Фуллстоп (джен)

На улице он свернул от лечебного корпуса в самую темную аллею и несся по ней, пока не наткнулся на нарисованные мелом классики. Он машинально попрыгал на размеченном асфальте, осознав вдруг, что ветер утих и небо очистилось и порозовело. Правда, ненадолго — южная темнота наступала стремительно.

От классиков он направился дальше, туда, где аллея переходила в лестницу. Конец ступеней терялся где-то в вышине холма среди зеленых крон. Александр в нерешительности остановился. Хотел бегать вверх по лестницам — вот хороший шанс начать. Хотя на кой черт это теперь?

Несколько пролетов он взял на одном упрямстве, но потом пришлось сбавить скорость. Пожалуй, такую высоту он разве что к концу отпуска сумеет одолеть без одышки, и то если каждый день тренироваться. А все сидячая профессия.

В середине лестницы была широкая площадка, вбок от нее уходили поросшие травой каменные плиты. Александр свернул и очень скоро вышел к незнакомому месту — несколько пустых бетонных бассейнов террасой нависали друг над другом, разделяясь какими-то полукруглыми башнями. Воды в бассейнах не было, облицовка тоже давно отвалилась. Он поискал глазами путь наверх и нашел — полуразрушенные ступени. Очень странно. Все бассейны санатория, которые встречались ему до этого, стояли чистенькими и полными воды.

Башни оказались декоративными, передней стены у них не было, и в получившихся нишах стояли скамейки. Отсюда открывался отличный вид — площадка явно планировалась обзорной. Нижние корпуса тонули в густых деревьях, а жилая высотка находилась за спиной и в поле зрения здесь не попадала. Александр сел на обломок скамьи и подтянул к себе колено, чтобы уткнуть в него подбородок.

Почему он не сдержался? Разве так ведет себя зрелая личность? Надо было спокойно и уверенно изложить свою идею, может быть даже немного небрежно, а он все испортил. Нахамил, сбежал, вел себя как подросток. Как теперь исправить ситуацию? Поговорить с Сашкиными родителями? А они ему поверят? Три года великие писатели вместе с врачами не могли мальчишку расшевелить, а тут какой-то сосед по номеру возьмет и снимет блок парой своих абзацев? Ну, допустим, только допустим, они поверят на слово, что метод может сработать, а почему именно он? Хорошо, если они его книги читали и им нравилось, а если нет? Если они из тех, кто присылает гневные рецензии на «серую убогую отсебятину, недостойную находиться даже в списке внеклассного чтения»? Или вообще терпеть не могут легкий жанр и бездумные развлечения? Или конкретно его книги?

Имелся бы у него в активе хоть один признанный шедевр или просто серьезная работа, можно было бы лезть на роль пророка в своем отечестве, а так… Эти Поль и Афанасий, в сущности, беллетристика: два балбеса-второгодника случайно оказались на космическом корабле, пляжное чтение на один раз. До них были амазонки, до этого пингвины говорящие. А еще до этого он продолжал чужое. Как это получилось? Он ведь в школе лучше всех писал сочинения по Толстому и Достоевскому, всегда казалось, что впереди целая жизнь, он все успеет. И шедевр, и серьезную литературу. А не создал даже пары абзацев, с которыми можно пойти к убитым горем Сашкиным родителям. Не с продолжением Тома Сойера же идти.

— Значит, надо создать сейчас, — сказал он себе. — Здесь и сейчас.

Он вскочил со скамейки, раздумывая над тем, где в такое время можно достать бумагу и ручку. Ручку выпросит у портье, они постоянно разгадывают кроссворды, и ручка у них лежит на столе, а вот с бумагой труднее. На всей территории санатория почему-то нет ни одного отдела или ларька с канцелярией. И он не привез с собой даже тетрадки, собирался ведь отдыхать. Пойти на набережную? Магазины уже закрыты, только кафе и рестораны работают, да и на воротах могут остановить, особенно если распоряжение врача получили. К администратору, наверное, тоже лучше не соваться. Постучаться к кому-нибудь в номер и сослаться на срочность, сказать — для письма?

Мысль показалась стоящей. Он сбежал по лестнице вниз к первому попавшемуся корпусу, который стоял по пути. Дом был на высоком цоколе, веранду огораживали колонны. Он дернул дверь, но та не открылась. Внутри звучала музыка, кто-то громко смеялся, его стук за двойными окнами просто не слышали. Ниже по дорожке находился длинный деревянный корпус, напоминавший южные дачи своими жалюзи и частыми переплетами стекол, там был свет и туда он заколотил с особенной настойчивостью. Окно распахнулось, мужская фигура нависла над ним, с хрустом откусив яблоко.

— В чем дело?

— Извините, — сказал Александр, отступая на шаг назад. — Мне нужен лист бумаги, так получилось. Очень срочно.

