День за днем - 2 (гет)

В понедельник ожидать каких-то эксцессов, капцов и сложностей на гламурном фронте не приходится. Утром отпечатают сигнальный экземпляр, а уже днем типография выдаст на гора полный тираж нового номера. Спокойно с Анькой завтракаю, одеваюсь и навожу марафет. Сегодня на улице прохладно, но мне хочется продолжения пятничного боевого настроения, хочется ярких красок. В кои-то веки фортуна поворачивается к нам всем лицом и после убогого предыдущего номера, «МЖ» снова может оказаться на коне. Косичка сзади и оранжевая помада — отличное дополнение к моему хорошему настроению. К юбке выбираю светло-серый тонкий джемпер с треугольным вырезом — если одеть с курткой, то на улице вечером не замерзну, и на работе будет нежарко.

Когда выхожу на нашем этаже из лифта, сразу натыкаюсь на Людмилу, в панике и с вытаращенными глазами носящуюся по холлу и комнатам в поисках меня и Калугина. Видимо, что-то случилось?

— Люся?

— Маргарита Александровна, срочно к Борису Наумычу!

— А что случилось?

— Я не знаю… Но он так орет!

Не заходя к себе, с сумкой на плече, с курткой, перекинутой через руку, влетаю, запыхавшись, в кабинет шефа. Сразу привлекает внимание сбоку на столе здоровенный портфель Егорова, словно баррикада, а сам шеф, весь красный, и, кажется, невменяемый, прячется за ней — стоит возле кресла с журналами в руках.

— Борис Наумыч, что случилось?

Сзади, от дверей, слышится голос Калугина:

— Борис Наумыч разрешите?

Притаившийся в сторонке Лазарев поджимает губы и Егоров кладет на стол два свежих номера, разворачивая их лицом в нашу с Андреем сторону. Это сигнальный номер «МЖ» и свежий вышедший номер «Мачо». Подошедший сзади Андрей, заглядывает мне через плечо и так же столбенеет, как и я. Это какой-то кошмарный сон! Кроме междометий, никаких связных звуков:

— Т… Так…

Мы смотрим с недоумением на почти одинаковые обложки, я беру в руки номер "Мачо" и не выдерживаю:

— Стоп машина! Это что за бред?

С открытым ртом разглядываю почти родную тетку с зонтиком и похожий слоган красной линией "УПРАВЛЯЙ СВОЕЙ СУДЬБОЙ". Почти как наш: "ВЕРШИТЕЛИ СУДЕБ". Сверху вниз поверх картинки впечатаны рубрики номера "Навигатор покажет дорогу", "Вседорожная инженерия", "Практичность и люди", "Серфинг как образ жизни". Фу-у-у-ух, слава богу, хоть это у нас совершенно другое и содержание менять не надо — перевожу взгляд на наш экземпляр — "Кухня от бигмака до лобстера", "Ориентиры. Лучшие острова для заслуженного отдыха", "О погоде и запахах"… Мозги уже крутят, как выправлять ситуацию — поменять картинку, слоган, может что-то по тексту и выкрутимся. Но обложка?! Такие совпадения невозможны! Явно какая-то крыса слила нашу идею конкурентам! Егоров орет, возмущенно сотрясая воздух руками, и рисуя в воздухе огромный круг:

— Это не бред! Это задница, это большая задница!

С ним сейчас разговаривать бесполезно и я поворачиваюсь к Калугину:

— А…, Андрей … Там типография еще работает…, надо остановить.

Он смотрит на обложку, никак не может сообразить, и мотает головой:

— Н-н-н… я не знаю ... Все, тираж уже готов.

Капец, что значит готов? Отпечатан — это одно, разрезан, склеен и увязан в пачки совсем другое. Мысль приходит и уходит. Шеф в полном ауте сидит, сосет свои колеса, и я никак не соображу, как такое могло получиться и где у нас предатель. Может в типографии? Если тираж готов, то замена обложки может влететь в дополнительные бабки. Прикрываю ладонью глаза — я сейчас в полном шоке… Поворот судьбы, блин…

От дверей раздается громкий голос Зимовского:

— Борис Наумыч!

Он врывается в кабинет с плащом в одной руке и знакомыми журналами в другой. Проскользнув между мной и Андреем, подбирается к Лазареву с Егоровым:

— Борис Наумыч!

