Ultima ratio (гет)

18 августа 1979 года, дом родителей Джеймса Поттера

От разноцветья красок рябит в глазах. Кажется, что в день свадьбы Лили в дом её свёкров привезли все цветы, какие только смогли найти в стране. Солнечные лучи скользят по бесчисленным бутонам, перебегают по серебряной посуде, разбиваются радугой в тонком хрустале бокалов, наполненных шампанским.

Моя подруга, счастливая и сияющая, сама похожа на цветок в своём хотя и старомодном, но от этого не менее прелестном атласном платье с потоками тончайших кружев, корсетом и фижмами. Свадебный наряд подчёркивает её тоненькую талию и красивую высокую грудь. В волосы Лили искусно вплетены мелкие живые цветы. Голову венчает тиара из горного хрусталя и лазурита, которую ей любезно одолжила свекровь. Ведь чтобы брак оказался счастливым, на невесте, согласно традиции, обязательно должно быть что-то синее и взятое взаймы. Дополняет образ длинная фата, расшитая серебряными звёздами.

Лили держит в руках небольшой букет, обвязанный сатиновой лентой. Сочетание белоснежных лилий и кремовых роз подчёркивает её чистоту и скромность, но в то же время говорит о том, что к такой девушке необходим особый подход.

Да, Поттеру действительно пришлось приложить немало усилий, чтобы отыскать нужный ключик к сердцу моей подруги. Я вспоминаю, как он красиво и дерзко ухаживал за ней, давая понять всем остальным парням, что она будет принадлежать только ему одному.

Сегодня рядом с такой принцессой, точно сошедшей с живописного полотна двухвековой давности, я почти ожидала увидеть жениха в соответствующем наряде: парике, старинном костюме по моде тех лет, богато украшенном камзоле, с кружевным жабо вместо привычного галстука, в коротких, до колен, штанах, белых шёлковых чулках и туфлях с серебряными пряжками. Но, видимо, заставить Джеймса одеться таким образом можно только под страхом казни.

Впрочем, Юфимия и Флимонт Поттер разрешили бы своему единственному и горячо любимому чаду выбрать любую одежду. И если Лили должна, по их мнению, выглядеть так, как полагается наречённой потомка чистокровного рода, то их отпрыск, в котором они оба души не чают, мог заявиться на бракосочетание хоть в пляжных шортах и не получить порицания за свой внешний вид. Я утрирую, конечно, но то, что родители обожают своего позднего сына сверх всякой меры и готовы во всём ему потакать — сущая правда.

Он и Сириус, которому выпала честь стать шафером, предпочли элегантные костюмы-тройки. Только у Джеймса бежевого цвета, а у Блэка — тёмного-синего. По случаю праздника друзья также украсили себя цветами: Поттер — бутоньеркой из фрезий, а его лучший друг воткнул в петлицу белую розу.

А ещё Джеймс, судя по его непривычно аккуратной причёске, впервые усмирил свои непокорные вихры с помощью средства для укладки волос «Sleekeazy's Hair Potion», позволившего запатентовавшему его Флимонту Поттеру сколотить неплохое состояние.

Внезапное превращение вечно растрёпанного школьного хулигана в приличного с виду молодого человека, похоже, стало предметом для шуточек и острот Сириуса, который, ухмыляясь, уже пару раз сделал вид, что хочет одобрительно погладить приятеля по голове, как послушного мальчика.

Самому Блэку не нужны ни зелья, ни чары привлекательности, чтобы выглядеть сногсшибательно даже в мешковине. Сириус прекрасно знает об этом и пользуется своим преступно неотразимым обаянием напропалую. Он замечает, что я разглядываю его, и приближается ко мне со своей неизменной ухмылочкой.

— Наконец-то можно перекинуться с тобой словечком после всей этой суеты. Рад тебя видеть, Мэри. Лили сказала, что ты могла вообще не прийти. Что-то случилось?

— Семейные проблемы.

Он окидывает меня нескромным взглядом и прищуривается.

— Кстати, отлично выглядишь. И шляпка что надо!

— Спасибо.

— Тебе очень идёт этот синий цвет.

— Если ты заметил, в синем все подружки невесты.

— Но не каждые глаза он так подчёркивает.

Я чувствую, что кровь бросается в лицо от впервые сказанных в мой адрес Блэком одобрительных слов. Подобного знака внимания с его стороны удостаивались на моей памяти немногие.

Но как же я ненавижу свою особенность заливаться краской от смущения! До пунцовых щёк и желания моментально оказаться на другом конце земли. Изживу я её когда-нибудь или нет?

Что Блэку от меня сейчас надо? В школе мы не поддерживали отношений, хотя учились на одном факультете и курсе.

— Сегодня все комплименты уместно расточать одной только новобрачной.

— Категорически не согласен. Но ты не переживай. Восторгов в адрес Эванс уже прозвучало столько, что она должна была покрыться сахарной глазурью.

— Она действительно невероятно красива в своём подвенечном наряде. Джеймсу повезло.

— Кто спорит? Рядом с ней Сохатый человеком смотрится, а это, поверь, не так просто.

Блэк плюхается на украшенную цветами скамейку рядом со мной и небрежно закидывает ногу на ногу. В лакированных носках его сияющих туфель-«оксфордов» отражается солнце.

Красивый, гладковыбритый и окутанный благоухающим облаком дорогого парфюма, он настолько безупречен в своём костюме «с иголочки» и осознании собственного превосходства, что у меня сводит скулы от раздражения.

Сириус раскидывает руки в стороны, и одна из них оказывается за моей спиной. Я невольно отодвигаюсь к краю скамейки. Он замечает это и хмурится. Впрочем, всего на мгновение.

— А, понял! Попал в немилость у госпожи гордячки! Никогда бы подумал, что ты настолько злопамятна.

— И вовсе я не злопамятна…

— Просто не можешь простить мне одного опрометчивого поступка? До сих пор? Но это же глупо.

— Глупо?

— Конечно. Я ведь не злюсь на тебя за то, что ты тогда разбила мне физиономию. Как ещё нос не сломала!

Он трёт кончик своего прямого, до отвращения идеального носа. Меня неожиданно берет досада. Ну надо же, наш мистер Совершенство решил вспомнить прежние деньки и собственную выходку, заставившую меня потерять самообладание!

— У меня нет никакого желания говорить о том случае. Мы были подростками, не умели себя контролировать и поэтому выглядели не лучшим образом. Ты повёл себя неприлично, я не сдержалась. Сцена вышла безобразная и, полагаю, немало позабавила зрителей.

— Мне тогда было очень больно, Мэри, — негромко произносит он.

Как же хочется сказать ему, что испытанная им кратковременная физическая боль была сущей ерундой в сравнении с тем унижением, которое пережила я! Но разве никого и никогда не любивший Блэк поймёт такие нюансы?

— Заслужил.

— Рука, кстати, у тебя тяжёлая, — он потирает щёку и криво ухмыляется. — Прости уже идиота, а?

— Я давно не вспоминаю о той ссоре.

— Значит, не злишься?

— Нет.

Почему мне упорно кажется, что наш разговор выруливает на какую-то странную дорожку? Сириус ведёт себя так, словно выпил лишнего. Однако спиртным от него не пахнет.

Можно подумать, ему есть дело до того, простила я его или нет! Скорее, гордость Блэка не может смириться с тем, что кто-то смеет относиться к нему не так, как это делает подавляющее большинство окружающих его людей.

До нас доносятся звуки красивой мелодии. Гости начинают выходить на большой деревянный помост, который в начале празднества служил местом проведения торжественной церемонии, во время которой молодожёны принесли друг другу брачные клятвы, а сейчас, когда с него убрали все кресла, превратился в место для танцев.

Сириус некоторое время молча наблюдает за перемещающимися под медленную музыку по площадке парами, а потом поворачивается ко мне.

— Тогда тебе ничто не помешает исполнить мою маленькую просьбу. Она ничего тебе не будет стоить, а я пойму, что наконец-то помилован.

— Просьбу?

Он встаёт со скамейки и протягивает ладонь.

— Потанцуем, Макдональд? Нам давно пора зарыть топор войны, а сегодня самый подходящий для этого случай!

— Что? Я не…

Я ошарашенно смотрю на наглеца. Но он сейчас сама невинность. Сверкает обворожительнейшей из арсенала своих улыбок и произносит:

— Пожалуйста, Мэри! На свадьбе нельзя отказывать в таких мелочах. В этот день все должны радоваться. Ну или хотя бы делать вид, что им весело. Надеюсь, сейчас в моём поведении ты не усматриваешь ничего оскорбительного для своего достоинства?

Не дождавшись ответа, он хватает меня за руку и тянет в круг танцующих. И я с опозданием понимаю, что буду чрезвычайно нелепо выглядеть, если попытаюсь вырваться или как-то ещё проявлю своё недовольство на глазах у молодожёнов и гостей.

Лили смотрит на меня с одобрением, словно всячески приветствует то, что я не отказала её другу. Я встречаюсь с ней взглядом и пытаюсь мимикой дать ей понять, что это не моя инициатива, а исключительно нахальство Блэка и ещё необходимость соблюдать приличия.

Но она будто не замечает моего состояния. Наоборот, искренне рада, что видит нас помирившимися. Подруга что-то шепчет на ухо склонившемуся к ней Джеймсу, и он тоже очень внимательно и слегка настороженно — или мне это только кажется? — начинает наблюдать за нами.

Да что вообще происходит?

Если бы в этом не была замешана Лили, я решила бы, что Блэк и Поттер хотят вовлечь меня в какой-то розыгрыш, на которые были мастаками в Хогвартсе.

Пригласи меня на танец не Сириус, а любой другой парень, я не испытывала бы сейчас такой неловкости. Хорошо ещё, что на руках короткие перчатки, иначе он обязательно почувствовал бы, как сильно у меня вспотели ладони.

Блэку ведь не объяснишь, насколько мне сейчас не по себе. Я привыкла его презирать, считая, что он лишь богатый и заносчивый засранец, родившийся с серебряной ложкой во рту. Такие нарциссы больше всего на свете любят своё отражение в зеркале. Зная о моём отношении, он отвечал полной взаимностью, не упуская случая умело поддеть или подпустить обидную шпильку. Правда, к пятому курсу все его колкости и подначки сами собой сошли на нет, хотя мелкими царапинами в памяти всё-таки остались...

Сириус ведёт меня уверенно: сказывается немалый опыт завсегдатая школьных вечеринок. Он скользит по помосту так легко, будто парит в воздухе. Впрочем, ничего удивительного: в чистокровных семьях детей учат многому, и танцы — одно из тех умений, которыми должен овладеть в совершенстве любой потомок благородной фамилии.

И всё же какого тролля ему загорелось вытащить меня в круг? Если бы я не знала его столько лет, то решила бы, что он ради развлечения или, что вероятнее, от скуки захотел за мной приударить. Любитель одноразовых отношений не знает, что такое отказ со стороны девушки. Он привык к восхищённым взглядам и обожанию. Но смазливая мордашка, пускай даже привлекательная сверх всякой меры, ещё не повод вести себя так, как заблагорассудится, и не способна дать индульгенцию вторжению в личное пространство.

Со мной такой номер у него не пройдёт. Никогда не понимала сокурсниц, способных переступить через собственную гордость, чтобы хотя бы на время оказаться на первом месте в постоянно обновляемом списке поклонниц Блэка.

— Ты хорошо двигаешься, — замечает он.

— А ты ожидал, что я окажусь неуклюжей и отдавлю тебе ноги?

— Ну, не то что бы…

— Это довольно затруднительно сделать, учитывая, что мы сейчас не столько танцуем, сколько топчемся на месте.

Его пальцы плотнее сжимаются на моей талии.

— Ты всегда обрываешь попытки сделать тебе комплимент?

— Я не люблю завуалированных форм лести.

По напряжению Блэка видно, что его так и тянет ответить мне язвительностью, но он сдерживает себя в этом желании, потому что не хочет новой ссоры.

Опустив голову и чувствуя затылком его взгляд, я смотрю под ноги. И делаю вид, что чрезвычайно увлечена тем, что разглядываю носки наших туфель и слушаю шарканье подошв по деревянному настилу.

Когда музыка наконец-то стихает, он благодарит меня за танец и галантно провожает обратно до скамьи. Но уходить, похоже, не собирается, потому что его тянет продолжить разговор. Блэк и эмпатия слишком далеко отстоят друг от друга, чтобы он мог догадаться о том, что его общество способно быть в тягость.

Надеюсь, сейчас он обойдётся без своих попыток изображать куртуазного кавалера, от которых меня уже тошнит?

— Хорошо, что ты всё-таки сумела выбраться. Эванс очень тебя ждала. Если бы ты не приехала, было бы совсем кисло. Ей уже родная сестрица сделала «подарок» тем, что демонстративно проигнорировала свадьбу.

— Лили обмолвилась, что Петунья не захотела присутствовать там, где собралось столько волшебников.

— Ну… после скандала это сделать вообще-то затруднительно.

— После скандала?

— Твоя подруга из самых лучших побуждений решила познакомить Петунью и её будущего мужа с Сохатым. Когда я узнал об этом, сразу сказал, что это на редкость тупая идея, из которой ничего хорошего не выйдет.

— Они поссорились?

— Хуже. Эта завистливая дура нашла маггла под стать себе, такого же недалёкого и раздутого от чувства собственной значимости. Который, понятное дело, оказался не в восторге от некоторых особенностей Джеймса и новообретённой свояченицы.

— Когнитивный шок?

— Вроде того. Но ты же знаешь Эванс. Она чрезвычайно чувствительна ко всем этим семейным узам и сильно расстроилась, когда взаимопонимания не получилось.

— Немудрено. Это всё-таки её единственная сестра.

— Подумаешь! — Блэк раздражённо дёргает плечом. — Я на месте Лили плюнул бы на таких родичей и вообще перестал бы поддерживать с ними всякую связь.

— Давай оставим эту тему? В конце концов, не нам обсуждать чужие отношения.

— Извини, — он спохватывается. — Просто хотел, чтобы ты знала, насколько сегодня твоё присутствие здесь важно. По ряду причин. И… не только для Лили.

Его последнюю фразу я пропускаю мимо ушей. Неужели он не понимает, что и без того невеликое желание разговаривать с ним резко пропадает, едва в его поведении и словах появляются намёки на пошлое заигрывание?

Не дождавшись моего ответа, Блэк переводит разговор в более спокойное русло:

— Лили рассказывала, что ты учишься в Академии колдомедицины. Я удивился, когда узнал, что ты решила стать целителем.

— Мне кажется, у тебя слишком упрощённое представление о моих возможностях.

— Разве я против? Наоборот, знакомый доктор в Мунго — это здорово. Мракоборцы частенько туда попадают. Если это случится и со мной, будет приятно, когда мою продырявленную шкуру подлатаешь именно ты.

— Если лет через пять или шесть тебя хорошенько искусает ядовитая змея или ты станешь жертвой отравления — милости прошу в мои руки, а до тех пор тобой будут заниматься другие целители.

— Причём тут змеи?

— Я стану токсикологом.

— Хм, — он потирает подбородок, — неожиданный выбор. Не для девчонки. Но надо признать, ты и в школе была не из робких.

Моё внимание привлекает Люпин, который беседует с Поттером. Джеймс ему что-то втолковывает, и Римус, согласно кивнув, поворачивает в нашу с Блэком сторону. Когда он приближается к скамейке, я могу хорошенько его рассмотреть.

За год с небольшим, что я его не видела, он почти не изменился. Разве что глаза стали ещё более грустными, а на бледном лице прибавилось шрамов. Он всё такой же худощавый и нескладный, и одежда болтается на нём, как на вешалке.

— Мэри, ты не будешь против, если я на время украду у тебя Сириуса?

— Конечно, Римус. Без проблем. Можешь даже совсем его не возвращать.

Блэк мгновенно вскипает:

— Какого смеркута ты лезешь в чужой разговор, Лунатик?

— Тебя зовёт Джеймс. Срочное дело.

— А у Сохатого копыта отвалятся лично подойти и сказать, что ему нужно?

— Вот сам его об этом и спроси.

— Извини, Мэри, — Блэк натянуто улыбается. — Если бы я знал, что быть шафером настолько утомительно, спихнул бы эту обязанность на кого-нибудь другого.

Он уходит, а я облегчённо вздыхаю и благодарю случай за то, что он избавил меня от общества Блэка и его навязчивых попыток обрести моё расположение…

Свадьба продолжается. То один, то другой из гостей приближается к молодожёнам, обнимает и целует Лили, долго трясёт руку Джеймсу, поздравляет, даёт приличествующие случаю наставления и не скупится на пожелания благополучия, взаимной любви и крепкого потомства.

На высоком столе растёт гора подарков: большие и малые коробки, завёрнутые в разноцветную фольгу, перевязанные атласными лентами, украшенные кружевами... Стопкой лежат поздравительные письма и открытки от родственников, которые не смогли выбраться на торжество из-за неспокойной обстановки в Британии.

От фуршетного стола, стоящего под навесом, отделяется полноватый мужчина лет пятидесяти. На вид это самый обычный маггл с рабочей окраины, одетый в невзрачный серый костюм и сорочку, которую не помешало бы хорошенько отгладить. Сутулый, рыжий, с высокими залысинами на лбу и невыразительными светлыми глазами, он производит впечатление очень уставшего человека, вернувшегося с тяжёлой смены на заводе.

Интересно, кто он такой? Судя по тому, как его разглядывают Лили и Джеймс, они тоже его видят впервые.

Гость подходит к молодожёнам и представляется:

— Здравствуй, Лили… Ты, наверное, меня и не вспомнишь. Я троюродный брат твоей матери.

Он говорит хрипло, едва слышно, делая большие паузы, словно у него сильно воспалены голосовые связки, и каждое слово даётся ему с большим трудом и болью.

Лили устремляет на него внимательный взгляд, прищуривается, задумывается, а потом рассыпает такой счастливый смех, будто наконец-то разгадала очень важную для неё загадку.

— Погодите-ка… Вы ведь… дядя Генри из Девоншира?

Он кивает.

— Мама говорила, что вы уже давно обосновались в Канаде. Очень, очень рада вас видеть! Спасибо, что сумели приехать из такого далека.

— Я тоже благодарю вас за визит, — вежливо и несколько напыщенно произносит Поттер. — Родственники жены всегда будут желанными гостями в моём доме.

Джеймс протягивает ладонь, и дядя Генри хотя и пожимает её, но делает это настолько поспешно и неуклюже, что его неуверенность невольно бросается в глаза.

Он промокает вспотевший лоб несвежим платком, торопливо лезет за пазуху, достаёт оттуда узкий футляр и отдаёт его новобрачной.

Лили кладёт подарок на стол и сердечно улыбается.

— Благодарю вас! Это так мило!

Она крепко обнимает дядю Генри и поочерёдно целует его в обе щеки, чем, похоже, взвинчивает его волнение ещё больше.

— Это на память…

— Ой, вот здесь помада осталась!

Лили проводит большим пальцем по его щеке, убирая с неё крохотный розовый след.

Он осторожно, неимоверно смущаясь, целует её в ответ и утирает кулаком внезапно выступившие слёзы. Надо же, расчувствовался так, словно отдаёт замуж родную дочь. Или сентиментальность настолько прогрессирует с возрастом?

— Будь счастлива… — голос мужчины становится едва различимым, — дорогая Лили...

Дядя Генри отступает на несколько шагов и, повернувшись спиной к Поттерам, идёт, то и дело спотыкаясь, в направлении других гостей.

А я, выпучив глаза, прижимаю ладонь ко рту, чтобы не выдать себя восклицанием.

О Мерлин!

Эту нервную походку, манеру вжимать голову в плечи, рваные движения я не спутаю ни с чьими другими.

Снейп!

Он, должно быть, сошёл с ума, если решил прибегнуть к оборотному зелью, лишь бы попасть на свадьбу!

Я оглядываюсь по сторонам. Лили о чём-то щебечет с мужем. Джеймс то и дело обнимает её, прижимает к себе и нежно целует. Петтигрю увлечён поеданием десерта, Римус разговаривает с матерью Поттера. Блэк кружит в танце очередную партнёршу, причём делает это с таким выражением лица, словно пришёл на отработку к Слагхорну и ему нужно отдраить до блеска самый большой и грязный котёл.

На меня он больше не смотрит. Впрочем, чего и следовало ожидать...

Никто из Мародёров не заметил ничего необычного и не догадался о том, что их заклятый враг только что был здесь, а Джеймс даже обменялся с ним рукопожатием.

Но вдруг я всё-таки ошибаюсь? Желая подтвердить или опровергнуть догадку, я подхожу к Лили и спрашиваю:

— Кто это сейчас с тобой говорил?

— Ты о дяде Генри? Он троюродный брат моей мамы.

— Ты его хорошо знаешь?

— Шутишь? Я его в последний раз видела, когда была ещё маленькой девочкой. Только когда он сказал, что состоит с нами в родстве, я начала мучительно вспоминать, как его зовут… Представляешь, как неловко бы вышло, если бы назвала его другим именем!

— Ему не помешало бы купить костюм поприличнее, — вклинивается Джеймс. — Или хотя бы почистить этот.

— Перестань. Он одинокий человек. Мужчины без женской заботы часто выглядят неряшливо, — вступается за «дядюшку» Лили.

— Что он тебе подарил?

— Мне вот тоже любопытно, — Поттер ухмыляется. — Коробочка-то из ювелирного магазина. Но если вкус к украшениям у него такой же, как к одежде, то плохо твоё дело, дорогая.

Лили берёт в руки футляр с надписью «Gems and Jewels», открывает его и восторженно восклицает:

— Ох, Мэри, ты только посмотри, какая красота! Надо же, насколько искусно выполнен цветок! Он совсем как настоящий!

Взглянув на подарок, я понимаю, что не ошиблась.

Здесь действительно только что был Северус, который откуда-то узнал про родственника Лили и рискнул заявиться на свадьбу под чужим именем. Он мог войти в любую парикмахерскую и стащить оттуда для зелья несколько волосков клиента подходящего возраста и наружности.

И только ему пришло бы в голову уменьшить заклинанием живую алую розу и навечно сохранить её нетленной, заключив в каплю горного хрусталя, а для оправы выбрать не дорогое золото, а скромное чистое серебро. Благородный металл, который не только почитаем алхимиками, но ещё и способен оттенить яркую внешность Лили.

Последняя подсказка особенно красноречива — плетение цепочки.

«Змея».

Символ Слизерина.

Над кем Снейп больше поиздевался этим подарком? Над Поттером, который увёл у него девушку, или над самим собой?..

— Твой… дядя Генри действительно преподнёс тебе нечто особенное.

Джеймс недовольно кривит губы.

— Не понимаю ваших восторгов. На мой взгляд, слишком просто. Обычная бижутерия. Дешёвка.

— Не пытайся корчить из себя эксперта и делать вид, что ты способен отличить хорошую вещь от низкопробной безделушки, — раздаётся над моей головой голос Блэка.

До чего же неслышно он подошёл!

— От кого подарок, Лили?

— От моего дальнего родственника.

— Позволишь? — Сириус берёт украшение, вертит его в длинных пальцах, внимательно рассматривает, а потом, вернув, задаёт неожиданный вопрос: — А он точно маггл?

— Сириус, если ты забыл, я первая в нашем роду волшебница.

— Странно. Готов побиться об заклад, что эту вещь создал на заказ хороший мастер где-нибудь в Косом переулке.

— Какая разница, где он куплен? — торопливо произношу я. — Главное, сделан от души.

— Мэри права, — Блэк внимательно смотрит мне прямо в глаза, и я холодею: а если он тоже обо всём догадался? — Такие украшения дарят со смыслом и только тем, кто действительно дорог.

— И что же, по-твоему, символизирует этот кулон? — Лили предвкушающе улыбается, как ребёнок, ждущий сказки.

— Скажем так… Даритель признается в том, что ты… дорога ему. Восхищается твоей красотой и добродетелью, желает счастливого замужества и незамутнённой любви вот с этим типом, — он кивает на Джеймса.

— Это где же ты такое прочитал, Бродяга?

— У тебя промеж рогов, Сохатый!

Блэк, Поттер и Лили хохочут.

Похоже, Сириус прошёл по самому краю догадки. Хотя он был в шаге от того, чтобы разоблачить Снейпа. Страшно представить, что тогда бы произошло. Зная Мародёров, они обязательно попытались бы найти Северуса среди гостей, и тогда всё завершилось бы дуэлью или того хуже — банальным мордобоем…

Сумерки подступают незаметно. Они густеют, становятся более насыщенными, словно рисующий вечерний пейзаж художник то и дело обмакивает в стакан с водой кисть в тёмной акварельной краске.

Лили, которая умудряется сохранять свежесть после целого дня, проведённого в атласном футляре, готовится к моменту, которого ждут все девушки, присутствующие на свадьбе. Та из них, которая поймает букет невесты, выйдет замуж следующей.

Посмеиваясь, они выстраиваются в линию. На эту картину одобрительно и с ноткой ностальгии взирают несколько ветхих старушек, приглашённых Юфимией Поттер.

Лили заговорщицки подмигивает мне и поворачивается спиной. Она кидает букет, явно стараясь, чтобы он полетел в мою сторону. Но я не успеваю его поймать. Прямо передо мной как из-под земли вырастает одна из подружек невесты, Элен, внучка бывшего директора Хогвартса Армандо Диппета. Невысокая и гибкая, она движением опытного квиддичного ловца перехватывает трофей в воздухе и, не удержавшись на ногах, падает под смех, аплодисменты и крики одобрения зрителей.

Мисс Диппет поднимается, отряхивает с подола травинки и победоносно вскидывает руку с букетом, демонстрируя всем вожделенный приз.

— Поймала!!!

Лили подходит ко мне и негромко говорит:

— Ну что же ты оплошала, Мэри! Я так хотела, чтобы букет достался именно тебе!

— Не судьба.

Мне приходится делать хорошую мину при плохой игре, хотя у самой на душе скребут кошки. Праздничное настроение бесследно испарилось в тот самый момент, когда я поняла, кто скрывался под личиной дяди Генри. Но уйти со свадьбы задолго до её окончания означало не только вызвать ненужные вопросы, но и обидеть подругу.

Однако торжество наконец-то завершилось, гости начали постепенно разъезжаться. А это значит, что скоро и я смогу воспользоваться камином Поттеров и вернуться в Портри.

Лили скрывается в доме. Когда она снова появляется во дворе, на ней вместо роскошного свадебного платья надеты потёртые джинсы и свободная клетчатая рубашка.

— Уф-ф! Как же я устала таскать на себе эту старомодную тяжесть!

Смеясь, она вынимает из причёски шпильки, встряхивает волосами, а затем заплетает их в косу.

— Сказочная принцесса решила снова превратиться в Золушку?

— Ага! Какое всё-таки неимоверное наслаждение вернуться к нормальной одежде и вылезти из узких туфель!

Она демонстрирует мне новые удобные кроссовки.

— Во, наш человек!

Блэк снова бесшумно возникает рядом. Он тоже избавился от официального костюма и, надо признать, эффектно выглядит в узких джинсах, высоких кожаных ботинках на шнуровке, белой водолазке и чёрной кожаной куртке. Теперь, когда его кудри собраны и стянуты резинкой, он кажется взрослее.

— Куда вы решили отправиться?

— Официальная часть для родителей и гостей проведена. Пора оторваться как следует уже нам самим.

— Ребята предложили сгонять в Коукворт, — поясняет Лили.

— Там куча забегаловок, где можно разжиться неплохим алкоголем.

— Вы хотите отправиться туда только ради попойки? — уточняю я. — Вам не хватило горячительного на свадьбе?

— Нам нужна прежде всего атмосфера. Если свадьба однажды в жизни, то и оторваться на ней надо так, словно гуляешь в последний раз, скажи, Сохатый? А то и вспомнить будет нечего. Айда с нами?

— Ну уж нет, спасибо.

— Включила послушную девочку?

Блэк насмешливо прищуривается. Его неожиданно поддерживает Джеймс:

— Правда, Мэри, присоединяйся. Не выпадай из компании. Обещаю, будет весело.

— Сегодня такой отличный вечер! Соглашайся, очень тебя прошу.

— И ты туда же, Лили? Вы сговорились, что ли? Не обижайтесь, ребята, но я действительно не могу. Отец неважно себя чувствует. У меня из-за этого сегодня сердце не на месте. Я и на свадьбу-то вырвалась с трудом. Но папа настоял, чтобы я поехала.

Против такого аргумента никто возражать не решается.

— Тогда, может быть, мы тебя доставим до дома?

Просто удивительно, как сегодня настойчив Поттер! С чего бы вдруг?

— Нет нужды. Я вообще-то рассчитывала воспользоваться каминной сетью.

— Компромисс! — громкий голос Блэка врезается в барабанные перепонки. — Мы тебя проводим до Лондона, и оттуда ты аппарируешь домой. А мы отправимся в Коукворт, как и было запланировано. Ну что, по рукам?

— Мэри, ты согласна?

Глаза Лили приобретают просительное выражение, которому очень трудно противостоять.

— Ну что с вами делать, черти такие! Сдаюсь.

Поттер, облачённый в мантию, надетую поверх спортивного костюма, критически обозревает жену, заботливо застёгивает на ней плотную кашемировую куртку. Потом, довольно улыбаясь, призывает метлу и перекидывает ногу через древко. Позади него усаживается Лили.

Спустя полминуты я слышу шум двигателя, и к нам подкатывает на мотоцикле Блэк. Он соскакивает на землю и делает приглашающий жест, указывая на заднее сиденье.

— Прошу, леди. Самый быстрый транспорт в волшебном мире подан.

— Ты смеёшься? На этот драндулет я точно не сяду!

Я беспомощно оглядываюсь на Лили, но подруга прячет понимающую усмешку, а Джеймс начинает меня подзуживать:

— Только не говори, что ты испугалась, Макдональд! Среди гриффиндорцев трусов отродясь не водилось. По крайней мере, до сего дня точно…

— Да не уроню я тебя, не бойся! И надень вот это, — Сириус протягивает мне длинный свитер из мягкой мериносовой шерсти. — Сама подумай, каково будет лететь в таком лёгком платье! Не хочу, чтобы к концу нашего путешествия ты превратилась в кусок льда.

Я чувствую, что снова заливаюсь краской. И чтобы не привлекать к себе лишнего внимания и избежать новых насмешек, молча натягиваю предложенную одежду и сажусь за его спиной.

Джеймс с Лили срываются с места и быстро скрываются из виду. Блэк неторопливо выруливает на садовую дорожку, мотоцикл постепенно начинает ускоряться и вдруг легко и плавно поднимается в воздух.

От неожиданности я крепко вцепляюсь в луку седла.

Блэк набирает высоту, и у меня от резкого перепада давления начинает закладывать уши.

Ветер бьёт в лицо. В голову приходит шальная и заставляющая меня оцепенеть мысль о том, что будет, если мотоцикл по какой-то причине сломается… Ведь бывают же аварии с маггловскими машинами? Почему их не может быть с волшебными?

Представив в красках, как мы оба рухнем с огромной высоты, я зажмуриваюсь от страха.

— Как ты? — кричит Блэк.

Я отвечаю, что нормально, но вряд ли он меня слышит из-за свистящего ветра.

Мы поднимаемся всё выше и выше. Становится холодно, и если бы не свитер, спускающийся мне едва не до колен, то я уже давно бы закоченела.

Внезапно Сириус, как заправский лихач, резко разворачивает мотоцикл влево, и крик ужаса застывает у меня в горле. Теперь я совершенно уверена в том, это летающее недоразумение крайне ненадёжное, а короткая дужка, к которой я приросла, то и гляди отвалится совсем.

Блэк оборачивается ко мне и, смеясь, вопит:

— Классно? А теперь держись как можно крепче!

Он делает новый вираж, ещё круче предыдущего, и меня лишь по счастливой случайности не выносит из седла. Полное ощущение, что я прямо сейчас упаду в разверзшуюся под нами пропасть, а Сириус на такой скорости и в упоении собственной крутизной этого даже не заметит…

Взвизгнув, я что есть силы вцепляюсь в Блэка, как в свой последний шанс на спасение. Обхватываю руками, прижимаюсь лицом к напряжённой спине, уткнувшись носом между его лопаток.

Он вздрагивает всем телом. Застывает и чуть подаётся назад.

Колёса потерявшего управление мотоцикла тут же ныряют в пустоту…

Наше страшное безмолвное падение продолжается ещё несколько бесконечно долгих секунд, в течение которых я успеваю проститься с жизнью. Но Блэку каким-то чудом удаётся выровнять вошедшее в пике «самое быстрое транспортное средство».

Будь оно трижды неладно вместе с его водителем!

Похоже, Сириус испуган не меньше меня тем, что едва не произошло, потому что я чувствую, как под моей левой ладонью, прямо под трикотажем водолазки, бешено бьётся его сердце.

— Вниз! — очнувшись, кричу я и начинаю колотить его по спине. — Вниз!!!

Туман, в котором мы летим, постепенно становится не таким густым, и я вижу под нами огни небольшой деревушки.

Мы спускаемся. Как только мотоцикл останавливается рядом с каким-то строением, я в изнеможении сползаю с сиденья прямо на траву, чувствуя, что меня мутит от выплеснувшегося в кровь адреналина.

— Мэри, что с тобой? Тебе плохо?

Он бросается ко мне, чтобы помочь, но я отмахиваюсь.

— Оставь меня в покое! Я знала, что ты придурок, Блэк, но не подозревала, что ты настолько чокнутый! Ты же нас едва не угробил!

Он кусает губы.

— С тобой бы ничего не случилось! В худшем случае успел бы кинуть на тебя Arresto Momentum.

— Вот и вози других дур на своём драккловом мотоцикле! Перед ними красуйся, понял? И уволь меня и от экспериментов с безопасностью, и… от своего общества, позёр!

Он бледнеет почти до синевы.

— Не переживай, навязываться — не мой стиль.

— И одежду свою забери!

Я стаскиваю свитер и швыряю ему, но Блэк и не пытается его поймать.

Вместо этого он рывком поднимает меня с земли, едва не вывихнув запястье.

— Давай-ка без истерик. Для начала тебе нужно прийти в себя. Трансгрессировать в таком состоянии нельзя — расщепит.

Он снимает с пояса фляжку, открывает и тычет ею мне в губы.

— Пей. Это поможет успокоиться.

Глоток крепкого алкоголя обжигает гортань, и я закашливаюсь. Но спиртное снимает приступ паники, и спустя несколько минут голова снова проясняется.

— Лучше?

Я не отвечаю.

— Мэри, я тебя провожу. А потом, если хочешь, злись на меня сколько душе угодно.

Крепко сжав мою руку, он называет координаты для аппарации. Нас выбрасывает на окраине Портри.

— Надеюсь, отсюда сумеешь безопасно добраться до дома?

Я опускаю веки. Но не в знак согласия, а просто потому, что не хочу его больше видеть.

— Прости, Мэри. Я действительно сожалею, что всё так вышло. У меня и мысли не было тебя пугать и уж тем более рисковать твоей жизнью.

Мне впервые хочется высказать в лицо Блэку всё, что я о нём думаю, и не стесняться в выражениях.

Но когда я вновь открываю глаза, узкая улица уже пуста.

