Любовь, смерть и карточки от шоколадных лягушек (гет)

Дверь захлопывается с мягким всасывающим звуком, отрезая происходящее от любопытных глаз и ушей. Гермионой владеет скорее беспокойство, чем любопытство, но унять его до окончания посещения нет никакой возможности — обойти чары конфиденциальности, наложенные на все вип-палаты больницы святого Мунго, не может никто, в том числе и персонал. Снимаются они только изнутри.

Бессильно опустившись в первое же подвернувшееся кресло, Гермиона думает о том, что происходит по ту сторону двери. Что может происходить после того, как колдомедика попросили поставить подпись на бланке, где значится, что пациент находится в здравом уме и твердой памяти, и мягко выпроводили? Не может же он… Нет!

Мантра «это не твое дело, это не твое место, ты просто целитель» не помогает совсем. Глубоко вдохнув, она пытается отвлечься. Сначала мысленно воспроизводит список зелий первой помощи при увечьях, затем переходит на улучшенный противоожоговый протокол, включающий последствия редчайших случаев спонтанного самовозгорания, перечисляет содержимое аптечки целителя разума, затем концентрируется на составах сложных зелий, но тревога не отпускает — ноет как больной зуб и не желает уходить.

«Две меры патоки ипопаточника, половина меры толченых листьев драконова де…»

В пронизанной ожиданием тишине шарканье подошвы по полу звучит как выстрел, Гермиона дергается и поднимает голову.

Оказывается, у нее есть компания. В кресле напротив сидит высокий, плотно сбитый мужчина. Заметив ее внимание, он кивает, и Гермиона автоматически кивает в ответ, не отводя изучающего взгляда. Черты мужчины смутно знакомы, но никак не привязываются к имени и фамилии. Ей кажется, если присмотреться повнимательнее, тайна личности откроется. Гермиона перебирает в памяти лица студентов примерно своего возраста. Кто-то курсом старше или младше? Неприметный слизеринец или хаффлпаффец из одногодков? Сложно быть неприметным при таких габаритах…

Дверь открывается, и из нее выглядывает худощавый белокурый мальчик.

— Мистер Грег, вас зовут, — подчеркнуто вежливо обращается он к мужчине, тот подскакивает с прытью, неожиданной для его грузности, и скрывается в палате. Дверь снова захлопывается с мягким всасывающим звуком (поцелуй дементора, право слово!), мальчик остается снаружи.

Грег?

— Гойл? — вслух спрашивает ошарашенная Гермиона.

— Ага, мистер Гойл, — отвечает ей мальчик. Он мнется и закусывает губу, глядя исподлобья, и Гермиона натягивает приветливую улыбку с намеком на игривость.

— Что?

Юный блондин, почти точная копия того, за плечом которого ходил этот самый Гойл в школьные годы, робко передергивает плечами.

— Выкладывай, — подталкивает Гермиона Малфоя-младшего.

— Передашь ему? — в ее руку быстро всовывается карточка от шоколадной лягушки. Обратной стороной вверх. Поверх информации о волшебнике дрожащей рукой, но каллиграфическим почерком выведено: «Я люблю тебя, папа».

Гермионе приходится широко распахнуть глаза, чтобы слезы, навернувшиеся на них, остались непролитыми. Нельзя даже намочить ресницы. С голосом удается совладать не сразу.

— Почему сам не отдал? — спрашивает она, когда пощипывание в носу прекращается.

Скорпиус снова пожимает плечами.

— Много людей, — объясняет нехотя.

Ответ возвращает Гермиону к мыслям о происходящем в палате. Спрашивать об этом одиннадцатилетнего мальчишку не нужно. Ни к месту вспоминается, какой взрослой она чувствовала себя в свои одиннадцать, думается, что Скорпиус оскорбился бы, если бы поймал на желании продлить его детство, но… он кажется таким маленьким и хрупким для всего, что навалилось на его плечи в последние три года.

— Они разводятся, — следует ответ на незаданный вопрос.

— Что?

Это не имеет смысла!

Скорп отворачивается и закладывает руки за спину. В этот момент он до боли напоминает отца. Драко всегда поступает так же, когда говорит о том, о чем говорить не желает, но нужно.

— Мы с мамой уезжаем. Мистер Грег будет нас сопровождать, — и эти сухие короткие безэмоциональные ответы тоже звучат знакомо. — Мама считает, что, пока папа болеет, мы должны быть далеко.