Он кидает на стол номер «Мачо» и свежеотпечатанный номер «МЖ». Уже сбегал в типографию? С трагическим лицом рыдающим голосом он произносит:

— Вы это видели?

Константин Петрович пытается сдержать этот театральный порыв:

— Антон, ты извини меня, конечно, ты не вовремя.

Егоров, склонившись над столом, прикрывает лицо руками. Антон все никак не выйдет из своей патетической роли:

— Подождите, Константин Петрович. Борис Наумыч, мне кажется, я знаю, как это можно уладить.

Наумыч, жуя очередную таблетку, безнадежно стонет:

— Как ты уладишь?

— Ну, мне кажется, есть один вариант.

Вариант, не вариант, исправить недолго я уже и сам вижу, как это сделать. Сейчас надо другое копать — как такое могло произойти и где искать крысу. Перебиваю Зимовского:

— Подождите.

Меня не покидает ощущение, что нас всех развели, как самых последних лохов с этой обложкой, да и с темой номера вообще. Вот, не зря мне было стремно и я отбивался от нее! А все Наумыч — времени нет, времени нет…. Вот теперь, действительно нет! Удивленно и ошарашено продолжаю рассматривать обложку «Мачо» — не знаю на кого и подумать, мысли мечутся то в одну сторону, то в другую, то качаю головой, то хватаюсь за нее, то растерянно тычу пальцем в журнал:

— Этого не может быть! Ну, как такое могло произойти?

Егоров подскакивает в кресле, сжав кулаки и выпучив глаза:

— Это ты у меня спрашиваешь!?

Зимовский, облокотившийся на спинку кресла начальника, даже отскакивает в сторону. Наумыч повторяет:

— Как вот это могло…

А потом вскакивает и тычет указательным пальцем от меня к Андрею и обратно.

— Это я должен спросить — как это могло произойти?!

Он трясет руками, брызгая слюной и обвиняя во всем нас, и я ошарашено и с приоткрытым ртом, оглядываюсь на Андрея. Обложка его зона и пусть скажет, пусть объяснит, откуда прилетела идея этой бабы с зонтиком. Калугин, приложив руку к груди, пытается что-то сказать:

— Борис Наумыч, мы же…

Но Егоров перебивает, хватает журналы со стола и тут же швыряет их обратно в сторону Андрея:

— На, смотри, что Борис Наумыч! Это... Это полный абзац!

Калуга недоуменно вздергивает брови, морща лоб. Я тоже не понимаю такой бурной реакции начальника. Неожиданно в общий ор влезает Лазарев:

— Спокойно, Борис Наумыч, мне кажется, что Антон Владимирович хотел что-то сказать.

Антон мелко кивает, излучая скромность и смущение:

— Спасибо, Константин Петрович.

Он разворачивается к шефу с лицом пристыженного школьника, а Лазарев отступает к окну. Продолжаю хмуро рассматривать дубликаты, пытаясь разобраться. Стащить макет обложки, если его стащили, могли либо из Андрюхиного компа, либо из типографии, либо по пути из редакции в типографию, вариантов немного. Либо другой вариант — тема номера с самого начала была подставой. Но додуматься до подлости такого масштаба и организовать ее, мне кажется, Зимовский не потянет. Тем временем Антон ставит свою сумку-папку на стол Егорову, загородившегося в отчаянии рукой от всех нас, и начинает в ней копаться.

— Ну я, вообще-то не знаю… Хотел это предложить для следующего номера… , но…, раз такая ситуация, то...

Он достает из портфеля пустую пластиковую корку с цветным листком поверх нее и кладет перед шефом. Прямо на счета с печатями.

— Ну, как-то, вот так…. Вот, посмотрите.

Удивленно таращусь на него. Is fecit cui prodest. Ищите, кому выгодно.... А затем снова смотрю на распечатку, на листок с полуодетой теткой, в венке и охапках травы на поясе на фоне складок театральной занавески. Ну и что? Таких тетех в архивах Калугина воз и маленькая тележка! Он за полчаса еще десяток настрогает. И это все? Егоров, вроде как, заинтересовавшись, подносит корку с распечатанной бабой к глазам. Пытаюсь перехватить инициативу — в конце концов, обложку заменить недолго, хоть на эту, хоть на другую, главное, что будет внутри, а наш номер по рубрикам и сейчас отличается от «Мачо», он выверен и вылизан. Немного переработать и все! А у Зимовского под его зеленой бабой ничего нет, пустота!

