— Ань, извини, я не могу больше говорить. Все, давай, пока.

И захлопываю крышку мобильника. В голове по-прежнему сумбур — в каком отделе она у нас работает и зачем пришла ко мне? Новенькая, тем временем, вцепившись обеими руками в свою папку, подходит ближе. Обойдя вокруг кресла, встаю за стол, опустив глаза вниз и поправляя рукой волосы:

— Слушаю.

— Маргарита Александровна, у меня появилась идея для симпатичного макета статьи.

Она у нас вообще кто? Мне непонятно о чем она вещает и я, нахмурив брови, недоуменно смотрю на нее:

— Какой статьи? Куда?

— В рубрику моды.

Это у нас еще одна Наташа Егорова, что ли? Третьей начальницей в отдел? Дама, по слухам, протеже из той же компании, от Каролины Викторовны. Любезничать с ней и выслушивать дилетантские идеи нет никакого желания и я, сунув руки в карманы, пересылаю ее к Галине:

— А вообще-то у нас за моду отвечает Любимова. Ты не пробовала к ней обратиться?

— Галина сказала, что если вы ее завтра отпустите на футбол, то она не против, чтобы я занималась статьей.

Футбол? Любимова собралась на стадион?

— Какой футбол?

— Ну, завтра наши играют с типографией, там кубок какой-то, финал.

Точно! Видела же объявление, но мне было не до того. И к тому же я была не в форме. Кстати! Даже зависаю от пришедшей неожиданной мысли. Ирина все еще стоит здесь и чего-то ждет, но мне уже не до нее:

— Слушай, черт, совсем из головы вылетело.

Обхожу вокруг, торопясь к выходу — срочно нужно бежать и уговаривать мужиков в своей футбольной незаменимости. Вслед слышится требовательное:

— А как же насчет статьи?

Статьи? Резко торможу, оглядываясь:

— Ап…, а что насчет статьи? Напишешь — будет статья, не напишешь, не будет.

Еще раз кивнув, разворачиваюсь и спешу прочь из кабинета. Далеко бежать не приходится — в боковой кишке от холла, там, где рабочие столы Кривошеина и Любимовой, уныло топчутся остатки нашей прежней команды — Антон, Андрей, Валик, примкнувший в последнее время Коля Пчелкин. Позади них две болельщицы — Люся с Галей. Зимовский с мячом в руках расхаживает перед строем, со смурным видом, и недовольно тявкает — я его понимаю, явный недобор, для игры нужно минимум шесть человек, включая вратаря.

— Какие будут предложения?

Во время подскакиваю со своим:

— Я могу сыграть!

Зимовский ехидно смеется и отворачивается:

— Хе-хе...Маргарита Александровна, нам сейчас не до шуток.

Черт, вот моя главная преграда и бетонная стена. Жалобно смотрю на него:

— Я не шучу.

Во время на помощь приходит Андрей и трогает Антона за плечо:

— Не… Ты зря так, я видел, как Марго с мячом. Во!

Он выпячивает вверх нижнюю губу и поднимает большой палец. Взгляд Зимовского остается снисходительным:

— Даже если это и так, то у нас речь идет о мужском футболе, а не о женском.

И отворачивается, прекращая прения. Блин, и не поспоришь. Вот, Карина, гадина! Любимова с телефонной трубкой у уха, из-за спин подает голос:

— Возьмите, Сухарева.

Кажется, из отдела снабжения? Он больше ног переломает, чем по мячу попадет. А что с Анисимовым? Он несколько раз с нами тренировался. Или не может? Антон разворачивается к Гале:

— Так Любимова, скажи, майки готовы?

— Нет, еще.

— Так займись делом, и не лезь, куда не надо.

Та кричит:

— Почему вы не хотите взять Сухарева, он здоровый как конь.

— Твой здоровый конь, ни разу мяч в руках не держал.

— Я думала, что в футбол играют ногами.

— Очень остроумно Ты бы в рубриках своих так острила. Понятно?

Галя возмущенно поворачивается спиной. Я все надеюсь на чудо, и не ухожу — сунув руки в карманы, топчусь чуть в стороне с обиженной физиономией и кидаю жалобные взгляды, то на Зиму, то на Андрея с Валиком. Антон продолжает легонько подбрасывать футбольный мяч, который все еще держит в руках:

— Ну, что, давайте как-нибудь конструктивнее, ну!