30 июня 1980 года, дом родителей Джеймса Поттера

В детстве девочки обожают кукол. Какое счастье — погрузиться с головой в приятные хлопоты, толк в которых понимает любая женщина трёх лет отроду и старше! Кормить и купать младенца, пеленать его в разноцветные тряпицы, возить в коляске на прогулку и к доктору, важным тоном рассказывать о самочувствии и поведении малыша всем, кто только захочет послушать, и, конечно же, собственноручно мастерить из выпрошенных у матери лоскутов кривоватую одежонку для своей Джейн, Маргарет или Бобби. Особое наслаждение — играть с лучшей подружкой, у которой тоже есть свой «ребёночек», и ходить друг к другу в гости.

Глупым и шмыгающим носами мальчишкам, у которых вечно сбиты коленки, покрыты ссадинами руки, разорвана одежда, а синяки разбегаются по всему телу, как тёмные отметины на шкуре леопарда, невдомёк, что для каждой девочки куклы — это не просто игра, а посвящение в касту хранительниц очага и будущих продолжательниц рода. И это занятие будет посерьёзнее бесцельного шатания по улицам, лазания по заборам, бесконечных «войнушек» и пиратских вылазок на чужие сады с целью взять на абордаж отяжелевшие от плодов деревья и загодя смыться с добычей, чтобы не попасть под горячую руку ограбленного на яблоки или сливы соседа...

Я вспоминаю собственные детские игры, жадно рассматривая Лили, время для которой стать матерью почти пришло: ей рожать всего через месяц. Энергичное и лёгкое тело моей подруги погрузнело, сделалось неуклюжим и неповоротливым: заметно, что ей непривычно и сложно управляться с ним. Все её движения стали осторожными и неторопливыми, словно она несёт в руках большую, наполненную водой почти до самых краёв вазу из тонкого, хрупкого стекла, и боится и выронить её, и выплеснуть оттуда хоть каплю.

И всё же я ещё никогда прежде не видела Лили такой нежной и одухотворённой. Она сейчас кажется видением, родившимся из солнечных брызг и самых светлых красок, занесённым в эту комнату непонятно каким космическим ветром.

Она прекрасна, словно первая мать на земле. Несмотря на залёгшие под глазами голубоватые тени от недосыпания, непривычно округлившиеся формы, стянутые резинкой в простой «конский хвост» огненные волосы, и короткий, фисташкового цвета хлопчатобумажный халатик, сквозь тонкую ткань которого просвечивает тугой выпуклый пупок на высоком, выдающемся вперёд животе.

Её глаза излучают такой ослепительный свет, что при взгляде на Лили хочется зажмуриться, как от ярких, бьющих прямо в лицо полуденных лучей. Это сияние идёт изнутри, прорывается в жестах, зажигает каждую черту, придавая юному облику невероятную, какую-то нездешнюю чистоту и мягкость.

— Какая же ты красивая, Лили! — с чувством говорю я, любуясь ею.

— Это я-то красивая? — удивляется она и разводит руки в стороны. — Ты мне льстишь. Со вчерашнего дня моё отражение в зеркале вряд ли изменилось.

— Оно тебя нагло обманывает. Поверь, мне со стороны виднее.

— Знаешь, как меня Джеймс сейчас называет?

— И как же?

— «Мой бегемотик».

— Вот балбес! Но ведь это он любя.

— Конечно, любя. Однако шутки шутками, а вдруг я останусь такой же крупной и со временем из «бегемотика» превращусь в толстую тётку бегемотиху?

— Что за глупости! Ты немного раздашься в бёдрах, как любая рожавшая женщина, это неизбежно, а остальное придёт в норму, вот увидишь. Если только ты, конечно, не будешь бесконтрольно налегать на мучное и сладкое в период кормления грудью.

— На сладкое меня совсем не тянет, — она прыскает. — Зато до умопомрачения хочется кислого, солёного и мясного. Представляешь, позавчера я проснулась среди ночи от того, что мне привиделся ростбиф. Сочный, горячий, ароматный, огромный, лежащий на жёлтой керамической тарелке и истекающий соком. Джеймс спросонья не разобрался, почему я его так настойчиво тереблю и что именно прошу, а когда наконец-то понял, что я хочу есть в три часа ночи, чертыхнулся и еле-еле уговорил подождать хотя бы до рассвета. Я так и заснула с полным ртом слюны, успев обидеться на мужа. А когда встала утром, поняла, что все мои мысли уже заняты исключительно маринованными каперсами и хорошим стейком с кровью, щедро поперчённым и политым вустерским соусом.

Лили подмигивает и начинает любовно перебирать лежащее на пеленальном столике детское «приданое». Я невольно умиляюсь при виде крохотных распашонок, вязаных пинеток и кажущихся сшитыми на пупса чепчиков, шапочек, ползунков, кофточек, комбинезонов… Только это уже не одежда для игры в «дочки-матери», а самая настоящая, предназначенная для маленького Поттера. Она выдержана в пастельной гамме, в которой полностью отсутствует «девчоночий» розовый цвет.

Поймав мой взгляд, Лили поясняет:

— У нас будет мальчик, Мэри.

— Вы так сильно хотели узнать, кого ты носишь, что не смогли дотерпеть до родов?

— Это Джеймс. Он настолько хочет сына, что весь извёлся. И меня извёл.

— То есть вы…

— Провели Прогностиум. И теперь сомнений нет. Зато есть мой ополоумевший муж, который едва по потолку не бегает от радости.

— Погоди, но ведь для установления пола будущего ребёнка необходимо присутствие родной бабушки, которая обязательно должна обладать магическими способностями? А твоя свекровь, к сожалению, уже покинула мир.

— Необязательно родная бабушка. Для этой процедуры подойдёт и названая. Поэтому мы попросили помочь нам давнюю знакомую Дамблдора, миссис Бэгшот.

Я непроизвольно ахаю:

— Батильда Бэгшот? Та самая? Неужели она ещё жива? Ей же сейчас лет под двести, наверное, если не больше!

— Почти сто пятьдесят. Но для Прогностиума даже самый преклонный возраст не препятствие. Наоборот, эта милая одинокая старушенция чрезвычайно обрадовалась возможности стать названой бабушкой малыша и его будущей крёстной матерью.

— А крёстным отцом позовёте Блэка?

— Ещё бы! Сириус застолбил за собой этой место ещё до нашей свадьбы и смертельно бы обиделся, если бы эту почётную обязанность отдали кому-то другому. Но ты ещё не всё знаешь, Мэри. Ты в курсе, что Батильда Бэгшот является двоюродной бабкой самого Гриндевальда?

Едва не поперхнувшись чаем, я изумлённо таращусь на подругу.

— О-бал-деть! Вот это да… Бьюсь об заклад, что у твоего сына будут самые колоритные крёстные родители во всей Британии!

— Честно говоря, меня поначалу очень смутило родство миссис Бэгшот со знаменитым тёмным магом. Это как если бы мы позвали в крёстные родственника Того-кого-нельзя-называть. Но потом я решила, что не позволю вмешаться в мою жизнь предрассудкам. Человека определяют только его дела и поступки. А миссис Бэгшот чудесная женщина, которая всю жизнь преподавала и работала с детьми.

— И написала самый толстый и скучный учебник по истории магии!

— Лучшее снотворное для долгих зимних вечеров!

— Всё это, конечно, мило и необычно, но, Лили, к чему было проводить Прогностиум, если ты могла посетить любую маггловскую клинику и всего за четверть часа без проблем узнать пол ребёнка с помощью ультразвукового исследования? Ладно Джеймс чистокровный, но ты-то плоть от плоти обычного мира!

— Есть вещи, которые он категорически не приемлет, Мэри, — она вздыхает. — Осмотр и лечение у маггловских врачей — один из его стоп-сигналов. Я чувствую себя комфортно по обе стороны Барьера Секретности, а он нет. Для него чрезвычайно важна возможность сохранять привычный уклад жизни, принятый в его семье, который он впитал в себя с молоком матери. Я и не подозревала, что он настолько консервативен во всём, что касается мира магии.

Она открывает шкаф, раскладывает детские вещи по полкам, а потом берётся за поясницу и тяжело распрямляет спину, слегка закусив нижнюю губу. На её лбу проступают крохотные бисеринки пота, свидетельствующие о сильной усталости и физическом напряжении. Малыш, которого она носит под сердцем, вдруг решает напомнить о себе, и большой живот Лили начинает ходить ходуном. Она морщится и, улыбаясь, говорит:

— Тихо-тихо, мой милый… Вот разбушевался! Мамочка знает, что ты сильный. Очень сильный — весь в своего папу.

— Вы уже придумали имя для сына?

— Да, — её голос, дрогнув, наполняется теплом и гордостью. — Гарри.

— Гарри Джеймс Поттер, — я неторопливо перекатываю имя на языке, как абрикосовую косточку из компота, которую хочу раскусить и добраться до содержимого. — А что, очень даже… Звучит! И кто его предложил?

— О, это целая история! — Глаза Лили вспыхивают и рассыпают во все стороны лукавые изумрудные звёздочки. — Мы долго спорили с мужем, и никто из нас не уступал. Он хотел, чтобы это было имя игрока одной из его любимых квиддичных команд. Почему-то не сомневаюсь, что это Сириус за бутылкой пива подбил его использовать такой подход. Короче говоря, я разозлилась на этих махинаторов и предложила свой вариант: мы с Джеймсом отдельно друг от друга напишем по десять имён, а потом из совпавших будем выбирать то, которое устроит нас обоих.

— Неплохо придумано. И много получилось совпадений?

— Не поверишь, — она тихо смеётся, явно довольная своей находчивостью, — всего одно! И мучиться не пришлось. Хотя у меня есть стойкое подозрение, что такое же имя носит кто-нибудь из квиддичных кумиров Джеймса.

Мы обе покатываемся со смеху.

— Если это так, мальчику просто на роду написано стать хорошим охотником или ловцом. Джеймс, наверное, спит и видит сына в составе профессиональной команды.

— Они с Сириусом решили сделать Гарри особенный подарок, — Лили берётся за виски и качает головой. — Пока я тут пелёнки и распашонки для малыша подбирала, мой муж со своим закадычным дружком отличились и купили ему предмет первой необходимости…

— Прогулочную коляску?

— Напряги воображение, Мэри! Даю подсказку: без этой вещи НАШ ребёнок точно не сможет обойтись.

— Ну, не знаю… Подгузники? Набор пустышек? Старинная погремушка? — начинаю перечислять я и вижу по выражению глаз Лили, что она едва сдерживается, чтобы не засмеяться в голос.

— Они притащили ему детскую метлу. Метлу, Мэри! На которую мальчик сможет сесть только через год-полтора! И при этом обоих так распирало от гордости, словно они только что выиграли чемпионат мира по квиддичу. Ну вот сама посуди, взрослый это поступок или нет!

— Какие же они ещё мальчишки! Но я их понимаю. Эти мётлы такие красивые! Я видела такие в Косом переулке и пожалела, что у меня в детстве не было ничего подобного. Их выпускает та же фирма, что делает «Чистомёты». На вид — лаковые миниатюрные копии мётел для взрослых. Поднимаются невысоко, а для безопасности у каждой есть седло с высокой спинкой, ремешками и крохотными стременами. Замечательная штука, чтобы уже в раннем возрасте развивать у ребёнка координацию движений, научить его сохранять равновесие, а также раз и навсегда избавить от боязни высоты. Не удивлюсь, если ваш сын полетит прежде, чем научится ходить.

— И ты туда же, подруга! Ты бы с этими двумя обормотами точно общий язык нашла!

— Прости Джеймсу его бахвальство молодого отца. Разумеется, он уже сейчас представляет, как Гарри однажды поймает свой первый снитч… Ты ведь сама сказала, насколько он был счастлив, узнав, что у него родится сын.

— Вот именно, Мэри. Сын. А если бы это была девочка? Я не хочу так думать, но мне кажется, что в этом случае он был бы очень разочарован.

— Да ну, скажешь тоже! Все отцы ждут рождения наследников, а всё равно больше гордятся дочерями.

— Это ты прямо сейчас придумала? — она недоверчиво прищуривается.

— Мой отец тоже мечтал о сыне, но появилась я. И тогда папа превратился в самого заботливого и нежного родителя на свете. Мы с ним до сих пор очень близки. Он понимает меня гораздо лучше, чем мама, хотя, наверное, должно быть наоборот.

— Хотела бы я, чтобы всё оказалось так, как ты говоришь…

Внезапно глаза Лили грустнеют, и их яркая весенняя зелень приобретает тусклый оттенок старой хвои.

— Что-то случилось?

— Н-нет, ничего.

— Но я же вижу!

Она отводит взгляд.

— Ерунда, не бери в голову. Такое со мной бывает. Иррациональный страх, что с ребёнком что-то случится. Хотя поводов для беспокойства нет. В госпитале сказали, что малыш абсолютно здоров, а моя беременность протекает, будто по учебнику.

— Успокойся, Лили, в твоём положении очень вредно волноваться. Ты родишь замечательного, крепкого, смышлёного мальчика, который будет похож на тебя. А Джеймс сможет защитить вас обоих.

— Джеймс…

Она произносит имя мужа с такой странной интонацией, что мне становится не по себе. Неужели между ними пробежала чёрная кошка?

— Вы поссорились?

— Нет, Мэри. У нас всё по-прежнему. Но временами кажется, что мы оба поспешили с этим браком.

— Поспешили?!

Я не верю своим ушам. Нежели это говорит та самая Лили, которая ещё совсем недавно была без ума от удали, популярности и яркой индивидуальности своего мужа?

Она мнётся. Теребит пальцами ворот халата.

— Тебе я могу об этом сказать, Мэри… Несмотря на все свои достоинства, Джеймс не дорос до семьи. Иногда смотрю на него и ощущаю себя так, будто я старше его лет на тридцать. А он всё тот же мальчишка, который на пару с Блэком ставил на уши всю школу и получал наслаждение от своей лихости и безнаказанности. Но если в Хогвартсе это было объяснимо, то сейчас такое поведение меня всё чаще раздражает, и я ничего не могу с этим поделать…

— Такова его натура, Лили. Иные мужчины не изменяют своим юношеским привычкам до седых волос.

— Это-то меня и пугает! Джеймсу нужно ежедневно доказывать другим, насколько он крут и хорош. Для него это так же естественно, как чистить зубы. Без постоянного самоутверждения и проверки себя на прочность он не может существовать. Ему важно, что о нём подумают и скажут товарищи и, разумеется, Сириус в первую очередь. Не заподозрят ли в том, что он потерял прежнюю хватку, стал слишком домашним или, не дай Мерлин, превратился в подкаблучника. Джеймс больше всего на свете боится сделаться обычным человеком, который привержен простым ценностям.

— Но ведь прежде тебе это в нём нравилось!

— Да, и я этого не скрываю. Он был сгустком адреналина и заражал своей энергией окружающих. С ним рядом даже воздух искрил от напряжения. Но то, что раньше меня в нём восхищало, теперь, наоборот, отвращает.

— Он всегда с презрением относился к опасности. А это черта храбрецов.

— И самонадеянных идиотов. Наверное, я слишком примитивно устроена, потому что стремлюсь к покою и стабильности. Я только сейчас поняла, как это важно — иметь уверенность в завтрашнем дне. Мне не нужны подвиги Джеймса, всеобщее восхищение его безрассудной смелостью. Я не хочу проводить бессонные ночи, дожидаясь мужа с опасного задания и сходя с ума от тревоги за него.

— Мы не выбираем времена, в которых нам приходится жить, Лили.

— Но зато можем решить, что важнее: очертя голову бросаться в необдуманные авантюры или ценить жизнь, быть осторожнее, рассудочнее и сделать всё возможное, чтобы уцелеть на этой проклятой, бессмысленной войне. Если бы ты только знала, Мэри, как я боюсь за него, за Гарри, за себя! Бывает, просыпаюсь среди ночи, ворочаюсь до рассвета и всё думаю о том, что однажды наступит чёрный день, когда мой муж не вернётся из своей очередной вылазки… Я овдовею, мой сын станет безотцовщиной… А Джеймс в это время безмятежно посапывает рядом. Совсем как маленький беспечный мальчик, который живёт одним днём и слепо верит в своё бессмертие. Они с Блэком будто заигрались в детскую игру, не понимая того, что всё происходит по-настоящему. Пропадают и гибнут люди. И я в любой момент тоже могу оказаться среди жертв пожирателей. Ведь моя кровь никуда не годится, а значит я, по их убеждению, только грязь на обочине волшебного мира и не имею права на существование…

Я встаю со стула и обнимаю Лили. Она выше меня на полголовы, но сейчас кажется маленькой и уязвимой. Дрожа, подруга утыкается мне лицом в плечо. Я успокаивающе глажу её по спине, как утешала бы родную сестру, если бы та у меня была. Мне не по себе от горечи в её словах и звенящего внутреннего напряжения, которое невольно передаётся мне.

Тыльной стороной ладони она смахивает выступившие слёзы, тяжело вздыхает и отступает на шаг назад.

— Прости меня, Мэри, я что-то совсем расклеилась.

— Если всё так, как ты говоришь, может быть, вам лучше уехать из страны? У тебя есть самая уважительная причина из всех — ты ждёшь ребёнка. Ни у кого язык не повернётся упрекнуть тебя в желании обеспечить малышу безопасность. Хочешь, я поговорю об этом с Джеймсом?

— Не вздумай! — торопливо говорит она, и в её лихорадочно блестящих глазах мелькает тень страха. — Я сама была бы рада так поступить, но ничего не получится. Даже если он на словах согласится с моей правотой и решится на отъезд, про себя всё равно расценит подобный поступок как трусость и предательство. И никогда не простит мне попытки оторвать его от Ордена, борьбы, друзей и сохранить для себя, сына и… жизни.

— Но ведь он так тебя любит, Лили!

— Любит. И за это я готова на многое закрыть глаза. Хотя из-за того, что перед рождением ребёнка мне приходится отказывать Джеймсу в близости, — скулы подруги слегка розовеют от смущения, — между нами стало заметно меньше тепла, чем раньше.

— Он молод, и ему сложно смириться с тем, что очень скоро все твои мысли будут подчинены заботе о Гарри, и большая часть времени тоже будет отдана малышу. Наверное, все семьи должны пройти через этот кризис. Вы были влюблённой парой, а через месяц станете родителями. Слишком быстрая и разительная смена ролей. Ему предстоит повзрослеть и осознать ответственность за тебя и сына. Это непростой, но неизбежный процесс. Просто дай ему немного времени.

— Может быть, ты и права, Мэри, и я слишком сгущаю краски, — произносит она, но в её тоне, впрочем, совсем не чувствуется уверенности. Она садится за стол и механическим движением разливает по чашкам чай. Судя по всему, её мысли витают далеко. — Но что это мы всё обо мне… Расскажи лучше о себе, Мэри. Я так давно тебя не видела! Как новая жизнь, Академия? Наверное, тяжело учиться, ведь любому целителю необходимо очень много знать?

От моего внимания не ускользает желание подруги перевести разговор на другую, менее болезненную для неё тему. Но внешне я никак не показываю, что её уловка разгадана.

— У нас замечательные педагоги. Основных и факультативных предметов, конечно, хватает. Но если не пропускать занятий и не довольствоваться тупой зубрёжкой, то особых сложностей не возникает.

— Только преподаватели хорошие? А что насчёт сокурсников? Сколько сердец ты уже успела разбить?

— Ни одного, — я чувствую себя неловко под внимательным взглядом Лили. — Учёба оставляет не так много свободного времени на... глупости. И меня сейчас совсем не интересуют студенческие романы. Хотя вместе со мной учится парень, Руперт Остин, с которым мы успели крепко подружиться. Очень талантливый и дотошный до жути. Помяни моё слово, однажды он как минимум возглавит отделение в Мунго, если не весь госпиталь.

— Наверное, бледный хилый очкарик — из тех, что до дыр просиживают штаны в библиотеках и не замечают никого вокруг?

— Ну… как тебе сказать… — я невольно улыбаюсь, вспоминая атлетическую фигуру Руперта, его широченную, совсем не юношескую грудь, крепкие плечи и мощные бицепсы, от которых на нём трещит любая сорочка. — Он мог бы легко поднять одной рукой тебя, а другой меня, и даже не почувствовал бы напряжения. Здоровенный, высокий, невероятно сильный. Приехал из Америки, а его родители родом из Ирландии.

— А внешне как, ничего?

— Очень симпатичный. Как ни странно, по характеру чем-то Блэка напоминает, но он гораздо добрее и зазнайства в нём меньше. А вот девчонки на нём виснут точно так же, как наши с тобой сокурсницы на Сириусе.

— И вы с этим Остином только дружите?

— Только. Откуда такой внезапный интерес к моей личной жизни, Лили?

— Может быть, я хочу увидеть тебя в платье невесты, — она прищуривается, — и побывать на свадьбе.

— Если до этого дойдёт, то обещаю, что приглашу тебя первой. Вот только ждать придётся ещё долго.

Лили наконец-то соображает, что слишком далеко зашла в своём любопытстве. Она согласно кивает и задаёт нейтральный вопрос:

— Уже решила, какую специализацию выберешь? Когда ты сказала, что поступила в Академию колдомедицины, у меня сомнений не было в том, что ты станешь детским целителем. Затем, поразмыслив, я пришла к выводу, что у тебя иной потенциал.

— И куда же ты меня определила, если не секрет?

— Мне кажется, ты будешь на своём месте в отделении, где лечат душевнобольных. Возвращать разум тем, кто пострадал от злонамеренных действий менталистов из числа тёмных магов — это однозначно твоё.

— С чего ты взяла? — я искренне удивлена.

Она пожимает плечами.

— Для каждой профессии нужны ведь не только знания, но и особые склонности, черты характера. Ты терпелива, обладаешь крепкими нервами, способна выслушать человека, поддержать. Я ни разу не видела, чтобы ты суетилась или лезла не в своё дело. Всегда сдержанна, доброжелательна, хотя и себе на уме. Вот и сейчас, когда ты рядом, я прямо чувствую, как от тебя исходят волны спокойствия, которым невольно хочется поддаться. Как это у тебя получается?

— Я не делаю ничего особенного, Лили. Ты сама способна избавиться от изматывающего нервного напряжения, но отсутствие веры в свои силы загоняет тебя в тупик. И поэтому ты искусственно делаешь проводником целительной энергии меня.

— Если бы всё было так, как ты говоришь, откуда бы у меня взялось ощущение, что ты по возрасту и жизненному опыту годишься мне в матери? И будто успела повидать такое, после чего уже больше ничему не удивляешься, а потому никого и ни за что не осуждаешь? Не спорь, Мэри, ты располагаешь к себе, внушаешь доверие, ничего для этого специально не предпринимая. Если человек обладает такими способностями, он любому сможет без особых усилий влезть в душу и понять, что с ней не так.

— Боюсь обмануть твои ожидания, но не детский целитель и уж точно не мозгоправ. Даже близко нет.

— Тогда кто?

— Токсиколог.

— Ты хочешь стать токсикологом?! — Лили выглядит ошарашенной. — Мерлина ради, Мэри, но почему?

— Ну, во-первых, это действительно редкая и востребованная специальность. Во-вторых, она позволяет не сидеть на месте, а заниматься интересной исследовательской деятельностью. Я не намерена весь свой век проторчать в одной стране. Мне хочется объехать мир, побывать на разных континентах, испытать себя. Представляешь, как здорово будет проникнуть в самые дикие и отдалённые места, знакомиться с новыми людьми, обмениваться с ними опытом и знаниями, наблюдать за змеями в их естественной среде обитания, изучать, искать рецепты спасительных сывороток!

— Ты намерена иметь дело с ядовитыми змеями? Но это же опасно, Мэри!

— Риска в этом гораздо меньше, чем в профессии мракоборца. К тому же неблагоприятные моменты всегда можно предотвратить специальной подготовкой.

— Ни за что не согласилась бы взять в руки одну из этих скользких тварей, — произносит она, и её передёргивает от отвращения.

— Ну а ты, Лили? Хочешь сказать, твоя судьба в том, чтобы всю жизнь выполнять лишь обязанности жены и матери? Конечно, Джеймс обеспечит тебе безбедное существование, но разве роль домохозяйки — твой потолок?

— Сейчас идёт война, Мэри.

— Однажды она обязательно закончится. Неужто тебе ни разу не хотелось сорваться с места, заняться чем-нибудь необычным, оставить после себя яркий след в науке ли, педагогике, истории, политике — в любой области, где ты могла бы преуспеть со своим интеллектом, деятельной натурой и обаянием? Совершить что-то действительно важное и стоящее, даже если этому делу придётся посвятить себя целиком и от многого отречься? Но зато оказаться первой там, куда не рискнули зайти многие до тебя?

Она качает головой и грустно улыбается.

— Я сейчас будто эхо слышу.

— Эхо?

Лили машинально делает глоток уже остывшего чая. Я замечаю, как подрагивают на ободке чашки её пальцы. Весы настроения моей подруги снова пришли в движение и никак не могут обрести прежний баланс.

С ней явно что-то не так.

— Что происходит? Ты сегодня сама не своя. Это ведь не легкомысленное поведение Джеймса вызвало такую реакцию?

Уголки её рта скорбно опускаются, на лбу залегает тонкая морщинка, прибавляя Лили несколько лет.

— Ты так явственно напомнила мне Северуса... Однажды он почти слово в слово сказал мне то же, что и ты сейчас. О желании объехать мир, о стремлении к исследованиям и готовности посвятить себя избранному делу. Он так горячо убеждал меня в том, что настоящий учёный обязан расширять свои духовные горизонты и постоянно самосовершенствоваться, чтобы иметь возможность постичь подлинное знание и совершить открытие — ни много ни мало — мирового значения! В его глазах сверкала невероятная увлечённость идеей… Он говорил абсолютно искренне, делился со мной сокровенным, а я…

— Что — ты?

— А я подняла его на смех.

— Не может быть! Ты не способна быть настолько жестокосердной, чтобы посмеяться над тем, что было важно для твоего друга!

— Поверь, я совсем не хотела этого, Мэри. Само с языка сорвалось. Наверное, меня тогда обескуражило его стремление пойти на жертву во имя науки, непонятная мне готовность к одиночеству и самоотречению, если того потребует столь вожделенный им Magnum Opus. Да что я хожу вокруг да около! Пора бы уже самой себе признаться, что я тогда банально приревновала его к безудержной, неукротимой страсти, которая чувствовалась в каждом его слове, но была направлена не на меня.

— Он хотел стать великим учёным-алхимиком...

— А сделался приспешником самого большого негодяя, которого только знал волшебный мир.

В комнате повисает тяжёлая, гнетущая тишина. Спустя пару минут я решаюсь прервать затянувшееся молчание.

— Ты что-нибудь знаешь о том, где он сейчас?

— Понятия не имею. В последний раз Северус напомнил о себе в мой день рождения. Видимо, счёл, что не может не поздравить меня с двадцатилетием. Сова от него прилетела рано утром. Джеймс ещё спал…

— И что он тебе прислал?

— Изящную сафьяновую коробочку. Внутри в ложементе из чёрного бархата находился маленький флакон. Ни записки, ни визитной карточки. Но я ни секунды не усомнилась в том, от кого этот подарок.

— Духи? Собственного изготовления и наверняка необычные по составу?

— Угадала. Позже я навела справки и узнала, что главным их компонентом была смола индонезийской аквиларии, которую ещё называют агаром, или удовым деревом.

— Я знаю, о чём идёт речь, Лили. Но это же баснословно дорого!

— Знакомый парфюмер миссис Бэгшот рассказал мне, что такую смолу может дать только дерево, случайно или умышленно заражённое особой бактерией. У него начинает гнить сердцевина, и процесс растягивается на десятки лет. Чем дольше и тяжелее болезнь, тем больше агар пропитывается смолой, и тем она становится насыщеннее и ценнее. Дерево, которое отдало свои слёзы для этих духов, было заражено лет за шестьдесят до нашего рождения, Мэри. Всего одна унция этой субстанции стоит дороже ювелирного гарнитура из чистого золота.

— Но откуда Северус раздобыл столько денег?

— Я даже думать об этом не хочу. Он очень талантливый алхимик. Наверняка нашлись те, кто заплатил ему за специфические услуги.

— Специфические? Ты хочешь сказать…

— Да, я говорю о ядах, — её голос, ставший грубым и неприязненным, режет слух, — или ещё какой сильнодействующей дряни, которую способен сварить такой умелец, как он. Не думаю, что теперь, после общения со своими соратниками, Снейп слишком разборчив в средствах.

— И всё-таки зачем тебе потребовалось узнавать состав духов? Вдруг ты ошибаешься, и Северус купил их на чёрном рынке или заказал у хорошего мастера зелий? А деньги на них заработал вполне честным путём?

— Не заступайся за него, Мэри. Я точно знаю, что всё было не так… Чувствую, что это его собственное произведение. Сначала я с большим удовольствием пользовалась новым для себя ароматом, который был таким необычным, ни на что не похожим… Он раскрывался постепенно, окутывал с ног до головы, дурманил… Что-то очень тонкое, невесомое, парящее, с едва уловимым оттенком сандала, сладковатое, но не приторное, тягучее и при этом… провоцирующее, взрослое. Джеймс обожал эти духи на мне, они будили в нём страсть. Он становился необузданным и ненасытным как дикий зверь. Словно это был и не Джеймс вовсе. Как мне сказали, в составе помимо смолы аквиларии была натуральная белая амбра...

— Но это же мощный афродизиак!

— О да. Безотказный инструмент, подаренный специально для соблазнения. Словно Снейп не верил в то, что чувства Джеймса ко мне просуществуют долго, и поэтому мне потребуется искусственно подпитывать желание мужа… А ещё духи, если можно так выразиться, работали в другую сторону. Я не знаю, в какие думы был погружён их создатель, какой мрачный гений владел им в эти минуты, но его творение оказалось поистине безжалостным…

— Но что случилось, Лили? Ты меня пугаешь!

— Несколько месяцев назад я осталась дома одна. Джеймс был на очередном задании, я сильно нервничала. Чтобы успокоиться, добавила всего каплю этих духов в аромалампу… Лучше бы я этого не делала!..

Лили сидит спиной к окну, и бьющий в комнату солнечный свет окутывает её фигуру золотистым ореолом. Рыжие волосы вспыхивают живым пламенем. Она говорит медленно, словно нехотя, и я чувствую, как с каждым произнесённым ею словом в моей груди разливается крутой кипяток.

— Мне приснился сон. Я точно наяву увидела фрагмент той жизни, которая могла быть у меня с Северусом, если бы я с ним не порвала... Мы шли по берегу моря… Взрослые, счастливые, беспечные… На нём из всей одежды были только светлые парусиновые штаны, которые он закатал до колен, чтобы не замочить, а на мне что-то лёгкое, почти неосязаемое… Наши ноги по щиколотку увязали в белом песке, а волны смывали следы и выносили к линии прибоя вместе с пеной маленьких морских звёзд... Моя рука лежала в ладони Северуса, я чувствовала его спокойное, надёжное тепло и едва ли не впервые ощущала полную гармонию с самой собой и окружающим миром. Так, как будто сбылась самая заветная, недосягаемая, невозможная мечта, после которой уже нечего больше желать…

Она замолкает и нервно сглатывает подступивший к горлу комок. Беспокойно, не осознавая этого, перебирает тонкими пальцами по скатерти. Встретившись со мной взглядом, жалобно улыбается.

— Прости меня, Мэри. Тебе наверняка больно слушать о том, что было между нами… Я совсем не думаю о твоих чувствах.

— Перестань. Ты моя единственная подруга. Мы обе знаем, как сложились обстоятельства. Это твоя история. Если тебе надо выговориться, сделай это.

Она закрывает лицо ладонями. Я вижу, как мелко подрагивают её плечи, и понимаю, что она плачет.

— Не надо, Лили! Тебе нельзя волноваться!

Чутко уловив перемену в её поведении, вошедший в комнату здоровенный кот Поттеров запрыгивает на колени к хозяйке и начинает осторожно бодать лобастой головой её живот, одновременно топча передними лапами её ноги. Она по-детски шмыгает носом и опускает руки на спину домашнего любимца. Гладит, пропуская длинную и косматую рыжую шерсть между пальцами. По покрасневшим влажным щекам Лили безостановочно скатываются слёзы.

— Там, во сне, я не знала сомнений. Всё вдруг стало кристально ясным, прозрачным. Я… любила его, Мэри. Любила всем сердцем... всем своим существом. Растворялась в нём, его поцелуях, прикосновениях, ласках… Сама мысль о том, что подобное возможно между нами, в другое время ужаснула бы меня своей нелепостью, а там она казалась признанием очевидного факта… Я проснулась с отчётливым послевкусием свершившегося предательства. И те несколько минут, в течение которых пыталась прийти в себя, не знала, перед кем виновата больше — перед мужем, которому изменила в этом проклятом видении, навеянном ароматом коварных духов, или перед Северусом, чью многолетнюю дружбу и любовь хладнокровно растоптала.

— Если ты до сих пор не отпустила его от себя, — я чувствую, что голос отказывается мне повиноваться и начинает простуженно сипеть, — может, ты ошиблась? И твоя судьба вовсе не Джеймс?

— Пожалуйста, не говори так, Мэри. Ты сейчас задаёшь вопросы, на которые я не хочу искать ответы. Я до сих пор вижу его в своих снах. Их сюжет всегда один и тот же: Снейп в одиночестве стоит то на каком-то пустыре, то на холме, то на берегу моря и выглядит подавленным и ещё более неухоженным, чем обычно. Он поднимает голову и долго-долго смотрит на меня, не говоря ни слова. При этом на его лице написана такая мука, точно он испытывает страшную боль, которую не в силах вынести… Затем начинает что-то тихо шептать, как будто хочет меня о чём-то предупредить. Я изо всех сил напрягаю слух, но единственное, что могу разобрать, это своё имя… Каждый раз на этом моменте я просыпаюсь в холодном поту и благодарю Мерлина за то, что это был лишь ночной кошмар.

— Это тоже действие духов?

— Нет. После того случая я перестала ими пользоваться и спрятала подальше. Рука не поднялась их выбросить… Но всё ещё хуже, Мэри.

— Хуже?

— Только теперь я начинаю в полной мере осознавать, насколько мне его не хватает. И это уже не морок, не игра сознания.

Услышать такое признание — и от кого! От Лили, которая первой порвала со своим другом все связывавшие их нити.

Она поднимает на меня печальный взгляд.

— Осуждаешь?

— Нет. Осуждала. Раньше. А сейчас… сейчас, пожалуй, пытаюсь понять причину приключившейся с тобой перемены и неожиданного прозрения.

— Мне было очень хорошо с ним, Мэри. Нравилось, как он смотрел на меня. Словно астроном на открытую им далёкую звезду... Когда застенчиво, украдкой, думая, что я этого не замечаю, пытался притронуться к моей одежде и заливался румянцем, если ему это удавалось. Когда видела, что он хочет и боится меня обнять, не говоря уже о большем, и как дрожит от любого моего прикосновения. Его неуклюжее, слепое обожание временами меня раздражало до чёртиков, но тогда я ещё не понимала, сколько в нём было искренности, ранимости… Северус всегда больше молчал, чем говорил, однако я знала, что если мне потребуется помощь, то о ней даже не придётся просить. Потому что он сделает всё, чтобы меня защитить. Рядом с ним я ничего не боялась. В нём чувствовалась какая-то особая мужская ответственность и надёжность, которой мне теперь остро не хватает в Джеймсе.