— Подождите!

Егоров, никого не слушая, вдруг вещает:

— Антон, ты гений!

Я не понимаю поведения шефа. Он что ослеп? Он не видит, что все подстроено? Лазарев тычет своим пальчиком в зеленую бабу:

— По крайней мере — это как минимум вариант.

И этот туда же! Наумыч вдруг делает счастливое лицо и отмахивается:

— Нет, это не вариант.

Он даже встает и благоговейно повторяет:

— Это, это спасательный круг!

Не понимаю, он что, таблеток своих наглотался что ли? Какая разница — из этого листка делать новую обложку или из другого, макет в любом случае переделывать. Он что не понимает или придуривается? Сам же, всего полторы недели назад, вопил, здесь в кабинете, что прозрел, что видит все по-другому и нашел самую главную гниду последних месяцев — Зимовского. Что изменилось за выходные, к чему весь этот спектакль? Нельзя Зимовскому давать такой карт-бланш. Андрей начал номер, Андрей его должен и исправить!

Повышаю голос:

— Так, подождите… Это что получается… Антон, пока мы припахивали над новым выпуском, ты что готовил альтернативный вариант, что ли?

Хотя какой это альтернативный вариант — так, красивый листок, распечатанный на цветном принтере. Егоров, кажется, тоже настораживается, и мы с подозрением оба смотрим на Зимовского. А тот чуть не плачет:

— Что за люди, а? Что за люди…. Это же просто наброски, я же вам русским языком сказал — я хотел это предложить для следующего номера, ну!?

И обиженно отворачивается к окну. Хоть убейте, все равно не понимаю к чему весь этот цирк. Ладно бы в этой корке лежали заметки, картинки, статьи, но ведь она же пустая! Даже отсюда видно. Какие на хрен наброски к следующему номеру? Вот эта недоделанная позеленевшая баба наброски? И, главное — для чего Егоров подыгрывает Антону?

Андрей, засунув руки в карманы, презрительно цедит:

— О-о-очень правдоподобно, вот сейчас…

Егоров словно опомнившись, набрасывается на Калугина, тряся в воздухе руками:

— Вы что, сейчас, с ума посходили? Человек можно сказать вас спасает, а вы… Антон!

Он выхватывает у отвернувшегося Зимовского его корочку с листком и прижимает ее к себе. Калугин, поджав губы, хмыкает:

— А-а-а…, выручает…, ну-ну.

Все-таки, это неспроста. Хоть наброски, хоть обмылки, мне непонятна истерика Егорова и его поступок. Или я чего-то не знаю… Дальше — больше, Наумыч тянется к Зимовскому с объятиями:

— Антон иди сюда, я тебя обниму!

Я в совершенной прострации, судорожно поправляю упавшие на лицо волосы и растерянно смотрю на обнимающегося Егорова. Цирк Шапито. И все из-за распечатанной бабы на фоне занавески? Недоуменно улыбаясь, отворачиваюсь — я не в силах понять логики поступков шефа. Капец, может быть, я вообще перестал понимать мужскую логику?

Лазарев из своего угла подает довольный голос:

— А вы знаете, Борис Наумыч прав! Надо сказать спасибо.

И жмет Зимовскому руку:

— Большое тебе спасибо!

Очень может быть, что они организовали эту травлю на пару, Лазарев и Зимовский. И Эльвира — это же она подбросила идею. И Наумыч… Хотя нет, Наумыч, скорее всего, воспользовался ситуацией для каких-то своих целей. Только опасное это дело — подыгрывать тем, кто играет нечестно. Егоров снова забирается в кресло. Недовольно повышаю голос:

— Давайте ему еще премию выпишем.

Наумыч снова вскакивает, изображая обиженное негодование:

— А что, это неплохая мысль!

Маразм крепчал. Ну что ж дедуля, потом не обижайся, когда подставят тебя самого. Не знаю, чем провинился, будущий зятек, но Андрюху, все-таки жалко. Качая головой, и беззвучно матерясь, с обиженной улыбкой отворачиваюсь.

— Маргарита Александровна, надо номер спасать, а вы, стоите, ерничаете.