Но при чем тут развод? Мантра «не мое дело, не мое место» опять работает плохо. Помогает то, что вертящийся в голове вопрос совершенно бессмысленно задавать ребенку.

— Он не умрет? — Скорпиус то ли спрашивает, то ли умоляет. В голосе и в огромных серых глазах таится столько всего — надежда, гнев, просьба, отчаяние, и соврать нельзя, как нельзя «включить целителя» с подобающим случаю «сделаем все, что в наших силах, но возможности колдомедицины ограничены».

— Не умрет, обещаю.

У нее в кабинете лежат семь глубоко проработанных схем, каждой не хватает какой-то мелочи, а времени в обрез, еще пять годных к рассмотрению идей записаны в ежедневник. Она не собирается сдаваться. Голос того, кто лежит за этой дверью, знакомый до последней модуляции, звучит в голове: «Грейнджер, ты прекрасно знаешь, что все это только видимость деятельности», но она отмахивается от голоса отца и ищет опору в ожидающих глазах его верящего в чудо сына. В конце концов, свидетелем одного чуда Скорпиус уже стал. Значит, если другого выхода не будет, станет свидетелем такого же.

— Он не умрет. Или я не Гермиона Грейнджер.

Улыбка мальчика гораздо более искренняя, чем ее собственная, но Гермионе удается удержать лицо, ей удается даже подмигнуть.

Дверь опять открывается, и из палаты один за другим неспешно выходят пять человек. «Как похоронная процессия», — мелькает непрошеная мысль. Гермиону передергивает. Трое в почти одинаковых серых мантиях классического кроя сдержанно кланяются и удаляются.

— Скорп, прощайся с Гермионой, идем, — Астория Малфой в считанные мгновения пропитывает коридор своей энергетикой. Гермиона в глубине души завидует Драко. Тори не идеальна, отнюдь. Она резка и иногда излишне прямолинейна, но за близких готова перегрызть глотку. Рядом с таким человеком и надвигающаяся смерть не страшна. Она оставалась невероятно деятельной и позитивно настроенной даже тогда, когда находилась в этой самой палате, на койке, которую сейчас занимает ее муж.

Миссис Малфой сжимает предплечье Гермионы.

— Ты ведь позаботишься о нем, правда? — спрашивает тихо.

— Конечно, — в ясном взгляде этой сильной женщины целитель Грейнджер черпает решимость идти до конца. Драко должен жить ради Тори, ради Скорпа. Они заслужили быть счастливыми. Втроем.

Астория наклоняется почти к уху Гермионы и шепчет на грани слышимости:

— Чувствую себя последней сукой, оставляя его в таком состоянии. Но то, что ты с ним рядом, немного успокаивает мою совесть. Самую чуточку, — она лучезарно улыбается, но в глубине зеленых глаз блестят слезы.

— Он будет жить, обещаю, — шепчет Гермиона в ответ.

— Хорошо, — снова сжимает ее руку Астория, не пытаясь скрыть неверие. — Тогда пусть будет счастлив.

— Тори, портключ через двадцать минут, — басит тот, кого Гермиона без подсказки никогда не узнала бы.

— Еще увидимся, — кивает Астория и поворачивается к Гойлу, увлекая сына за собой.

— Пока, Гермиона, — машет рукой младший Малфой и напоминает: — Не забудь отдать папе мою записку.

— Как я могу забыть? — Гермиона смахивает набежавшую снова слезу и натужно улыбается, отгоняя мысль, что больше никогда не увидит этих двоих.

Она провожает взглядом стремительно удаляющихся Гойла, Тори и Скорпа. Миниатюрная Астория выглядит совсем крошечной на фоне крупной фигуры Грегори, Гермиона отстраненно отмечает, что сын уже почти одного с ней роста. Когда группа скрывается за поворотом коридора, она опускает глаза на подписанную Скорпиусом карточку, которую все еще сжимает в руке. С нее высокомерно улыбается эффектный блондин, а подпись гласит:

«Драко Малфой. Волшебник из древнего магического рода. В данный момент один из ведущих колдомедиков больницы Святого Мунго. Выдающийся целитель, создавший зелье для профилактики драконьей оспы, разработавший комплекс процедур для ликвидации последствий Круциатуса (вместе с целительницей Гермионой Грейнджер), открывший два новых способа применения драконьей крови. Хобби: футбол и квиддич».

Драко Малфой. Выдающийся целитель и... ее безнадежный пациент.