Кот перемещается на спинку кресла и, припав на широкие лапы, заинтересованно и даже как будто сочувственно смотрит на меня немигающими зелёными глазами. Словно хорошо понимает, каково мне выслушивать запоздалые откровения подруги.

— В нём было столько тепла… И это в мальчике, который с самого детства не знал хорошего обращения, а крупицы нежности получал лишь урывками! Так, чтобы об этом не проведал его отец. Всё, что было в нём хорошего, отзывчивого, доброго, досталось ему от матери, несчастной женщины, которой, несмотря ни на что, хватило любви передать сыну то лучшее, что было в ней самой.

Лили обхватывает живот, словно находящемуся в её утробе малышу грозит смертельная опасность.

— Я знаю, что стану для Гарри самой внимательной и доброй мамой на свете и сделаю всё, чтобы защитить моего ребёнка. Я постараюсь научить его не скрывать свои чувства, не стыдиться их… Но почему я прежде даже не задумывалась о том, что украла радость у своего друга? Мне становится страшно от мысли, что я не только лишила Северуса последней надежды, но и подорвала в нём веру в людей. Что это я подтолкнула его окончательно переметнуться на тёмную сторону...

— Ты была зла на него.

— Но это меня не извиняет. Я должна была найти возможность поговорить с ним, отыскать правильные и не такие ранящие слова. Не быть настолько категоричной и жестокой.

— Ты сожалеешь о совершённом поступке. Но только что это сейчас изменит, Лили? Для раскаяния слишком поздно, для восстановления прежних отношений тоже. Или я ошибаюсь?

Её нежные черты искажаются некрасивой гримасой.

— Будь проклята вековая факультетская вражда, чьими жертвами мы все стали! Только ты и, пожалуй, Римус не были отравлены ею. Если бы не она, не пришлось бы выбирать между дорогими мне людьми. И всё, абсолютно всё было бы по-другому!

— По-другому? Это как? Ты точно так же оставила бы Снейпа ради Поттера. И вражда наших факультетов тут совершенно ни при чём. Ты полюбила и не могла разорваться между двумя парнями. Даже если бы не было вашей с Северусом ссоры после произнесённого им сгоряча оскорбления.

— Если бы он не увлёкся всей этой тёмной магией, которой его так охотно пичкали слизеринские дружки, то, может, и Джеймса никакого бы не было! — выпаливает она и тут же осекается, понимая, что именно только что произнесла.

В моей груди поселяется тупая, тянущая боль. Догадывается ли Лили, насколько тяжело мне сейчас сохранять на лице маску бесстрастной вежливости! Словно речь идёт не о Северусе, в чувствах к которому я, в отличие от неё, не сомневаюсь, а о совершенно постороннем человеке.

— В таком случае, что тебе стоит прямо сейчас написать Снейпу записку и отправить её с совой? Сказать ему, что ты очень хочешь с ним встретиться и поговорить? Он явится по первому твоему зову. Ты знаешь об этом, как никто другой.

— А ты будто нарочно хочешь меня уязвить?

— Нет. Я знаю, что ты не пойдёшь на это, иначе уже дала бы тебе пергамент и чернила. Прошлое надо оставлять прошлому, Лили. Не нужно его настойчиво звать обратно, если ты, конечно, не хочешь изменить будущее и разрушить не устраивающее тебя настоящее.

— Прошлое надо оставлять прошлому, — повторяет она за мной, а потом неожиданно спрашивает: — Ты ведь знала, что Северус приходил на мою свадьбу?

— Ты всё-таки догадалась? — я не могу удержаться от горькой иронии. — И как быстро на тебя снизошло озарение?

— На следующий же день.

— Вот как…

— Ну, знаешь, сложно было не срастить одно с другим, когда мне вручили подарок и письмо от дяди Генри, в котором он поздравлял меня со столь знаменательным днём, желал счастья и выражал сожаление, что не смог лично присутствовать на церемонии бракосочетания! Тот самый дядя Генри, который подарил мне кулон с розой и по-отечески поцеловал в щёку!

— Намёков в тот день было более чем достаточно. Ты могла бы догадаться сразу. Символика зашкаливала, если, конечно, ты поняла бы, куда смотреть и где искать. Любимый металл алхимиков — серебро, уменьшенная чарами роза, заключённая в капле горного хрусталя. Но ты приняла живой цветок за искусную подделку… Наконец, вспомни, что после вежливых поцелуев, которыми вы обменялись с «дядюшкой Генри», он едва не потерял сознание от волнения. Для меня загадка, как Северус вообще на ногах удержался! А ты даже не обратила внимание на то, почему твой «родственник» столь поспешно ушёл и позже его не оказалось среди гостей…

— И всё-таки ты была обязана мне сказать! — говорит Лили с обидой в голосе.

— Обязана? Чтобы по твоей реакции о Снейпе под оборотным зельем смекнули Поттер и компания? С них сталось бы устроить драку и избить его прямо на свадьбе. Вряд ли бы ты потом сказала мне спасибо за испорченный праздник.

Лили кусает губы. Слёзы на её щеках испаряются без следа. Сузившиеся глаза вспыхивают безжалостным зелёным огнём убивающего заклятия.

— Как всё-таки забавно поворачивает жизнь, когда не знаешь всей правды!

— О чём ты?

— Мне тоже хочется кое в чём повиниться. Я ведь умышленно скрывала некоторые события, которые прямо или косвенно касались тебя, Мэри.

— Что ты имеешь в виду?

На смену обжигающему жару в моей груди приходит парализующий холод, который покрывает толстой ледяной коркой сжавшееся от паршивого предчувствия сердце. Оно делает кульбит и замирает, словно раздумывая, провалиться ему в желудок или подскочить прямо к горлу.

— Ты говоришь, я многого не замечала. Но моя слепота была недолгой, а твоя продолжается уже несколько лет.

— Поясни, — произношу я вмиг пересохшими губами, чувствуя, как в моих ушах нарастает тонкий и назойливый, точно комариный писк, звон.

— Ты умелый, но до крайности рассеянный рыболов, Мэри. Нашла единственную приманку, которая сработала безотказно. А ты даже не заметила, кого именно поймала.

— Я не понимаю тебя.

— Ещё бы! А меж тем ты ловко подцепила самую красивую и гордую рыбку нашего курса. Вонзила крючок так глубоко в жабры, что не сорваться… Я всё недоумевала, как можно было не замечать очевидного? Джеймс и ребята знали, что происходит, и взяли с меня слово, что я буду молчать. У нас на факультете многие догадывались, что к чему, но хранили свои мысли при себе из уважения к личности. Не хотели разрушать легенду… Неужели ты и сейчас не понимаешь, о ком я говорю? Вспомни тот случай с пощёчиной на пятом курсе, ну!

Догадка пронзает мозг. Пульс бьётся в висках спятившим дятлом.

— Блэк?!

— Бинго! С его стороны было несусветной глупостью отбирать у тебя ту злосчастную записку. Но это уже был взрыв отчаяния. Ты ведь совершенно его не замечала. Более того, обдавала презрением, когда он пытался попасться тебе на глаза. И даже не подозревала, насколько сильно своим равнодушием хлестала по его гордости и самолюбию.

— Да нет же, это какая-то ошибка… Не может быть!!!

— Кого ты пытаешься убедить в этом? Меня или себя, Мэри? Как ты думаешь, почему он с такой яростью до самого выпуска преследовал Снейпа? Только за компанию с Джеймсом, что ли? Или из пустого развлечения?

— Он вёл себя как обычно… Я ни за что не подумала бы… Рядом с ним всегда вилась половина девчонок школы!

Я ненавижу себя за собственную слепоту и ещё за то, что мой жалкий лепет выглядит сейчас попыткой оправдаться за мнимую вину.

— Сириус изо всех сил старался сохранить лицо и поддерживал свою репутацию весёлого циника, всеобщего любимца и сердцееда. И ему это, согласись, блестяще удавалось.

— Мне только на твоей свадьбе показалось…

— Что его поведение странное, верно? — она перебивает меня с каким-то зловещим торжеством. — Конечно! Ты ведь только в самый последний момент сообщила, что всё-таки сумеешь приехать. Когда Сириус тебя увидел, то не выдержал напряжения и пошёл вразнос. Я знаю его гораздо лучше тебя, и потому хорошо понимаю, чего ему стоило вести себя с тобой непринуждённо. Все эти шуточки, ёрничанье, приглашение на танец. Удивительно, что ты вообще согласилась выйти с ним в круг, а не отшила его в очередной раз!

Я молчу, чувствуя себя абсолютно беспомощной и потерянной. И знаю только, что слова Лили надолго лишат меня завоёванного с таким трудом душевного равновесия.

Действительно, как можно быть такой невнимательной?! Если бы речь шла не о Блэке, а о другом парне, я бы наверняка что-нибудь заметила. Но с ним я жестоко попала впросак, потому что и предположить не могла, что способна его заинтересовать.

Слишком популярным и заметным он был в школе. Его имя постоянно было на слуху. Сколько девчонок, томно закатывая глаза, говорили «по секрету» о том, что вот-вот пойдут с ним на свидание! О нём шептались, сплетничали, вздыхали. Писали любовные записки и всячески пытались обратить на себя его внимание. Утверждали, что он умопомрачительно целуется, меняет девушек как перчатки и не имеет постоянной подруги. Последнее обстоятельство ещё сильнее подстёгивало интерес к Сириусу. Каждая из влюблённых в эту недосягаемую холодную звезду отравляла себя надеждой, что уж она-то точно окажется той единственной, которая сумеет растопить его неприступное сердце.

— Ты не видела, что с ним творилось в тот вечер, Мэри. Римус потом рассказал, как Сириус умышленно ввязался в драку в маггловском квартале, избил какого-то человека и сам хорошенько получил по физиономии, а потом вернулся весь испачканный кровью и страшно напился. Взрызг, до бесчувствия.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Наверное, чтобы ты наконец-то узнала правду. Я скрыла кое-что от тебя, ты — от меня. Теперь мы с тобой квиты.

Я вспоминаю Сириуса таким, каким увидела его на свадьбе Поттеров.

Высокая стройная фигура в дорогущем тёмно-синем костюме и сделанных на заказ элегантных чёрных «оксфордах». Непокорная шевелюра смоляных, достающих до плеч кудрей, большие, необычайно яркие глаза ультрамаринового оттенка и голос, звенящее напряжение в котором я тогда приняла за веселье, порождённое выпитым алкоголем: «Потанцуем, Макдональд? Нам давно пора зарыть топор войны, а сегодня самый подходящий для этого случай!»

— Я надеюсь, что у него всё пройдёт. Чем скорее это случится, тем лучше. И вот ещё что… Пусть он по-прежнему будет убеждён, что я ни о чём не догадываюсь. Пожалуйста!

Лили долго и испытующе смотрит на меня, словно не верит в мою искренность. В то, что правда о чувствах Блэка могла оставить меня равнодушной. Потом, с сожалением вздохнув, она медленно, понимающе кивает.

29 августа 1981 года, дом Аберфорта Дамблдора в Годриковой Лощине

Мы не виделись с подругой всего два месяца, а такое впечатление, что уже миновало не меньше полугода. Лили не говорит всего, но из её расплывчатых фраз можно понять, что их семья оказалась в числе тех, с кем у пожирателей особые счёты. Поттерам всё-таки придётся всерьёз заняться своей безопасностью и уйти под Фиделиус.

Услышав эту новость, я с облегчением вздыхаю: заклятие высшего доверия надёжно убережёт от беды и мою подругу, и её отважного, но безбашенного мужа, и маленького Гарри.

С прошлой встречи и нашего разговора я всё думала о том, что сделала бы на месте Джеймса. И пришла к выводу, что постаралась бы поскорее вывести из-под удара Лили и сына. Любой ценой. У пожирателей смерти нет моральных ограничителей. Ребёнок «грязнокровки» для них такая же желанная добыча, как и его мать. Поттер должен понимать, что вся его хвалёная смелость не будет стоить и ломаного кната, если у них в руках окажутся такие заложники. Шантаж жизнями близких — самое подлое, но, увы, действенное средство, с помощью которого из любого можно вить верёвки.

Однако решение прибегнуть к Фиделиусу говорит о том, что Джеймс и здравый смысл всё-таки не совсем антиподы. Впрочем, я могу ошибаться, ведь на этом способе защиты вполне мог настоять Дамблдор. А Поттер просто не осмелился ослушаться главу Ордена.

Лили выглядит встревоженной, но, несмотря на груз проблем, столь несправедливо опустившийся на её хрупкие плечи, обретённое счастье материнства так и светится в её глазах. В моей порывистой подруге, которая никогда не могла долго усидеть на одном месте, вдруг откуда-то появились степенность и умиротворённость, свойственные взрослой женщине.

— Как же ты изменилась после родов, Лили!

— Изменилась? — переспрашивает она и улыбается.

Её улыбка сейчас тоже совсем другая. Застенчивая, нежная, исполненная только одной Лили ведомой тайны.

— Да. Признавайся, прекрасная незнакомка, куда ты дела мою лучшую подругу?

— Я не сильно поправилась?

Её руки взлетают к налитой и ставшей пышной груди, которой явно тесно под тканью домашнего халата: он так и норовит разойтись в стороны.

— Нет, не поправилась. Посвежела. Кожа сияет. А глаза!.. Материнство тебе к лицу, Лили.

— Меня пугали тем, что младенцы почти постоянно кричат. Что я, как сомнамбула, буду сутками шататься по дому и искать свободный угол, чтобы отключиться хотя бы на час и отдохнуть. Но мне повезло. Гарри на редкость деликатный ребёнок и даёт мне высыпаться по ночам. Зато когда бодрствует, с рук его не спустишь. Сразу плачет, да так горько, что я ощущаю себя изуверкой, обидевшей маленького. Надо же, такая кроха, а требует моего общества почти постоянно!

В этот момент из соседней комнаты, отданной под детскую, раздаётся младенческий плач, больше похожий на жалобное мяуканье.

Лили срывается с места, словно спешащий на помощь Патронус. Я слышу, как она возится, переодевая сына и что-то вполголоса приговаривая на «птичьем» языке, который понятен только матерям и их маленьким детям. Вскоре она возвращается обратно в гостиную с ребёнком на руках. На голове Гарри топорщатся тёмные непослушные волосёнки. В глазах, которые кажутся огромными на миниатюрном лице, уже проступает отчётливый изумрудный оттенок.

Я непроизвольно ахаю.

— Он вылитый Джеймс! Просто его уменьшенный портрет! Разве что очков не хватает. Но глаза всё-таки твои и со временем станут такими же зелёными.

Лили с гордостью смотрит на Гарри. Внезапно на её лицо набегает тень.

— Я бы, кажется, всё отдала за то, чтобы нам не нужно было скрываться!

— Это временная мера. Зато вся ваша семья будет в полной безопасности.

— Знаю. И всё-таки это унизительно — сидеть запертой в четырёх стенах.

— Что думает об этом Джеймс?

— А что, он когда-нибудь думает? — невесело хмыкает подруга. — Он вообще все проблемы переводит в шутку. Для него происходящее как игра. Джеймс сейчас в своей стихии. Отрывается напоследок. Орден, засады, погони, лишняя возможность блеснусь собственной удалью.

— Прости мой следующий вопрос, Лили. Наверное, я не имею права его задавать. И не обижусь, если ты его проигнорируешь…

— Спрашивай.

— Тот, кого вы выбрали хранителем…

— Ты, наверное, думаешь, что это Блэк? — перебивает она меня.

— А… разве нет? Я могу как угодно к нему относиться, но ради вашей семьи он пойдёт на всё.

— Вот и мы подумали, что это слишком очевидный выбор. Сириус и так постоянно рискует, и лишние сложности ему ни к чему. Поэтому мы решили сделать хранителем другого человека.

— Надеюсь, это Дамблдор? По-моему, лучшей кандидатуры не найти.

— Нет. Видишь, даже ты со своей хвалёной проницательностью не можешь догадаться, кто это. Поэтому наше решение правильное — доверить важную миссию человеку, на которого никто и никогда не подумает.

Сердце сжимается от тяжёлого, тянущего ощущения. Противное чувство, «привет» от моей дремлющей интуиции, которая имеет свойство просыпаться в самый неподходящий момент. Сейчас она настойчиво сигналит о неизвестной ошибке. Так привлекает к себе внимание сломанный светофор, мигающий на перекрёстке в маггловском квартале.

— Это Питер, — спокойно говорит Лили.

— Петтигрю?!

— Я понимаю твою реакцию. Он не боец, как Блэк, и ни в какое сравнение не может идти с таким сильным волшебником, как Дамблдор, но у него есть одно неоспоримое преимущество — очень сложно догадаться, что этот незаметный парень может быть нашим хранителем.

— Ты уверена?

— Он друг Джеймса, Сириуса и Римуса, а значит полностью, безоговорочно свой. Я знаю, что он никогда тебе не нравился. Но ты и не дружила с ребятами так, как я.

— Питер тихоня и в то же время какой-то… скользкий. Если бы речь шла о моей безопасности, я ни за что не доверила бы свою жизнь такому человеку. Подумай, ещё не поздно обратиться за помощью к другому!

— Это ты не понимаешь! — произносит она, и в её упрямом, ультимативном тоне я узнаю прежнюю Лили. — Мы с Джеймсом доверяем Питеру. Он наш товарищ. Что с тобой происходит, Мэри? Словно это ты уходишь под Фиделиус, а не я.

— Сама не пойму. Со мной такое бывает. Будто кто-то настойчиво толкает в плечо и говорит: «Не делай так! Не надо!»

Лили смеётся, но как-то невесело.

— Ну как же, как же… «Превосходно» по прорицаниям даром не проходит, да? Но не нужно руководствоваться только лишь чувствами и опасениями. Людям стоит доверять чуть больше, чем это делаешь ты.

— И всё-таки подумай…

— Даже слушать не хочу! — Лили демонстративно мотает головой. — Всё, закрыли тему, пока я не рассердилась и не пожалела о том, что поделилась с тобой сокровенным. Если Джеймс узнает о моей болтливости, он меня убьёт. И правильно сделает, между прочим!

— Буду нема как рыба. Но обещай мне, что позаботишься о себе и сыне!

— В этом можешь не сомневаться. После рождения Гарри моя осторожность возросла настолько, что это уже граничит с паранойей.

Она садится в кресло и поудобнее устраивает ребёнка на руках. Расстегнув несколько верхних пуговок, высвобождает из тканевого плена тугую, покрытую россыпью веснушек грудь и даёт сыну, который мгновенно хватается за неё крохотными пальцами.

Врождённый младенческий жест. Прикоснуться к матери, чтобы обрести покой, защиту, безопасность, тепло, пищу. Так беспомощные котята инстинктивно мнут лапками кожу около сосцов кошки, обеспечивая приток молока. Это «топтание» сохраняется у них на всю жизнь и неосознанно проявляется по отношению только к тем людям, которым выросшие животные полностью доверяют.

— Не понимаю, как я могла существовать без него раньше? — Лили с любовью и нежностью смотрит на блаженно прильнувшего к ней малыша. — Ещё год назад его не было, и мы с Джеймсом даже не планировали, что станем родителями...

— Вы всё правильно сделали. А ты вдвойне молодец, что не побоялась рожать в такое неспокойное время.

— После того, как у нас появился Гарри, Джеймс очень изменился.

— Вот как? Приятно слышать.

— Джеймс до сих пор ведёт себя как мальчишка, но если бы ты только знала, как он рад, что стал отцом! Играет с сыном, помогает мне его купать и пеленать, укачивает и даже, — Лили тихо и счастливо смеётся, — ты не поверишь, поёт для него колыбельные! Кошмарно фальшивит, перевирает слова, зато старается за десятерых! Но самое поразительное, Гарри такое исполнение очень нравится! Он засыпает на руках у отца даже быстрее, чем у меня.

— Как же рада за вас! А за тебя особенно. Ребёнок от любимого человека — это то, ради чего стоит жить.

Лили бережно проводит ладонью по волосам Гарри, потом проверяет, не давят ли на его живот ползунки, и расправляет несуществующую складку на рубашонке кукольных размеров. Она склоняет голову и светло улыбается сыну.

А я ловлю себя на мысли, что беззастенчиво разглядываю подругу и любуюсь ею, как ожившим произведением искусства. Пожалуй, нет на свете картины прекрасней, чем любящая мать, кормящая грудью своего ребёнка…

— Засыпает, — едва слышно шепчет она, увидев, как опускаются длинные ресницы малыша.

От уголка рта к подбородку Гарри сбегает тонкая молочная струйка. Лили промакивает её, застёгивает халат. Через несколько минут она относит сына в детскую и ещё некоторое время стоит над его кроваткой, проверяя, все ли с ним в порядке. Потом снова возвращается в гостиную и садится в кресло. Зябко поводит плечами.

— Тебе нужно больше отдыхать, Лили.

— И меньше нервничать. Ты ведь это хочешь сказать?

— Да.

Она перехватывает мою руку и сжимает её в ладонях.

— Как хорошо, что ты сегодня здесь!

— Что-то ещё случилось?

— Мне не по себе. Я и представить не могла, что рождение ребёнка, самое большое счастье на свете, сопряжено с таким страхом. До дрожи, до зубовного скрежета... Когда я увидела, насколько Гарри похож на своего отца, у меня мелькнула ужасная мысль…

— Ужасная?

— Она была неправильная, не ко времени, но всё же возникла, несмотря на внутреннее отторжение… Я подумала о том, что если с Джеймсом что-то случится, — подруга прерывисто вздыхает, — то у меня навсегда сохранится его копия. И, наоборот, если что-то произойдёт со мной…

— Лили, не смей так говорить!

— Не перебивай! И если что-нибудь плохое произойдёт со мной, то рядом с Джеймсом будет жить частичка меня. А это значит, мы всё равно останемся вместе, что бы ни стряслось.

— Откуда такие чёрные мысли?

— Раньше я всерьёз не задумывалась о том, что все мы не вечны. Так, мелькало что-то на периферии сознания, но до масштабной рефлексии дело не доходило. Дети ведь не понимают, что однажды смерть придёт и за ними. Помнишь, как родители говорили нам, что это такая штука, до которой ещё очень и очень далеко, надо сначала прожить долгую жизнь. Но старость в представлении ребёнка — это что-то из разряда невозможного. И понимание конечности существования на этом фоне совершенно размывается. Отсюда и убеждение, что подобное может приключиться лишь с другими, но не с тобой… Нас берегли от правды, а задумываться о том, что мир далёк от наших представлений о нём, мы не хотели… Даже в Ордене до конца не верилось, что нам кто-то может желать зла. Что нечистокровность или переход на «неправильную» сторону — достаточный повод для физического уничтожения. Для небытия…

— Ты стала матерью, Лили. Поэтому и мыслишь совершенно иначе, чем прежде.

— Сейчас Гарри целиком заполнил мой мир, и я думаю лишь о том, как его уберечь. Когда я впервые взяла его на руки, меня как пронзило: мы с мужем отныне ответственны за кого-то ещё, кроме себя. Вот она — жизнь. Маленькая, абсолютно беспомощная, полностью зависящая от действий других людей, уязвимая и способная в любой момент оборваться из-за неосторожности или невнимания. Но по своей значимости она превосходит наши с Джеймсом жизни вместе взятые. И мы не имеем права её не сохранить.

— Лили, милая, не надо! Не накручивай себя. Вы совсем скоро будете под надёжной защитой, и вам никто не сможет причинить вред, даже если очень сильно этого захочет.

— Поскорее бы! Может быть, тогда этот проклятый мандраж меня наконец-то отпустит… Дамблдор говорит, что под Фиделиусом нам придётся пробыть долго. Год или, возможно, дольше.

— Вы с Джеймсом молоды, любите друг друга, у вас есть Гарри. Забот будет хватать. Время пролетит незаметно.

— Если только мы не взвоем от скуки, лишённые свободы передвижения, и не начнём ругаться по пустякам.

— Не взвоете. Вы можете заняться каким-нибудь полезным делом. Например, обеспечить Гарри компанией в виде брата или сестры.

— Да ну тебя!

Она машет рукой и всё-таки улыбается.

— Считай, что это моя настойчивая просьба. Я очень хочу стать крёстной твоей дочери. И сейчас пытаюсь нахально занять пока ещё вакантное место.

— Идёт! Тогда и ты обещай, что не выскочишь замуж до тех пор, пока Фиделиус не будет снят.

— Предлагаешь мне остаться старой девой? Ну уж нет! Не беспокойся, если я соберусь за кого-нибудь выйти, ты обязательно получишь свой кусочек свадебного торта. Я найду способ тебе его передать. Хоть через того же Блэка.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Пустопорожний трёп призван замаскировать взаимное волнение и горечь, отравляющие нашу нынешнюю встречу. Я знаю, что мне будет очень трудно расстаться с Лили, а ей — со мной.

Меня грызёт необъяснимое беспокойство, и я не понимаю, чем оно вызвано. Его хочется отогнать в сторону или прихлопнуть, как назойливое насекомое. Но оно увёртливо, как муха, успевающая взлететь прежде, чем на неё опустится карающая ладонь.

…Из прихожей доносится звук знакомых голосов, который сменяется взрывом оглушительного хохота. Я качаю головой: всё-таки Поттер и Блэк ничуть не изменились со школы. Вечно вместе, и там, где они появляются, моментально становится тесно: они словно заполняют собой, своей дружбой, энергией и жизнелюбием всё свободное пространство. Чтобы ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в том, кто тут главные звёзды, и к кому должно быть приковано всеобщее внимание.

Лили устремляется к нарушителям тишины и недовольно шикает на мужа и его приятеля. В ответ раздаётся извиняющийся голос Джеймса:

— Всё, дорогая, не сердись. Молчим!

После чего снова слышится смех, но уже не такой громкий. Судя по всему, у закадычных друзей превосходное настроение, что сейчас, в военное время, само по себе редкость. Не каждый может позволить себе роскошь быть таким же беззаботным, как раньше.

— Ба, кого я вижу! Макдональд собственной персоной! — восклицает Поттер, появляясь в гостиной. — Ужасно рад тебя видеть!

Вошедший за ним Блэк на мгновение застывает в дверном проёме. В его расширенных зрачках постепенно гаснут искры веселья, и глаза приобретают выражение, которого я никак не могу понять. Радость? Волнение? Растерянность?

— Привет, Мэри. Как ты?

— Нормально, — мой тон ровен и вежлив. — А сам как?

— Лучше всех.

— Значит, ты счастливее многих.

Раньше при эпизодическом общении с Сириусом я почти не испытывала затруднений. Ну Блэк и Блэк. Самоуверенный, дерзкий, нахальный, не признающий авторитетов. Поступающий так, как пожелает его левая нога. Ходячий генератор приключений на пятую точку и заноза в ней же. Я его запомнила таким с той самой минуты, как на виду у собравшихся в Главном зале учеников и преподавателей Хогвартса ему на голову опустилась Распределяющая Шляпа и направила его в Гриффиндор. С чего бы такому яркому и непокорному характеру меняться сейчас?

Но после того, что рассказала о нём Лили, я чувствую себя неловко. И сомнения с новой силой начинают раскачивать лодку моего душевного спокойствия.

Нет, не может быть, чтобы за столько лет я не заметила ничего подозрительного или необычного в его поведении! Ведь если бы я действительно ему нравилась, то наверняка бы это поняла. По взглядам, голосу, поступкам, каким-то брошенным вскользь словам, фразам. Если парень хочет произвести впечатление на девушку, он начинает вести себя с ней более настойчиво. Поттер, когда ухаживал за Лили, пускал в ход всё обаяние, заливался соловьём о своих реальных подвигах и врал напропалую о вымышленных, лишь бы только удержать её внимание и расположить к себе.

Со стороны Сириуса я ничего подобного за все годы обучения не видела. Если только не считать случая, когда захотела предложить Снейпу вместе сходить в Хогсмид, а Блэк отобрал мою записку и раскрыл её содержание другим ребятам. За свою выходку он получил от меня несколько пощёчин, и мне до сих пор стыдно, что я тогда не повела себя более сдержанно. Но я разбила обидчику лицо до крови, пыталась вырвать злополучный клочок пергамента, не понимая, что своей острой реакцией на провокационный поступок только выдаю своё неравнодушие к презираемому однокурсниками слизеринцу.

В результате той истории мой порыв предложить дружбу Северусу был уничтожен на корню прилюдным унижением, яростью и стыдом. Хотя, если рассудить здраво, Блэк, возможно, тогда оказал мне услугу и уберёг от опрометчивого шага.

Но разве он мог всерьёз в меня влюбиться?

Сириус и я? Да нас смешно представить вместе, настолько мы разные!

О синеоком красавце в школе грезили и вздыхали почти все девушки, у которых не было парня. И даже те, кто уже с кем-нибудь встречался, нередко провожали его затуманенными взглядами.

Я затрудняюсь сказать, какая из наших студенток смогла бы стать ему подходящей парой и при этом ничуть не уступать внешне. Разве что Нарцисса Малфой с её утончённой, но холодной красотой, грацией и отстранённым взглядом таких же сапфировых, как у Сириуса, глаз… Но она его двоюродная сестра, несколькими годами старше и уже сделалась хозяйкой Малфой-мэнора, став женой Люциуса, у которого внешняя привлекательность успешно соперничает с высокомерием, порождённым чистокровным происхождением, воспитанием и богатством.

Нет, Лили всё-таки ошибается. Я могу поверить в уязвлённую гордость Блэка, в его желание влюбить в себя наивную дурочку, чтобы самоутвердиться и мысленно поставить очередную галочку в обширном списке побед над девушками.

Разве любовь такая?

На свадьбе Лили он вёл себя странно, это правда. И ещё тот злополучный полёт на мотоцикле, когда из-за лихачества Блэка и его желания покрасоваться мы сорвались в глубокое пике и едва смогли из него выйти…

Из неуместных мыслей о Сириусе меня выдёргивает Поттер. Он потягивается всем телом, разминая суставы, и обращается к жене:

— Как там наш Гарри?

— Только недавно спать уложила. А вы, горлопаны, едва его снова не разбудили!

Лили недовольно надувает губы, но Джеймс заключает её в объятия. Она делает вид, что хочет вырваться, а он, довольно посмеиваясь, всё плотнее и плотнее сжимает жену в кольце своих рук, пока та, улыбаясь, не капитулирует под его осторожным, но неумолимым натиском. Она запрокидывает голову, и Поттер крепко, жадно её целует, совершенно не стесняясь нашего с Блэком присутствия.

— М-м-м… Лили… Как же ты сладко пахнешь! — говорит он, с неохотой оторвавшись от губ жены и глядя на неё влюблёнными глазами.

— Сохатый, завязывай, — Блэк ухмыляется. — Завидки берут, глядя на то, как вы тут лижетесь!

— Моя жена, что хочу, то и делаю. Сначала найди себе такую, а потом поучай.

Сириус поворачивается в мою сторону и тут же отводит взгляд. На его высоких скулах появляется лёгкий румянец.

Он… смущён? Возможно ли?

— Рада была всех вас повидать, — торопливо говорю я, обращаясь сразу ко всем и ни к кому в отдельности.

— Ты уже уходишь? — Поттер искренне огорчён. — Так быстро? Я думал, посидим, поболтаем, поделимся новостями. Останься, Мэри! Хотя бы ещё на часок!

— Я здесь уже полдня, Джеймс. И мне действительно пора. Завтра я возвращаюсь в Академию и поэтому хочу перед отъездом подольше побыть с родителями.

— Что ж… Тогда не буду тебя задерживать. Спасибо, что нашла возможность нас навестить. Бродяга тебя проводит.

— Да нет, зачем… — я тушуюсь и чувствую, что краснею до корней волос. — Сама доберусь.

— Это не обсуждается, — жёстко говорит Поттер. — Сейчас лучше всего перемещаться не в одиночку и не в компании какого-нибудь бесполезного хлыща, в сопровождении более надёжного кавалера, прошедшего спецподготовку.

— Почту за честь сопроводить до места будущего великого целителя! — Блэк шутовски кланяется. Он улыбается, но в его голосе сейчас нет и следа привычной подначки. — Мракоборцам не отказывают, Макдональд! Особенно тем, кто при исполнении.

— В самом деле, Мэри, не упрямься, — Лили умоляюще смотрит на меня. — Я буду спокойна, зная, что твою безопасность обеспечивает Сириус.

Вот же… Как нарочно всё подстроили! Противостоять совместному напору этой упрямой троицы точно не получится.

— Хорошо. Уговорили. Но, право, это лишнее.

Я встречаюсь взглядом с Лили. Неужели мы впервые с ней расстаёмся так надолго? Она сказала, что под защитой её семья будет находиться не меньше года… А если всё затянется на неопределённый срок?

Словно прочитав мои мысли, она делает несколько быстрых шагов ко мне и крепко обнимает.

— Мэри… Мэри… Как же я буду скучать по тебе!

От звука её срывающегося голоса у меня мгновенно начинает саднить горло. Слёзы, с середины нашего разговора караулившие лишь удобного момента, чтобы прорваться наружу, предательски подступают к глазам.

Вцепившись в подругу, я начинаю торопливо, взахлёб говорить:

— Умоляю тебя, только будь осторожна! Подумай ещё раз о том, что я тебе сегодня сказала. Пожалуйста! Ох, Лили…

Она безостановочно кивает и тоже начинает плакать, словно мы с ней расстаёмся не на год, а на целую жизнь, и неизвестно, увидимся ли ещё.

— Так, девчонки, прекращайте уже! Развели тут сырость!

Джеймс хочет казаться бесстрастным, но по его наигранной интонации заметно, что он оторопел от нашего прощания и решительно не понимает, почему его жена и гостья рыдают, уткнувшись друг в дружку. Сириус молчит, внимательно глядя на нас.

Лили наконец-то отстраняется от меня и вытирает глаза.

— Я обещаю, что свяжусь с тобой, как только позволят обстоятельства.

— Не раскисайте, ну! — Поттер, похоже, уже пришёл в себя и снова пытается командовать. — Всё будет хорошо. Однажды вы обе ещё посмеётесь над вашими сегодняшними страхами.

— Удачи вам, ребята!

— И тебе, Мэри! — одновременно произносят Поттеры.

С тяжёлым сердцем, стараясь не оглядываться, я выхожу из их дома. За моей спиной длинной тёмной тенью следует Блэк.

— Будет безопаснее, если мы сначала трансгрессируем в Лондон, а уже оттуда в Портри.

Не дождавшись моего согласия, он отставляет левую руку с зажатой в ней палочкой в сторону, а правой обхватывает меня за пояс. Я не успеваю даже возмутиться такой бесцеремонностью, как нас срывает с места. Тело на несколько мгновений почти теряет свой вес и несётся в пространстве по длинному, едва освещённому тоннелю.

Мы вываливаемся из аппарационной воронки в безлюдном месте. Судя по всему, это одна из защищённых «точек», по которым перемещаются мракоборцы, чтобы их не могли засечь пожиратели.