Он поворачивается спиной, не обращая внимания на мои метания, и я делаю несколько шагов вдогонку, предпринимая новую попытку уговорить:

— Слушайте, ну, возьмите меня, я клянусь, вы не пожалеете.

Ну и что, что баба. Женщины они, вон, уже чемпионат мира по футболу проводят! И играют получше некоторых! Зимовский, не реагируя, бросает в пространство:

— Так, понятно, безвыходняк. Ну, что ж, будет играть Лазарев.

Люся удивленно восклицает, хихикая:

— Лазарев?.. Ха, да как же Лазарев-то будет играть?

Галя тоже смеется и качает головой. Зимовский срывает на ор:

— Что как, как, как? Что, ты закудахтала? Вот, как точно подметила Любимова, ножками. Поняла?

Зима смотрит на Любимову и кидает мяч Николаю в руки. Капец… Лазарев и этот Сухарев, вот уже и шесть. Стою, как в воду опущенная, с потухшим лицом. Это же финал! Разочарованно отворачиваюсь, роняя голову вниз… Блин, даже слезы от обиды накатили. Прячась за упавшие на лицо волосы, тяну руку к щеке, а потом вытираю ладонь о брючину.

* * *

Но через пару минуту вновь оживаю — к нам присоединяется Наумыч и надежда уломать Зимовского, вспыхивает с новой силой. При появлении шефа, Люся уходит на свой пост за стойкой, а Любимова к своему столу. Пока Антон докладывает результаты переклички, Егоров, забрав мяч у Пчелкина, вышагивает с ним взад-вперед в сосредоточенных хмурых раздумьях.

— И что, кроме Лазарева некому, да?

Зимовский печально констатирует:

— Некому Борис Наумыч, мы уже всех перебрали.

Тут же влезаю, перебивая:

— Не всех!

Егоров тут же разворачивается ко мне с вспыхнувшей надеждой в лице и подняв вопросительно палец. Зимовский зло повышает голос, утирая лоб:

— Ты опять?

Вот, козел упертый.

— Слушай, Зимовский, а? Вот не веришь, встань на ворота — я тебе пенальти десять из десяти забью!

Тот лишь усмехается и молчит. Срываюсь на крик:

— Ну, отвечай!

— Ты же прекрасно знаешь, что я женщине поддамся.

Прекрасно знаю, что нет. Суетливо верчусь вокруг Егорова, не в силах стоять на месте и не зная, как еще доказать, что играю ничуть не хуже Гоши!

А, есть!!! Хорошо, что сегодня на мне туфли на широком каблуке. Тянусь двумя руками к мячу:

— Так, можно Борис Наумыч?

— Да, конечно.

Забрав мяч, оглядываюсь на Антона:

— Один раз показываю.

Тряхнув волосами, отхожу в сторону на свободное пространство, ловко цепляю мяч ногой и начинаю чеканить, то стопой, то коленом, не давая мячу упасть на землю. Краем глаза замечаю, как Егоров одобрительно оглядывается на мужчин.

— А?

А той! Попробовали бы сами, да еще на каблуках! Получается не меньше 20 касаний, а потом подбрасываю мяч повыше и ловлю его руками:

— Оп!

Возвращаюсь под аплодисменты, и только Зимовский скептически воротит нос — повторить то он не сможет, как бы ни пыжился. Егоров явно поражен моими способностями и хлопает больше всех:

— Марго, молодец.

А потом оглядывается на Антона. Тот, с кислой улыбкой, бросает в пространство:

— Спасибо, Маргарита Александровна за этот цирковой номер — я оценил. Только, видите ли, запевать и напевать, это несколько разные вещи.

Не поняла о чем это и лишь осторожно усмехаюсь. Антон резюмирует:

— Играть будет Константин Петрович!

Егоров молчит, но, похоже, соглашается, не желая спорить. Взрываюсь:

— Вот баран упертый, а? Борис Наумыч, ну, вы видели?