Так ты же сам и не даешь спасать. Выводишь, так сказать нас из игры, особенно Калугина. Андрей это чувствует и возмущенно подает голос:

— Да мы не ерничаем. Я все пытаюсь понять, в первую очередь — вот как такое могло произойти.

Лазарев не дает развить мысль:

— Это второй вопрос! А первый вопрос — вот шеф прав, что кто-то конкретно сел в лужу.

Или его конкретно посадили. И только слепой не видит кто. Тема плагиата щекотливая и Лазарев повышает голос, пытаясь ее сменить на другую. Он стучит костяшками пальцев по столу:

— И надо думать башкой, как из нее выбраться.

Егоров снова начинает вставать, глядя на меня с Андреем:

— Золотые слова-то!

Отвернувшись в сторону, продолжаю про себя чертыхаться. Наумыч прекращает диспут:

— Чего вы стоите? Хотите, что бы и это кто-нибудь напечатал? Давайте, работайте. Антон, давай дуй в типографию, ты знаешь, ты знаешь, что надо делать!

Тот преданно смотрит в глаза шефу:

— Конечно.

— Давай!

— Я понял.

Дурдом! Да не хрена ему делать в этой типографии! Обложки отклеивать что ли? Или отпечатанный тираж с места на место перетаскивать? У этого же укурка ничего нет, кроме одной недоделанной картинки. У меня почти нет сомнений — Егоров за него схватился чисто из-за каких-то собственных заморочек с Андреем... Может, решил щелкнуть по носу будущего зятька, что тот не торопится со свадьбой? Не знаю… Есть и второй вариант — совсем из ума старик выжил, что тоже не исключено.

Зимовский идет мимо меня, и я прожигаю его взглядом, совершенно не в силах понять, как можно быть таким подлым и лживым. Не могу удержаться, чтобы не сказать вслед, поджав губы:

— А ты молодец, Зимовский, чувствуется — далеко пойдешь.

Тот, полуобернувшись, огрызается:

— Пока я иду в типографию.

Егоров торопит:

— Марго, не задерживай Антона.

Прикрыв глаза, невольно шепчу «старый м….», и что-то еще нецензурное в адрес начальника. Совсем чуйку потерял, раз с Зимовским и Лазаревым спелся. Антон наклоняется в мою сторону и многозначительно добавляет:

— В типографию, а там, посмотрим.

* * *

К обеду Эльвира приносит мне на подпись измененный заказ для типографии. Слава богу, судьбоносный номер хоть и отпечатали, но на склейку успели отправить только небольшую его часть. Естественно у Зимовского никакого рояля в кустах нет, лишь имитация и мелкие потуги. Так что в заказе фактически одна новая позиция — дополнительное изготовление обложки по макету. Фрезерование, торшонирование, склейка — все, что не успели сделать по тиражу, пройдет с новой обложкой и в пределах прежних сумм … Безумно обидно за Андрея — из-за такой фигни, его реноме пострадало и еще неизвестно, как аукнется.

Интересно, кто пресловутый макет обложки будет Зимовскому делать? Обиженный Калугин еще с утра свалил с работы вместе с Егоровой. Мда… Может быть те же самые спецы из «Мачо», что передрали наш номер…. В общем, вместо всеобщего торжества и праздника получается «г» на палочке…. До конца дня брожу по редакции, с угрюмой кислой физиономией, и кидаюсь на каждого, кто попадается навстречу.

* * *

Да и дома радости не добавляется. Сомовой нет, поплакаться и поделиться размышлениями не с кем. Переодевшись в темно-синие спортивные штаны и майку, отправляюсь на кухню — есть пока не хочу, а вот поклевать что-то из фруктов, вполне можно. Уныло присаживаюсь боком к столу и смотрю на виноград с апельсинами. Никакого аппетита. Фиона, не отрывая глаз, сидит рядом и гадает, что я выберу. За моей спиной раздается стук входной двери, и я оглядываюсь — судя по тяжелым шагам, это не Анька:

— Добрый вечер, Борис Наумыч.

— Кому-то добрый, кому-то не очень.

Он приваливается плечом к стене и затихает. Не знаю, за что он взъелся на Андрея и почему так вцепился в предложение Антона, но очевидно, что это не конец, а только начало истории, и имеет тайную цель, нам неизвестную.