Обогнув ближайший дом, мы словно пересекаем невидимую линию, за которой бурлит жизнь. Оказываемся в толпе спешащих по своим делам лондонцев, которые не подозревают, что рядом идёт неведомая война, которая способна перекинуться из-за Барьера Секретности и в их мир.

— Давай немного пройдёмся. Кто знает, когда ещё доведётся…

Я пожимаю плечами, но возражать не решаюсь. На меня чрезвычайно давит то, что рассказала Лили о чувствах Блэка. До этого момента я была склонна отнестись к откровениям подруги скептически, но сейчас вижу, что всё сказанное ею, похоже, не выдумка и не заблуждение. А вот я только и делала, что занималась самообманом.

По поведению Сириуса заметно, насколько ему важно получить от меня хотя бы номинальное согласие на совместную прогулку по вечернему городу, которую с очень большой натяжкой можно счесть свиданием.

Нам навстречу то и дело попадаются влюблённые парочки. Никого не стыдясь, они обжимаются и целуются у всех на виду, но прохожим будто и дела нет до того, что кто-то настолько открыто и неуместно проявляет свои чувства.

Магглы, что с них взять! Их мир гораздо проще устроен и лишён многих условностей, свойственных нашему. И всё же я не готова назвать преимуществом то, что мне кажется нескромностью.

Неожиданно жилистые пальцы Блэка стискивают мою ладонь, и я невольно ойкаю. Вот это хватка! Ощущение такое, что рука угодила в стальной капкан — не сдвинуться, не вырваться, даже если очень этого захочешь. Впрочем, Сириус держит меня хотя и крепко, но бережно, опасаясь, очевидно, причинить боль.

— Так будет безопаснее, — поясняет он, поймав мой недоумевающий взгляд.

Мы продолжаем движение в полном молчании. Проходит, наверное, минут десять, прежде чем он вновь решается заговорить:

— Я знаю неподалёку отсюда одну кофейню. Тихое и уютное местечко, где готовят отличный капучино. Зайдём?

— Нет, спасибо. Не сегодня, — торопливо произношу я и замечаю, как быстро грустнеют его глаза. Слова вырываются раньше, чем я успеваю о них пожалеть: — Давай в другой раз? Когда не нужно будет никуда торопиться и оглядываться по сторонам.

— Замётано! — Лицо Блэка сияет такой неподдельной радостью, что мне становится совестно — я ведь только что его обнадёжила. Он шутливо грозит мне пальцем. — Ловлю тебя на слове! Теперь-то уж точно не отвертишься от своего обещания!

— Сириус…

Услышав своё имя, он вздрагивает и останавливается. И я понимаю, насколько непривычно для него моё дружеское обращение. Прежде я почти всегда называла его очень сухо и только по фамилии.

— Да?

— Скажи, Поттерам действительно угрожает серьёзная опасность?

Его мышцы напрягаются, как у пса, который только что вылез из воды и хочет как следует отряхнуться и обдать любого, кто окажется поблизости, фонтаном колючих брызг.

— Проблемы есть, скрывать не буду. Но ты не дрейфь, Мэри. Мы сумеем защитить наших друзей. Поверь, этим делом занимаются очень серьёзные и знающие люди.

Мне хочется спросить, почему он не отговорил Джеймса от бредовой идеи сделать хранителем Петтигрю? Почему не воспротивился, не настоял на своей кандидатуре? Но я не хочу подставлять Лили, доверившую мне такую тайну.

Мы доходим с ним до маленького сквера, и Блэк настойчиво тянет меня к одной из скамеек.

— Давай немного побудем здесь, если не возражаешь… Пожалуйста!

Мне хочется крикнуть, что я очень даже возражаю. Но горло словно залито свинцом. Живот сводит от ужаса, что Сириус вот-вот соберётся с духом и наконец-то открыто скажет о своих чувствах. Иначе зачем ему вообще сегодня было нужно набиваться в мои провожатые, приглашать на чашку кофе, а потом тащить сюда! А я не представляю, как на всё это реагировать и что говорить.

Если подобной неловкой ситуации всё равно не избежать, пусть она случится потом, позже, когда у меня появятся силы и решимость выслушать собрата по несчастью и найти слова, которые не слишком ранят его самолюбие. Я хорошо знаю, что такое любить без взаимности. Уж лучше молчать, не смея подступиться, чем получить в ответ на вырванное из глубины сердца признание, оставляющее тебя без кожи, убийственное «прости, но нет», «давай останемся друзьями» или ещё что похлеще…

Это горько, несправедливо, невероятно больно и унизительно, а я не хочу такой участи для другого человека, кем бы он ни был.

— У тебя руки ледяные, — севшим голосом произносит Сириус. — Да ты, оказывается, та ещё мерзляка!

Он стаскивает с себя свободную джинсовую куртку и накидывает её на меня. От плотной ткани идёт тепло.

— Спасибо… Так гораздо лучше.

Как странно! Меня действительно согревает его непривычная, искренняя забота, которой я, признаться, от него совсем не ожидала. И если бы Лили не разрушила моё неведение насчёт отношения ко мне Сириуса, то, пожалуй, мне впервые было бы очень приятно и его общество.

Но за повисшей в воздухе недосказанностью скрывается мучительный подтекст. Он проступает в каждом действии и слове Блэка.

— Я ведь знал, что ты сегодня будешь у Поттеров.

— Откуда?

— Эванс проговорилась.

— Не могла её не навестить. Мне очень хотелось взглянуть на Гарри.

— Отличный карапуз у них с Сохатым получился, верно? У Фрэнка и Алисы тоже мальчик.

— Лили сказала, что он родился на день раньше Гарри.

— Да. Бывает же такое! Словно пацаны заранее условились, кто из них первый, а кто второй.

— Однажды они станут однокурсниками.

— И гриффиндорцами!

— С чего ты взял? Может быть, они оба попадут на другие факультеты. На Равенкло или Хаффлпафф. А у Невилла, как у чистокровного, есть даже шанс оказаться в Слизерине.

— Сын Фрэнка в Слизерине? Скажешь тоже! — он насмешливо фыркает. — Мои родственнички непонятно до какого колена все беспримесные, а я-то стал гриффиндорцем. Не, Мэри, я готов ручаться, что мальчишки Фрэнка и Джеймса попадут только под крыло к Макгонагалл. Воспитанием Гарри я займусь лично, если Сохатый даст маху.

— Ага! — я невольно улыбаюсь прозвучавшей в его голосе «фирменной» самоуверенности. — Да Лили тебя на пушечный выстрел к ребёнку не подпустит, даром что ты крёстный и всё такое!

— Это почему ещё?

— Она считает, что вам с Джеймсом сначала самим надо повзрослеть. Тоже мне, воспитатель!

— Вот, значит, как?..

— Одна только метла в подарок за месяц до рождения Гарри чего стоила! Этот поступок убедил Лили в том, что содержимое ваших голов выдаёт в тебе и Джеймсе двенадцатилетних подростков.

— Хочешь сказать, мы настолько отстаём в развитии? — Блэк заливисто хохочет и передразнивает интонации Лили: — «Джеймс, принеси то, сделай сё! Сириус, ты плохо влияешь на моего мужа!» Эванс часто бывает занудой. Но ты-то, Мэри! Скажи, разве наш подарок был так плох?

— Нет, не плох. Разве что немного преждевременен.

— Каюсь, моя была идея, но… — Его лицо бледнеет от внезапной вспышки гнева. — Сейчас так мало поводов для радости... И когда видишь, сколько развелось сволочей, в противовес этой грязи хочется чего-то светлого, чтобы не кормить собственную ненависть и оставаться нормальным человеком… Сделать ребёнку подарок, например. И надеяться на то, что когда Гарри впервые полетит на своей метле, от мразей, которые ведут сейчас охоту на магглорождённых и пытаются лишить моего крестника детства, не останется даже пыли.

— Однажды всё это закончится. Ведь не может же быть такого, чтобы подобное сумасшествие продолжалось слишком долго?

— Не сомневайся. И мы всё для этого сделаем.

По-прежнему не выпуская моей ладони, он свободной рукой обхватывает меня за плечи и притягивает к себе, сокращая расстояние между нами до критического.

Я поднимаю голову и замираю, увидев устремлённый на меня взгляд немигающих и потемневших в подступающих сумерках глаз Сириуса. Его лицо оказывается так близко от моего, что я начинаю трусливо мечтать о том, чтобы растаять прямо в воздухе, оставив на скамейке куртку, которую Блэк столь любезно мне предложил…

Точёные, словно нарисованные тонкой колонковой кистью черты. Они могли бы показаться слишком нежными и выразительными для юноши, если бы не резко очерченные скулы и упрямый подбородок.

Его красивые, чувственно изогнутые губы всего в нескольких дюймах от моих. Я замечаю, как они подрагивают, словно Блэк собирается сказать что-то очень важное или намеревается сделать то, на что обычно рано или поздно решается каждый влюблённый, даже рискуя схлопотать от девушки пощёчину за свою дерзость.

Никто из парней меня ещё ни разу не обнимал. И что такое мужской поцелуй, пусть даже робкий и невинный, я тоже к своим годам знаю лишь теоретически.

Мне неудобно в этом признаться, но теперь я, наверное, понимаю девчонок, терявших из-за Блэка голову. От него исходит ощущение не только уверенности, но и той силы, во власть которой невольно хочется отдаться, чтобы почувствовать себя слабой и защищённой.

Что со мной будет, если он всё-таки решится?..

И каково это вообще — ощутить чужие губы на своих?..

Как мне нужно поступить, чтобы он понял — я не одна из его мимолётных пассий, а его обаяние, столь сокрушительно действующее на других, со мной даст осечку?

Со всей силы оттолкнуть Блэка, чтобы даже не подумал ко мне прикасаться? Или сначала дождаться того, что он сделает, а уже потом дать ему пощёчину, сорваться с места и убежать, чтобы аппарировать домой из первого же подходящего для этого закутка?

И что за дурацкие мысли меня вообще посещают?

Но я откуда-то знаю, что, несмотря на закрепившееся за Сириусом амплуа ловеласа, именно в эту минуту он чувствует себя неуверенным едва ли не больше, чем я сама. И не осмелится меня поцеловать против моей воли. Ведь если любишь по-настоящему, никогда не оскорбишь насилием того, кто тебе дорог.

Он не пытается сейчас казаться лучше, не бахвалится собственной крутизной. Это не тот Сириус, к которому я привыкла в школе. Не тот, что пытался рисоваться, кичась своим статусом мракоборца. Не тот, что был на свадьбе Поттеров. И даже не тот, который сцапал меня за руку и приглашал в кофейню.

Именно сейчас, и я это понимаю с беспощадной, пугающей ясностью, впервые и лишь мне одной позволено увидеть его настоящего. Без ретуши, без ореола неотразимого героя девичьих грёз.

Обычного парня, вся самоуверенность которого испарилась без следа рядом с той, которая его волнует. Кто уязвим точно так же, как любой несчастный, переставший надеяться на взаимность.

Его дыхание становится тяжёлым и прерывистым. Не отрывая напряжённого взгляда от моего лица, Сириус чуть сильнее сжимает мою безжизненную руку в своей. Едва касаясь, проводит большим пальцем по внутренней стороне моей ладони, чуть царапая её ногтем. Это щекочущее, очень приятное и вместе с тем ужасно пугающее, неловкое ощущение, точно я совершаю что-то неправильное, стыдное.

Если бы я только захотела, то могла бы стать для Сириуса единственной. Так, пожалуй, было бы гораздо честнее по отношению к Снейпу и Лили. Я не маячила бы третьей лишней и не испытывала бы отвратительного чувства собственной ущербности и второсортности, ненужности.

Да, могла бы. Вот только упрямому сердцу не прикажешь, кого ему любить. Даже если оно выбирает человека, который, по общему мнению, абсолютно тебе не подходит, и для кого ты сама не более чем пустое место.

Извечное несовпадение желаемого и действительного.

Чёт и нечет.

Пасьянс, которому не суждено сойтись всего из-за одной карты.

— Мне пора, — говорю я, с трудом преодолев магию его взгляда. — Родители, должно быть, уже беспокоятся, куда я пропала.

Сириус растерянно моргает, словно не верит, что подаренный случаем момент, к которому мы оба оказались не готовы, безвозвратно упущен. Он поднимается со скамейки и помогает встать мне.

— Конечно. Извини, что задержал.

— Ничего.

— А знаешь, я тут подумал… Что нам с тобой мешало нормально общаться раньше? Всё собачились по каким-то ничтожным поводам...

— Не знаю. Пожалуй, мы просто повзрослели.

— Наверное.

Миновав ещё несколько домов, Блэк решительно сворачивает за угол одного из них и ведёт меня за собой. Мы снова оказываемся в безлюдном месте — это следующая безопасная точка нашего маршрута. Оттуда отправляемся в Портри.…

Мы приближаемся к ограде, за которой приветливым мягким светом сияют окна родительского коттеджа. Сириус не спешит уходить и стоит, переминаясь с ноги на ногу.

Взаимная неловкость растёт и делается почти невыносимой. Но только я открываю рот, чтобы сказать ему до свидания, как он снимает со своей шеи цепочку с массивным серебряным медальоном, в крышку которого вделан красивый зелёный камень.

— Это тебе, Мэри.

— Ты что, с ума сошёл? Я не могу принять такой подарок!

— Возьми. Сама по себе цацка не представляет никакой ценности. А вот как средство защиты она очень даже эффективна. Только носи её постоянно и ни в коем случае не снимай. Если вдруг попадёшь в беду, просто сожми медальон в кулаке, и я узнаю, что тебе нужна помощь. Дай слово, что ты сделаешь это!

— Сириус…

— Дай слово! Я не приму отказа, Мэри! — его тон становится взволнованным и строгим.

— Хорошо.

— Ты правильно сказала: однажды всё это обязательно завершится. Так вот… Я хочу, чтобы все те люди, которые мне небезразличны, к концу войны остались целы и невредимы. Я не могу потерять никого из вас. Поэтому возьми его. Мне так будет гораздо спокойнее.

Он вкладывает зачарованное украшение в мою ладонь, на одно долгое мгновение накрыв и сжав её своими сильными горячими пальцами.

— Спасибо тебе за заботу.

— Не стоит благодарности. Ладно, счастливо оставаться. Ненавижу долгие сопливые прощания. Удачи!

Он отходит от меня на несколько шагов, готовясь трансгрессировать обратно в Лондон. Я прижимаю руки к лицу и чувствую, что снова готова разреветься, как в доме Поттеров.

Что с нами происходит? Как случилось, что мы все оказались заложниками безумных идей одержимого чистотой крови тёмного мага? Почему сейчас вместо радости, которую должна дарить юность, и дружеского тепла мои внутренности выкручивает панический страх за жизни близких, друзей, однокурсников?

И за Блэка тоже.

Почему-то за него — особенно.

— Сириус! — невольно вырывается у меня. — Умоляю, будь осторожен!!!

Его лицо освещается совершенно мальчишеской, застенчивой улыбкой.

— Неожиданно… Но приятно. Буду, если ты об этом просишь. И помни, что ты должна мне поход в кафе, Мэри!

В следующий миг он исчезает в аппарационной воронке.

31 октября 1998 года, Портри

Потемневшие от времени медные колокольчики разливают над головой приветственную мелодию. Я делаю глубокий вдох и блаженно закрываю глаза, когда лёгкие наполняет плотный воздух, насыщенный десятками ароматов.

— Кого я вижу! Дорогая мисс Мэри!

Хозяин лавки, седовласый и низкорослый, раскрывает свои объятия.

— Добрый день, мистер Бёрнс.

— Совсем позабыли старика, — произносит он с ласковой укоризной.

— Ну что вы, разве я могу вас забыть, дядюшка Грэм?

Улыбаясь, я тепло обнимаю его за сухонькие плечи. Наши лица оказываются почти на одном уровне. Природа словно нарочно наградила Грэма Бёрнса невысоким ростом, чтобы он мог быть поближе к своим любимым питомцам и меньше уставал, возясь в саду или в оранжерее и склоняясь к земле за прополкой, поливом и подкормкой растений.

Сморщенное лицо владельца цветочной лавки лучится неподдельной радостью.

— Ну вот, совсем другое дело! А то заладили: «Мистер Бёрнс, мистер Бёрнс»! Как же я соскучился по моей ненаглядной маленькой мисс!

Он до сих пор упрямо называет меня «маленькой мисс». И совершенно игнорирует то обстоятельство, что прежняя пятилетняя девочка, которая от смущения при виде незнакомца всё норовила спрятаться за спину бабушки, давно успела вырасти, выйти замуж, родить ребёнка и развестись. Но он сам, похоже, совсем не изменился с нашей первой встречи, когда сумел найти к моему сердцу безотказный ключик. Тогда по мановению его худой, испещрённой пигментными пятнышками руки, в которой он держал гладкий коричневый прутик, в лавке непонятно откуда появилось несколько десятков бабочек. Раскрыв рот, я, ещё ничего не знавшая ни о волшебстве, ни о возможностях заклинаний, остолбенела от удивления и восторга, а мистер Бёрнс и бабушка, переглянувшись, весело рассмеялись.

Седой как лунь, жилистый и обладающий замечательно чуткими, длинными, подвижными пальцами, Бёрнс оказался очень радушным и внимательным хозяином. Каждый раз, когда мы приходили к нему за цветами или рассадой, он долго и обстоятельно беседовал с бабушкой о жизни, общих знакомых, секретах ухода за растениями. И неизменно, словно добрый дядюшка свою племянницу, угощал меня конфетами и засахаренными фруктами, ласково гладил по голове, восхищаясь цветом волос.

— Может быть, составите мне компанию за чашечкой чая, Мэри? Расскажете о том, что происходит в мире. Я совсем не в курсе последних новостей. Поболтаем, — он подмигивает, — посплетничаем.

— Я бы с удовольствием, дядюшка Грэм, но, к сожалению, не сегодня. Неотложные дела.

— В госпитале? — он не без разочарования кивает. — Работа есть работа. Тогда чем могу вам помочь, моя милая?

— Мне нужны цветы, — я на мгновение запинаюсь, — к надгробию.

Он поднимает на меня прозрачные, как вода в роднике, светло-голубые глаза, в которых читается немой вопрос.

— Нет-нет, с моими родными всё в порядке, не беспокойтесь. Но мне необходимо выполнить волю одного человека. Сегодня день смерти женщины, которая была ему дорога. Каждый год в эту траурную дату он приходит на её могилу, но теперь тяжёлые обстоятельства не позволяют ему исполнить долг памяти.

— Понимаю… Это его жена?

— Нет. Подруга детства и однокурсница. Она погибла совсем молодой.

Мистер Бёрнс сочувственно качает головой и тяжело вздыхает. Наверняка у него перед глазами встала его собственная утрата. Он уже много лет как овдовел, но после смерти любимой жены не захотел ввести в дом другую хозяйку.

— Если мужчина так долго помнит женщину, его наверняка связывают с ней глубокие чувства.

— Вы правы. Поэтому я пришла именно к вам. Мне нужно что-то особенное. То, что могло бы говорить без слов.

Старик задумывается.

— Необычная просьба. Как правило, в таких случаях люди не слишком обременяют себя выбором. Но, кажется, я знаю, что именно можно вам предложить.

— Я целиком полагаюсь на ваш вкус.

— Тогда подождите меня здесь, Мэри. Я скоро.

Шаркая ногами, обутыми в мягкие невысокие сапоги из потёртой замши, он уходит в оранжерею, оставляя меня у прилавка, почти сплошь заставленного разноцветными кашпо с домашними растениями, среди которых своими причудливыми формами выделяются диковинных расцветок орхидеи. Вдоль деревянных стен стоят ведёрки с декоративной зеленью для букетов и большие вазы с цветами. Каждую осень здесь правят бал хризантемы разной густоты и оттенков — от простых белых до изысканных, чья сочная палитра под стать тропикам, а не нашим сдержанным на краски широтам.

В этом благоухающем царстве дядюшка Грэм одновременно и всевластный правитель, и исполнительный подданный, который ежедневно трудится в поте лица. В любой сезон у него можно найти самые редкие и требовательные растения. Он щедро делится своим искусством с горожанами, не делая различия между простецами и магами.

Я была ещё ученицей начальной школы, но уже тогда слава о чудесной лавке гремела на всю округу. Выращенные его заботливыми руками цветы приносили радость и очень долго не увядали. Их покупали к свадьбам, пышным торжествам, юбилеям и дням рождения, для оформления интерьеров, а мужчины, конечно же, выбирали в подарок своим возлюбленным. Среди женской части Портри даже родилось и окрепло поверье, что заказанный у Бёрнса букет невесты непременно сулит счастливую семейную жизнь…

Он возвращается через четверть часа, неся в руках свежесрезанные розы. Длинные изумрудные стебли увенчаны едва распустившимися молодыми бутонами безупречной формы. Густо-бордовые бархатные лепестки словно присыпаны тончайшей угольной пылью. Яркий аромат с едва уловимыми винными, дурманящими нотками мгновенно наполняет лавку, перебивая благоухание всех остальных цветов.

В начале прошлого столетия в Англии многие садоводы были одержимы идеей получить в результате селекции розу чёрного цвета. Но природа долго противилась людскому вмешательству, и попытки энтузиастов терпели крах одна за другой. Тогда самые упрямые пошли по обманному пути. Срезанные цветы ставили в воду с растворённым в ней тёмным красителем. Лепестки быстро теряли свою первоначальную белизну и в тени или при слабом освещении казались почти чёрными.

Пока в 1866 году один из садоводов, Вильям Пол, не вывел сорт, который выглядел подлинным совершенством. Выращенные им розы обладали неотразимой, погибельной красотой, которая будто несла на себе печать рока. Они были самыми тёмными из всех, что в то время были известны. Неудивительно, что он нарёк своё драгоценное творение истинно по-королевски.

Его цветочное высочество, как многие желанные и поздние дети, обладало хрупким здоровьем. Оно боялось всего на свете: болезней, садовых вредителей, плохой погоды, засухи, грунтовых вод, прямых солнечных лучей и густой тени, было чувствительно к почве, капризно требуя неустанной заботы о себе и безусловной преданности, как и полагалось особе царских кровей.

— Я знала, что вы кудесник, но вы меня в очередной раз поразили! — ахаю я от восхищения. — Ведь это же…

— «Чёрный Принц», — договаривает он за меня и смотрит на розы с такой гордостью, с какой, наверное, Генрих VIII встретил известие о рождении долгожданного сына и наследника.

— Такие когда-то выращивала моя бабушка...

— Миссис Эйлин отлично разбиралась и в цветах, и в людях, да пребудет её душа в Авалоне вечно.

— С ума сойти! Найти у вас столь прихотливый сорт в это время года!

Его большие уши, из которых видны пучки седых волос, краснеют от удовольствия.

— Я рад оказаться полезным моей маленькой мисс. Если бы речь шла только о долге вежливости, вы наверняка купили бы другой букет. Зная вас, предположу, что это были бы белые розы или, возможно, лилии.

— Лилии? — переспрашиваю я, невольно поражаясь необъяснимой проницательности садовника.

— А разве нет? Лучший способ почтить память молодой, наверняка красивой и безвременно ушедшей женщины, которая, сдаётся мне, была и вашей подругой тоже, — произносит он и окидывает меня внимательным взглядом. — Сдержанная скорбь, чистота и яркость воспоминаний, светлая печаль об ушедшей.

— Да, пожалуй, вы правы.

— Но вы попросили у меня нечто особенное, без слов говорящее о сильных чувствах. Такие розы, как эти, символизируют не только неугасающую боль от пережитой потери, но ещё и пылкую, неослабевающую с годами любовь. Недаром их лепестки так похожи на сердца, сгоревшие от неразделённого чувства.

— Вы не только лучший садовник из всех, кого я знаю, но ещё и поэт.

— Моё занятие весьма этому способствует, — он застенчиво улыбается, а потом говорит со всей серьёзностью: — Ещё я вижу, что для вас выбор цветов к надгробию — не утомительное поручение, от которого вы хотите поскорее избавиться, а помощь человеку, который, вероятно, вам дорог несколько больше, чем просто знакомый. Оказывая ему эту услугу, вы хотите ему угодить.

— С чего вы взяли?

Я невольно прижимаю ладони к вспыхнувшим и ставшим горячими щекам, выдавая себя с головой. Прозрачные глаза Бёрнса теплеют.

— Если бы я не был уверен в том, что говорю, мне достаточно было бы взглянуть на вас, Мэри. Слишком давно я не видел вас такой воодушевлённой.

— Ну что ж, в этот раз мне совсем нечем крыть, дядюшка Грэм.

Я не могу сердиться на бесхитростную прямоту старика. Во-первых, мы с ним слишком давно знаем друг друга, а во-вторых, глупо обижаться на правду.

— Он оценит ваш поступок. Вы выбрали то, что нужно, не сомневайтесь.

* * *

На сером граните простого надгробия, покрытого мелкими каплями недавно прошедшего дождя, высечено: «Лили и Джеймс Поттер». Ниже указаны даты их рождения и день гибели — один на двоих.

«И последний враг истребится — смерть».

Фраза из Книги пророка Исаии, выбранная в качестве эпитафии, даёт надежду, что две души не расстались, а обрели новую жизнь в прекрасной и неизведанной дали, которую магглы называют раем, а мы, волшебники, Авалоном. Место, где нет ни страдания, ни болезни, ни зла. Где вечное блаженство перестаёт быть фигурой речи и оборачивается возможностью для любящих людей бесконечно находиться рядом и отражать свет друг друга. Приобщиться к тайному знанию космического равновесия и высшей целесообразности, которое можно постичь лишь после исчезновения земной оболочки…

Наклонившись, я кладу к могильному камню, предварительно высушив небольшую лужицу у его основания, пышный букет тёмно-багровых роз. Под Стазисом они не увянут ещё очень долго и сохранят в неприкосновенности свою строгую и печальную красоту.

К вечеру здесь будет много цветов — от Гарри Поттера и от тех, кто знал и любил его родителей, и для кого 31 октября 1981 года отмечено в календаре чёрными чернилами.

Но сейчас два часа пополудни и мой букет здесь пока единственный.

— Это от Северуса, — негромко произношу я, словно навек обрётшая покой Лили может меня слышать…

Каждое посещение кладбища до сих пор словно отрывает у меня часть души. Есть люди, на которых юдоль слёз действует философски, и они пускаются в пространные рассуждения о тщете и бренности всего сущего. Но я точно не из их числа. Наверное, потому, что на своём опыте сполна прочувствовала, каково это — терять.

Я знаю, как дезориентирует непоправимость смерти, лишает способности соображать и приводит к торможению всех реакций. Когда происходящее вокруг воспринимается словно в замедленной съёмке маггловского кино и можно в подробностях рассмотреть каждый жест и траекторию движения любого, кто попал в поле зрения.

Уход близкого человека, скоропостижный или, напротив, неотвратимый, как при тяжёлой и неизлечимой болезни, всегда внезапен и рассекает тебя пополам. Жизнь делится на до и после этого события. Ты истекаешь кровью, словно тебе перерубили артерию, физически ощущая, как твоё тело быстро покидают жизнь и радость, оставляя после себя разъедающую мысли кислоту ужаса.

Но самое страшное заключается в том, что тебе не дано как-либо повлиять на ситуацию. Можешь сколько угодно, скорчившись и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, заходиться от душевной боли, но ты не в состоянии что-либо изменить.

Ты почти ненавидишь тех, кто участливо и из самых добрых побуждений треплет тебя по плечу и с сожалением в голосе говорит, что надо смириться, потому что ты не исключение на горьком пути, по которому рано или поздно проходит каждый…

Что время залечит все раны и однажды обязательно станет легче…

Легче?!

Когда?

Кому?

А потом ты тщетно пытаешься найти новый смысл в существовании, чтобы удержать себя от сваливания в пучину безумия.

И последовательно, в слезах или вовсе без оных, проходишь все круги ада, стараясь сберечь последние крупицы разума в выжженной дотла пустыне черепной коробки. День твоей собственной смерти ещё сокрыт в грядущем, а потому жизнь, эта несправедливая, сильная, упрямая и жестокая сука, семенит дальше и неотвратимо тянет тебя, ещё недавно полагавшего себя её хозяином или хозяйкой, на поводке за собой.

Ты делаешь шаг в новой для себя реальности. Потом ещё один. И ещё…

Но со временем действительно становится проще. Не легче, а именно проще, потому что многое из того, что ранее представлялось важным, превращается лишь в размытую тень на стене.

Беда приходит с ревизией в твой внутренний мир и перетряхивает там всё до основания.

В топку без сожаления летят все старательно собранные заблуждения и представления о себе и людях. И перед тем как новое знание и понимание неотменяемых законов выплюнут тебя обратно в мир, ты перестанешь быть прежним человеком и подвергнешься мучительной трансформации, которая закалит сильного, а слабого уничтожит.

Но неправда, что боль от утраты утихает со временем. Это самая большая ложь, придуманная одними людьми для успокоения других. В моменты острой тоски она крючьями сдирает с тебя тонкую, заново отросшую кожу, и тогда случившееся даже несколько десятилетий назад накатывает с той же силой и безысходностью, как в первый день.

Нет, эта пытка не становится слабее, а чудовищно медленно переплавляется в память. Чем ближе степень родства или близости с ушедшим, тем меньше остаётся от твоей души. Половина, треть, четверть… Эти дыры не латаются, не затягиваются, не исчезают.

…Приходя к могиле Поттеров, я всякий раз не могу удержаться от слёз. Молодые не должны умирать! Это против законов природы и здравого смысла. Однако такое происходит сплошь и рядом, когда болезнь или несчастный случай начинают свою жатву. Но хуже всего, если едва начавшуюся или только-только расцветшую, жадную жизнь хладнокровно обрывает чья-то безжалостная воля.

Когда я думаю об этом, моё сердце словно придавливает тяжёлой могильной плитой, не позволяя вздохнуть полной грудью.

Мне хочется попросить у Лили прощения за то, что я, её подруга и ровесница, жива. За то, что мне повезло уцелеть в этой войне. Да, и я не избежала потерь, узнала, что такое крах надежд и одиночество, но всё же мне есть ради кого и ради чего жить. Во мне ещё кипят эмоции и не перебродили чувства, я полна сомнений и способна плакать навзрыд и смеяться от души, ощущать боль, любовь, радость — всё то, что здешним обитателям, запертым в сырой темноте деревянных узилищ, уже недоступно…

Шесть футов вниз — и нет больше весёлой и красивой молодой женщины, которая не успела вдоволь насладиться ни счастливым материнством, ни объятиями и заботой мужа, ни сладким вином жизни, которого лишь слегка пригубила.

Шесть футов вниз — и стройное тело, желанное и созданное для любви, обернулось грудой обглоданных временем костей, лежащих в полуистлевшем гробу, а солнечная улыбка, так украшавшая лукавое веснушчатое лицо, застыла жутким, уродливым оскалом на безгубом черепе.

Шесть футов вниз — и длинные огненные волосы, развевавшиеся на ветру и трепетавшие завораживающими языками пламени, превратились в ржавую и свалявшуюся грязную паклю.

Шесть футов вниз — и когда-то пылкое, верное, смелое сердце, способное на самую искреннюю любовь и дружбу, сожрали трупные опарыши, которым было наплевать на то, кому оно принадлежало.

Шесть футов вниз — и все чаяния, честолюбивые порывы, блестящие планы, перспективы и мечты о будущем навсегда остались нереализованными и были помещены в музей прошлого в качестве пыльного экспоната с табличкой «Несбывшееся».

Всего лишь шесть футов вниз…

Я целитель и обладаю живым воображением, поэтому мне нетрудно представить, что происходит с телом на этой глубине, когда близкие и друзья, отдав покойному последние почести, расходятся по домам. Как в непроглядной темноте то, что было человеком, раздувается от трупных газов и гниёт, как отделяются от костей мышцы. Как то, что двигалось, чувствовало, дышало и осязало, было тёплым, энергичным и привлекательным, постепенно исчезает и превращается в ничто.

Омерзительное зрелище, которое никому не нужно видеть. Кремация в этом смысле выглядит гораздо эстетичнее, заменяя медленное и зловонное разложение тканей быстрым уничтожением очищающим огнём.

«Ибо прах ты и в прах возвратишься…»

…Звук чьих-то вкрадчивых шагов пронзает тишину кладбища. Я резко оборачиваюсь, поперхнувшись загустевшим от водяной взвеси воздухом.

Никого.

Злая шутка, которую играют со мной память и натянутые до предела нервы?

Я быстро вытираю слёзы со щёк. Мне бы не хотелось, чтобы в уединение, позволяющее мысленно поговорить с подругой моей юности, кто-нибудь бесцеремонно вторгся.

Долг мёртвым лучше отдавать в одиночестве.

Эту потребность — вслушиваться в себя и окружающий мир до внутреннего звона — я остро ощутила десять лет назад, стоя у могилы Лили и вспоминая нашу с ней дружбу, школьные годы, редкие размолвки, которые всегда заканчивались примирением, взаимные подначки и откровения, взросление, её удачливость в любви, мою ревность…

Именно тогда я столкнулась здесь с человеком, к встрече с которым была совершенно не готова.

Услышав в отдалении осторожные, негромкие шаги, я накинула на лицо капюшон и быстро повернула к выходу с кладбища.

Я брела по дорожке, покрытой осклизлой листвой, по-черепашьи вжав голову в плечи и закутавшись в плащ, глядя себе под ноги и дрожа от неясного предчувствия желанной и болезненной встречи.

Кто-то замедлил шаг и на миг остановился, пропуская меня, и я тенью скользнула мимо, краем глаза успев заметить сжимавшую букет алых роз знакомую мужскую руку, узкую и почти до самых костяшек длинных пальцев затянутую в чёрную ткань.

Сердце сорвалось с места и пустилось в сумасшедший галоп. Лишь усилием воли я сдержалась, чтобы не поднять голову и не взглянуть в дорогое лицо.

Только отойдя на приличное расстояние, я всё-таки на свой страх и риск решилась обернуться.

У могилы Лили спиной ко мне в немом страдании застыла худощавая тёмная фигура.

Северус.

Как хорошо, что он всё-таки меня не узнал! Иначе мне впору было бы провалиться сквозь землю от неловкости. Ведь своим визитом на кладбище в эту траурную дату я словно вторглась в его мир, посягнула на единоличную память...

Сегодня, в годовщину смерти Лили, Северус не находил себе места, метался по комнате, как дикий зверь по клетке, отвечал невпопад на все мои вопросы, совершенно забыв о назначенном на десять часов заседании суда. А когда наконец вспомнил об этом, то трескуче и зло рассмеялся.

Я смотрела на него и физически ощущала, насколько ему плохо. Мне казалось, что я слышу, как заходится от отчаяния его сердце. Выражением его глаз можно было обращать в камень, как взглядом Горгоны.

Но даже чувствуя его боль как свою, я со стыдом понимала, что никак не могу облегчить его состояние. Что эта изнуряющая пытка продлится ровно столько, сколько у него достанет сил её вынести. А это значит — до нового криза и потери сознания.

Отменить очередное заседание Визенгамота было нереально, поскольку вершителям судеб в мантиях не объяснить, насколько этот день важен и трагичен для обвиняемого.