Очевидно же, что чисто личный мотив. Никто ведь лучше меня не сыграет! Егоров нехотя бурчит, и не глядя, тычет мячом в сторону Антона:

— Извини, но я не могу отменить решение капитана команды.

Это Зимовский капитан? С каких пор? Всплеснув руками, от обиды срываюсь на крик:

— Капитан команды Гоша!

Егоров виновато жмет плечами:

— Ну, нет сейчас Гоши, ну.

Мне остается лишь отвернуться не находя слов — и здесь эта крыса норовит занять мое место. Наумыч заискивающим голосом ищет компромисс:

— Может быть, ты в запасе посидишь, а?

И улетевшие мячики будешь из-за ворот подавать. Продолжаю генерировать на повышенных тонах, не в силах успокоиться:

— Спасибо вам за доверие!

Обиженно отворачиваюсь, притоптывая ногой. Игоря Реброва — в запасные!

Они там чего-то еще обсуждают, план игры, трали-вали, но я особо не слушаю, переживаю свое поражение и продолжаю топтаться в сторонке, так и не вынимая рук из карманов. Егоров начинает мотаться взад-вперед, ссутулившись и ни на кого не глядя — размышляет о чем-то. Валик предлагает:

— Мне кажется, Лазарева лучше поставить на ворота.

Антон ехидничает:

— Гордись юноша, место Лазарева я доверю тебе.

Кривошеин вратарем быть не хочет:

— Да? А ты уверен, что у него дыхалка выдержит? Он же сейчас не в той форме.

Со стороны коридора появляется непосредственный виновник обсуждения с портфельчиком в руках и неторопливо направляется к нам. Видимо он слышит последнее замечание Валика и не может удержаться от комментариев:

— Должен вас разочаровать юноша. Моя форма позволяет мне каждый день пробегать по два километра и два раза в неделю проплывать по пятьсот метров.

Он окидывает взглядом собравшихся:

— А, кстати говоря, в чем суть собрания?

— А мы тут насчет футбола.

С унылым лицом смотрю на подошедшего, и тот вдруг заявляет то, что заставляет мое сердце радостно подпрыгнуть и затрепетать:

— Футбол, к сожалению, не моя тема — я предпочитаю бильярд. Там и мячики поменьше, да и поле покомпактнее

Лазарев не играет в футбол! От проснувшейся надежды даже открываю рот, загораясь и заглядывая то в одно, то в другое лицо. Антон подступает поближе к Лазареву, подергивая себя за ухо:

— Константин Петрович, дело в том, что мы хотели пригласить вас в нашу команду. М-м-м, так сказать, поддержать честь редакции.

Затаив дыхание жду ответа. Лазарев внимательно смотрит на Зимовского:

— А-а-а… Поддержать честь редакции это святое, можно и поддержать.

Валик, засунув руки в карманы, уточняет:

— Ну, вы же сказали, что не любите футбол?!

Константин Петрович теребит себя за бровку:

— Я? Гнусная инсинуация, хи-и-хи. Я сказал что, хи-хи…это не моя тема. А это несколько иное.

Разочаровано смотрю то на Наумыча, то на Лазарева, то на Зимовского…. А потом отворачиваюсь, беззвучно чертыхаясь, и поднимая глаза к потолку. Все пропало. Антон, оглядывая бойцов, подводит итог:

— Будет играть Константин Петрович!

* * *

Личные неприятности успешней забываются за работой и я, вернувшись в растрепанных чувствах к себе в кабинет, усаживаюсь за компьютер. Спор в холле ненароком подтолкнул к свежей мысли — это же не паханое гламурное поле для будущего номера: тонкости женского и мужского футбола. Сначала дело идет вяло, поскольку играть мне не дают, и сравнивать не с чем, но потом начинаю раскручивать — если театр начинается с вешалки, то футбол, безусловно, с раздевалки, соответственно мужской и женской. Развернувшись к компьютеру, бойко выстукиваю на клавиатуре текст, лишь изредка бросая взгляд на монитор.