— Борис Наумыч!

— Ну?

— Вы знаете, я сама не люблю таскать проблемы с работы домой, но вся эта история с дубликатом обложки. Это же явно Зимовский, он же нас подставил… Вы что, не видите?

— Маргарита, у тебя есть доказательства?

Прямых нет, только куча косвенных.

— Нет, но…

— Все! Тогда разговора не может быть. Пока, Антон, выглядит победителем.

Егоров отправляется в гостиную и я, соскочив со стула, тащусь вслед за ним. У меня язык чешется упрекнуть, что кто-то не поленился приложить усилий, чтобы Зимовский, так выглядел. И это не только Лазарев. Переделать обложку можно было и без того, чтобы кидать вверх чепчики, кричать «ура» и обниматься в засос с упырем Зимовским. И еще хочется напомнить, его слова о «прозрении». И куда интересно это «прозрение» вдруг подевалось? Наумыч тяжело опускается на боковой модуль дивана, а я плюхаюсь рядом:

— Борис Наумыч, вы что, не видите?

Как же мне убедить этого упертого бегемота, что союз с Зимовским против Калугина это фатальная ошибка? Судорожно убираю локон за ухо:

— Он же явно все заранее просчитал, сделал заранее макет новой обложки. И эта идея с Мэри Поппинс — это же он ее Калугину приволок!

Я все выяснил.

— Идея может быть и его, а воплотил кто?

Бред какой-то. С таким же успехом надо наказать и тебя самого — тему номера вбросила Мокрицкая, но решение Егоров принял единолично! Но я молчу.

— Только не надо думать, что меня в дровах нашли. Я не слепой. Я прекрасно вижу, что таких совпадений просто не бывает…. Но прежде, чем вот так вот сыпать обвинениями, надо докопаться до сути… А я уже в этом направлении кое-какие шаги сделал.

Смотрю на него, не отрываясь. Маразм крепчал. Где логика? Вместо того чтобы уклониться от подозрительного подарка и его последствий, Егоров с восторгом принимает троянского коня, а потом «предпринимает шаги», чтобы из этого коня не полетели стрелы троянцев.

Шеф начинает подниматься со своего места, и я тоже вскакиваю:

— Борис Наумыч!

— Так, все. Марго, ты знаешь, у меня в башке кипит.

Подняв руки вверх, он трясет ими возле висков:

— Мне нужно пойти душ принять. Вот доктор мне говорит: «Берегите себя». А как тут беречь? Пришел и прямо сразу с порога.

Он идет в комнату Сомовой и зовет:

— Аня!

Чего орет… Если бы Анюта была дома, давно бы вышла. Сложив руки на груди, остаюсь стоять, где стояла. Проводив жильца взглядом, вздыхаю и отворачиваюсь. Так ведь он мне и не сказал, зачем ему все это было надо. Как говорится, ушел от ответа.

* * *

Пока кашалот наматывает круги в своем мини бассейне, сижу в спальне, просматриваю гламурную макулатуру. Вскоре, меня отвлекает разноголосый бубнеж в прихожей — видимо приехала Сомова и, наконец-то, встретилась со своим Ромео. Соскочив с кровати, неторопливо иду к ним, в гостиную. Голубки устроились на диване и я, сложив руки на груди, остаюсь стоять у отгораживающих полок. Анька, видимо, только с порога — сидит с несчастным видом и с надеждой в глазах взирает на своего упитанного бойфренда в домашнем халате, и с накинутым на шею влажным полотенцем. А тот вещает что-то очень убедительное:

— Прошу, потерпи чуть-чуть. Я как разгребу все свои дела, так мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Что придумаем?

— Чего-нибудь. И тогда твой Марат локти грызть будет, я тебе обещаю.

Походу у Анюты на радио проблемы? Порываюсь спросить, будем ли мы ужинать, но молчу — тут можно сказать люди о возвышенном беседуют, а я к ним с разговорами о жратве. Терпеливо жду, когда меня заметят. Сомова, хлюпая носом и срываясь на плаксивость, вдруг приникает к груди Егорова:

— Борь, все-таки, как хорошо, что у меня есть ты.

Походу эти сопли никогда не кончатся. Всплеснув руками, поднимаю глаза к потолку, а потом возвращаюсь к себе в комнату — чем мотаться неприкаянной душой, в ожидании ужина, лучше найти себе занятие и отвлечься.