Поэтому оставалось только одно — врачебная хитрость. Перед выходом из дома я, не предупредив Северуса о своём замысле, ввела ему сильное снотворное под видом успокаивающего средства, рассчитав дозу таким образом, чтобы моего пациента начало отключать прямо в зале суда.

Всё произошло так, как я и планировала. Адвокат Северуса, мисс Кристалуотер, заявила ходатайство о переносе слушаний на другой день в связи с резким ухудшением состояния больного.

Выглядело это до ужаса серьёзно и впечатляюще: лечащий врач, вкалывающий бледному как смерть подсудимому якобы обезболивающее зелье, после чего тот в течение пары минут обмяк в кресле и с хрипом откинулся на высокую спинку.

Затем на глазах судейских и многочисленных зрителей к нему подошёл Остин. Небрежным, почти неуловимым движением он легко отодвинул в сторону двух крепких охранников и рявкнул тоном, не подразумевающим даже тени неповиновения:

— Расстегните браслет. Живо!

Когда удерживавшая правую кисть Северуса полукруглая металлическая скоба откинулась, Руперт подхватил его на руки и понёс по направлению к дежурящим в зале санитарам, специально вызванным из Мунго. Он опустил Снейпа на левитирующие носилки и, встретившись со мной взглядом, чуть заметно качнул головой. Разумеется, он всё понял и не стал меня осуждать. Какие бы сложные отношения ни связывали его со Снейпом, долг целителя предписывал ему прежде всего заботиться о благе пациента.

Когда я наклонилась над Северусом, чтобы проверить пульс, его ресницы затрепетали, он с трудом открыл уже затянутые белёсой мутью глаза и одними губами беззвучно шепнул:

— Благодарю…

И уже в следующее мгновение провалился в глухой, беспробудный сон, так похожий на беспамятство...

8 ноября 1998 года, Портри

— Акцио, «Transmutatio linearibus».

Тяжёлый, как могильная плита, старинный том в деревянном переплёте, обтянутом чернёной бараньей кожей, старой лягушкой подскакивает на бежевой девичьей тумбочке из полированного ореха и шумно шлёпается на пол, не пролетев и фута. Лёгкий столбик золотой пыли, выколоченной из древнего фолианта, зыбко танцует в лучах холодного осеннего солнца, безудержно льющегося в отмытое до бесплотности оконное стекло. Волчьими зубами клацают медные замочки, запирающие от непосвящённых бесценный труд адмирала Кенелма Дигби.

Любопытный тип был этот Дигби…

Сын государственного преступника Эверарда Дигби, едва не угробившего короля Якова в ходе Порохового заговора.

Крестник и воспитанник монаха-иезуита Джона Джерарда, ревностного католика на чужих глазах и тайного мага.

Ученик Ричарда Нейпира, лучшего зельевара Британии во времена Карла Первого, слизеринца, известного также под псевдонимом Парсона Сэнди, дипломата и шпиона при испанском дворе.

Пират-приватир, всласть погонявший с эскадрой по Средиземному морю испанские и французские торговые парусники.

Канцлер Британской империи…

И все эти долгие и бурные годы — учёный-алхимик, оставивший потомкам этот труд.

Пылкий влюблённый, посвятивший свой Magnum Opus единственной женщине, магглорождённой ведьме Винесс Стэнли.

Именно о ней он писал в своих дневниках во время морского странствия романтические стихи. Именно в честь неё ставил опыты в тайной лаборатории, которая благодаря чарам расширения умещалась вместе с трехкупольным атанором и богатейшим набором кварцевой посуды в обычном рундуке морского офицера. Именно по её наущению согласился носить под мундиром стальную кирасу тонкой гоблинской работы, чтобы жизнь окаянного авантюриста не прервала случайная пуля во время приватирского набега.

Адмиралу повезло.

Они с Винесс поженились и счастливо прижили двоих сыновей. Леди Дигби прилежно вела домашнее хозяйство, участвовала в придворной жизни. А чтобы избежать слухов о ведовстве, дважды в неделю посещала католического духовника. Впрочем, есть информация о том, что они с отцом Джеймсом чаще играли в карты, нежели изучали Писание и посвящали время встреч исповеди и молитвам.

Она не любила танцы и вышивание, держала чистокровную лошадь, охотилась и сама обучила детей стрелять и ездить верхом. А всё, что выигрывала в вист у смиренного попа, жертвовала на благотворительность.

И, что важно, не верила слухам, будто у адмирала, как у всякого нормального моряка в те годы, в каждом портовом городе по любовнице. Просто знала, что атанор несовместим с плотскими развлечениями на стороне. Просто знала… Потому что и сама не чуждалась алхимических практик.

Её не стало в ночь на первое мая 1633 года. Утром, покуда вернувшийся из очередной военной экспедиции сэр Кенелм беседовал о литературе со своим другом Томасом Хаукинсом, бретёром и поэтом, слуга нашёл хозяйку бездыханной в постели, с лёгкой улыбкой на спокойном лице, не успевшем перед кончиной изведать страха. Домашний доктор не обнаружил на теле покойной ни одного изъяна, способного привести к смерти, и это сразу же породило массу сплетен: об отравлении возлюбленной адмирала его недоброжелателями, о тайном эксперименте с «гадючьим вином», жертвой которого стала сама исследовательница. И о проклятии, разумеется.

Что там было на самом деле, теперь уже некому расследовать и изучить. Полагаю, это мог быть обычный сердечный удар или… Авада — с равной вероятностью, ибо врагов у Дигби было и в самом деле немало.

«Эта мука не кончится, пока я жив… Нет мне никакого другого врача, кроме смерти», — написал сэр Кенелм своему брату Джону. В переписке с детьми молился ей, как ревностный католик молится Богоматери. И заказал её портрет самому великому ван Дейку.

Смерть жены уничтожила бесстрашного Дигби-приватира и породила на свет Дигби-философа. «В своём горе я обрёл способность увидеть всю ложную славу мира, отринуть и презирать её». Остаток своих лет он отдал написанию писем, составивших сборник «De laudibus Venetiarum».

В 1641 году один французский дворянин, маггл Мон ле Роз, согласно официальной истории, грубо отозвался о короле Карле. Дигби вызвал его на дуэль по всем аристократическим правилам симплексов, мечтая втайне погибнуть. Но амбиции взяли верх над многолетней депрессией. Адмирал оказался лучшим фехтовальщиком, чем сам предполагал, и на глазах всего парижского двора заколол обидчика шпагой. Впрочем, легенда скромно говорит и о том, что предметом насмешек мушкетёра Мон ле Роза был вовсе не британский монарх, и речь шла о памяти прекрасной огненноволосой Винесс…

Верится, честное слово!

— Акцио, «Transmutatio linearibus»!

Чёрный фолиант подскакивает дюйма на полтора, не больше, и снова с гулким хлопком повергается на сверкающий паркет. Золотистое пыльное облачко вспухает из-под тиснёной крышки переплёта.

«Ноль ты без палочки, Снивеллус!» — насмешливым голосом Сириуса Блэка грохочет в замученных мигренью висках.

Палочка изъята мракоборцами. Вряд ли я когда-либо ещё её увижу...

Конечно, считается, что у мага можно отнять палочку, но не магию. Что тонкий жезл с артефактным содержимым в виде шерсти, жилы или высушенного кровеносного сосуда редкого волшебного существа — лишь инструмент в руках посвящённого. Где-то в далёкой Африке, в Лунных горах, стоит школа Уагаду, где этот полезный инструмент начали использовать всего-то лет сто пятьдесят назад, а большинство инкантаций до сих пор выполняют на щелчок пальцами.

Говорят, Верховный чародей Международной Волшебной Конфедерации Бабайди Экинбада, сменивший на этом посту убитого мной Дамблдора, отправляясь порталом на собственную инаугурацию из Найроби, попросту забыл свою палочку дома. Что никак не помешало ему принести непреложную клятву при вступлении в должность. По утверждению очевидцев, когда секретарь заседания велел ему коснуться палочкой священной книги Устава Конфедерации, чтобы зачарованный фолиант признал нового председателя и внёс его имя на титульный лист, чернокожий мудрец ничтоже сумняшеся ткнул в обложку узловатым пальцем с синим полированным ногтем, и всё сработало как миленькое…

А я книгу с пола на простейшее Акцио поднять не могу! И если вспомнить Малфой-мэнор, запросто разбиваю себе морду летающим поильником.

Обидно!..

Хогвартс, несомненно, нуждается в курсе беспалочкового управления собственными силами. Война окончена, можно пригласить угандийского преподавателя. И начинать с первого курса, драккл побери! Чтобы в случае порчи или утери первого из вспомогательных средств колдовства у одарённых свыше не было таких потерянных и униженных физиономий, как у бедняги Люциуса, когда его ограбил на палочку лично Тёмный Лорд.

Но кто станет слушать размышления на эту тему от подсудимого уголовника, обвиняемого в самом страшном из смертных грехов?

Наверное, чтобы взять книгу, не вставая с постели, можно было бы просто позвать слугу. У меня ведь теперь и слуга есть. Почему я все время забываю об этом?

Лёгкий стук в высокую светлую дверь. Мордред преподлейший, а это ведь Мэри! Я не вышел вовремя к чаю, предаваясь своим мыслям, сумбурным и никчёмным на фоне стремительно движущегося к финалу судебного процесса. Она, несомненно, встревожена. Может быть, даже возмущена, но, как всегда, не подаст виду.

Её цель — виртуозно создавать для меня иллюзию настоящей жизни на пороге тюремной камеры, где исполняют самое жестокое из предусмотренных законом наказаний — лишение души…

— Войдите!

— Северус, у нас гости. Немного внезапно, конечно, но… Не согласились бы вы разделить с нами небольшое уютное чаепитие?

Она облачена в изящное, но, пожалуй, не очень-то праздничное темно-зелёное шерстяное платье с ажурной шалью домашней вязки. Волосы убраны в гладкую причёску, увенчанную большим черепаховым гребнем в тон самой светлой из тяжёлых медных прядей. Скромная хозяюшка большого и очень приветливого дома. Кажется, такой внешний вид мало подходит для официального приема? А глаза… Как они светятся!

— Гости? Наверное, кто-то из ваших близких друзей, доктор?

Я очень сомневаюсь, что пожелал бы сейчас участвовать в подобной встрече. Но мой долг — исполнять желания моей спасительницы, не так ли?

— Это самые дорогие мне люди, Северус. Мама и папа.

Да, конечно… Любой другой визитёр, наверное, прислал бы сову перед приездом... Но зачем там я?

— Вы уверены, что мне стоит нарушать вашу семейную идиллию, доктор? Тем более, что они наверняка читают «Daily Prophet» и в курсе, что я нахожусь под судом.

— Поверьте, я не пригласила бы вас, если бы не была уверена. Вам нельзя вот так весь день лежать почти неподвижно от заседания до заседания, редко покидая комнату и накручивая себя в мыслях на самое худшее. Вид у вас всё ещё очень болезненный, я понимаю. Но попробуйте забыть о слабости, о боли, о процессе. Просто побудьте с нами, поддержите беседу, пусть даже ни о чём…

— Признаться, я сегодня совершенно не в настроении. Башка трещит… Книгу вот не дочитал… Но будь по-вашему. Прикажите, пожалуйста, Кодди подать что-нибудь одеться, не в пижаме же в гостиную ползти…

— Спасибо, Северус! Я займу наших гостей, пока вы не будете готовы!

В её голосе слышится совершенно нескрываемое торжество. Что опять задумали эти неугомонные гриффиндорские мозги?

А не все ли равно? Скорее всего, эта встреча с её родными станет для меня первой и последней. Ещё полмесяца, и мне будет наплевать, произвёл ли я нужное впечатление на супружескую чету Макдональдов-старших… Мне будет на все наплевать… Вернее говоря, меня нынешнего уже просто не будет. А останется ходячий труп без тени живой мысли в тусклых глазах, абстрактная конструкция из медленно разрушающейся от времени и перенесённых травм плоти.

Не более того.

Итак, прибыли её родные. Придётся быть безукоризненно приветливым. А также безупречно выглядеть! Вот уж об этом я никогда не привыкну заботиться, как о чём-то естественном для человека.

Люциус в своё время вколотил, как условный рефлекс в собачку, что у джентльмена, выходящего к людям, должны быть непременно побриты усы и застёгнуты пуговицы...

«И чтобы ни одна душа никогда не видела тебя без галстука за завтраком!»

Мордред окаянный, сколько смешных и едких слов в мой адрес родилось в чужих устах из-за пресловутой чересчур небрежной причёски! Из-за вечно чёрных одежд. А между прочим, чёрный — это просто удобно. Пятна при моей работе — привычное дело, а так была не видна хотя бы половина из них, хотя и приходилось следить за тем, чтобы не опереться плечом о какую-нибудь белёную стену!

Даже обувь моя вызывала насмешки. В любую погоду, в любой обстановке — глухие лаковые ботинки из драконьей кожи с высокой шнуровкой, туго обхватывающие, откровенно скажем, кривоватый голеностоп.

Минут через пять меня ждут в гостиной, я почти в отчаянии... Поскольку задача нетривиальна. Я должен выглядеть своим и мирным, но при этом недостаточно «домашним», чтобы не скомпрометировать леди в глазах её родителей!

— Кодди!..

— Здесь, мистер Северус!..

Огромные зелёные глаза, возникшие как будто прямо из-за портьеры, уставляются на меня в смиренном ожидании. Угловатые коленки в нелепых белых гольфиках с помпонами смешно дрожат под чёрно-зелёным тартаном. Надо завести для эльфа ещё пару смен одежды, иначе старый килт десятилетнего Драко Малфоя слишком быстро придёт в негодность.

— Послушай, Кодди... В чём в приличном доме принято гостям выходить к… гостям? В смысле, к родственникам хозяйки? Короче, если бы к Люциусу приехал с ночёвкой друг, а тут нагрянула бы к Нарциссе матушка Друэлла... Что бы ты подал, чтобы одеться к чаепитию?

Мордред и Моргана, что я несу?!

— К-кому, мистер Северус?

— Мне, тролль меня дери!

— Кодди извиняется, но о себе вы не сказали ни слова, — эльф смущённо потупляет свои выпуклые, грустные травяные буркалы размером с мяч для гольфа каждый.

Переборщил я с примерами, похоже!..

…В высокие сводчатые окна льётся багряное золото осеннего заката. Длинные столы в зале самоподготовки при школьной библиотеке завалены книгами, жёлтыми стопками пергамента, обкусанными пёрышками. Лёгкой птичьей походкой на скрипучих туфлях семенит меж рядами зубрящих учеников неутомимая мадам Пинс.

Я подпираю плечом книжный шкаф, делая вид, что меня чрезвычайно интересует процесс исполнения домашнего задания стайкой взъерошенных четвероклассников. Роль дежурного преподавателя в час самоподготовки сводится к должности простого надзирателя — чтобы никто не шумел. Не перебрасывался левитирующими записками. Не портил книг записями на полях (а сам-то в их возрасте!). Не кропал на тончайших узких пергаментных ленточках бисерным почерком длинных шпаргалок к завтрашней контрольной.

И не сметь помогать слизеринцам решить «домашку» от злодея Аластора!

Поттер, безуспешно делая вид, что погружен в изучение «Иллюстрированного пособия для практикума в водозащитных чарах», поминутно трёт ладонью знаменитый след от тонкого пореза на раскрасневшемся лбу. Отросший непокорный чуб дыбом, очки сползли на кончик носа… Только не надо изображать, будто в твоей голове, парень, сейчас сосредоточенно кипят мысли о завтрашнем практикуме у Флитвика! Турнир, этот троллячий Турнир! Только это и может тебя сейчас заботить. Да ещё близкий бал, смеркут его побери!

Вытянувшийся почти на голову за минувший год рыжий лохматый Уизли плотно придвигается к плечу приятеля. Шепчет в самое ухо. Но так громко, что слышно было бы, пожалуй, даже в самом конце читального зала:

— Ты что, ещё ни одной девчонке не ответил? Гарри, ты так вообще без пары останешься! Ну выбери, наконец, с кем пойдёшь, ты же герой! Вон, дракона одолел...

— Дракона легче…

Вот именно. Легче одолеть дракона, чем правильно одеться к незапланированному домашнему чаепитию!

— Кодди, там ведь приехали родители миссис Мэри. Я, как минимум, не должен их напугать. Придумай что-нибудь, а?

Совершенно потерянный детский взгляд огромных глаз домового эльфа, готовых выкатиться из серовато-зелёных орбит, мог бы вызвать приступ гомерического хохота у кого угодно. Но не у меня. Это мой камердинер, пусть и лично свободный. И это я довёл его своим беспомощным предложением до недоуменного остолбенения. Так же верно, как если бы запустил в него Ступефаем.

— Кодди…

— Ик! Угу... Кодди здесь… Кодди готов выполнить любое распоряжение хозяина Северуса. Только не придумать что-нибудь вместо него!

— Да я уже понял. Извини! Мне надо одеться, меня ждут.

— Слушаюсь!

Белёсое облачко невесомо вспухает над сверкающим паркетом.

Я, безуспешно пытаясь подавить усилием воли нудную, пульсирующую ломоту в висках, медленно спускаю ноги с кровати. Роскошная пижама, бархатный шлафрок с широким поясом и мягкие тапочки надолго стали основными предметами моего гардероба. Только для выездов в зал суда мне приносят чёрный сюртучный костюм с длинным шёлковым галстуком, крахмальную сорочку с жёстким стоячим воротником и необъятных размеров плащ, в который можно завернуться на сквозняке раза три кряду.

Мэри не стала забирать из больничной кастелянной, чистить и чинить мои прежние вещи, изорванные и пропитанные кровью до состояния жёсткой, ломкой коросты. Просто заказала мне перед первым заседанием суда другие, максимально близкие к привычным, по новой мерке.

Но насколько уместен столь официальный костюм при семейном чаепитии?

«No matter how cute the crow is, it doesn't look like an eagle… Как ворона ни мила, не похожа на орла»…

Тихий хлопок внутридомовой аппарации, и не в меру услужливый Кодди обрушивает прямо мне на колени аккуратно сложенную кипу традиционного роскошно-траурного тряпья.

— Пожалуйте одеваться, мистер Северус!

Кажется, Люциус когда-то говорил, что в таком виде нельзя выбираться за Барьер — слишком в глаза бросается. В маггловской моде, мол, принято в строгие чёрные костюмы с рукавами до косточки большого пальца и с жёстким воротом обряжать только высокопоставленных покойников да отпевающих их викариев. И сам держал для редких визитов в Barclays, где у него были денежные дела, строгую тёмно-синюю тройку с нелепыми пуговками чернёного серебра…

«И никогда не застёгивай нижнюю пуговицу пиджака! Предложат тебе присесть — «с мясом» оторвётся!»

В дорогущей тройке с тугим, как дамский корсет, жилетом, при атласной спинке и специальном кармане для часов, кажется, и дышать невозможно. Наряженный в эту нелепицу, с зализанной на висках шевелюрой, низко схваченной почти невидимой на светлых волосах трикотажной резиночкой, блестящий аристократ становился похож на одного из сотен «деловых людей», мельтешащих в огромном офисном комплексе старинной биржи. Зато привычка менять на маггловские фунты и выводить часть финансов семьи из-под внимания Гринготтса пару раз спасала непотопляемого соратничка от верного разорения.

Гм… Все-таки это слишком официально! Не поймут, пожалуй.

Что со мной творится?

Под аккомпанемент отчаянной головной боли размышлять — впервые! — о собственном внешнем виде? Цирк, да и только! Должно быть, я действительно схожу с ума.

Впрочем, к лучшему. Дементору нечего пожрать будет.

Криво усмехаясь, я возвращаюсь к абсурдному вопросу об одеянии. Плащ в гостиной точно будет неуместен. И чем тогда прикрыть перевязь? А если трансфигурировать сюртук, скажем, в мягкий удлинённый кардиган? А брюки сделать на время более свободными… И цвет. Цвет, смеркут его побери! Ну, допустим, штаны пусть будут тёмно-серыми. Сорочку оставим белой, только воротник сделаем обычным, отложным. И шейный платок вместо высокого галстука — обязательно. Не оставлять же на виду это уродливое багровое безобразие на шее...

Стоп!

Воспоминание о пятнах клюквенно-брюквенного цвета, расплывшихся по дорогому шёлковому платку, останавливает мою ладонь на полпути к безукоризненно отглаженной штанине с острыми, как профиль маггловского трансатлантического лайнера, стрелками. Спасти ручную роспись по шёлку потом так и не удалось.

Тролля с два я что-то сделаю сам! Похоже, без эльфа мне никак не обойтись.

— Кодди! Послушай, надо из этого соорудить что-то вроде тех мягких твидовых штанов, в которых вечно шатался Роули. Помнишь? Только серых. На тон темнее стали, пожалуйста…

Дожил! За меня уже слуга вынужден колдовать. И снова одевать меня, как младенца. Меня, привыкшего лет с шести обходиться в этом вопросе собственными силами, благо выбора никогда не было много! Проклятый калека.

Через мгновение из ростового девичьего зеркала в изящной раме с искусными ореховыми завитками на меня исподлобья щурится этакий нестриженый сушёный интеллигент из провинциального маггловского НИИ. Что-то не так.

Да, кардиган…

— Кодди, а что если перекрасить?

— В какой цвет, мистер Северус?

— Ну… Не знаю, хотя бы в светло-коричневый. Чем ближе к натуральному, тем лучше. Вот как рама зеркала, примерно.

Мордред и Моргана! Три цвета! И менять уже некогда. Ворон преобразился, и отнюдь не в орла, в попугая какого-то! А, пёс с ним, с костюмом! Все равно эти ненаглядные гости вряд ли проникнутся ко мне симпатиями, во что бы я ни вырядился.

Уже на лестнице в гостиную я на секунду останавливаюсь. Почему сердце так настойчиво пытается вышибить мне рёбра изнутри? И резные перила всё норовят вывернуться из-под дрожащей ладони, что заставляет меня стерпеть аккуратное, почти невесомое прикосновение слуги, своевременно поднырнувшего острым плечом прямо под локоть?

Так. Остановиться. Сделать три-четыре глубоких вздоха. Вернуть пульсу более или менее размеренный ритм, а мыслям — привычную холодную, пронзительную, как осенний воздух, прозрачную ясность. В сущности, ведь ничего не случилось?..

А, перевязь.

В последнее время я неукоснительно заботился о том, чтобы висящая на чёрной муаровой ленте моя почти безжизненная сухая кочерга не бросалась в глаза. Но если в официальной обстановке, в суде или во время редких медленных прогулок по саду с задачей спрятать это уродство вполне справляется пола длинной мантии или широкого дорожного плаща, то за столом верхняя одежда совершенно неуместна!

Мне даже нечем прикрыть перевязь…

Но я не успеваю об этом даже подумать, когда навстречу нам с Кодди распахивается дверь гостиной, выпуская в коридор дурманящие запахи крепкого чая и свежей выпечки.

— Мама, папа, познакомьтесь. Северус Снейп, мой однокурсник и гость.

Мэри разливает по тонким фарфоровым чашечкам исчерна-красный, терпкий, дымящийся пуэр.

У невысокой изящной дамы, её матери, расположившейся в удобном, обитом узорным гобеленом кресле, огненные волосы, уложенные в высокую гладкую причёску, и искристые, глубокие, прозрачно-зелёные глаза…

На лице, ещё не растерявшем свежести, ни одной веснушки.

«Я никогда не смог бы представить тебя, Лили, в возрасте лет шестидесяти или старше. Чаще всего ты приходишь в мои сумбурные, тоскливые сны девятнадцатилетней. Такой, какой я видел тебя при жизни в последний раз…

Никогда...

С образом длинноногого юного солнышка с вечно растрёпанными сияющими локонами не вяжутся степенные манеры, напряжённо поджатая нижняя губа, первые лучики тончайших морщин у крыльев носа и вокруг глаз...

Но ведь ты с годами стала бы такой?

Если бы не я».

С сухим кивком, исполненным формальной вежливости, дама помешивает сахар в чашке. Тролль подери, пуэр — и с сахаром! Впрочем, у леди свои причуды.

Отец моей целительницы выглядит заметно старше супруги. Мэри говорила, вроде бы, что они ровесники? Да, но магглы ведь старятся гораздо быстрее…

Едва я появляюсь на пороге, он энергичным движением поднимается из кресла мне навстречу. Высокий — почти на полголовы выше меня, крупноплечий, с правильными чертами лица, чуть вьющимися каштановыми волосами, едва тронутыми лёгкой дымкой седины, и спокойными, лучистыми серыми глазами.

У Люса тоже глаза серые… Но в этих нет стального отблеска дорогого коллекционного клинка. Нет насмешливой хитринки. Они просто серые. Добрые, наверное.

На открытом лице на мгновение мелькает тень удивления. Чуть приподнята бровь… Кодди, поймав скользнувший по его тщедушной фигурке взгляд, стеснительно прячется за мою спину. А я вижу широкую, костистую, сильную кисть с длинными, чуть желтоватыми пальцами, доверчиво, ладонью вверх, протянутую мне для приветственного рукопожатия.

— Северус, позвольте вам представить моих родителей. Элинор и Уильям Макдональд.

Широкая ладонь мистера Макдональда суха и прохладна. Уверенная рука, но... ни тени тонкого, щекотливого покалывания пальцев после прикосновения. Маггл. Самая удивительная сила природы обошла этого человека своим вниманием. Глаза — светлые, спокойные, с грустинкой — прячут серьёзную работу мысли. Какое странное сходство с выражением глаз Дамблдора! Я почти ждал, что они будут синими. Как у дочери.

Молча тряхнув протянутую руку, я, пожалуй, слишком поспешно плюхаюсь в кресло. С миссис Элинор мы теперь визави. А Мэри смиренно присаживается на краешек высокого стула напротив места отца. Сама скромность и послушание, как полагается хорошо воспитанной дочери интеллигентных родителей.

«Мерлин всемогущий, как она похожа на отца! Говорят, такие девочки неизбежно вырастают счастливыми.

Жаль, что обывательская молва лжёт в девяноста случаях из ста!»

— Очень рад...

— Кодди, достаньте, пожалуйста, из духовки имбирное печенье. Оно, должно быть, уже готово.

Мэри продолжает безукоризненно исполнять за столом обязанности радушной распорядительницы маленького пира.

Когда эльф исчезает, миссис Элинор недоуменно переспрашивает:

— Пожалуйста? Ты обратилась к домовику на «вы»? Что это ещё за новая мода?

— Кодди — свободный эльф. Он по собственному выбору прислуживает мистеру Снейпу и получает за это жалование, мама. И он мой ближайший помощник во всём, что касается ведения дома и некоторых… аспектов быта своего хозяина.

Похоже, она просто вежливо проглотила слова о медицинском уходе!

— Свободный эльф? — её отец оживляется и удивлённо, с долей уважения, смотрит на меня. — Я думал, что эти… гм... существа находятся в рабском положении у людей… вашего толка.

«Нашего толка!.. И почему это симплексы побаиваются даже самих слов «маги», «магия»? Неужели он в душе так и не смирился до конца с необычными способностями супруги и дочери?

Хорошо хоть так... Не то что мой!

Я, наверное, должен как-то поддержать беседу?

Несмотря на бодрящий глоток великолепного пуэра, слова застревают в пересохшем горле. Шею тянет набок… Но надо, надо держаться!»

— Мистер Макдональд, да, в нашем сообществе ещё бытуют традиции, которые давно отвергнуты немагической частью цивилизации. Но, поверьте, далеко не всем это нравится. Полтора столетия назад вопрос о допустимости подневольного труда чернокожих поднимался и в вашем парламенте. А процесс «Сомерсет против Стюарта» гремел в газетах...

— И Британия, заметим, ещё тогда отвергла позор рабовладения.

— К сожалению, не вся. Магическое сообщество тоже состоит из подданных Ея Величества, как ни крути. Просто большая половина населения державы тщательно — и зачастую, тщетно! — пытается в упор не замечать существование меньшей. И это, пожалуй, давно не идёт на пользу ни той, ни другой.

— Вы интересно формулируете. Но, скорее всего, многие из нас просто не готовы принять вас такими, как есть.

— Именно. Что же до Кодди… В моих детстве и юности у нашей семьи не было слуг. И когда появилась возможность обзавестись помощником, я, по согласию с его прежней хозяйкой, предпочёл, чтобы он обрёл личную свободу.

— Он служит за жалование, ты сказала? — миссис Элинор внимательно смотрит на дочь. — Но у твоего… гостя, кажется, нет сейчас никакого дохода?

«Смеркут меня возьми, ещё и инициативу в разговоре придётся перехватывать»!

— Я… ему должен. Уже за шесть недель примерно. Но Кодди согласен ждать. А от небольшой ссуды на эти нужды, любезно предложенной доктором Мэри, я, естественно, отказался… Видите ли, необременительные для его навыков обязанности, вдоволь еды и возможности выспаться в чистой постели, отсутствие телесных наказаний и перспектива когда-нибудь разом стать богаче всех своих сородичей — отличные катализаторы терпения, не правда ли, Кодди?

Блюдо с горячими имбирными пряниками, влекомое тоненькой серокожей ручкой, шлёпается на стол с чуть более громким стуком, чем полагается по этикету. Кодди безмолвно кивает и тут же устремляет очи долу.

— Поразительно! Я всегда был против использования подневольного труда, — задумчиво говорит мистер Макдональд. — По моему глубокому убеждению, даже обычная наёмная прислуга в доме — что-то вроде пережитка варварского прошлого. На дворе конец двадцатого века, а человек достаточно разумен, чтобы самостоятельно справляться со стягиванием сапог и растопкой печей в своём доме. Да и центральное отопление в наших городах ныне встречается гораздо чаще этих громоздких, вечно пахнущих дымом каминов. Кроме того, современные технические приспособления значительно облегчают быт и экономят время. Стиральная машина жалования не просит! В то время как привычка к праздности, на мой взгляд, влечёт за собой и падение нравов и… скудость ума.

— Папа снова сел на своего любимого конька, — Мэри улыбается. — Но чем плоха помощь эльфов, которые живут под одной крышей с тобой и мамой? Они успевают не только делать более приятным ваш быт, но и присматривают за моим домом, не дают ему прийти в запустение во время моих долгих отъездов.

— Вы с мамой просто не оставили мне выбора, радость моя. И вынудили притерпеться к некоторым вашим обычаям. С меня бы хватило нанимать для уборки раз в неделю девушку из клинингового агентства. Или пылесос завести. Кстати, — мистер Макдональд вновь поворачивается ко мне, — а как в вашем мире проходит процедура освобождения прислуги? Ведь это же наверняка как-то юридически оформляется?

— Уильям, — предостерегающе сдвигает брови миссис Элинор, — даже не думай об этом!

Похоже, дай строгая жена ему волю, он бы всех домашних слуг разогнал!

— Простите, миссис Элинор… Но знать — ещё не значит непременно воспользоваться!

«Надеюсь, моя усмешка не вышла чересчур едкой?»

— Я на это рассчитываю, — не спуская с мужа глаз, милейшим тоном произносит моя собеседница.

— Видите ли, миссис Элинор, верность эльфов своим хозяевам обеспечивается магическим контрактом. Они, если помните, когда-то проиграли войну гоблинам. И попросили покровительства магов, а тогдашний министр поставил перед племенем кабальные условия. Вот во что одеваются ваши слуги? Не правда ли, в то, что изначально и приличным костюмом не назовёшь. Тряпки всякие, резаные старые одеяла, накидки из вышедших из употребления скатертей, полотенца. А если нарядить слугу в обычную одежду свободного человека, чары подчинения разрушатся. Причём, иногда малости достаточно. Майки, передника... Даже носка!

— Но, — мистер Макдональд выглядит изрядно удивлённым, — это же слишком просто? Тряпки… Я, признаться, думал, что в их народе столь своеобразно понимают моду. Ходят же полинезийцы в этаких юбочках из волокон пандануса. А жители Индокитая драпируются в саронги. Вы хотите сказать, что свобода вашим домовым эльфам достаётся таким примитивным способом?

— Да. Подарив одежду, хозяин разрывает пожизненный контракт со слугой.

— То есть… если я, например, куплю в детском отделе универмага костюм для Эльма и пару платьев для его жены и дочери, они перестанут быть подневольными слугами и смогут покинуть наш дом?

— Ну уж нет! — мама Мэри хмыкает. — Для этого необходимо являться их полноправным хозяином. Или хозяйкой. А ими могут быть только колдун или ведьма, дорогой!

— Папа, ты неисправим! — Мэри тихо смеётся. — Учти, мама видит насквозь не только тебя, но и все твои коварные планы. У нас нет общественного движения, сравнимого, например, с аболиционизмом. Волшебный мир гораздо патриархальнее и консервативнее привычного тебе современного общественного устройства. Случаи освобождения эльфов единичны. И, как правило, для самих домовиков обретение свободы является сильным стрессом. Они очень привязаны к семьям, которым служат. Просто не представляют себе другой жизни. Это как симбиоз в природе. Даже Кодди, став вольным, выбрал себе нового хозяина. И служит с невероятной преданностью. Уверена, что мистер Северус подтвердит мои слова.

«Мистер Северус».

— А не находите ли вы, миссис Элинор, что состояние той или иной степени несвободы на самом деле в чём-то естественно для мыслящего существа... — я очень внимательно смотрю на даму. — Слуга, по крайней мере, знает границы этой несвободы. А вы, хозяйка целого семейства слуг, представительница цивилизованного общества, можете ли определить степень собственной подневольности? Общество помогает человеку выжить в обмен на неволю. Так же, как поступили некогда люди-волшебники с низкорослым пучеглазым народцем, с соседями по планете...

«Вот что я опять несу? Что? Я же сейчас разозлю самого дорогого Мэри человека! Видимо, слишком хорошо знаю, что такое несвобода по отношению к обществу».

— Границы подневольности? — Её глаза рассыпают зелёные искры, что, по-видимому, является первым предвестником явного недовольства. Она даже прищуривается. — Я не чувствую себя в чём-либо ущемлённой, хотя мне и приходится балансировать на грани двух миров, отделённых друг от друга Статутом Секретности, мистер Снейп! Я всегда могла позволить себе считать свободу внутренним состоянием, а не юридическим термином, способным изолировать человека от общества себе подобных.

Эльф безмолвно расставляет на столе, покрытом белой скатертью, звонкие порционные чайнички. Перемена чая… Судя по умопомрачительному запаху, маму Мэри ждёт изысканный белый с лепестками жасмина и крохотные пирожные, песочное печенье, маленькие сэндвичи… Сама она вместе с отцом намерена наслаждаться крепким красным цейлонским. А специально для меня — глиняный чайник густого терракотового цвета. Снова пуэр. Да, я предпочитаю не изменять напитку, который так успешно борется с мигренью.

На правах хозяйки и дочери, знающей привычки отца, Мэри подливает ему в чашку молоко. И как бы между прочим замечает:

— Кстати, папа, мистер Снейп — твой коллега.

— Вот как? — он тут же поворачивается ко мне. — И что же вы преподаёте?

Я просто не успеваю открыть рот для ответа.

— Химию!

— Химию? Боже, какая удача — встретить среди друзей Мэри человека обычной профессии! Да ещё и естественника!