Неожиданно, без всякого стука, в кабинет заходит Калугин. Поворачиваю голову в его сторону и офигиваю — с голым торсом, обернутый банным полотенцем ниже пояса и в белых шлепанцах на босу ногу. Ну, прямо как утром… Он стоит в проеме с хмурым лицом и дверь за ним сама собой захлопывается. Замерев, не в силах вымолвить ни слова. Андрей вдруг сдвигается с места и, ни слова не говоря, неторопливо идет к столу. Вернее к этажерке с журналами и начинает там что-то искать. Ошалело разглядываю голую спину и то, что ниже, в полотенце, и никак не соображу, как реагировать на такое вторжение. В башке ни одной мысли, даже насчет странного вида…

Может, сработала пожарная сигнализация и он промок? Были же прецеденты... Мои глаза пробегают сверху вниз и обратно, я даже открываю рот, порываясь спросить, что случилось и что за вид, но почему-то захлопываю его, так и не спросив. Андрей бросает копаться в бумагах на верхней полке, разворачивается боком и, уперев руки в колени наклоняется, чтобы посмотреть нижние полки. Смотрю на полотенце и гадаю, сглотнув комок в горле — как это оно у него не падает, а?

Не найдя чего искал, Калугин поднимается, разворачивается к столу и начинает перекладывать и передвигать мои бумаги. Наконец, снизу извлекает синюю корочку и щелкает по ней пальцами, улыбаясь:

— А, вот и она! Извини, что потревожил.

Молча пожимаю плечами и…, просыпаюсь, таращась на закрытую дверь. Совершенно обалдевшая, съехав в кресле на одну сторону, и потому скособочившаяся и отсидевшая ногу. Пытаюсь сесть прямо:

— Фу-у-у-ух.

Это уже черт знает что такое — голый Калугин везде и всегда, на работе и дома, днем, утром и ночью… Посматривая по сторонам, откашливаюсь:

— Гхм... Нет, так дело не пойдет.

Я понимаю, задремала…. Но… Ему там, туловищу этому, невмоготу что ли? Тру глаза, потом провожу пальцами от глаз к вискам, убирая волосы за уши. Меньше спать надо на работе!

— О-о-ох…

Тянусь к городскому телефону, и нажимаю кнопку на трубке:

— Люсь, сделай мне, пожалуйста, кофе, а?

Тараща глаза и потирая пальцем уголок века, снова вздыхаю, никак не очухавшись от эротических видений, даю отбой и ставлю телефон на базу.

* * *

Назвалась груздей — полезай в кузов. Сваливаю с работы еще засветло, за пару часов до конца рабочего дня — дел впереди целая куча — надо заехать в супермаркет прикупить продуктов, дома приготовить вкусненького, накраситься, одеться. Когда нагруженная сумками вползаю в квартиру и прикрываю за собой дверь, с кухни слышу голос Сомика:

— Слушай, Ген, можно я попрошу, когда она появится в следующий раз, ты SMS-ни мне, я подскачу. тут же, ладно? Ну, спасибо, до связи, пока.

Деловая колбаса. Но, главное, она дома. Кладу ключи на полку, задумчиво стаскиваю с плеча сумку и вешаю ее на крючок. А продуктовые — синюю и зеленую, тащу на кухню. Но на пороге, так с ними и замираю, разглядывая Анькин профиль — то, что она здесь, еще не повод успокаиваться. Лучшая подружка, она ведь такая, может и усвистеть под предлогом срочных дел или своей забывчивости. Анюта оглядывается:

— Привет.

— Салют. Ань, ты помнишь, что кое-что мне обещала сегодня?

— Да помню я, помню.

Она снова поворачивается ко мне спиной и дергает плечом:

— Только ты так толком ничего и не объяснила!

Да как тут объяснишь, если ты не хочешь войти в мое положение. Это тебе переспать с мужиком запросто — поплыла на волнах и все, а мне…, приходиться выкручиваться. Прикрыв глаза и сжав губы в узкую полоску, вздыхаю:

— Да нечего объяснять. Ко мне сегодня Андрей придет.

Сомов усмехается, качая головой:

— Ах, ты снова решила поиграть в динамо?

Сам виноват! Обещал ждать, а невтерпеж.

— Так, Сомова, давай без психоанализа.

Перекладываю сумки из одной руки в две и поднимаю вверх, демонстрируя задачу на вечер:

— Вот, помоги мне пакеты разгрузить лучше.