Мужчина понимающе хохотнул, удалился от окна, прошло несколько минут, и он появился снова.

— Вот, держи. И не стучи больше, у меня жена спит.

Александру в руки упал моток туалетной бумаги, серой, рыхлой, абсолютно непригодной для того, что он задумал.

— Вы меня не так поняли…

Но окно уже закрылось, свет погас. Александр почувствовал, как в нем закипает бешенство. Отшвырнув подарок, он лягнул стенку ногой и обошел дом кругом. Дальше аллея вела в цивилизованные места парка, дома там были каменными, с небольшими ажурными балкончиками. На одном из них он заметил пожилую даму. Дама смотрела прямо на него, скрестив руки на палке и положив на нее подбородок.

— Простите, — начал было Александр, но появившаяся внезапно на балконе девушка помогла старухе подняться и увела ее в комнату, скользнув по нему равнодушным взглядом.

Он топнул ногой. Где еще в санатории может быть бумага, пригодная для письма? Неужели он хочет чего-то неестественного? Это дом творчества писателей или интернат для умственно отсталых? Какой-то паршивый клочок бумаги!

Издалека донеслась музыка, там с участием ведущего происходило что-то веселое, слышались голоса и аплодисменты. Эстрада! По расписанию, которое он видел при регистрации, каждый день проходит вечерняя программа с танцами. Мог кто-то прийти туда с блокнотом? Говорят, некоторые писатели с ними не расстаются, даже нарочно носят с собой для мгновенных зарисовок.

Александр решительно пошел на звук, а скоро и свет указал нужное направление — эстраду освещала гирлянда разноцветных ламп на проводе. Площадка перед эстрадой была танцевальной, несколько пар там двигались в модном парном твисте, но это была молодежь, не обремененная лишними вещами. Пожилые люди сидели на длинной скамейке за ограждением площадки, покачивая в такт музыке головами.

Он прошелся вдоль забора, жадно рассматривая оставленные вещи. Как нарочно, на скамейке лежала только верхняя одежда, взятая танцорами на случай вечернего похолодания. Идея изначально была бредовой. Кому придет в голову брать с собой на танцы бумагу?

Когда он был близок к отчаянию, одна из брошенных кофт откинулась с порывом ветра и явила его взору коричневую тетрадь в дерматиновом переплете. Даже с того места, где он стоял, определялись девяносто шесть листов, не сорок восемь. Углы обложки свернулись, а внутренность была пухлой от исписанных страниц. Александр схватил ее за угол, вытащил на свою сторону решетки и развернул. В глаза бросились столбцы слов, в которых он опознал стихи. Видимо, после танцев планировался час поэзии. Почерк был женским, с завитушками и смешными цветочками в углах. Чистых листов было много. Он поискал скрепку в середине, чтобы выдернуть двойной лист. Он же не вор, вся тетрадь ему не нужна, он напишет короткий рассказ.

— Александр Дмитриевич, остановитесь, — услышал он гневный оклик.

Врач смотрела на него с той стороны решетки сердитым взглядом. Халата на ней не было, но очки оставались все теми же строгими увеличительными окулярами. Что она здесь делает, на танцах? Ах да, эстрада проходная, примыкает к зданию администрации, туда сносят аппаратуру на ночь.

— Сейчас же положите тетрадь на место, — мягко сказала она. — Это чужая вещь, вам она не принадлежит.

— Я отдам, — пробормотал Александр. — Я не собирался ее красть.

— Вот и хорошо, тогда дайте ее сюда, — повторила врач. — Немедленно.

Она протянула руку и сделала несколько шагов к нему с этой протянутой рукой. Александр инстинктивно попятился от решетки назад, спрятав свою добычу за спину. В глазах врача появилось странное выражение.

— Вы понимаете, как выглядите со стороны? — спросила она.

— Понимаю.

— Будете и дальше утверждать, что вам не нужна помощь?

Александр не придумал ответ, потому что увидел, как от здания администрации отделились две фигуры, явно мужские и явно в лучшей форме, чем он сам. Выяснять их намерения он не собирался, поэтому сделал еще один шаг назад, развернулся и побежал по аллее туда, откуда пришел. На половине дороги он нырнул в кусты, срезал кусок парка и выскочил к беседке, предназначенной для шашлыков. Посреди каменного круга жертвенным камнем стоял большой мангал. Александр присел за ним так, чтобы случайные преследователи не увидели его с дорожки. Не станут же они прочесывать территорию санатория с фонариками и собаками. А без света его тут никто не найдет.

Ситуация сейчас казалась ему дикой и фантастической. Он украл, его преследуют, просто какой-то его собственный том приключений. Только вот в книгах это весело и захватывающе, а в жизни неловко и почему-то стыдно. И ногу вдобавок подвернул.