— Северус, мой отец до того, как оставить службу в нашем городском колледже, преподавал математику. Почти вся молодёжь в Портри — его бывшие ученики.

«Она что — пытается меня приободрить? Должно быть, я говорю и делаю что-то совершенно не то. А смена темы разговора совершенно явственно свидетельствует, что я вступил на весьма скользкую дорожку…»

— Позвольте, я все же отвечу леди Макдональд. Безусловно, свобода — внутреннее состояние. Но разве вы не слышали в юности от самых милых и благорасположенных к вам людей что-нибудь вроде «девушка должна»? Должна иметь хорошие манеры, учиться домашнему хозяйству, выйти замуж, наконец. Наверняка слышали. Мы все что-то должны окружающей нас системе условностей, неотъемлемых от понятия цивилизации.

«Это кто же такой тут проповедует? Убийца, который настолько не имел этой внутренней свободы, что не смог сделать иного выбора, кроме как пойти — и убить?»

— Что же до профессии... Да, я преподавал. Но у нас есть некоторая специфика школьного курса. Доктор Мэри не даст покривить душой.

От моего внимания, конечно, не могла ускользнуть фраза об обычной профессии. Вас бы в мою школьную лабораторию, милейший мистер Уильям! К баночкам со слизью флобберов, к замшелой реторте с высохшей саламандровой кровью!

— Чёрт возьми, хотел бы я побывать в вашей лаборатории! — у мистера Уильяма загораются глаза. — Я прекрасно понимаю, что при вашем, скажем так, образе жизни сложно избежать специфичности. Наверняка в ходу алхимические практики, я прав? И, пожалуй, не удивлюсь, если окажется, что в вашем мире до сих пор популярны идеи, которые у нас давно отвергнуты официальной наукой. К примеру, поиск философского камня.

— Если вы об этом говорите, значит, верите? В то, что отвергнуто официальной наукой? — Я не могу удержаться, чтобы не хмыкнуть. — Общественные стереотипы — страшная вещь... Возможно, с вашей точки зрения алхимия и лженаука, но для нас она — естественная часть натурфилософии. И потом, разве не был алхимиком монах-францисканец Роджер Бэкон? Тот самый, что ещё в тринадцатом столетии решил изучить свойства селитры, которую тогда не считали сложным веществом. А в результате получил чёрный порох. Вы можете упомянуть также его труд «Послание о тайных действиях искусства и природы и ничтожестве магии». Да, обладая несомненными способностями, он похоронил свой талант под католической рясой. Но даже это не убило в нем страсти настоящего алхимика доходить до самой сути вещей, до элемента, до основы...

«Многовато слов… Да ещё и с таким жаром! Что это я так распинаюсь перед… магглом? Разве он поймёт? А впрочем, посмотрим. Судя по тому, что он глаз с меня не спускает, шанс есть. И в этих глазах сдержанно тлеет уголёк неподдельного интереса. Зачем он мне, этот проживший большую и, видимо, весьма размеренную и плодотворную жизнь простой, мудрый человек? Странно признаться себе самому, но ведь… ради Мэри, наверное».

— Через полвека после Бэкона другой алхимик, Арнольд де Вилланова, впервые систематизировал лекарственные растения юга Европы — за столетия до Линнея! Более того, пытаясь выделить из пепла атропы пресловутую «соль земли», универсальную панацею от лихорадок и желудочных расстройств, он открыл атропин. Основу многих современных спазмолитических лекарств, применяемых по обе стороны Барьера. И, отравившись им, занялся поиском антидота. Результат: описание более четырёхсот веществ, взаимодействующих как яд и противоядие. Список, который по сей день есть на любой вашей станции скорой помощи. Это был огромный шаг вперёд для всей Европейской медицины — по обе стороны Барьера.

— Продолжайте, пожалуйста. Вилланова… Надо же! Я считал его одним из нас. Симплексов. Кажется, так это у вас называется?

— Многие из одарённых магическими способностями учёных вынуждены были скрывать свой истинный статус. Особенно когда право на научные изыскания надолго узурпировала церковь, и лабораторным халатом веками могла быть только ряса монаха. Прошло ещё столетие, и немецкий алхимик Василий Валентин открыл серную кислоту. А также впервые подробно описал свойства сурьмы и каломели. Вспомните, в вашем детстве, наверное, вам давали каломель в качестве... гм... очистительного? А мы отказались от применения этого небезопасного лекарства ещё в девятнадцатом веке.

— Элинор говорила мне, что у неё в роду тоже были алхимики. Даже знаменитые. Но философского камня всё же никто не нашёл.

— А что вы скажете, если услышите, что никто просто не обратился до сих пор с результатами Magnum Opus в ваш Нобелевский комитет?

«Видимо, памятуя о том, как сотни соратников в совсем недавнем прошлом закончили свои дни на виселице, которую ради вящего позора покрывали сусальным золотом! У вас ведь склонны видеть в алхимии исключительно стяжательские моменты».

— Вот даже как? Неожиданно…

— Я не вправе открыть вам все секреты, но разве вам ничего не говорит имя Николаса Фламмеля?

— Это тот парень, который появился на свет в Портуазе примерно в 1330 году и, по легенде, начал своё служение со скромной роли писаря? А потом выгодно женился, да так, что хватило денег на собственную лабораторию? Который разбогател на продаже снадобий от инфлюэнцы?

— Именно. «В первый раз, произведя трансмутацию, я применил порошок проекции ко ртути, превратив примерно полфунта этого металла в чистое серебро более высокого качества, чем то, которое добывают в рудниках… Это произошло в понедельник, 17 января 1382 года, около полудня. Присутствовала только моя мадам Пернелла». Это из его «Анналов», дневников, которые издавались с 1395 по 1414 год… Разбогатев, как вы говорите, на средствах от простуды, мэтр Николас основал в Париже больницу, где по сей день равно принимают и магов, и магглов. И ещё пожертвовал крупную сумму на реставрацию церкви Сент-Женевьев-дез-Ардан, хотя никогда не был истовым католиком… Этакий реверанс в сторону клерикальных властей, чтобы не слишком интересовались природой внезапного финансового благополучия обычной четы городских аптекарей, не имеющих ни поместий, ни ремесленных мануфактур, ни флотилий торговых парусников. А позже он оплатил строительство приюта Тридцати пяти… Официально — недорогой гостиницы для странствующих студентов-вагантов, фактически — замечательной алхимической школы.

— Да! И мирно скончался от старости в 1417 году! Путешествуя в юности по Европе, я видел памятник над его могилой… Это целый мавзолей, так не хоронят простых учёных, а вот богатых купцов — пожалуй! Однако после смерти Фламмеля его богатство просто исчезло, мистер Северус. Немереное состояние кануло в никуда, и ни одного претендента на наследство — ни среди родни, ни среди учеников? Вы сами-то в это верите?

«Я не верю. Я просто знаю. Знаю об этом чуть больше, чем может уложиться в самой мудрой маггловской голове! Но вправе ли я рассказывать об этом вам, мистер Уильям, да ещё при первой встрече?»

— А вам не рассказали на экскурсии, что два столетия спустя после смерти мэтра Николаса мавзолей вскрывали археологи? И обнаружили, что это — кенотаф. Памятник над пустым гробом.

— Об этом у нас знает любой мало-мальски образованный человек. Личность Фламмеля окружает такой ореол тайны, где правды и вымысла, полагаю, примерно поровну. Долгая жизнь, предполагаемая инсценировка смерти и масса сопровождающих её иных мистификаций... Самозванцы, выдававшие себя за великого алхимика, и те, кто, якобы, совсем недавно встречался с ним — и это через несколько столетий после того, как он отошёл в мир иной! Достойно хорошего приключенческого романа.

«Вот честное слово, интересно, что бы сказали вы, любезнейший мистер Уильям, если бы стали вместе со мной свидетелем беседы Альбуса Дамблдора с Николасом Фламмелем по каминной связи? Перед тем, как француз прислал свой камешек в Гринготтс?»

— Как вы думаете, почему за столько времени его никто так и не написал, этот роман? Тема коммерчески привлекательна. Полагаю, такая книга могла бы стать у вас бестселлером. Неужто просто не нашлось талантливого щелкопёра?

Миссис Элинор, изящно отставив мизинец, пригубляет новую чашку чая. В изумрудных глазах — насмешливые искорки.

«У него была Пернелла.

Не только жена, лаборант и безупречная экономка.

Хозяйка дома, очага и сердца алхимика.

Философский камень рождается, когда реторту согревает не только жар атанора.

Любовь… Вот пламя, способное запустить трансмутацию в нужное русло. Поэтому и повторить опыт Фламмелей пока не удалось никому — несмотря на наличие подробного рецепта в тех же «Анналах» мистера Николаса».

Если бы Дамблдору не пришло в голову, что надёжнее всего будет скрыть катализатор Абсолюта в школе и с его помощью заманить в ловушку Тёмного Лорда, я, пожалуй, просто познакомил бы милейшего мистера Уильяма с Николасом Фламмелем. С человеком, разменявшим на этом свете седьмое столетие. Впрочем, старика тогда уже тяготила и сама жизнь, и необходимость столько лет хранить секрет, обнародование которого имело бы в мире эффект маггловской атомной бомбардировки...

— Насчёт романа — сам удивляюсь… Однако же, мистер Снейп, если бы эксперименты Фламмеля были успешны, маги давно получили бы над нами гигантское преимущество. Неограниченное финансирование плюс бессмертие, кажется? Ведь именно это должен был обеспечить таинственный эликсир, приготовляемый из этого камня? Но, простите великодушно, вы сами признались, что небогаты и задолжали жалование своему лакею. И умирают волшебники точно так же, как мы, простые люди. Хотя, и это сложно отрицать, болезням вы подвержены в значительно меньшей степени. Вот, например, мои суставы уже ни к чёрту — сказывается наш климат и многолетняя работа на ногах у доски. А у моей жены, — он, ласково улыбаясь, берёт супругу за руку, только что отпустившую чашечку, — я не видел даже насморка за все эти годы.

— Да, вы правы. Волшебники и живут дольше, и реже заражаются типичными инфекциями. Правда, контакты с незнакомой симплексам частью земной фауны порой приводят к заражению нетипичными. Например, бабушку нашего знаменитого Поттера убила драконья оспа. У вас нет шанса ею заразиться — в природе её возбудитель паразитирует на драконах породы Перуанский змеезуб. Подобно тому, как чуму и тиф переносят крысы, а жёлтую лихорадку и малярию — болотные кровососущие насекомые. И, поверьте, с насморком миссис Макдональд просто повезло. Вас, наверное, удивит, что великий целитель Гловер Хипворт не только потратил значительную часть жизни на создание и усовершенствование бодроперцовой микстуры, тоже средства от инфлюэнцы, но и сам скончался от банального гриппа в возрасте 63 лет, в эпидемию 1805 года...

«О, я знаю, о чём говорю, и не только благодаря изучению древних архивов! Прозвища просто так не даются, дражайший собеседник! От привычки громко шмыгать носом некоторым из здесь присутствующих пришлось избавляться упорным самовоспитанием и той же злосчастной микстурой, вызывающей слезы из глаз и дым из ушей!»

Обвив длинными пальцами белый фарфор с остывающим чаем, мистер Уильям смотрит мне прямо в глаза.

— И все же алхимия представляется мне своего рода детством настоящей науки. Да, именно детством. Сегодня мы, магглы, способны синтезировать вещества, которые предыдущим поколениям и не снились. Потому что веками к этому шли, последовательно и системно изучая обычные законы природы.

— Детством? Пусть. Ребенок, в отличие от умудрённого опытом академика, не знает слов «так не бывает». И, возможно, поэтому может не меньше. Не находите ли вы, что мы просто изучаем и используем разное, но и то, и другое никоим образом не нарушает законов природы? За вами — прогресс в изучении физических аспектов вещества, за нами — преимущество в освоении тонких энергий, которые трудно уловить и измерить с помощью стандартного электрометра. И лишь немногим, подобно вашему Резерфорду, удаётся совместить несовместимое. Его эксперимент, ставший решающим доказательством планетарной теории атома — это ли не образец изящества и глубины научного замысла? А ведь его посредством доказывается не только правота тех, кто утверждал делимость атомарной корпускулы, но и потенциальная возможность трансмутации элементов. Пожалуй, я не погрешу против истины, если скажу, что «детство науки» и для вас, и для нас закончилось ещё на Парацельсе, который был вхож в обе части цивилизованного общества. Но после него мы пошли разными дорогами. Более того, я признаюсь: нашему слегка закосневшему в своих представлениях о природе вещей научному сообществу остро не хватает многих ваших знаний. Наверное, как и вам — наших...

«Но для того, чтобы обмениваться научной информацией, должен рухнуть вековой Барьер Секретности. А это уже крамола, достойная идей очередного глобального возмутителя спокойствия... Мордред преподлейший, а ведь я почти готов проиграть спор этому доброжелательному, умному и искреннему магглу! Куда катится этот окаянный земной шар!»

— Ваши идеи, безусловно, представляют интерес, мистер Снейп. Вы кажетесь мне на редкость разумным. Наверное, на вас накладывает отпечаток ваша профессия. Не скрою, я удивлён, что среди вас, магов, есть люди, которые не только не презирают наш мир, но даже признают некоторое его превосходство в отдельных областях, — мистер Макдональд уморительно хмыкает. — До знакомства с вами я, представьте, полагал, что в окружении моей дочери есть только один здравомыслящий человек. Это её коллега, доктор Остин. Рад ошибиться! Впрочем, медицина и педагогика одинаково… деформируют разум. Но первая не даёт агрессивной среде поглотить человека и обеспечивает выживание homo sapiens как вида, а без второй немыслимо какое-либо развитие человечества.

— Вы действительно хотели бы однажды посетить лабораторию в Хогвартсе?

— Да.

— К сожалению, это вряд ли возможно. Для магглов волшебная школа замаскирована под старинный замок-музей, пребывающий в состоянии замороженной реставрации. Руины, строительные леса и вечные таблички «Осторожно, идут восстановительные работы».

— А как же родительские собрания? Ведь, насколько я знаю, вы принимаете магглорождённых учеников! В нашей семье, покуда Мэри училась, их посещала только моя жена — так же как мероприятия вроде спортивных соревнований, концертов ученического хора и тому подобных дел, требующих публики. Но я ещё тогда задумывался о том, что делать при подобных обстоятельствах обычным людям, в семье которых случайно появился наделённый колдовским даром ребёнок.

— И вы ни разу не спросили об этом миссис Элинор?

— Мы заключили своего рода молчаливый пакт — не касаться скользких тем, способных нарушить наше взаимопонимание. Вот как с тем же пребыванием эльфов в нашем доме.

«Но ведь это значит исключить из своей жизни… полжизни! Нет, все-таки в смешанных семейных союзах волшебников и магглов изначально заложен большой культурно-мировоззренческий диссонанс. Как же надо любить, чтобы согласиться на это!»

— Родителей и опекунов магглорождённых учеников преподаватели посещают на дому, если возникает такая необходимость. При мне чаще всего это приходилось делать профессору Макгонагалл — она долго была нашим завучем, и сама брала на себя эти обязанности. Или милейшей миссис Спраут — у неё на факультете много детей из маггловских семейств. Насколько знаю, никогда не бывал у магглов коллега Флитвик — он, видите ли, гоблинского происхождения. В вашем кругу его, скорее, приняли бы за артиста цирка, чем за учителя. Не выходят за пределы школы преподаватель техники предсказаний профессор Трелони — она, кажется, просто боится маггловского мира, и ещё профессор Бинс.

— А он почему?

«Не слишком ли много открытий для вас на сегодня, мистер Уильям? Вон как вас от вида Кодди в первые минуты перекорёжило, хотя в вашем доме и свои слуги есть! Ну, ладно! Вопрос задан, ответ будет получен. В конце концов, я же сам первым назвал имя призрачного коллеги!»

— Старина Катберт — выдающийся историк. Такой увлечённости собственным предметом ещё поискать! Даёт, правда, скучновато, я не помню, чтобы ему удалось привить какому-нибудь ученику собственную одержимость романтикой минувших времён. Но он… привидение, понимаете ли. Вряд ли такие, как вы, простые люди поймут, если обсуждать проваленный экзамен вашего наследника к вам явится привидение…

— ?!

«Я, конечно, перегнул палку, мистер Уильям?»

— Ну, он не всегда таким был, лет семьдесят «плоть носил», как у них, призраков, принято говорить. А потом помер, но преподавательскую деятельность продолжил. Выглядит как этакий мирный полупрозрачный дядюшка в аккуратном коричневом сюртуке, при очках и указке. Он выходит в класс прямо сквозь доску с картой Британии времён Вильгельма Завоевателя. Безбожно путает имена учеников. До сих пор любит сиживать в учительской, вытянув ноги к натопленному камину, как ревматики делают. Хотя призраки не могут, сами понимаете, ни продрогнуть, ни от ревматизма страдать. С полдесятка директоров школы точно пытались найти ему на замену обычного учёного-волшебника, но пока не удалось!

Мэри с тревогой поглядывает на своего опешившего отца. Миссис Элинор, кажется, совершенно спокойна. Даже усмехнулась. Она ведь тоже наверняка помнит бесконечный поток имён и дат, монотонно льющийся из уст призрачного профессора на уроке.

— А вы тоже посещали магглорождённых учеников, мистер Снейп?

— По счастью, крайне редко. У нас на Слизерине магглорождённые ученики — экзотика. Уж не знаю, как Шляпа это чувствует, но ко мне она всегда отправляла ребят, у которых есть кому посетить родительское собрание.

— Шляпа? Ах да, Элинор говорила, что при распределении по факультетам первоклассникам предлагают надевать какую-то шляпу… Удивительно!

— Вернёмся к вопросу о нашей лаборатории. В пору моего там пребывания школа располагала прекрасными возможностями как для учебного процесса, так и для кое-каких самостоятельных исследований. Но что там сохранилось и в каком виде пребывает сейчас, я и сам не знаю...

— Папа, — Мэри неожиданно вклинивается в разговор, — мистер Северус имеет звание профессора.

— Вот как? — в глазах её отца появляется неподдельное уважение. — Вы ещё так молоды, но уже обладаете фундаментальными познаниями в предмете, которому посвятили жизнь! Если не секрет, что вас привело в педагогику?

Я с трудом подавляю желание зло рассмеяться. А отвечать как-то надо! Надо!!!

И лучше — правду...

— Судьба, наверное. Будь я вправе решать сам, скорее, занялся бы чисто исследовательской, лабораторной работой. Но обстоятельства сложились так, что мне пришлось выбирать между защитой экстерном диссертации, соответствующей вашему уровню кандидата наук, и последующим выходом в школу или... пребыванием в гораздо менее притягательном казённом заведении.

Выпалив эту фразу, я безотчётно начинаю искать глазами глаза Мэри...

«Мордредовы шоссы, до какой степени открытости мне ещё предстоит дойти? Если бы вы знали, мистер Уильям, как я в своё время презирал маггловское общество! И боялся его, что уж греха таить. Да и до сих пор боюсь, наверное. Курс маггловедения в Хогвартсе мало что прибавил для положительного облика мира симплексов в моем сознании».

— Может, это не худший вариант, когда судьба выбирает за вас призвание? Бывают ситуации, когда то, что кажется нам лишь досадным стечением обстоятельств, определяет всю дальнейшую жизнь. А знаете, мистер Снейп, вам стоит навестить меня в Бате. Я перевёз туда свою библиотеку, которую собирал с юности. В ней есть старинные раритетные издания по педагогике, химии, истории, которые, возможно, будут вам интересны и как взгляд с другой стороны, и как новые знания о нашем мире. Считайте это официальным приглашением.

Он улыбается совершенно обезоруживающе. Как быстро почтенному математику удалось восстановить самообладание после того, как я устроил ему настоящий когнитивный шок! Я должен как-то ответить на эту любезность, ведь не может она быть просто формальностью. Ведь не может же, правда?..

Он пригласил в свой дом человека, против которого идёт судебный процесс по обвинению в убийстве!

Он — маггл. Но в людях понимает, похоже, куда больше иных волшебников, будь они хоть сорок раз учёными менталистами…

— Благодарю... Почту за честь. Но, вероятно, как-нибудь... потом, мистер Уильям. Кстати, если ваша библиотека столь же богата, как и у вашей дочери, примите моё восхищение!

— У Мэри больше… колдовского, конечно. Признаться, я и сам не все читал, что у неё есть. Мне немного не по себе, когда книга при открытии издаёт какие-нибудь странные звуки или имеет чистые листы, которые покрываются письменами только если жена или дочь совершат с ними какие-нибудь особые манипуляции.

Идея пронзает мозг подобно молнии, раскалывающей чернильный небосвод в летнюю грозу. А что если…

— Кодди!

— Здесь, мистер Северус!

— Поди в мою спальню и принеси нам книгу, которая лежит на полу возле тумбочки. Доктор Мэри, позвольте, я дам мистеру Уильяму прочесть один из ваших «колдовских» фолиантов? Гарантирую, что ни визжать при открывании, ни прятать самые интересные строки он не станет.

— Конечно, Северус!

— Вы читаете по латыни, мистер Уильям?

— Немного… Но со словарём, думаю, справлюсь.

— Ты уверен, что тебе будет интересно, Уилл? — миссис Элинор недоверчиво и элегантно качает увенчанной огненным венцом изящной головой.

— Ну, чтобы это понять, придётся попробовать, дорогая. Кстати, не поможешь ли мне с переводом? Латынь… Она быстро забывается. Уйдя с кафедры на покой, я не задумывался, что надо бы практиковаться в древних языках — хотя бы ради тренировки памяти. А знаете, латынь для меня прочно ассоциируется с юностью. Со студенчеством, первой и последней любовью, с надеждами, перспективами... Удивительно!

Явившийся Кодди почти бесцеремонно плюхает тяжеленный том на белую скатерть — меж моим терракотовым чайником и огромным блюдом сластей и печений. Так и не дочитал… Доведётся ли теперь? Вряд ли…

— Если когда-либо мне удастся обзавестись собственным рабочим местом, почту за честь сделать для вас, мистер Макдональд, небольшую экскурсию. И показать совершенно... недетские процессы преображения веществ.

— Договорились!

Вероятность подобной встречи для меня столь же мала, как и визит в дом родителей Мэри.

Кодди смотрит на меня выжидающе и как будто напряжённо.

— Ты хочешь что-то сказать?

— Кодди просит прощения за то, что прерывает ваш разговор, но… там пришла мисс адвокат.

«Вот и конец уютному семейному чаепитию с интеллектуальными беседами. Бесцеремонная действительность безжалостно обрезает иллюзию наличия у меня какого-либо будущего, кроме того, которое определит суд».

— Скажите госпоже Кристалуотер, что я сейчас буду.

Мы с отцом Мэри встаём со своих мест практически одновременно. И он снова первым протягивает мне руку.

— Рад был с вами познакомиться, мистер Северус. Желаю удачи в процессе. Не сомневаюсь, что вы выиграете дело. Друг моей дочери не может быть недостойным человеком.

— Всего хорошего, — голос миссис Элинор звучит холодно и вежливо, с ноткой замешательства. Она внимательно смотрит на меня и обращается к дочери: — Мэри, ты проводишь нас с папой?

Я коротко киваю в знак прощания. Драккл бы побрал эту вечную эльфийскую непосредственность! Адвокат! Вот какой гриндилоу тянул за язык эту сволочь ушастую! Не мог доложить попроще, скажем, «вас ожидает мисс Пенни Кристалуотер».

Поднимаясь по лестнице в небольшой кабинет при библиотеке, где обычно происходят встречи с нанятой для меня Поттером молодой адвокатессой, бывшей моей ученицей и подругой гриффиндорского старосты Персиваля Уизли, я думаю о том, что видел и слышал.

О том, что предо мной только что был пример, как могла бы, наверное, жить и моя семья. Если бы отец принял дар матери и мой.

Если хотя бы попытался…

* * *

— Мэри, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — произносит мама, когда Северус, а следом за ним и отец выходят из комнаты.

Судя по несвойственной ей суетливости и торопливости, с которой накладывает заглушающие чары, она очень нервничает, и беседа предстоит не из приятных. Впрочем, не нужно быть провидицей, чтобы понять, о чём конкретно пойдёт речь.

— Может быть, закончим завтрак?

Я заклинанием подогреваю воду и наливаю себе чашку чая. Откусываю кусочек сэндвича, заранее обдумывая контраргументы и готовясь отразить атаку на мои нервы.

Сейчас я расположилась в том же кресле, где несколько минут назад сидел Снейп. Оно до сих пор хранит тепло его тела. Я чувствую витающий в воздухе приятный, свежий, чуть горьковатый аромат мужского парфюма. То, что Северус им воспользовался — редчайший случай. Скорее всего, я должна благодарить за это его расторопного камердинера, привыкшего прислуживать аристократу Малфою и знающего толк в том, как создать безупречный, завершённый образ — будь то подготовка к торжественному приёму или обычный выход хозяина к завтраку.

От этого ощущения необычных, внезапных метаморфоз, произошедших с Северусом, у меня снова перехватывает дыхание — как в то мгновение, когда он только появился в комнате, а я едва удержалась от удивлённого возгласа и желания по-детски протереть глаза.

Вместо хмурого и неприветливого человека в глухом чёрном облачении, которое неизменно ассоциировалось со Снейпом ещё со школы и делало его похожим на сурового, привыкшего к аскетическому образу жизни католического священника, я увидела перед собой несколько смущённого джентльмена в идеально подогнанной по фигуре одежде. И, Мордред меня побери, если лгу, привлекательного! С густыми, длинными и — вот же умница Кодди! — тщательно расчёсанными, чистыми волосами. Его облик не портила даже больная рука на перевязи!

Я и не подозревала, что выход за рамки привычной монохромной гаммы и смена причёски всего лишь на более аккуратную способны настолько сильно преобразить человека. До сегодняшнего дня Северусу было совершенно всё равно, как он выглядит. Внезапная кардинальная перемена во внешности и манере одеваться просто обязана иметь вескую причину! Неужели он настолько хотел произвести хорошее впечатление на моих родителей? Не из-за меня же он так расстарался, в самом деле!

И как было бы здорово, если бы это оказалось не разовой шокирующей внимательного зрителя акцией, а внутренней потребностью и готовностью к чему-то новому!..

Судя по тому, как пристально за ним наблюдала моя мать, ему наверняка было очень неуютно находиться под обеспокоенным взглядом её проницательных глаз. Однако надо отдать ему должное: он ничем не выдал своей неловкости, безукоризненно вежливо держался и показал себя прекрасным собеседником, несмотря на то, что наверняка чувствовал себя не в своей тарелке, попав в общество людей, которых видел впервые в жизни.

— Мэри, ты меня вообще слышишь? — обеспокоенный голос выдёргивает меня из задумчивого состояния.

Ах, да… Разговор, который нельзя отменить или перенести.

Мама нервничает. Её пальцы пробегают по ажурной белой скатерти, постукивают ухоженными ногтями по столешнице и сжимаются в кулаки.

— Твоё спокойствие поистине возмутительно! Ты ведёшь себя так, словно ничего не случилось!

— А произошло то, о чём я не знаю?

— Не делай вид, что ты меня не понимаешь. Почему ты скрыла от нас с папой, что в твоём доме находится Снейп?

— Я сочла, что тебе некоторое время лучше оставаться в неведении.

— Изволь пояснить, чем я заслужила такое недоверие!

— Не хотела тебя лишний раз тревожить, потому что опасалась именно такой реакции.

— Ты хоть понимаешь, в каком свете выставила себя и всю нашу семью?

— Не вижу ничего предосудительного в своих действиях. Я помогаю своему однокурснику и другу справиться с тяжёлой болезнью и вынести бремя судебного преследования.

— Именно! Ты называешь другом человека, обвиняемого в тяжких преступлениях, одно из которых убийство. Убийство, Мэри! Ещё никогда эти старые стены не были осквернены присутствием… — она беспомощного всплёскивает руками, — уголовника!

Мама, как всегда, в своём репертуаре. Обрушивает на мою голову годовой запас волнений. Когда она настолько встревожена, до неё очень сложно достучаться. Похоже, разговор обещает быть ещё более неприятным и сложным, нежели я предполагала.

— Для меня это пациент, которому показано длительное и тяжёлое лечение. И не забывай, пожалуйста, что степень его виновности имеет право определить только суд.

— Всё это полная ерунда! — она предсказуемо отмахивается от моих слов, как от надоедливой мухи. — Я едва не умерла со стыда, когда узнала — замечу, не от тебя, а от совершенно посторонних людей! — о том, в какую скверную историю ты влипла со своим гриффиндорским сумасбродством!

— Мам, — я морщусь, — слишком много экспрессии для выпускницы Равенкло.

— О Мерлин, да я была в шоке, когда в холле нас встретили мракоборцы и тут же наставили на нас палочки! Я настолько опешила, что сразу и не сообразила, что вообще происходит. Потом мне пришлось униженно объяснять, кто мы с отцом такие и почему у нас нет специального разрешения на посещение особняка! Нас вышвырнули бы отсюда вон, если бы не эта девушка… как её…

— Кьяра Лобоска.

— Да. К счастью, она поняла моё возмущение, когда я заявила, что не намерена доказывать незнакомцам своё право в любое время дня и ночи входить туда, где я родилась. Но если бы мисс Лобоска оказалась такой же твердолобой и несговорчивой, как её напарник, всё закончилось бы плачевно. Страшно представить, каким заклятием этот несносный мужлан приложил бы твоего отца, вздумай тот полезть в драку, чтобы меня защитить! А это, к твоему сведению, едва не случилось!

— Я очень сожалею, что так вышло. Помыслить не могла, что вы впервые появитесь без предупреждения. Уверена, что свалиться как снег на голову и застать меня врасплох было исключительно твоей идеей. Папа, уж извини, гораздо деликатнее в таких вопросах. Хотя бы потому, что менее любопытен. Ты ведь даже не прислала записку, чтобы я могла оградить вас от некоторых издержек!

— Ты называешь это… издержками?! — она едва не задыхается от негодования. — Наше родовое гнездо с твоего одобрения превращено в тюрьму, где день и ночь торчат чужие люди! Ты будто ослепла, если не видишь того, что и сама стала узницей!

— Не утрируй, пожалуйста. Мою свободу никто не ограничивает. Да, здесь круглосуточно находится пост мракоборцев. Я отнюдь не в восторге от такого соседства и связанных с ним неудобств, но это вынужденная и временная мера. Присутствие охраны пока необходимо. Это было главным условием Аврората для помещения Снейпа под домашний арест. Если бы данное требование не было соблюдено, его из госпиталя доставили бы в лазарет следственного изолятора, где без квалифицированной помощи он умер бы через пару недель. А здесь мы с Рупертом смогли стабилизировать состояние больного до вполне приемлемого.

— Я поражена, что Остин поддержал твою затею. Он казался мне более благоразумным. Видимо, попал под твоё дурное влияние. Хотя, как это ни парадоксально, я в какой-то степени ему благодарна. Присутствие ещё одного целителя несколько сглаживает двусмысленное впечатление от твоего поступка.

— Мама, объясни уже, где ты увидела двусмысленность в моих действиях?

— Разумеется, сама ты не в состоянии понять, насколько вопиюща сложившаяся ситуация!

— Я помогаю человеку, в чьей невиновности ничуть не сомневаюсь. Не всему, что печатают в «Ежедневном пророке», нужно верить! Ты же совсем ничего не знаешь! Если бы не Снейп, то сейчас газеты и Министерство Магии в один голос не трубили бы о «великом подвиге Поттера». Чтобы обеспечить Избранному победу в этой войне, тому, кого ты назвала уголовником, пришлось заплатить слишком высокую цену. Он и выжил-то чудом!

Если бы она только видела, в каком состоянии Северуса доставили в госпиталь, если бы только знала, через какие физические и моральные муки ему пришлось пройти и что вытерпеть, она наверняка не была бы столь категорична. Но у меня нет ни времени, ни желания пускаться в долгие объяснения, которые она всё равно воспримет только как попытку оправдаться.

И хотя под моим напором мама немного теряется и чуть сдаёт назад, по её сверкающим глазам и тщательно сдерживаемому гневу я понимаю, что отступать она ни в коем случае не намерена. Это лишь краткая передышка, передислокация войск, чтобы ринуться в бой и атаковать противника со свежими силами.

— Хорошо. Предположим, я приму твою версию событий и даже, наверное, смогу объяснить её тем, что в своём простодушии ты руководствовалась самыми лучшими побуждениями. Ты веришь в невиновность Снейпа, считаешь, что суд его полностью оправдает и так далее… Но его состояние, насколько я могу судить, значительно улучшилось. Он больше не прикован к постели, с виду вполне дееспособен и пребывает в здравом рассудке. Так?

— Так. С некоторыми существенными оговорками. Впрочем, нет смысла нагружать тебя медицинской терминологией и посвящать в особенности его непростого диагноза.

— Тогда ответь, почему он до сих пор находится здесь? В доме одинокой женщины, к тому же разведённой, что для нашего общества уже само по себе является осуждаемым обстоятельством, живёт молодой мужчина, который не является её родственником!

Вот что, оказывается, больше всего её заботит! Моё предполагаемое нравственное падение! Несколько десятилетий брака с магглом и жизни в его свободном от многих условностей мире не смогли вытравить из неё чопорного, поистине викторианского воспитания, отягощённого строгим соблюдением этикета и «приличиями», которым должна неукоснительно следовать любая благородная леди, чтобы не уронить себя в глазах окружающих.

— В конце концов, со стороны это выглядит… — она на секунду замолкает, пытаясь подобрать подходящее слово, — непристойно. Пятнаешь свою честь, пренебрегая последствиями! Если ты настолько манкируешь правилами, то подумай о нас с папой. Представь, каково нам пришлось, когда мы узнали о твоём поступке!

— Пожалуйста, не приплетай сюда ещё и отца! Не делай вид, что он полностью разделяет твои выводы относительно происходящего. Папа на редкость здравомыслящий человек и подходит к любому событию с рациональной точки зрения — в отличие от тебя. И сегодня он тоже повёл себя без предубеждения. Северус чем-то понравился ему, и это дало тебе дополнительный повод для недовольства. Как и слова о пределах свободы, которыми ты была уязвлена.

Ей будет тяжело оспорить правоту моих слов. Она не сможет вспомнить ни одного случая, чтобы отец с явным удовольствием беседовал с волшебником. И не только бы разговаривал, а ещё и приглашал его к себе с ответным визитом, не дожидаясь согласия жены. Более того, зная наверняка, что его драгоценная Элинор явно будет не в восторге от появления в доме такого гостя.

Этой привилегии не удостоился даже Руперт, к которому отец с момента знакомства хотя и относился с уважением, но всё же с порцией настороженности. Он вообще всех магов привык воспринимать с изрядной долей скептицизма. По его убеждению, полезными для общества можно считать только тех людей, «которые умеют что-то делать собственными руками и созидать, а не только тупо размахивать палочкой».

Но ум Северуса и его эрудиция, судя по всему, произвели на отца неизгладимое впечатление, если он повёл себя с ним таким образом. Поразительно, но факт: Снейп задел его за живое не только своими знаниями, но и тем, с какой горячностью, убеждённостью и доброжелательностью вёл спор.