* * *

Странно, но и через час никто меня звать на вечернюю трапезу не собирается. В животе все урчит и бьет тревогу. Выхожу из берлоги снова на волю и иду к Наумычу с Анькой…. Капец, походу они уже пожрали — сидят в обнимку на диване, вытянув ноги на придиванный модуль, а на столике рядом груда пустых грязных подносов и посуды. А меня кормить, не надо что ли? Или я уже тут на правах приживалки? Устроились, блин…. Капец, даже телевизор в своем доме не посмотришь! Ругаюсь про себя, но вмешаться в их идиллию, чтобы разогнать по комнатам и усесться смотреть ящик, не позволяет совесть. Но и сидеть тоскливо в спальне, как в клетке, больше неохота. Всю квартиру уже захватили оглоеды…. И еще не кормят при этом!

Остается метаться по кухне, да по прихожей, в надежде, что кто-нибудь, рано или поздно обратит внимание и у него пробудится совесть. Прислушиваюсь, что за лапшу Егоров вешает нашей Сомовой на уши:

— И ты сам себе начальник, и выпускающий редактор, и сам себе программный директор, и царь, и бог, и воевода.

— Так заманчиво звучит.

Мои мотания заканчиваются в прихожей возле входной двери. Сквозь полки доносится:

— Знаешь, Ань, я очень хочу познакомить тебя со своей дочерью.

— Думаешь надо?

— Я уверен! Вы с ней подружитесь.

— Почему ты так думаешь?

Ага, прямо как я с Зимовским — не разлей вода, будете. Продолжаю топтаться на месте, бросая на парочку взоры, полные скепсиса и надежды в одном флаконе. Снова пытаюсь подать звуковой сигнал:

— Слушайте, а пожрать в доме есть чего-нибудь?

Ноль внимания, кило презрения — парочка продолжает бубнить и ворковать исключительно друг с дружкой. Ладно, попробуем по-другому — обхожу полки вокруг и стою здесь, уже на виду.

Егоров продолжает пиарить дочурку:

— Потому что вы так похожи… Она такая же, как ты — целеустремленная, заводна-а-ая.

Наумыч благоговейно поднимает обе руки вверх. Капец, если бы я не знал о ком он говорит, ни за чтобы не догадался. Раздраженно повышаю голос:

— Я говорю: у нас есть чего-нибудь в топку кинуть?

Сами сытые, пожрали, а меня будто и нет — не только не позвали, но походу и не оставили ничего. Чертовы эгоисты! Анька вдруг просыпается и, наконец, реагирует на помехи:

— Подожди, это кажется, с нами… Это ты с нами?

Нет, с прохожими на улице. Прямо издевательство какое-то.

— Слушайте народ, вы бы это…

Сомова обрывает меня, повышая голос:

— Что-о-о?

У меня внутри уже все клокочет, и я еле сдерживаюсь. Еще немного и выгоню на хрен всех! Потому что, иначе, скоро выселят меня. И замки поменяют! Нервно поправляю волосы, собирая их назад и рычу:

— Ничего!

В дверь начинает кто-то настойчиво трезвонить, и я снова иду в обход полок, назад в прихожую.

— Кого еще там?!

Влюбленные фыркают, хрюкают и, кажется, хихикают. А звонки продолжаются и продолжаются. Не глядя в домофон поворачиваю защелку и толкаю дверь… На пороге Наташа, в плаще, с замотанным шарфом горлом, позади нее жмется Калугин. Он тихонько бубнит:

— Подожди, пожалуйста.

Как говориться помянули всуе и заводная явилась собственной персоной. Стою столбом с открытым ртом и гадаю, что бы это значило. Егорова-младшая вихрем проносится мимо меня и сразу направляется в гостиную, громко причитая:

— Прекрасно папочка, шикарно, браво!

Подбежавший Андрей пытается ее приобнять и как-то урезонить, но с нашей целеустремленной справиться непросто. Растерянный Наумыч бормочет:

— Ты откуда здесь?

Сомова отводит бесстыжие глаза в сторону и пялится в темное окно. А я ее предупреждала! С самого начала. Дочурка в карман за словом не лезет:

— От верблюда! На тебя пришла посмотреть, какой красавец, а?!