— Да, давай.

Зеленый оставляю ей, а с синим отправляюсь вокруг кухонной стойки, чтобы поставить там на стул. Сомова не может удержаться от комментариев:

— Да-а-а, бедный мужик.

Самое верное средство, чтобы не попасться на закинутый крючок — прикинуться чайницей. Так что, делаю простодушное лицо и уверенно возражаю:

— Ничего он не бедный! У него квартира в центре города, Наумыч ему зарплату поднял. Так что...

Поднимаю руку в протесте, призывая прекратить прения. А по поводу всего прочего — я ж говорю, сам виноват… Может я тургеневская девушка и до свадьбы ни-ни? Задумчиво поправляю волосы, убирая их назад. А что? Очень даже романтичная версия. Анька язвительно трясет головой, выкладывая свертки из сумки:

— Хорошо! Бедный зажиточный мужик.

Капец, не угомонится никак. Приходится повышать голос:

— Так, Сомова!

Звонок в дверь прерывает наш спор, и Анюта сворачивает тему:

— Да мне-то ничего, что я.

Звонки продолжаются, и я прошу подругу:

— Открой, пожалуйста.

Сомова недовольно прикладывает руку к несуществующему козырьку:

— Есть, товарищ командир.

И соскакивает со стульчика, торопясь в прихожую. Обхожу вокруг стойки и выглядываю оттуда в коридор — Калугин или нет? Что-то он больно рано. Анюта открывает дверь и взмахивает руками, изображая радушие при виде гостя:

— Привет!

— О, привет.

Сомова оборачивается и тянет шею в мою сторону:

— Гхм…Маргарита Александровна, к вам пришли.

Двумя руками она указывает на Андрея, и я выхожу из засады. Андрюшка тут же топает ко мне, вытаскивая из-за спины букет желтых осенних хризантемок с розами.

— Здравствуй.

— Привет... Вау! Спасибо, очень красиво.

Приглаживаю волосы, убирая их за ухо. Сомова выхватывает букет из рук Калугина и прошмыгивает мимо нас на кухню к раковине:

— Давайте, я в вазу поставлю.

Андрей кивает:

— Спасибо.

С веселым лицом провожаю Аню взглядом, зато у Андрюхи физиономия заметно вытягивается и он вопросительно смотрит на меня, приподняв вверх брови:

— Так, м-м-м…

Но я девушка простая, намеков не понимаю — суетливо кручу головой, приглашая гостя, раз уж пришел раньше, присоединиться к процессу готовки:

— А, ну что стоишь, пойдем, мы как раз ужин готовим, поможешь.

Он, вздохнув негромко, повторяет:

— Давай.

И мы идем на кухню. Андрей, не стесняясь, принимает на себя роль шеф-повара и деловито хлопает в ладоши:

— Так, чего делаем?

Что делаем, что делаем… Сую нос в сумку. Тут у меня овощи, рыба, еще что-то вкусное:

— Так.

Раз гость пришел досрочно, то сам виноват — переодеваться и прихорашиваться не буду, только снимаю пиджак и вешаю в шкаф в прихожей, туда же предлагаю повесить свой и Андрею.

* * *

За окном быстро темнеет, а мы, сгрудившись вокруг кухонной стойки, готовим банкет, который, надеюсь, хоть немного залечит Андрюшкину сердечную рану, когда ему придется возвращаться домой не со щитом и с триумфом, как он мечтал наверно, а на щите.

На разделочной доске поверженный перец, покромсанный свежий огурец, рядом уже полная миска с винегретом, но работы впереди еще много. Сомова, грызя лист зелени, заранее исполняет роль тамады и травит нам с Калугиным радиобайки:

— В прямом эфире случаи самые разные. Министр, например, делится мнением: «Не жили богато, нечего и начинать», а радиослушатель его перебивает «Извините, а вы точно министр экономического развития?»

— Ха-ха-ха

— Да-а-а…

— Это еще полбеды.

Ссыпав нарезку в еще одну миску, стаскиваю ее себе на колени и сосредоточено в ней возюкаю здоровенной ложкой, перемешивая салат. Калугин, вроде, ситуацию воспринимает с пониманием и даже с юмором, так что я успокаиваюсь, и время от времени бросаю на Аню с Андреем довольный взгляд.