Вишенкой на торте стало их обоюдное стремление к почти дружескому общению, которое возникает лишь при наличии подходящего и мгновенно располагающего к себе собеседника. Удивительное, непривычное почтение, которое Северус продемонстрировал к магглу, сопряжённое с желанием понравиться без какой-либо рисовки, стало полнейшей неожиданностью даже для меня, что уж говорить об отце!

Мама буравит меня подозрительным взглядом.

— Значит, теперь он уже Северус, а не только пациент, которому ты помогаешь восстановиться после болезни?..

— Я знаю его с одиннадцати лет и имею право обойтись без лишних церемоний.

— Чуяло моё сердце, что здесь что-то не так, когда я увидела в «Пророке» ваш совместный снимок и прочла в статье, что ты не только его лечащий врач, но ещё и укрыла его в своём доме. Тебе хоть известно о том, что о тебе написала Рита Скитер, и пищу каким грязным разговорам и инсинуациям ты дала своим легкомысленным поведением?

— Меня не интересует мнение этой охотницы за дешёвыми сенсациями.

— И зря! После вылитого ведра нечистот отмыться, конечно, можно, но помнить о своих ощущениях и смердеть будешь ещё долго. На днях в очередном материале Скитер разве что прямо не назвала вас любовниками. Предположение о том, что тебя с ним связывает порочная связь, было слишком явным и читалось между строк! После публикации я устала отбиваться от сов с письмами приятельниц, которые жаждали выведать подробности истории, в которую угодила моя непутёвая дочь!

Мне хочется сказать ей, что сейчас она занимается тем же самым, что и её подруги. Пытается разными способами допытаться, что у меня с пациентом. Так сказать, узнать шокирующую правду из первых уст… Но ответить, что такое поведение мало чем отличается от интереса ко мне досужих сплетниц, означает не на шутку её оскорбить. Она не терпит сравнения с теми, чьи поступки хотя бы втайне порицает и считает недостойными.

При этом я вижу, что искренняя тревога мамы за меня уже вступила в сговор с истинно женским любопытством и присущим равенкловцам стремлением во всём дойти до сути и получить ответы на интересующие вопросы.

Обезвредить эту гремучую смесь будет ох как трудно, если вообще возможно.

— Твоим знакомым не помешало бы иногда думать своими мозгами, а не делать далеко идущие выводы, основываясь на слухах, собранных бульварной писакой.

— Хочешь сказать, происходящее тебя никак не задевает?

— Абсолютно. Зато тебя, смотрю, тревожит то, что скажут твои словоохотливые подруги, для которых любая сплетня — повод разнообразить пресное существование. Мне наплевать на то, как низко я пала в их глазах, и что моё целомудрие поставлено под сомнение любительницей ворошить чужое бельё. На кону сейчас стоит жизнь человека. Поэтому я делаю всё, чтобы ему помочь. А если это кому-то не нравится, то это его проблемы, а не мои.

— Если всё так, как ты говоришь, дай мне слово, что у тебя со Снейпом ничего нет!

Я вспыхиваю от негодования.

— Ты вторгаешься на запретную территорию. Мне уже не пятнадцать лет.

— Неразумная моя девочка, — шепчет она, и в её глазах раздражение моей несговорчивостью сменяется потрясением. — Неужели ты до сих пор не оставила своих пустых надежд?

— Мама! У тебя закончились темы, которые мы можем обсудить? Если это тебя успокоит, я скажу, что Снейп угодил в драматичную жизненную ситуацию. Ему очень нужна поддержка, как любому оказавшемуся в беде человеку. Не ты ли учила меня быть милосердной и поступать по совести? Мне не за что оправдываться и просить прощения.

— Так, а это ещё что?

Она встаёт со своего кресла и подходит вплотную. Протягивает руку к моей голове, и в следующий момент я ойкаю от неприятного, колющего ощущения.

На её ладони я вижу два серебристых волоса.

— Обычный пациент не оставляет за столь короткий срок седины на висках целителя. Будешь по-прежнему отнекиваться или всё-таки расскажешь мне правду?

— Что ты хочешь услышать? — спрашиваю я с плохо скрываемым раздражением. — Хорошо. Между нами действительно ничего нет и быть не может.

— Надолго ли? Ты до сих пор не отделалась от мыслей о нём, хотя пытаешься убедить меня в обратном. А я-то гадала, почему ты рассталась с Джеральдом! Подозревала, что причиной вашего разрыва был Остин, с которым ты слишком много времени стала проводить вместе и на работе, и за её пределами. Не скрою, Руперт всегда мне нравился, и я была уверена, что ты выйдешь за него. Только потом поняла, насколько ошибалась.

Тёплые мягкие руки обхватывают моё лицо. Я невольно поднимаю голову и встречаюсь с мамой взглядом. Мне невыносимо обманывать самого родного человека, но и сказать правду я пока тоже не могу.

— Значит, это Снейп был всему причиной... Ты хоть соображаешь, что с собой делаешь?

— И что же я, по-твоему, делаю?

— Терзаешь себя напрасными надеждами! Если с момента окончания школы вы с ним не только не сблизились, а даже не стали изредка общаться, то думать, будто что-то изменится теперь, когда ты даёшь ему приют и ухаживаешь за ним, по меньшей мере, неразумно. Даже если он испытывает благодарность за заботу, это всё равно не любовь, Мэри, и никогда ею не станет! Ты не получишь того, о чём мечтаешь. Разочарование вымотает тебя и снова заставит страдать!

Не любовь…

Как будто я этого не знаю!

— Позволь мне решать самой, как жить и что делать.

— Вместо того, чтобы гнаться за фантомом и совершать отражающиеся на репутации ошибки, тебе не помешало бы остановиться и посмотреть по сторонам в поисках более достойных кандидатур.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ты выходила замуж за Джерри, я прекрасно понимала, что любви к нему у тебя нет. Но я не стала возражать против вашего союза, поскольку надеялась, что семейные заботы и рождение ребёнка прогонят твоё наивное детское чувство. Лучшего зятя я и желать не могла. Вы с ним так славно ладили, что в какой-то момент мне даже показалось, будто ему наконец-то удалось завоевать твоё сердце. Когда вы развелись, это стало для меня тяжёлым ударом.

— Поэтому, чтобы его смягчить, ты сейчас настойчиво сватаешь меня за Руперта? Я правильно понимаю твоё эмоциональное вступление?

— У тебя тоже есть дочь, и ты знаешь, что своему ребёнку любая женщина желает только добра.

— Я никогда не буду решать за Нэтти, с кем ей встречаться и кого любить.

— Это ты сейчас так говоришь. Натали ещё юна и, по счастью, не испытала краха надежд. Но если она тоже станет лить слёзы из-за безответного чувства, ты переменишь мнение и вспомнишь мои слова. Мне горько видеть, как твои лучшие годы проходят в одиночестве и тоске по несбыточному. Подумай, Руперт относится к тебе с большой нежностью. С таким мужчиной ты будешь защищена и в полной безопасности. Ты сама не раз говорила о том, как высоко ценишь его дружбу и надёжность. Вы коллеги по работе, у вас много общих интересов. Это хорошая основа для крепкой и действительно счастливой семьи.

— Поверить не могу, что ты настырно уговариваешь меня совершить прежнюю ошибку! Я люблю Руперта как родного брата, но этого мало, понимаешь? Для него, для меня. Я не хочу повторения того, что уже было в первом браке. А ты предлагаешь мне сделать несчастным ещё одного мужчину, руководствуясь лишь моим абстрактным благом!

Я поражённо смотрю на мать. Её глаза становятся холодными и колючими, как зелёные кристаллы.

— Ошибкой будет считать, что человек, которому ты не нужна, ответит тебе взаимностью, — чеканит она, явно желая высказать всё до конца. И щадить меня явно не намерена. — Представь на мгновение, Мэри, что твоя сокровенная мечта сбылась и ты вышла за Снейпа замуж. К сожалению, это не настолько невероятный расклад, чтобы от него можно было отмахнуться… Ты из хорошей семьи, волей бабушки прекрасно обеспечена уже сейчас и получишь большое наследство по завещанию своего деда… Являешься хозяйкой старинного дома, состоялась в профессии, независима, умна и, наконец, хороша собой. Половины этого хватит, чтобы стать желанной и выгодной партией для любого мужчины, не говоря уже о таком, как Снейп, у кого за плечами тёмное прошлое, а впереди — неясное будущее. Даже если его оправдают, потребуется длительное время, чтобы он смог восстановить своё здоровье и вернуться к нормальной жизни. А для человека его профессии серьёзная травма руки равносильна тому, чтобы остаться безработным. Накоплений на чёрный день, которые позволили бы продержаться на плаву, насколько я понимаю, у него нет.

— Если бы при нашем разговоре присутствовал отец, он бы непременно сказал тебе, что честный человек, а учитель особенно, не может быть богатым. Прости, мама, но временами чистокровный снобизм из тебя так и прёт. И тогда ты становишься невыносима.

— Считай, как тебе угодно. Но то, что я вижу, выглядит неутешительно. Снейпу сейчас достаточно лишь протянуть ладонь, чтобы ты упала в неё переспелым яблоком.

— Ты настолько отказываешь мне в гордости и самоуважении?

— Нет, я всего лишь констатирую печальный факт: влюблённой женщине тяжело сохранять самообладание и не наделать ошибок.

— И какую же перспективу ты готова мне нарисовать?

— А потом, Мэри, если Снейп действительно настолько умён и дальновиден, каким кажется, будет женитьба по расчёту с его стороны, самопожертвование и слепое обожание — с твоей. В браке часто властвует тот, кто лишь позволяет себя любить. Ты готова проглатывать обиды, сносить оскорбления, дурное настроение и неприязнь истерзанного болезнью человека к здоровому? Мучиться от вечного одиночества вдвоём, воспринимать как награду вежливый поцелуй или скупую ласку? Получить вместо заботливого и нежного супруга домашнего тирана и стать его безмолвной прислугой и сиделкой?

Я не знаю, что ей ответить. Если я скажу, что никогда даже не думала о Северусе, как о возможном спутнике жизни, она мне наверняка не поверит. Воспитанием в неё крепко вбито, что отношения с мужчиной могут рассматриваться только с точки зрения потенциального брака. Если этого не происходит, мысли о несбывшемся нужно поскорее выбросить из головы и обратить внимание на более достойного претендента на руку и сердце. А жить бесплодными чувствами на протяжении многих лет — это опасное сумасбродство, граничащее с потерей достоинства.

Неправильно истолковав затянувшееся безмолвие, она оживляется, думая, что ей наконец-то удалось пробить мою оборону.

— Молчишь? Нечего ответить? А я скажу, что ты своими пустыми упованиями на взаимность мостишь самую короткую дорожку в ад. Для женщины нет худшей участи, чем выйти за человека, который абсолютно к ней равнодушен. Да я бы на твоём месте…

— Ты никогда не была на моём месте, — я жёстко обрываю поток её слов. — И впредь на нём не окажешься. Пытаешься наставлять меня, но забываешь, что тебе просто повезло вовремя встретить папу, который в тебя влюбился. Во второй раз Фортуна улыбнулась, когда твои родители не стали возражать против брака с магглом. И ничем другим, нежели колоссальным везением, я не назову реакцию отца на правду о том, кто ты такая. Он наступил на собственную гордость и не оставил тебя, хотя с его характером было крайне тяжело смириться и с твоим происхождением, и с тем, что в глазах твоего окружения он долгое время оставался практически человеком второго сорта. Лишённым магии, а потому ущербным, чужим. Но его любви хватило принять тяжёлую для него реальность. В отличие от тебя, у меня не было ни такого везения, ни такого выбора.

— Выбор есть всегда.

— Вот только обстоятельства, в которых приходится его делать, разные. Вспомни Джастина Купера, за которого тебя сватали. Ты довольно долго встречалась с ним. И стала бы миссис Купер, если бы совершенно случайно не познакомилась с отцом.

У каждого человека есть свой скелет в шкафу. И моя мать не исключение…

— Откуда ты… об этом знаешь?

Её щёки бледнеют. Я вижу, насколько ей неприятны и тягостны воспоминания об отношениях с богатым и чистокровным юношей.

— Бабушка рассказала.

— И что же она тебе ещё успела поведать? — спрашивает мама, и я замечаю, как дрожит её подбородок.

— Многое. Например, то, что Джастин был настолько в тебя влюблён, что после расторжения помолвки и отказа выйти за него замуж едва не наложил на себя руки.

— Поздравляю, тебе удалось сделать мне больно.

— Я не хотела этого, мама. Но как иначе я могу до тебя достучаться? Тебе никто не чинил препятствий, хотя бабушка могла это сделать из-за своих переживаний. Ты слушалась только своего сердца и стала счастливой женщиной. Почему теперь отказываешь мне, своей дочери, в желании поступать так, как я считаю правильным? Я тоже сделала свой выбор.

— И какой же?

Зажмурившись, как перед прыжком в ледяную воду, я всё-таки решаюсь на признание, не желая задумываться о том, чем оно может быть чревато:

— Ты права. Северус для меня не обычный пациент. И скрывать это уже невозможно. Я люблю его, мама. Очень люблю, хотя и знаю, что ответных чувств с его стороны нет и не будет. Он по-прежнему болен своей Лили, жив лишь памятью о ней, и это не оставляет надежды на новые отношения не только со мной, но и с другими женщинами. Я пыталась его забыть. Не получилось. У меня к нему не только ничего не остыло, но и стало ещё сильнее. Уже поэтому я не брошу его в беде.

Мама качает головой, словно отказывается верить услышанному. Я вижу, что откровенность, на которой она ещё недавно так настаивала, причиняет ей сильную боль.

— Мэри, что ты такое говоришь… Ох, Мэри, глупышка моя…

— Однако это отнюдь не значит, что я забуду себя настолько, что стану навязываться и вешаться ему на шею, лишь бы любой ценой его заполучить. Что бы ни говорили обо мне твои подруги, какой бы ревизии ты сама ни подвергала мои принципы, знай: я прежде всего выполняю свой долг. Врачебный, дружеский, человеческий, наконец. И хочу помочь тому, кто мне дорог, не рассчитывая при этом на благодарность с его стороны и не выставляя счетов на оплату. Так сложились обстоятельства. И сейчас я или буду с ним до конца, или, если оставлю его одного против всех, совершу предательство. Третьего не дано. А теперь прости, мама, но мне кажется, что наш разговор слишком затянулся. Тебя ждёт папа.

Она тяжело вздыхает и, отвернувшись от меня, снимает с дверей заглушающие чары.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — после долгой паузы произносит она, и в её тоне я различаю плохо замаскированную обиду, — и куда способен завести твой максимализм, который любой здравомыслящий человек оставляет ещё в юности. Им надо переболеть, как первой любовью, а не тащить за собой во взрослую жизнь!

— Иногда ты забываешь о том, что твоя дочь уже давно выросла.

Я подхожу к ней и, повинуясь внутреннему импульсу, крепко обнимаю. Она не отвечает на объятия и громко фыркает, как рассерженная кошка, уже поднявшая лапу, чтобы оцарапать обидчика.

— Пожалуйста, не сердись, если я тебя невольно оскорбила в лучших чувствах. Я не хотела. Но мне меньше всего нужны нотации. Пощади мои нервы, которые и без того есть кому потрепать. Дай выйти из сложившейся ситуации самостоятельно и с минимальными потерями. Если ты ничем не можешь помочь, так хотя бы не мешай.

Отец ждёт нас в библиотеке. Я с изумлением замечаю у него на коленях мой школьный альбом. Папа с интересом разглядывает движущиеся снимки, на которых я ещё пухлощёкая и нескладная ученица с волосами, заплетёнными в тугие толстые косы. Тёмная мантия, чёрно-оранжевый галстук, высокие вязаные гольфы на ногах.

Юная волшебница в гриффиндорской форме. Смешная, большеглазая и милая, как игрушечный пупс.

— Ну что, дочь, получила головомойку? — спрашивает он, увидев скисшее выражение моего лица. Его серые глаза теплеют, а на губах появляется добродушная усмешка.

Я безнадёжно машу рукой и невольно улыбаюсь.

— Она даже не стала меня слушать, Уилл, — недовольно говорит мама. — Такая же невозможно упрямая, как ты.

— Я тебя предупреждал, что этим закончится, Элинор. Оставь ребёнка в покое.

— Папа!

Как отцу только удаётся всего одним словом превратить меня из взрослой женщины в застенчивую девочку с колдографии?

— Ну а что я такого сказал? Ты была и остаёшься моим ребёнком, и это положение вещей изменится только с моей смертью.

Он встаёт, прижимает меня к себе и негромко говорит:

— Хотя ты и сама неплохо справляешься со всеми трудностями, поставить нас в известность о происходящем всё-таки следовало. Мы наверняка сумели бы оказать посильную помощь.

Я обнимаю его и закрываю глаза. От отца исходит знакомый и любимый с детства запах чистоты, писчей бумаги, мела, тиснёной кожи ежедневников, зачитанных книжных страниц и хорошего одеколона.

Такой родной и надёжный.

— Спасибо, папочка…

— Нам пора, родная. Ближайшие сутки уйдут на обратную дорогу.

— Жаль, что ты не можешь прибегнуть к средствам передвижения, привычным каждому волшебнику. Вы добрались бы до дома за несколько минут.

— Без веской причины это запрещено, ты же знаешь, Мэри, — подаёт голос мама. — Но даже если бы это было не так, твой отец всё равно не согласился бы попробовать и предпочёл бы трястись в этой кошмарной машине.

По её тону я понимаю, что буря, пронёсшаяся над моей головой, уже потеряла свою силу, а грозовые тучи пролились благодатным дождём. На ближайшие часы у неё есть новый повод для недовольства — путешествие через всю страну на автомобиле. Способ, который она терпеть не может. И по прибытии в Бат привычно начнёт жаловаться на то, что её укачало, что у неё ужасно болит голова и нужно срочно принять лекарственный чай и горизонтальное положение. Чем в очередной раз даст мужу возможность проявить заботу о ней.

Она даже сейчас, по прошествии стольких лет счастливого брака, нуждается в постоянной проверке чувств отца, потому что по-прежнему его ревнует, считая, что с таким красивым и умным мужчиной не только многие её сверстницы, но и женщины помоложе были бы не прочь закрутить роман. Хотя, разумеется, она ни за что не признается в этом даже самой себе.

Проводив родителей и тепло обняв на прощание каждого из них, я возвращаюсь обратно. И безостановочно вспоминаю о том, что успел мне шепнуть на ухо отец:

— Когда всё это безумие с судом закончится, обязательно приезжай нас навестить. А то мама в последнее время места себе не находит. И мне приходится служить громоотводом чаще, чем хотелось бы. Не обращай внимания на то, что она сегодня наговорила. Она сейчас сама не своя. Это всё от тревоги за тебя.

— Я знаю.

— И своего друга тоже прихвати.

Проглотив подкативший к моему горлу колючий комок, я смогла лишь утвердительно кивнуть.

Как же сильно нужно любить меня и разделять веру в человека, против которого, кажется, ополчился весь мир, чтобы не терзать бесполезными предостережениями, не стеснять свободы и не советовать, как нужно жить дальше!

Пока у меня есть такая поддержка, я смогу вынести всё что угодно.

6 ноября 1998 года, Аврорат

Старая газовая лампа под потрескавшимся зелёным абажуром бросает на вытертую десятками рукавов столешницу тусклый отсвет, отливающий медной патиной. Два тяжких, монструозного вида дубовых письменных стола на резных львиных лапах вместо ножек сдвинуты фасадами вплотную друг к другу. Они образуют посреди круглого каменного мешка следственного кабинета огромное квадратное поле, сплошь заваленное кожаными папками той или иной степени ветхости.

Папки, раздувшиеся от пергаментных листов, как пузо обжоры, скользят друг по другу. Рассыпаются из высоких стопок. Наползают на намертво приклёпанный к столешнице цоколь латунной фигуры тонконогого кудрявого кентавра, целящегося из лука прямо в постылый зелёный абажур. У отполированных копыт человека-коня, в глубоком пыльном гнезде — потемневшая чернильница с нелепо торчащим пёстрым пёрышком. Обкусанное опахало, потрескавшийся очин…

Да за такое перо профессор Макгонагалл баллов пять сразу содрала бы! А потом все написанное им велела бы начисто переделать после урока!

Рядом с письменным прибором — длинный ореховый каталожный ящик, где по тонкому стальному стержню скользят туда-сюда жёсткие нумерованные карточки, затисканные многими-многими пальцами до противной, жирной, пятнистой гладкости.

Одна за одной, одна за одной… Как бесконечные будни стажёра-экстерна Академии Аврората Гарри Джеймса Поттера, которому поручено за три дня разобрать архив Следственного управления Департамента охраны магического правопорядка, изрядно запущенного за последние полтора года.

«Дело № 1863/117. Ограбление неизвестными лицами мастерской досточтимого мистера Децимуса Альфреда Тоджэмпера, изготовителя лабораторной посуды и предметов домашнего обихода. Похищены 12 котлов оловянных и медных, лужёных, стандартного размера № 2 и 3, один перегонный куб из литой латуни, чугунная ступа весом 162,2 унции, дорожный плащ маскирующий из шкуры камуфлори и пара ношеных штиблет двадцать восьмого размера по Британской шкале, высокой степени износа… Свидетелей по делу не выявлено. Осмотр места происшествия вызванным пострадавшим инспектором Сэвиджем выявил следующие улики: взломанный заклятием Алохомора замок южного окна первого этажа и след подкованного левого ботинка на белёном подоконнике. Ботинок, предположительно, имеет 24 размер по длиннику и полноту 9, стоптан неравномерно, со скосом каблука на левый край, что заставляет предположить, что преступник был небольшого роста и изрядно кривоног».

Не раскрыто!

Тощие руки, плотно стиснутые высокими манжетами новенького суконного мундира, решительно перекладывают пухлую подшивку в жёлтой бараньей коже влево. На растущую кипу таких же мелких уголовных дел, которыми некому и незачем было заниматься в ту пору, когда в этих гулких глухих стенах министерского подвала бродили чёрные тени в серебряных масках под остроконечными капюшонами…

Кому нужен старый котельщик Децимус Тоджемпер с его мелкими бедами, когда рушится в тартарары целая страна? Вот теперь, когда окаянный Волдеморт побеждён, до пропажи котлов и стоптанных штиблет, может быть, и дойдут руки у следователей вышедшего из подполья Аврората…

«Дело № 2023/956, об обнаружении в палисаднике родового дома миссис Вирджинии Флорентины Гортроп, домохозяйки, следов проведения темномагического ритуала в виде кольцевидных разрастаний не встречавшихся ранее в хозяйстве грибов. Диаметр колец 4, 6 и 8 футов.

Данные экспертизы… С территории обнаружения следов предположительного темномагического деяния доставлены грибы: плодовые тела шляпконожечные, с центральным положением тонкой ножки, преимущественно небольших или средних размеров, от половины до одного дюйма высотой. Шляпки тонкие, гигрофанные, колокольчатой формы, края бороздчатые. Цвет плодовых тел — белый и буровато-серый, отливающий синевой. На разрезе мякоть грибов тонкомясистая, хрупкая, волокнистая, с внутренней полостью. Быстро темнеет при соприкосновении с воздухом. Лабораторным путём из истолчённой пробы мякоти грибов выделен в незначительных количествах психоактивный яд псилоцибин. Вышеозначенное описание, подтверждённое лабораторным исследованием, свидетельствует, что изъятые с места предполагаемого преступления грибы относятся к виду Psathyrella candolleana, она же хруплянка, или поганка Кандолля. С места предполагаемого преступления доставлены также пробы мицелия и спор, имевших сходные свойства. Признаков применения к грибам темномагических заклятий, обработки их зельями или воздействия на них свойствами сложных артефактов не обнаружено. Грибы следует признать условно-съедобными, годными в пищу исключительно после тщательной кулинарной обработки с непременным ингибированием псилоцибина, имеющего, как известно, галлюциногенное действие.

По показаниям свидетеля Смитсона Джона Фабиуса, сквиба, работающего ночным сторожем в посёлке Вест-Гарден, 21 июня 1989 года он, страдая бессонницей, вышел покурить на улицу в половине второго пополуночи и имел возможность наблюдать, как соседка миссис Гортроп, мисс Аннабель Джин Мортон, магглорожденная, выплеснула через забор дома Гортропов целый таз кухонных помоев. Палочки при этом мисс Мортон не доставала, ритуалов не проводила, а из слов произнесла только следующее: «Чтоб у тебя, старая дура, все левкои в саду завяли!».

Признаков увядания левкоев и иной растительности на клумбе миссис Гортроп не выявлено.

По показаниям самой подозреваемой мисс Аннабель Мортон, с соседкой у неё накануне вышла ссора по поводу кур и цесарок миссис Гортроп, проникших в щель под забором на территорию придомового хозяйства Мортонов, раскопавших две грядки бордосской клубники и расклевавших все созревшие ягоды. Так как миссис Гортроп отказалась возместить ущерб, мисс Аннабель Мортон из чувства мести вылила к ней в палисадник помои с кухни, где накануне обрабатывала купленные по случаю грибы для получения спиртового экстракта, эффективного, по мнению поселкового участкового целителя Аурелиуса Уильяма Скроффа, как растирание от подагры. Зелье от подагры готовилось для бабушки мисс Мортон Элен Джулии, проживающей в том же посёлке.

По итогу расследования состава преступления не обнаружено. Обеим дамам дана рекомендация обратиться к мировому судье посёлка Вест-Гарден с исками о взаимном взыскании компенсаций за ущерб, нанесённый домашней птицей и разрастаниями посторонних условно-пригодных к употреблению слабоядовитых грибов их придомовым садово-огородным участкам».

Ну вот, это-то куда девать? В раскрытые? Но его же должны были три месяца назад мировому отдать? А если сварливые соседки помирились, вообще списать в утиль…

Может, просто кинуть под стол, в развесистую корзину для мусора — эльфы потом приберут и сожгут в ближайшем камине?

Гарри представил себе отвратительный запах жжёного пергамента, густо вставший в тоскливом следственном кабинете. Такой мерзкий, что у живых портретов Элдриджа Диггори, основателя Академии мракоборцев, и недавно замученного приспешниками Волдеморта министра Руфуса Скримджера заслезились глаза и сморщились носы.

— Да тут половину бы этих драккловых документов спалить! — сам себе пробормотал он и принялся тщательно протирать и без того кристально чистые очки.

Разобрать архив, сверив номера дел с каталогом.

Очинить во всём Управлении жёсткие перья — гусиные и совиные, орлиные и вороньи.

Смести пыль с коллекции волшебных палочек, изъятых у убитых и арестованных пожирателей смерти, и помещённых на вечное хранение в кабинет преемника Скримджера на посту главы Департамента Гавейна Робартса. Сам сэр Гавейн только недавно вернулся из госпиталя, поскольку в битве за Хогвартс получил жестокую контузию, и к его выходу на работу коллеги приготовили целый стенд с трофеями, честно отобранными у поверженных неприятелей…

«А палочку Беллатрисы Лестрейндж так и не нашли… Старший Малфой говорит, мол, поломал и выкинул ко всем троллям, чтобы никто ею воспользоваться не смог. Но кто же так запросто поверит этому плуту белобрысому!»

Выехать со старшим инспектором Сэвиджем «на труп», на поверку оказавшийся вовсе не криминальным. Просто почти двухсотлетний дед, живший в глуши и уединении в Нижнем Готэме, мирно преставился от ночного инфаркта в собственной постели. Да так и пролежал с неделю в самую жаркую пору в собственном доме, пока не понадобился кому-то из родни…

Фу!

Право же, не о такой работе грезил победитель Тёмного Лорда Гарри Поттер, мальчик-который-выжил-неизвестно-как и… для чего!

Подкупающее радужными перспективами лихой мракоборческой карьеры предложение новоиспечённого министра Шеклболта не возвращаться в школу, а вместе с лучшим другом Роном стать экстерном, зачисленным в Академию, и сразу же приступить к практике в Следственном Управлении Аврората, обернулось глухой рутиной.

Осторожный и рассудительный сэр Гавейн бережёт молодёжь, не поручает ничего серьёзного. Да и где его взять, серьёзное-то? Волдеморт мёртв. Организация пожирателей смерти полностью разгромлена. Вот разве что Джагсону удалось бежать, но он, по слухам, отвалил за границу. Действительно, что ему делать в стране, где от моря до моря скалятся с каждого столба его мутные портреты с грозной надписью «Разыскивается за убийство»… Гарри видел даже ориентировки на него, заготовленные не на пергаменте, а на бумаге — для маггловских полицейских участков.

Тоска, скука и контрольные по истории британского прецедентного права после работы! Джинни — то в школе, то на сборах, её зачислили охотником в клуб «Холихэдские Гарпии». Вот сдаст экзамены, будет у них играть… Завидно! А с Роном в последнее время приходится видеться редко. Дежурства у них с Гарри в разную смену...

Одна радость — с жалования можно сразу нормальную метлу купить… Взамен бесславно погибшей «Молнии». И завести, наконец, сову. Хотя, до метлы в последнее время дело не доходит. Какой уж тут квиддич!

И Хедвиг ни одна сова в мире не заменит.

За минувшие месяцы инспектор-стажёр Поттер имел лишь сомнительное счастье лицезреть задержанного за очередную кражу в особо мелких размерах орденского изгнанника Мундунгуса Флетчера. Тот попался на горячем — со свежесвистнутым серебряным котелком аптекарши миссис Бонк из знаменитой зельеварни на Косой Аллее… И то допрос вести самостоятельно не дали! Только велели наблюдать, как это делает Сэвидж, и учиться.

Учиться… А может, стоило вместе с Джинни, Гермионой, Нэвиллом, Луной остаться в Хогвартсе? Дотянуть до выпускного обычным порядком, сдать ЖАБА, продлить на год так внезапно и жестоко закончившееся детство?

Наверное, стоило.

За тяжкой дубовой дверью кабинета — осторожный стук.

— Неприёмный день! Зайдите завтра. Или обратитесь к дежурному мракоборцу в кабинете номер минус 11-23! — не поднимая глаз от засаленного каталога, буркнул Гарри. Голос, усиленный для солидности заранее наложенным Сонорусом, гулким эхом отразился от высоких стен без единого окна, от далёкого тёмного потолка, туго ударил в уши рикошетом. Подвальное помещение, чего же вы хотели, господин или госпожа внезапный посетитель!

Стук стал настойчивее. На высокой крыше дубовой книжной полки ожил звонкий стругглеровский вредноскоп с рунным орнаментом по глянцевому боку. С тихим скрежетом и свистом провернулся пару раз и затих. Посетитель явно был раздражён, хотя врагом юного мракоборца, похоже, его не назовёшь. Должно быть, просто выразился в сердцах: «Чтоб вас раздуло, бюрократы драккловы!»

Гарри задумчиво почесал верхнюю губу. Усы, что ли, отрастить? А то сопляк сопляком, несмотря на то, что инспектор-стажёр!

Стук превратился в лихорадочную дробь. Вот что им там надо, а? Дежурного вызвать, что ли? Нет. Не годится. Опять по всему отделу смешки пойдут: «Наш-то сосунок!»

Кто бы там ни был, он не страшнее змееносого, Гарри вполне справится с нервным визитёром и сам!

— Войдите! — Гарри выпростал из глубокого бокового кармана потёртую палочку из остролиста и пера феникса, которая, по счастью, не начала чудить после ремонта с помощью Репаро от бузинной, и тихо пробормотал: «Reserans fores».

Дверь сухо клацнула жёлтым зубом врезного замка и распахнулась, явив вооружённому очками взору раскрасневшуюся, традиционно слегка растрёпанную Гермиону Грейнджер в коротком маггловском плащике унылого болотного цвета.

— Привет! Ты тут совсем чинушей заделался. Долиш сказал — на месте, бумаги разбирает… Я стучу, стучу, а мне в ответ: «Неприёмный день!!!»

— Ну, я же не знал, что это ты… Между прочим, как раз о тебе думал. О школе, о ребятах… Кстати, а почему ты не на занятиях?

— Гарри, ты хоть бы на часы взглянул! — Гермиона невербально, одним движением палочки подвинула поближе тяжёлый колченогий стул и изящно приземлилась на краешек. — Сегодня же пятница, пять часов пополудни, уроки уже давно закончились. Директора Макгонагалл зачем-то вызвали в Департамент образования, а я с ней напросилась. Хотела в Транспортный отдел зайти. А заодно и тебя повидать, если получится.

— А в транспортный отдел зачем?

— Буду заказывать портал в Сидней на Рождественские каникулы…

— Правильно. Не лететь же маггловским самолётом!

— Обратно, надеюсь, придётся именно им. Папа никогда не потерпит такого необъяснимого, с его точки зрения, явления, как пассивная аппарация…

— Значит… Ты придумала, как отменить Обливейт? Обычным Фините ведь не обойдётся…

В карих глазах Гермионы будто погасла озорная искорка.

— Честно говоря, ещё нет. Но мы с профессором Макгонагалл решаем этот вопрос… Вот что, Гарри, ты лучше расскажи, как дела у тебя!

— А… никак. Если и есть какие-то дела, то вот эти мелкоуголовные! — он громко хлопнул по столу очередной раздувшейся от листов пергамента потрёпанной папкой. Над зелёным абажуром столбом закружилась мелкая золотистая пыль.

— Скучно?

— Ещё бы!

— Наверное, чувствуешь себя, как в школе, на отработке дисциплинарного взыскания у Снейпа?

— Похоже! Только вместо щупалец растопырника и слизи флобберов в этом экстракте — ужасающий коктейль из мелкой подлости, невежества, зависти и прочей суеты. Чувствую себя мусорщиком каким-то… Копаюсь в человеческой отхожей яме! Послушай, а Снейп недавно мне снился…

— Неудивительно. Ты — один из главных свидетелей защиты на его процессе.

— Похоже, дело не только в этом. Сны эти… какие-то слишком яркие, понимаешь? Будто не сны вовсе, а видения. Ну, как тогда...

— Когда ты мог поддерживать ментальную связь с Волдемортом?

— Почти. Только башка не трещит.

Гарри снова снял очки. Принялся нервно тереть повлажневшими пальцами тонкий белый след над правой бровью.

— Расскажи, что ты видел!

— Ну, вдруг ни с того ни с сего привиделся директорский кабинет в школе. Причём без профессора Макгонагалл. Зато в ряду портретов, прямо рядом с Дамблдором — Снейп. С книгой. В такой совершенно дурацкой раме, крашеной под старинную медь с патиной.

— Гм… Странно. На портреты попадают только те, кто уже умер… Он что-то тебе говорил?

— В том-то и дело, что нет. Портрет был просто фотографически точен, но совершенно неподвижен. Словно маггл какой рисовал!

— А ты пробовал к нему обратиться?

— Да я, признаться, просто оторопел там, во сне… Уставился в раму, как остолоп… А тут ещё Дамблдор как заявит громогласно: «Ничему не удивляйся, мальчик мой, просто профессора здесь нет». Где это — «здесь», Гермиона?

— Видимо, там, куда мы все попадём, когда нас не будет.

— Да это-то ясно… Но откуда такие сны? Реальные, как будто наяву. И вот ещё что: когда мне прежде снилось что-то нехорошее, я мог заставить себя проснуться. Сбросить кошмар. А тут — ну хоть тресни! — не получается… А ещё сны повторяются. Непредсказуемо. То раз в неделю, то чаще.