Андрей пытается отгородить собой невесту от тестя и примирительно поднимает руки вверх:

— Наташ, пожалуйста, я тебя прошу.

Лежащие на подушках Наумыч с Сомовой принимают, наконец-то, сидячие положение. Вот уж кто точно знает, как разговаривать и с кем. Никто без внимания не оставляет ее слова — ни сам папаша, ни его любовница — вмиг отрезвели. Егоров сползает с дивана, спуская ноги на пол, а дочка тем временем, распаляется с каждой секундой сильней и сильней:

— Что, Наташа? Посмотри, какой жеребец!

Наконец шеф встает и видно, как ему сейчас неудобно. И за себя, и за Сомову, и за то, что застукали.

— Наташ. Ты, это самое, слова подбирай, гхм…

Выговаривая, он так и не смотрит на дочь. Ситуация действительно далека от той розовой и идиллической, какую он тут рисовал перед Анютой. Та смущенно встает, одергивая на себе маечку, и Егоров их начинает представлять:

— Кстати, познакомься, это Аня.

— Да я вижу, кто это. Вы что, совсем с ума посходили!?

Наташа вдруг оборачивается ко мне, словно призывая в свидетели:

— Одна в ресторанах сидит, сосется, другой вообще неизвестно где и с кем!

Это она про Каролину Викторовну? Да-а-а… Мне даже становится Наташу жаль — действительно родители пошли в разнос. Наумыч пытается урезонить дочь:

— Наташ, замолчи.

— Что, замолчи? Только и слышу — замолчи, замолчи… Вы зачем семью, развалили?

Сейчас я почти на ее стороне, хотя и желаю романтического счастья подруге. Обхватив себя руками за плечи, гляжу то на Аньку, отвернувшуюся от семейки, то на Наумыча и его дочурку с женихом. Наташа повышает голос:

— Чтобы вот так, на сторону бегать?

Вижу, как Сомова насуплено приподнимает бровь. Слушай, слушай, я тебя предупреждала! Папаша предпринимает еще одну попытку, уже резче:

— Наташа, прекрати.

Та уже переходит на настоящий ор:

— Прекрати, это ты себе скажешь, понял? Как кувыркаться у нас, черт знает где и с черт знает с кем, так он первый, а как…

Ну, это она перегнула… Не надо никого оскорблять. Я даже не соображу сначала, что происходит, только слышу громкий шлепок…, а потом понимаю — Егоров дал ей пощечину!

Тут же слышится укоризненный протест Андрея:

— Борис Наумыч.

В ужасе смотрю на шефа, открыв рот и не зная, что предпринять и как спасти ситуацию. Нет, я понимаю, довела, но здоровенному мужику ударить по лицу женщину, ребенка… По заднице еще куда ни шло, хотя уже и поздно, раньше надо было воспитывать, но по лицу?! Опомнившись, Егоров начинает растерянно топтаться на месте:

— Наташ…, прости, я случайно. Ну, прости меня, пожалуйста, я…

Приложив руку к щеке, Егорова-младшая смотрит на отца больными глазами. Как ужасно все получилось. Я так с открытым ртом и стою, нервно приглаживая волосы. И Аньку жалко, и Наумыча, и Наташу тоже… Та вдруг со слезой в голосе выдает:

— Ну, вы же знаете, что я беременна. Пап, ты что хочешь, чтобы твой внук дебилом родился?

— Ну, что ты дочка... , я уверен у нас будет самый здоровый внук в мире.

Ни он, ни Сомова по-прежнему не смотрят на Наташу, которая вновь хватается за щеку, а потом утыкается в плечо к Андрею и тонет в его объятиях. Сцепив пальцы у груди, Егоров просит:

— Принесите ей воды кто-нибудь.

Как будто про чужую говорит. Сомова срывается бегом на кухню, я тоже не могу стоять спокойно, готовая ринуться на помощь по первому зову. Минут десять мы все скачем вокруг обиженной Наташи, а потом она просит Калугина увести ее к машине. Конечно, их уход не добавляет позитива. Переживать Наумыч уходит с глаз долой подальше — в Анькину комнату. Сомова тоже исчезает туда же утешать и зализывать раны своему бойфренду. Ну, а я, все-таки, звоню в пиццерию и заказываю себе пиццу — сам о себе не позаботишься, никто не позаботится.