— А представляешь, в прямом эфире, ведущая новостей вдруг начинает икать?! «Вчера…Ик…Министр…Ик… Экономики…, заявил…, ик». И вот так все в таком духе.

Андрюшка смеется, морща лоб:

— Хэ-э…

— Представляешь?

— Представляю, весело... Хэ…

Сомова, продолжая жевать, косится на меня:

— Весело, не то слово.

Видимо ее нужно поддержать, и тоже пытаюсь изобразить смех:

— Хэ-хэ-хэ…

И все замолкают — временно иссякли.

* * *

Пока рыба дожаривается, накрываем стол в гостиной. Вообще-то к рыбе полагается белое вино, но я больше люблю красное, его и выставляю вместе с фужерами. Салаты, винегреты, салфетки, белый хлеб, все честь по чести. Потом Сомова приносит тарелки с горячим, и мы рассаживаемся по местам — Калугина на диван, ему, с его длиннющими ногами побольше места надо, я справа от него, развернувшись бочком и подтянув под себя ногу, а Анька по другую сторону, на придиванный модуль, чтобы сподручней было бегать на кухню. Сомова, сидя нога на ногу, успевает не только накладывать себе винегрет, но еще и солировать, теперь пересказывая фильмы московской осени, в частности, последнего «Терминатора»:

— Ну, вообще, фильмец слабенький, так себе.

Она эмоционально всплескивает руками:

— Хотя баннеры по всему городу, а смотреть не на что.

Я слишком напряжена, что бы есть, поэтому больше махаю вилкой, оставляя еду почти нетронутой. Сомова завершает экскурс в будущее планеты и, схватив вилку и нож, склоняется над своей тарелкой:

— А режиссера, мне кажется, там вообще не было.

Ловлю на себе вопросительный взгляд Калугина из-за бокала — бедняга все еще на что-то надеется, и видимо хочет знать , свалит Анька куда-нибудь на ночь глядя, или так и будет трендеть до утра. С серьезным лицом, усиленно жую затерявшуюся во рту травинку и чуть пожимаю плечами, изображая грустное неведение. Сомова, молодчинка, продолжает гнуть свою линию:

— Ну, по крайней мере, артистам задачи никто не ставил, это явно.

Сунув в рот порцию винегрета, она кладет вилку на стол:

— Не фильм, а ерунда!

Под Андрюшкиным взглядом зову ее:

— Ань!

Но та меня не слышит и сыто шлепает себя рукой по животу:

— Ой, как я объелась! Может, кофейку?

Калугин, так и не допив вино из бокала, кивает:

— Угу.

Под его гипнотическим взором, осторожно подбираю слова, изображая тонкий намек на толстые обстоятельства — играть, так играть:

— Ань, так ты говорила — у тебя какая-то встреча была... Или нет?

Мы с Калугой с надеждой глядим на Аньку и она, вполне профессионально, мне подыгрывает:

— Ну, да, все правильно.

Потом чешет нос, елозя на месте:

— Мне просто сюда бумаги привезут.

— А-а-а…, угу…

Но бедного Андрюшку это мало устраивает, он все еще надеется и цепляется из последних сил, в его голосе столько искреннего огорчения:

— Так поздно?

Сомова подняв вверх плечи, удивленно водит руками из стороны в сторону:

— Ну да, так у нас и программа, знаешь, не утренняя. Все-таки «Бессонница».

Калугин огорченно соглашается:

— Ну да... Угу, ну да.

Аня смотрит на меня, ждет еще каких-то комментариев, Андрей тоже смотрит, но я невозмутимо отправляю рыбу в рот, кусочек за кусочком. Может, Анька ждет, что я сдамся, сжалюсь и попрошу ее уйти? По крайней мере, Калугин явно на это надеется и опять бросает на меня призывные взгляды из-за бокала. Не дождетесь! Поиграв бровями, растягиваю губы, изображая улыбку. Сомова делает более решительную попытку надавить на меня и, с набитым ртом, интересуется:

— А я что, мешаю?

Не даю этим двоим ни единого шанса:

— Нет!