— Это ведь не единственное, что ты видел?

— Ага! Ещё был сон про больницу святого Мунго. Я бегу по коридору, длинному, белому такому. В руке — палочка. Не моя, опять Снейпа. Ну, помнишь, я тебе говорил, что положил её ему в руку, пока он был без сознания? А тут она при мне. Я все бегу, бегу, коридор никак не кончается, словно растянулся на всю Оксфорд-стрит… А в ушах голос грохочет: «Опоздали вы, Поттер! Все мы опоздали сказать то, что давно надо было!» Я его даже узнал, этот голос.

— И чей же он был?

— Да целителя этого здоровенного, доктора Остина… Причём самого его там, во сне, не было. Даже не спросишь, что он имел в виду!

— Так… В первом случае — портрет Снейпа. Во втором — палочка Снейпа. А в третьем? Я ведь буду права, если скажу, что был и третий сон?

— И третий, и четвёртый… Вот, представь себе, например: леди Нарцисса… Ну, малфойская мама. В каком-то фартуке прямо поверх строгого траурного платья. Огромными садовыми ножницами срезает цветы с куртины. Представляешь? Своими руками! А сад не в их поместье, а где-то ещё, там дом совсем другой, совершенно непохожий. Срезает, срезает, весь куст уже лысый прямо... Я только успел подумать, чего это, а она на меня лицо поднимает, застывшее, как у статуи, и говорит таким замороженным голосом: «Это для вашего профессора».

— Да… А четвёртый?

— Там все ещё хуже. Абсурд какой-то.

Гермиона пододвинула свой стул ещё поближе и легонько коснулась ладонью растрёпанных волос друга.

— Говори. Знаешь, как у шахматистов? Тронул — ходи… Тем более что, прямо скажем, все это надо обмозговать, а две головы в этом плане всегда лучше, чем одна. Да ещё такая горячая!

— Мне снилась какая-то гора над морем. Ветер. Солнце. И огромная поленница дров на вершине. Ну, типа, погребальный костёр. А на нем — Снейп. Как всегда, весь в чёрном… Мёртвый! И пламя разгорается, разгорается… А я смотрю и не могу даже отвернуться. И проснуться опять не могу. Чушь собачья, он же живой на самом деле!.. Слушай, я вот думаю: мы что, проиграем этот дракклов процесс?

— Не знаю… Но в одном ты прав. Все твои странные видения связывает личность профессора Снейпа. Думать надо! И ещё с ним самим поговорить, пожалуй.

— Ага — поговорить! Так он и согласился! Я уже пробовал.

— И что?

— Пока вся эта бодяга с судом не закончится, не выйдет. По-моему, он просто пользуется своим статусом и отшивает всех посетителей.

— Хорошо, что ты мне всё рассказал. А Рон знает?

— Ага… Но только про портрет. Видишь ли, я тогда прямо в дежурке заснул, день был тяжёлый, сморило. Парни меня будить не стали. Только отлевитировали из-за стола на диван и плащом накрыли, чтобы дуба не врезал. А он пришёл меня с утра менять и едва смог растолкать. Спросил, чего я такой ошалелый проснулся. Ну, я и рассказал.

— А он?

— Посмеялся. Говорит, я, мол, тоже твоего Снейпа во сне видал. В гробу! Носишься, мол, с этим процессом, на друзей вовсе времени не осталось, на работе дрыхнешь. А этому дементору патлатому меж тем на тебя начхать…

— Рон — человек первого впечатления. Если уж кого не любит — ему тяжело изменить своё мнение. Тем более, с учётом характера Снейпа…

— Ну, на тебя-то он свои взгляды переменил! От зубрилы бешеной и воображалы несносной до лучшей девушки на свете…

— Я и сама немного изменилась за эти годы. Книги, знания, волшебство — это все круто безмерно, но человеческие отношения дороже… Вот что, нам надо встретиться. Всем троим. И предпринять, так скажем, мозговой штурм.

— Зачем?

— Как это зачем? Эти сны, ты прав, не просто так. Мозги во сне переваривают информацию, которую получали в последнее время, и выдают её в виде образных интерпретаций. Если мы вместе разберёмся, какая информация в твоей голове порождает все эти страсти-напасти про Снейпа, то, вероятно, сможем тебе помочь избавиться от назойливых картинок.

— А Снейп?

— Что — «Снейп»?

— Может, ему опасность грозит какая?

— Может. Но, во-первых, сначала надо понять, что происходит, а во-вторых, он взрослый человек и сильный волшебник. Если в самом деле угроза какая — предупредим, сам справится.

Конец августа 1993 года, Портри

— Мама, а правда, что когда я в следующем году поеду в Хогвартс, мне можно будет взять с собой в школу какого-нибудь питомца?

— Правда.

Я глажу дочь по голове и улыбаюсь её нетерпению. Как быстро летит время! Скоро моя малышка покинет родные стены, и особняк будет безмолвствовать от одних её каникул до других. У домовых эльфов, обожающих Натали, уже сейчас глаза на мокром месте.

— А кого я смогу выбрать?

— Сову, чтобы посылать домой письма, кошку или кота, жабу или какого-нибудь мелкого грызуна вроде хомяка или ручной крысы.

— А собачку можно?

— Нет, Нэтти. Нельзя.

— Почему?

— Таковы правила. Сама подумай: её надо выгуливать минимум дважды в день, убирать за ней, внимательно смотреть, чтобы не набедокурила. Например, не грызла обувь, мебель и матрасы, не портила книги и пергаменты. К тому же эти животные очень громкие, шумные. Представляешь, что будет, если они начнут лаять во время школьных занятий? Или дружно и на разные голоса завоют ночью, когда все должны спать? Или решат устроить потасовку? Только у одного из преподавателей, Рубеуса Хагрида, есть пёс, с которым он ходит в Запретный лес. Но это исключение. Хагрид живёт не в замке, а за его пределами, в небольшой сторожке.

— Мам, а мы можем взять собаку сейчас? Она станет нас охранять, а потом, когда я отправлюсь в Хогвартс, ждать моего возвращения. А я обещаю, что буду очень её любить, правильно воспитывать и хорошо за ней ухаживать. Честно-честно!

Как всё-таки дети предсказуемы в своих бесхитростных желаниях! И каждый из них наверняка упрашивает родителей похожим образом, чтобы добиться заветного разрешения.

— Натали, я была бы не против собаки, но папа не очень любит беспокойную живность в доме, ты ведь это знаешь. К тому же он скоро отправится по делам в Америку, и ему нужно будет остаться на какое-то время у своих родителей. Ты будешь навещать его там, — я чувствую, как голос перестаёт меня слушаться. Слово «развод» в присутствии дочери, которая пока ни о чём не подозревает, мы с Джеральдом не произносим. — А меня часто не бывает на месте. То работа, то экспедиции, то конференции. Но если тебе нужен питомец, мы можем хоть сегодня купить котёнка или сову.

— Но я хочу только собаку! — упрямо повторяет дочь.

— Что за внезапные капризы? И почему ты так загорелась этой идеей именно теперь?

Она складывает ладони перед собой в умоляющем жесте.

— Мамочка, пожалуйста!

— Так-так, рассказывай. Признавайся, наверняка уже притащила бездомного щенка и где-нибудь его прячешь?

— Не щенка, — она виновато смотрит на меня исподлобья, понимая, что разоблачена. — Это взрослый пёс. Он живёт у коттеджа бабушки.

— Нэтти, любая незнакомая собака способна повести себя непредсказуемо! Она ведь запросто может тебя укусить или сильно напугать!

— Это безобидный и добрый пёс, мама. Он сам меня нашёл.

— Неужели?

— Сам, честное слово! Потому что ему было очень больно и плохо! Он хромал, и у него все лапы были в крови. Когда он меня увидел, то сначала хотел убежать в кусты, но обернулся, замер, лёг на живот и подполз поближе. Он ткнулся мордой мне прямо в руки и стал их лизать. А потом начал так жалобно скулить, словно просил ему помочь.

Я чувствую, как сердце сжимается от внезапной боли и пропускает удар. И свой собственный голос слышу словно со стороны:

— Как он… выглядел, Нэтти?

— Очень большой, просто огромный. Но я почему-то совсем его не испугалась, хотя он чёрный и лохматый, а шерсть вся в колтунах и колючках. Он был ужасно грязный и такой жалкий и худой, будто его долго не кормили: все кости наружу торчали.

— Когда ты его впервые увидела?

— Дней пять назад. Я тогда в коттедж сбегала, принесла ему поесть. Флай дала мне бинты и средство для обработки ран, чтобы я его перевязала, как ты учила. А он смотрел на меня, — дочь вздыхает и шмыгает носом, — и плакал, мама! Представляешь? Оказывается, собаки тоже могут это делать. У него такие тонкие дорожки от уголков глаз вниз протянулись… Мокрые-мокрые… Ты не сердишься на меня? Мы можем его взять к себе?

— Где он прячется?

— Я каждый день оставляю ему миску с едой у кустарника напротив ворот. Приношу варёное мясо, хлеб, ветчину, сыр, чтобы он поскорее поправился и перестал быть таким тощим. Он туда приходит, ложится и ждёт меня. Я разговариваю с ним, а пёс слушает так внимательно, будто абсолютно всё понимает. Совсем как человек. Он очень умный, мама! Я даже про тебя ему рассказывала.

— Ч-что?..

— Только не ругайся! Я сказала, что ты очень добрая и наверняка разрешишь взять его к нам. — Заметив, что со мной творится неладное, Нэтти тревожно притрагивается к моей руке. — Я сделала что-то не так? Но он правда хороший! Даже ничуточки не зарычал, когда я его перевязывала, хотя ему было больно. А глаза у него большие и ужасно грустные. Его, наверное, сильно избили и обидели жестокие люди…

— Когда он приходил к коттеджу бабушки в последний раз?

— Вчера. Я его покормила и погладила, но тут меня папа из-за ворот окликнул, и пришлось вернуться в дом… Мам, ты куда?

— Я хочу сама на него взглянуть. Если он сегодня снова придёт, я тебе обещаю, что мы возьмём его к себе. Это вряд ли бездомный пёс, Нэтти. Скорее всего, он… потерялся. Нужно его подлечить и вернуть туда, где он жил прежде.

* * *

Наверное, я никогда так не спешила к родительскому коттеджу, как в этот раз. Вот и ворота. Напротив — широкая зелёная стена кустарника, продраться через которую даже взрослому человеку нечего и думать. Но большая сильная собака сможет одним уверенным прыжком перемахнуть через эту естественную преграду или сделает подкоп под нижними ветками, в который вполне сумеет протиснуться.

Как хорошо, что у меня невысокий рост! Будь я дылдой, случайно выглянувшая в окно мама легко могла бы меня заметить. И у неё наверняка возник был резонный вопрос, почему её дочь, вместо того, чтобы войти в дом, торчит под начавшимся дождём и что-то настойчиво пытается высмотреть в уличных зарослях.

Я подхожу к кустам. Едва справившись с волнением, дрожащим голосом произношу:

— Сириус, это я, Мэри. Покажись, пожалуйста. Больше не нужно прятаться! О тебе рассказала моя дочь Натали, и по её описанию я догадалась, что она видела не обычную собаку, а анимага.

Мои слова остаются без ответа. Блэк явно не спешит обнаружить своё присутствие.

Не доверяет?

Но тогда почему он оказался в Портри?

Зачем пришёл именно к моему дому?

— Ты ни в чём не виновен! Лили в последнюю нашу встречу сама назвала мне имя хранителя, хотя не имела права этого делать. Поэтому я точно знала, что Фиделиус обрушил не ты, а Петтигрю! Я пыталась её отговорить, потому что чувствовала, насколько Питер трусоват и ненадёжен. Но она меня не послушала. Ты никогда не предал бы своих друзей даже под пыткой! Я ни секунды не верила в то, что ты совершил всё то, в чём тебя обвиняли! Это ведь Петтигрю устроил тот взрыв на улице, убил и покалечил людей! Газеты лгали о тебе. Все до единой!

О да. Журналисты тогда вволю попаслись на тучной ниве новостей, связанных сначала с гибелью Поттеров, а затем с поимкой Блэка. Перед моими глазами снова встают кричащие заголовки передовиц: «Зловещее убийство, совершённое потомком чистокровного рода», «Кровавое жертвоприношение», «Бойня в маггловском районе» и прочее в том же духе...

Огромные, почти на всю полосу, фотографии, на которых крупным планом — Сириус.

Сидящий на асфальте среди искалеченных, окровавленных тел магглов…

Размазывающий слёзы по лицу и безостановочно повторяющий: «Я сам во всём виноват!»

Не оказывающий никакого сопротивления скрутившим его аврорам...

Деморализованный, с остановившимся взглядом мёртвых глаз на судебном процессе…

Постаревший на полвека во время обвинения его в предательстве и пособничестве Волдеморту, который проник в дом, находившийся под Фиделиусом, и убил Джеймса и Лили Поттер…

Спокойно кивающий во время чтения приговора и словно полностью одобряющий решение Визенгамота, отправляющего его на пожизненное заключение в Азкабан…

— Сириус, я пыталась добиться правды, просила Дамблдора тебе помочь! Неоднократно отсылала запросы в Министерство, настойчиво требовала встречи с тобой в тюрьме, но мне раз за разом отказывали! Даже Альбус, несмотря на всё своё влияние и авторитет, ничего не сумел противопоставить проклятым бюрократам! От чиновников приходили сухие отписки одного и того содержания: оснований для пересмотра дела нет, ты чистосердечно признал свою вину, а на свидание с пожизненно осуждённым могут претендовать только его кровные родственники!

Ни звука, ни движения, ни малейшей зацепки, которая могла бы подсказать, что он до сих пор здесь.

Вот только моя интуиция теперь уже не кричит, а вопит изо всех сил, что Сириус от меня всего в нескольких шагах. Он всё слышит, но по какой-то причине не хочет выйти из своего укрытия.

Какие найти слова, чтобы он мне поверил? Ведь я действительно способна ему помочь!

— Сириус, дружище мой дорогой, не упрямься, — я обращаюсь к нему нежно, ласково, как к маленькому больному ребёнку, которого необходимо уговорить принять горькое, но эффективное лекарство. — Всё самое страшное уже позади. Главное, ты свободен. У тебя будет надёжное пристанище и крыша над головой. Мы обязательно докажем, что ты ни в чём не виноват! Что приговор — чудовищная судебная ошибка! Ты будешь жить в моём доме столько, сколько потребуется. Там тебя никто не найдёт, и оттуда ты сумеешь связаться с теми, кому ещё доверяешь. Ведь ты специально пришёл сюда! Почему же теперь меня игнорируешь?

Острые струи усиливающегося дождя ослепляют и смешиваются на щеках с едкими беспомощными слезами. Я пытаюсь перекричать воющий ветер с моря, порывы которого бьют прямо в лицо:

— Заклинаю, не отвергай моей помощи! Ты защищал меня, почему теперь я не могу позаботиться о тебе? Я всё это время держала данное слово и берегла твой подарок! Даже когда ты был в Азкабане, хранила. Слышишь? Он и сейчас при мне!

Как наглядное доказательство своих слов я достаю медальон и крепко сжимаю его в кулаке, будто это я попала в беду и мне сейчас срочно требуется помощь Сириуса.

Молчание.

— Я… до сих пор должна тебе поход в кафе!!! — в полном отчаянии выкрикиваю я.

Кусты напротив колышутся чуть сильнее, чем их прежде раскачивал ветер.

Неужели Блэк там?

А вдруг мне лишь показалось, что я заметила это движение?

И всё же, всхлипывая, я бросаюсь туда.

— Бродяга, дурак ты такой!!! Не уходи! Я не могу потерять ещё и тебя!!!

Упав на колени, которые с чавканьем увязают в мягкой, напитавшейся водой земле, я резко развожу в стороны густую, глянцево-зелёную, мокрую, прилипающую к рукам листву.

Никого.

Но я вижу прорытый широкий лаз. А на влажной почве — глубоко вдавленные свежие отпечатки больших собачьих лап.

Я не ошиблась! Он был здесь всего минуту назад.

Остатки нижних веток, на которых виднеются несколько клочков спутанной шерсти, обкусаны и белеют там, где содрана кора. Но, приглядевшись, я понимаю, что «обкусаны» — это не то определение. Жёсткие прутья буквально измочалены зубами. Так со всей силы впивается в собственную ладонь человек, чтобы не выдать себя, превозмочь боль или подавить рвущийся наружу крик.

Сириус не захотел выйти ко мне, но ещё не всё потеряно! Не всё!

Я его просто так не отпущу!

Чары поиска должны вывести меня прямо к нему!

Воодушевившись, я быстро и аккуратно снимаю мокрые длинные шерстинки. Но как только они оказываются на ладони, как тут же исчезают прямо у меня на глазах...

18 июня 1996 года, госпиталь св. Мунго — Портри

В хирургии и травматологии нашего госпиталя постоянно можно услышать крики, стоны и ругань, столь нервирующие первое время впечатлительных целительниц-стажёрок. Но, несмотря ни на что, в этом средоточии человеческих мучений живёт надежда. Любой, кто сюда попадает, претерпевает сильную боль, но знает, что она преходяща и является ценой выздоровления. Что однажды всё равно удастся выйти отсюда и вернуться к прежней полноценной жизни.

Но стоит переступить порог отделения, где содержат пациентов, получивших неизлечимые травмы вследствие применённых к ним проклятий, как хочется немедленно оттуда убежать.

Это самое тоскливое место в Мунго, где, кажется, даже от стен, выкрашенных в спокойный кремовый цвет, веет безысходностью.

До исчезновения Тёмного Лорда в 1981 году сюда попадали жертвы самой опасной магии. Те, кто лишился рассудка от изощрённых в своей жестокости пыток. Их возвращение к прежней жизни растягивалось на долгие месяцы, а с учётом реабилитации — на годы. Но, к сожалению, не всегда означало исцеление.

Лишь немногие поступавшие в отделение счастливчики спустя некоторое время выходили оттуда на собственных ногах. Они благодарили своих спасителей, обнимали плачущих от радости родных, улыбались, шутили и стремились поскорее покинуть опротивевшие больничные стены.

Но большинству оказавшихся здесь пациентов везло меньше. Те, кто получал тяжёлые ментальные или физические увечья, либо погибали, либо возвращались после тяжёлого лечения домой под неусыпную опеку близких, либо оставались в Мунго, если их семьи могли оплатить услуги сиделок. Финансирование лечения ещё нескольких больных, лишившихся всех родственников, взял на себя специальный отдел, открытый в Министерстве магии.

Сейчас, когда Волдеморт вернулся, сюда, на пятый этаж госпиталя, опять начали поступать пациенты. Их меньше, чем во время первой войны: пожиратели стали чаще убивать своих жертв, чем калечить. А те, кого привозят, почти все безнадёжны. И это тоже примета нового противостояния не на жизнь, а на смерть между нормальными людьми и поборниками «чистоты» крови…

Тишина, царящая здесь, имеет странное и угнетающее свойство: она давит на уши так сильно, что хочется закричать в полный голос и разбить её на мелкие осколки хотя бы на несколько мгновений.

Именно в этом отделении, где содержат неизлечимых больных, уже много лет находятся Фрэнк и Алиса Лонгботтом. Цена, которую им пришлось заплатить за борьбу с самым могущественным тёмным магом всех времён, мало чем отличается от смерти.

Их телесная оболочка ещё жива, но пытливый, быстрый разум обоих мёртв. В этих двух тенях не осталось ничего от отважных и прославленных мракоборцев, не раз выходивших победителями из тяжелейших схваток с пожирателями.

Сейчас они похожи на слабоумных детей, тихих, молчаливых и безобидных. Многочасовая пытка с использованием непростительного Круцио свела их с ума. Целители, наблюдающие за состоянием супругов, уверены, что такого необратимого воздействия на психику палачам удалось добиться тем, что Алису и Фрэнка истязали на глазах друг у друга.

Они не помнят ни своей прежней жизни, ни товарищей, ни близких. Хотя Алиса, когда Невилл навещает родителей в госпитале, каким-то шестым чувством угадывает в нём родную кровь. Бессмысленно улыбаясь, она суёт в руки сыну всякий хлам: обёртки от жевательной резинки, конфетные фантики, обрывки газет, огрызки яблок, салфетки.

Вместе с Невиллом в Мунго каждый раз приходит его бабушка, миссис Августа Лонгботтом. В этой несгибаемой женщине чувствуется сила десяти волевых мужчин. Она приводит внука не только навестить отца с матерью, но и сделать ему необходимую инъекцию ненависти к тем, кто надругался над сознанием Фрэнка и Алисы. Мальчик остался сиротой при живых родителях и должен знать, что война с тьмой может закончиться и таким страшным образом. Но выбор стороны придётся делать в любом случае, и для честного человека и гриффиндорца он, по её мнению, очевиден.

Стальной стержень в миссис Лонгботтом меня поражает. Практически невозможно встретить женщину, которая переносила бы несчастье, случившееся с её сыном и невесткой, с таким достоинством. Более того, я ни разу не видела, чтобы она заплакала или как-то иначе проявила свои чувства, совершенно объяснимые и уместные в такой ситуации. Напротив, когда она видит Фрэнка и Алису, в её старческих глазах непреклонным клинком всякий раз вспыхивает гордость. Несмотря на немощь, они для неё так и остались бесстрашными героями…

Палаты для неизлечимых находятся в самом конце длинного коридора. Состояние каждого из здешних пациентов целители описывают родственникам с помощью универсальной и расплывчатой формулировки: «Основные жизненные функции сохранены, лечение продолжается». На деле это означает, что у больных непоправимо повреждён мозг и редуцированы магические способности. Заплутав в закоулках памяти, ставшей для них непроходимой ловушкой, они не понимают, где находятся, не помнят, какой сейчас год, кто они и откуда…

Несмотря на то, что на моих ногах обувь, хорошо скрадывающая звук шагов, мне кажется, что в кладбищенской тишине этого места я топаю как слон.

Я дохожу до столика, за которым сидит Гортензия Смит, неизменная дежурная целительница, ворчливая, много повидавшая на своём веку. Она безапелляционно строга с подчинёнными, бескомпромиссна с вышестоящим руководством, но в то же время бесконечно, по-матерински терпелива с пациентами. В выходные дни её сменяет на посту кто-либо из молодых коллег или стажёров. И каждый раз Гортензия с видимым удовольствием распекает «непутёвую» молодёжь за недостаток усердия, если ей случается задержаться допоздна на своём рабочем месте.

Увидев меня, она встаёт со своего места и радушно улыбается.

— Здравствуйте, мисс Макдональд!

— Доброе утро, миссис Смит. Как сегодня чувствует себя наша больная?

— Ничего. С аппетитом съела завтрак. Мне кажется, она в последнее время даже немного поправилась. И спать стала гораздо лучше.

— Хорошо, очень хорошо.

Мы обе знаем, что выдаём эпизодическое улучшение самочувствия Алисы за мнимый прогресс в лечении. Но иногда такой недолгий самообман необходим даже целителям — для того, чтобы не потерять веру в скрытые резервы человеческого организма и… чудо, наверное.

Когда я впервые увидела то, что пожиратели сотворили с ней и её мужем, мне захотелось зажмуриться. Добродушный, невозмутимый скромняга Фрэнк и яркая, порывистая, энергичная Алиса были уничтожены. Их личности стёрли, как ластиком, словно каждого подвергли «поцелую» дементора.

Сначала я, как и все, надеялась на то, что целителям достанет мастерства и опыта, чтобы вернуть им разум. Профессионализма медикам действительно хватило, а вот чуда не случилось.

Потом я приходила навестить Фрэнка и Алису, стояла в стороне и долго не могла заставить себя к ним прикоснуться. Они были как живые мертвецы — без проблеска мысли в глазах, без тени сознания. Принятие того факта, что ребята останутся такими навсегда, пришло далеко не сразу. Но когда это всё-таки свершилось, я постепенно приучила себя видеть в них прежних товарищей, а не искалеченных садистами людей...

Гортензия помогает мне снять госпитальную униформу и облачиться в другой халат — такие носят детские врачи, чтобы не пугать своим строгим видом маленьких пациентов. Мой сшит из ткани нежно-розового цвета, с которой улыбаются, хохочут и кривляются забавные ребячьи рожицы. Я заметила, что Алиса лучше реагирует на это нелепое одеяние, чем на привычный целительский лаймклок.

Миссис Смит выводит её из палаты в коридор, и я приобнимаю Алису за плечи. Я давно уже перестала ждать от неё какой-либо реакции на своё появление. Привыкла к тому, что рядом с ней словно становлюсь невидимкой.

Перед каждым визитом сюда я обязательно покупаю в «Сладком королевстве» лакричные леденцы, драже «Берти Боттс» и шоколадных лягушек. Этими немудрёными гостинцами я стараюсь напомнить не столько Алисе, сколько самой себе о том безмятежном времени, когда все ещё были молоды и здоровы, а Фрэнк Лонгботтом коробками таскал из Хогсмида для возлюбленной конфеты, чем окончательно покорил сердце мисс Вуд, нашей факультетской умницы, отличницы и неисправимой сладкоежки…

Она не помнит саму себя, но вкусовые предпочтения, похоже, у неё не изменились. Шоколадные лягушки приводят её в хорошее расположение духа, если так можно назвать растягивание губ в жалком подобии улыбки. Но уже за одну эту бледную тень живой человеческой эмоции я готова скупить весь ассортимент магазина, торгующего сластями.

Алиса поедает шоколад торопливо, жадно, пытаясь затолкать его в рот целиком, как делают малыши, точно боится, что у неё кто-нибудь отнимет лакомство. Не глядя на меня, поднимает руку вверх, которая сперва скользит по моему халату, потом перемещается на лицо и начинает его ощупывать и довольно болезненно сжимать кожу на щеках. Я не обманываю себя тем, что она пытается таким образом меня вспомнить. Нет. Сейчас я для неё неотличима от стены или двери.

Через полминуты щипков она теряет ко мне всякий интерес. Я делаю знак миссис Смит, и та подходит к нам. Взяв Алису под локоть, Гортензия ведёт её обратно в палату. Больная медленно переставляет ноги, безучастно глядя пустыми глазами в пространство перед собой.

Я поворачиваю в противоположную сторону. Дежурство завершилось уже час назад, и можно отправляться домой. Но мне не хочется возвращаться в молчаливый особняк: дочь после Хогвартса гостит у моих родителей и пробудет там ещё несколько дней.

Джеральд в течение последнего года в каждом из писем настойчиво предлагал обеспечить безопасность Нэтти и отправить её в Америку. После долгих раздумий я была вынуждена согласиться с его правотой: уже в этом сентябре девочка станет ученицей Ильверморни. Я понимаю, что это вынужденная, необходимая мера ради блага ребёнка, но как же тяжело с ней смириться!

Когда я оказываюсь дома после очередного дежурства, мне хочется немедленно собрать чемодан и снять номер в гостинице, лишь бы находиться среди людей.

Но кого винить в том, что всё сложилось именно так? Я сама разрушила отношения с мужем, когда предпочла открыть ему правду о чувствах к другому мужчине. А взамен приобрела свободу и одиночество…

Подруг у меня нет. Второй Лили уже не будет, и никто из коллег и приятельниц, которыми я обросла за годы работы в госпитале, не может даже близко с ней сравниться. Им не расскажешь того, что творится на душе, не поделишься сокровенным, а их вежливость далека от того участия и приязни, которые дарила настоящая дружба.

Единственный, кто до сих пор удерживает меня от сваливания в чёрную меланхолию, это Руперт. Иногда я ловлю себя на беспомощном и детском желании уткнуться ему в грудь, обнять, как огромного и мягкого плюшевого медведя, и заснуть, чувствуя, как меня согревают его большие надёжные руки. Но злоупотреблять его помощью и вниманием, особенно после тяжёлых смен, когда моему другу требуется хорошенько отдохнуть и выспаться, я не вправе.

Острее всего собственное одиночество ощущается весной, когда мгновенно пьянеешь от ароматов пробуждающейся земли, от которых кругом идёт голова. Когда всё в природе словно тебе в укор стремится найти пару. Когда коллеги, будто сговорившись, начинают рассказывать о своих романах, делятся планами на будущее, а кто-то, сияя от счастья, показывает кольцо, подаренное по случаю помолвки. И, разумеется, не обходится без нескромных расспросов о том, почему я до сих пор одна, и настойчивых советов начать отношения с новым мужчиной.

В такие дни и поздние вечера просыпается то, что, казалось бы, давно уже погребено. Тело наполняется жизненными соками, а в крови словно разливается шампанское. Крохотные пузырьки покалывают кожу изнутри. Это волнующее, странное и какое-то очень юное ощущение, словно тебе снова двадцать, и хочется любить, терять голову, плакать, смеяться — всё сразу... Когда тонешь в безумном потоке обуревающих эмоций и чувств и ничего не можешь с собой поделать... Да и не хочешь, наверное. Потому что каждая клетка тела наполнена жизнью и любовью, которую доверчиво протягиваешь на ладонях другому человеку...

Да, моя женская натура хочет о ком-нибудь заботиться, скучает по уютным семейным вечерам и праздникам, долгим разговорам с родными людьми, совместным прогулкам и пикникам. Она требует внимания, тоскует по крепким объятиям, близости, прикосновениям, ласкам. Моё второе «я» надеется снова увидеть любовь и желание в мужских глазах и дарить в ответ нежность.

Но привыкший к одиночеству разум втолковывает, что мне никто не нужен. Нет смысла пытаться согреться у чужого огня, если не сумеешь поделиться собственным теплом. А воровать то, что тебе не принадлежит, низко. Уж лучше ни от кого не зависеть и никому больше не причинять боли. Так, по крайней мере, честнее, хотя и не проще, жить.

Я возвращаюсь домой. Приняв ванну, сажусь перед туалетным столиком и смотрюсь в зеркало. Мне часто говорят, что я выгляжу значительно моложе своих лет, хотя и мои тридцать шесть — ничтожный возраст для волшебницы. Приподнимаю волосы, поворачиваю голову в профиль... Затем, опустив пряди, провожу по ним щёткой. Повторяющиеся, монотонные движения позволяют собраться с мыслями.

Наверное, мне сегодня не стоило навещать Алису. Слишком тяжело сейчас на сердце. Грудь сжимает совсем как в тот день, когда я узнала о гибели Поттеров. Каждый раз, когда память пытается мне подсунуть картины минувшего, я усилием воли заставляю себя не думать о том, что случилось почти пятнадцать лет назад. Мысленно опускаю непроницаемую тёмную штору, отгораживаясь ею от травмирующих событий 31 октября 1981 года. Да, эта жестокая потеря была в моей жизни. Но я не могу и не хочу к ней возвращаться, чтобы не лишиться остатков душевного равновесия.

Желая отвлечься, снимаю с шеи и беру в руки медальон, когда-то подаренный Блэком. Я до сих пор его ношу, хотя и понимаю, что находящийся в бегах Сириус уже вряд ли сумеет мне помочь в минуту опасности, как обещал. Его «цацка», оказавшаяся древним оберегом гоблинской работы, наверняка имела пару. И по этой связи один из владельцев артефакта мог определять, что происходит с другим, не попал ли тот в беду. Определённый ритуал должен был активировать заклинание поиска, и тогда хранитель мог перенестись к тому, кого требовалось защитить…

Чуть сжав массивный медальон, я подношу его почти к самому лицу и вздрагиваю от неожиданности, когда слышу тихое щёлканье и чувствую под пальцами едва уловимое пружинящее движение.

Он… открылся? Не может быть! Я не могла сделать этого шестнадцать лет!

Неужели наложенные на него чары наконец-то исчезли?

Я торопливо цепляю ногтем за серебряную крышку, украшенную изумрудом. Она легко поддаётся, и мне на колени падает сложенный вчетверо листок тончайшей папиросной бумаги.

Внутри медальона я вижу миниатюру. Несомненно, художник был магглом, которого нанял лично Сириус, потому что портрет, несмотря на то, что мастерски выполнен, совсем не двигается. И Блэк одет не как волшебник, а как обычный парень: белая сорочка с расстёгнутым воротом и небрежно распущенным галстуком.

На меня смотрит красивое молодое лицо, не имеющее ничего общего с тем озлобленным, постаревшим, обезображенным ненавистью Блэком, чьи фото после его побега из Азкабана неоднократно публиковал «Ежедневный пророк». Невероятно синие, совершенно колдовские глаза, поразительная чистота, лёгкость и плавность всех линий. Но живописец — редкий случай! — совсем не польстил тому, чей портрет создал. Уж я-то это точно знаю.

Я разворачиваю папиросную бумагу, исписанную мелким, сложно разбираемым почерком.

И спустя несколько мгновений карандашные строки расплываются, превращаясь в серое пятно…

Сколько бы я ни пыталась отгородиться от боли, сколько бы ни бегала и ни пряталась от неё, она играючи настигает и превращает настоящее в кошмарный сон, от которого никак не удаётся пробудиться. Вонзается в сердце холодной металлической спицей, делает в нём несколько оборотов, не давая даже вдохнуть, а потом оставляет истекать кровью….

«Мэри, если ты сейчас читаешь письмо, это означает лишь одно: я так и не сказал тебе тех слов, что давно хотел. Надеюсь, мне помешали сделать это непреодолимые обстоятельства, а не собственная трусость.

Но другого шанса быть услышанным у меня уже нет.

Отныне больше вообще ничего не будет: ты наверняка догадалась, что медальон должен был открыться только в одном-единственном случае… Хотелось бы, чтобы всё прошло быстро и достойно. Самолюбие будет чертовски уязвлено, если окажется, что меня забрала какая-нибудь нелепая случайность.

И всё-таки ты непроходимая дурёха, Мэри, если до сих пор не догадалась, что я люблю тебя...

Люблю, кажется, с того неловкого момента, когда ты, кипя гневом, поставила всю нашу четвёрку на место после квиддичного матча и отправилась в больничное крыло извиняться перед Снейпом, обвинив нас в подлости. Если бы ты знала, в какую ярость привела меня своим поступком! Ведь во имя собственных понятий о справедливости ты пошла против всего факультета и нас, сокурсников. Но я не смог не оценить твоей смелости.

Да, пожалуй, именно с того самого дня всё и началось. Разве в четырнадцать лет можно догадаться, куда способен завести интерес к девчонке, плотно смешанный с обидой на неё и желанием доказать ей собственную правоту?..

Прости, что я часто поступал как кретин. Я столько раз был готов признаться и открыть правду, но в последний момент сдавал назад, внушал себе, что пока не время, и что ещё обязательно представится подходящий случай… Увы, жизнь распорядилась иначе.

(Сегодня, когда я пишу эти строки, ты придёшь навестить Эванс. И я отдам тебе медальон. Мне тепло от мысли, что нас впервые свяжет общая тайна. Вот только надолго ли?)

Ты должна во что бы то ни стало уцелеть, Мэри.

Если бы мне удалось выжить, то рано или поздно я обязательно отыскал бы тебя. И уже ни за что бы не отпустил. Хотя бы как друга.

Но у войны свои законы.

Прощай, Мэри. Береги себя.

Сириус.

29 августа 1980 года».