Тетрадь лежала у него в ладони, толстая, мягкая, теплая. Он погладил ее обложку пальцами. Отступать теперь поздно, половина сделана, нужна только авторучка. Как жаль, что в тетрадь ничего такого не вложено, есть такие ручки с держателем на колпачке, их насаживают на страницу, и они служат потом закладкой. Но это было бы слишком большой удачей.

Он прислушался. В окрестностях беседки было тихо, ничьи шаги не ломали ветки в траве, никто его не звал. Окружным путем вдоль забора Александр подошел к черному входу в свой корпус и осторожно подергал дверь. Она вывела бы его к портье в тыл, но замок был закрыт наглухо.

Он сунул тетрадь под рубашку и спустил ее край под гашник брюк. Сейчас собственная полнота была ему на руку, бумагу вдавило в ткань основательно, можно не бояться, что выпадет. После этого он вошел в холл, размахивая пустыми руками. Никто не вскочил с дивана ему навстречу, никто его не караулил, портье почти равнодушно подняла голову.

— Триста семнадцатый, пожалуйста, — сказал Александр.

Женщина отошла к стойке с ключами, и пока она искала номер, Александр просунул руку в окно и схватил ручку, лежавшую поверх газеты. По-хорошему, нужно было удирать, но это могло показаться подозрительным. Приняв деревянный брусок с подвешенным ключом, он направился к лестнице. Оттуда было видно, как женщина ищет авторучку. Дождавшись, пока она нырнет под стол, Александр поспешно пересек холл в обратную сторону и выскочил на улицу в поисках спокойного места. В парке уже зажглись фонари, один из них светил в старую пропускную будку. Будка когда-то охраняла въезд на территорию санатория со стороны города, но сейчас не использовалась — шлагбаум закрыт и заржавел от бездействия.

Александр втиснулся в серый домик, уселся на пол, вытащил и разгладил тетрадь — света достаточно, колени поработают столом. С Сашкиными родителями он поговорит утром, перед тем как они пойдут на процедуры. Перехватит за завтраком, подсядет к ним и заставит себя выслушать.

Тетрадь он перевернул, открыл с конца, как если бы тот был началом, машинально попробовал ручку на собственной ладони. Паста давала хороший черный след, стержень был практически полным, а пустых листов в тетради имелось достаточно.

Должно хватить.

Рассветный отблеск вытеснил со страниц желтый фонарный свет, розовые лучи высветили точку, которую он поставил. Она пришлась на вторую обложку: владелица тетради не использовала листы с двух сторон, и он исписал оборотные стороны стихов и желтый форзац дерматинового листа тоже.

Перечитывать написанное не стал, и так знал, что это настоящее. По вложенным усилиям, по той безоглядности, с которой породил эту историю, по тому, что считал ее своей последней книгой, и еще потому, что писал ее для ребенка, который чувствует любую фальшь. В тексте все было правдой, от первого слова до последнего, все нитки для этого ковра он выдернул из себя, за каждую мог поручиться. Теперь он хотел только пить и вытянуться в горизонтальное положение. В будке этого сделать было нельзя. Он со стоном сполз на бок и на локте подтянулся к выходу — кровообращение в ногах восстанавливалось болезненно. Удивило его только, что фонари горели по-прежнему. Почему они горят, если рассвет наступил? Но небо оказалось все еще непроглядно черным, и даже звезд видно не было. Ветер раскачивал деревья, с которых сыпались отжившие листья и ветки, изредка взлетали ночные птицы с неприятным криком, мелькала мошкара у светящихся шаров.

Он поднялся, сжимая тетрадь в руке. Плевать на погоду и природу. Тетрадь он отдаст только Сашке. Хорошо бы еще переодеться и умыться, но в номер нельзя и спать ему нельзя. Если закроет глаза, время опять устроит свою чехарду у него в голове, и он опоздает. Кофе бы где-нибудь достать. Хотя какой, к чертям, кофе? Пару кубиков адреналина бы…

Эта мысль заставила вспомнить о враче. Александр поморщился от стыда. Потом. Когда поговорит с Сашкой и его родителями. Все равно придется являться на поклон и извиняться. Лучше об этом сейчас не думать.

Портье почему-то не было на месте, лифт тоже не работал, и на свой третий этаж Александр поднялся по лестнице. Овальное зеркало в гипсовой раме, намекающей на барокко, отразило его в полный рост, грязного, мятого, небритого, но он постарался не слишком обращать на это внимание.

Ковровая дорожка позволяла ступать беззвучно, коридор в сонной тишине казался туманным лабиринтом. Даже не верилось, что он заселился только утром, кажется, год прошел. Почему все так субъективно?

Он постучал в соседнюю с его номером дверь. Никто не ответил. Тогда он нажал ручку и вошел без приглашения. Номер был пуст. Той пустотой, которая не предполагает прятки или временное отсутствие, а отъездной и нежилой. Ошибся этажом?