Калугин покорно мотает головой, и указывает бокалом на меня, подтверждая слова:

— Нет, нет, что ты, ни в коем случае, мы …. Насчет кофе.

Анюта одобрительно поднимает пятерню:

— А-а-а…Айн, момент!

И бежит на кухню, доставать турку. Андрей вздыхает ей вслед:

— Спасибо, извини.

А потом жалостливыми глазами смотрит вопросительно на меня, как несчастный кот из «Шрэка» и делает слабое движение рукой в сторону кухни. Он ждет хотя бы намека, хотя бы мизерной надежды, но я лишь виновато оправдываюсь, приглушив голос:

— Андрей, чего ты на меня смотришь? Ты же сам все слышал…

Тот, поджав губы, отворачивается в сторону кухни и качая головой. Чувствую себя гадко, можно сказать дрянью, но что поделать… Калугин со стуком ставит бокал на стол:

— Ну-у-у…

Он хлопает ладонью о ладонь и поднимается, оглядываясь на меня:

— Спасибо, девчонки.

Он одергивает футболку сзади и направляется в прихожую, добавляя в сторону Сомовой:

— Все было очень, очень вкусно, особенно история про министра.

Я настороженно тащусь за ним следом, пытаясь угадать, насколько сильно Андрей обиделся. Анюта идет к нам, виновато пряча глаза:

— Кхм….Что-то они не едут, может позвонить, даже не знаю….

Калугин, тем временем, извлекает пиджак с вешалки из шкафа и надевает его. Сомова добавляет:

— Ну и тебе спасибо, Андрюш. Счастливо, пока!

Тот нагибается, чтобы чмокнуть Сомову в щеку:

— Да, счастливо, спасибо.

Неуверенно стою в сторонке, даже не зная, как Калугин будет прощаться со мной и захочет ли разговаривать вообще. Но спектакль нужно доигрывать до конца. Анька торопится смыться в гостиную, оставляя нас лицом к лицу. Растерянно брякаю, как чужому:

— Ну, спокойной ночи?

Андрей безрадостно смотрит на меня, а потом ведет головой в сторону:

— Ну, если ее можно будет назвать спокойной.

Краем глаза вижу, как Анюта усаживается к нам спиной, пьет вино и вроде как нас не видит и не слышит. Пытаюсь оправдаться, отведя лживые глаза в сторону:

— Андрей, прости, я не виновата, что так вышло.

Тот на меня не смотрит:

— Да все понятно, все понятно. Как это говорят в песне: «И в этой пытке, и в этой пытке многократной, да, рождается клинок булатный»?

Он вздыхает, а я усмехаюсь — несчастный клинок, заржавеет, поди, с такой непутевой тетехой, как я, а Андрюшка молодец, еще и шутит. Мы утыкаемся лбами, и Калугин снова тяжко вздыхает, а потом шепчет:

— Я тебя люблю.

Он не обиделся! Успокоившись, повторяю за ним:

— Я тебя люблю

— Пока.

— Пока.

Оставив меня на месте, Калугин идет к двери, на ходу бросая взгляд сквозь полки:

— Ань, пока.

Та оглядывается, взмахивая рукой:

— Пока.

— Угу.

Он выходит наружу, взглянув в мою сторону, как мне показалось, без особой нежности, и прикрывает за собой дверь. Хоть и провожаю с улыбкой, а кошки на душе все равно скребут — измываюсь над человеком как какая-нибудь стерва. Сомова тут же разворачивается в мою сторону, возмущенно грозя пальцем:

— Ни стыда, ни совести!

Упрек справедлив, но я довольна, что все так благополучно закончилось и потому отшучиваюсь, продолжая играть роль:

— Вот-вот могла бы где-нибудь часочек погулять.

Та от удивления таращит глаза:

— Что-о-о-о?

Удовлетворенно качаю головой:

— Шутка, Ань. Спасибо тебе, ты настоящий друг.

— Угу, особенно для Калугина. Ик… Ой, слушай, я так объелась.

Приложив руку к набитому животу, она тяжко вздыхает. Что поделаешь, боев без потерь не бывает. В награду, остаток вечера усердно стараюсь быть паинькой — наводить порядок, мыть посуду и не пререкаться.