Александр вернулся назад и посмотрел на дверную бирку — нет, все правильно. Переселились в другой корпус? Попросили другую комнату? Все равно хоть какие-то следы должны были остаться, мусорное ведро не стояло бы пустым. В ванной не может не быть использованных полотенец, их меняют только утром, уборка номеров проводится до десяти часов.

Но на вешалке в ванной вместо полотенец одиноко висел пластмассовый ковшик.

Он прошел в комнату и сел на кровать. Такая же, как у него. И гобеленовое покрывало тоже. И плед. Александр навалился плечом на подушку, поджав больную ногу. Несмотря на физическую вялость, мозг продолжал строить версии. Должно быть какое-то логическое объяснение тому, что номер пуст. Администрация переселила их поближе к лечебному корпусу, чтобы далеко не ходить на процедуры? Или врач предупредила о его неадекватности и дала совет держаться на расстоянии? Позвонила по телефону в номер после их встречи?

Тусклый свет люстры под потолком сменился рассветными лучами, на пол лег алый отблеск. Чьи-то ноги пробежали по коридору, захлопали двери номеров, в том числе и его собственного, Александр слушал этот шум без эмоций, и даже не удивился, когда возле его кровати появился стул — кто-то переставил его сюда от стола. Прохладная рука с тонкими пальцами сжала его запястье — считала пульс.

— Где они? — спросил Александр у врача.

— Кто?

— Сейчас вы скажете «а был ли мальчик» и постараетесь меня убедить, что мальчика не было, — вяло предположил он. — Я, представьте себе, читал Горького.

— Все читали, — спокойно ответила врач. — Где тетрадь?

— Здесь. — Александр показал тетрадь и снова навалился на нее животом. — Я нарушил свое обещание.

— Знаю. Не ожидала, что вы зайдете так далеко и так быстро. Думала, пара дней у нас есть побороться за вас.

— Я придумал мальчика и его родителей, чтобы оправдать свое желание писать? Вы должны сказать именно это.

— Нет, Александр Дмитриевич, не скажу. Мальчика трудно объяснить. Вы к нам попали уже на грани, а здесь экстремально быстро перешли ее. Обычно такие переходы сопровождаются не только темпоральными складками, но и явлением эмиссара. Так мы их называем задним числом, просто как способ обозначить. Проводник между двумя мирами, фактор-провокатор. Кем эмиссары являются на самом деле и почему выглядят так, а не иначе — вопрос очень сложный, они тесно связаны с личностью самого переходящего. В вашем случае эмиссар почему-то создал целую семью. Если вы подумаете, то вспомните, что у нас здесь «Дом творчества писателей», больных детей в такие места не направляют, для них есть другие санатории.

Александр закрыл глаза, вспоминая табличку на ограде парка.

— Точно могу сказать одно — этому миру они не принадлежат. Так что в определенном смысле мальчика действительно не было. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — еле ворочая языком, ответил он. — Почему такой шум?

— Из-за вас.

Телефон на тумбочке грянул неистовой междугородней трелью. Врач сняла трубку и несколько секунд слушала механического оператора. Алый отблеск на паркете набирал силу и цвет, заполнял все пространство комнаты и, наконец, зажег собой банку темного стекла, исполнявшую в этом номере роль вазы. Отражение в криволинейной поверхности было похоже на капусту, но его ножка уходила куда-то в сторону. Александр повернул голову к окну — весь обзор закрывал огромный предмет непонятной формы. Он менял оттенки от нежно-розового на краях к всполохам алого и рыжего в бархатной глубине.

Телефон наконец дал соединение, и трубка истерически заквакала с вопросительными интонациями.

— У нас красный цветок, — устало сказала врач и тут же повысила голос: — Что слышали! Я повторяю — красный цветок. Знаете, что это такое? Да, оцепление, санитарная зона, эвакуация города и района в целом. Режим «фулл-стоп». Понятия не имею. Решайте. Думайте. Ищите.

Александр накрыл голову пледом и отвернулся к стене. Вот что он породил в серой будке с дерматиновой тетрадью в обнимку. Красный цветок. Но кого они собираются искать? Что теперь можно сделать? Говорят, разрядить розу может только тот, для кого она распустилась. Он писал историю для Сашки, но Сашка ее не прочтет. Где искать другого? Может, он еще не родился? Или ослеп? Живет в таком углу, куда новости не долетают? Или отказался от общения с миром и созерцает закаты в тибетском монастыре? Или уходит в тайгу на полгода? Или читать не научился еще? Или… вовсе не существует?

Вопросов было больше, чем ответов. Красная роза стояла перед глазами, даже когда он их закрывал, плыла за мелкой моторикой зрачка при сомкнутых веках. Как его собственный грех, непреложный факт физики или символ грядущей катастрофы.