Вся министерская рать (джен)

Начало марта выдается в этом году удивительно теплым и солнечным. Альбусу даже меньше хочется курить. Скорпиус объясняет это каким-то мудреным серотонином и гоняет его на улицу по любому поводу, потому что знает — дай Альбусу волю, и он похоронит себя в четырех стенах, утверждая, что все в порядке. Это знают, на самом деле, все, но прислушиваться Альбус готов только к Скорпиусу и иногда — к Хьюго.

Скорпиусу больно видеть, насколько поломанный сейчас Альбус, и поэтому он даже не сразу верит, когда тот вскользь, как бы невзначай сообщает, что все-таки дошел до колдопсихолога.

— Подумал, что Хьюго прав, — говорит Альбус, выбрасывая в мусорное ведро картофельные очистки. Скорпиус смотрит на него в дурацком фартуке с надписью «Воин плиты и сковородок», на кухонный стол, который больше напоминает место боевых действий по количеству разрезанных овощей и будто кровоточащих помидоров, и думает, что ослышался.

— Чего? — переспрашивает он с совершенно дурацким видом, но Альбус неловко улыбается ему в ответ, поправляет нервным, резким движением фартук и пожимает плечами:

— Я сходил к колдопсихологу. К отцу Аманды, ты встречался с ней на шестом курсе.

— Ты был на приеме у Теодора Нотта? — изумленно выдает Скорпиус, пропуская ремарку насчет Аманды.

— Ага, — Альбус отворачивается, явно смущенный. Он делает вид, что проверяет мясо в духовке, которое, как Скорпиус может чувствовать даже с порога кухни, пахнет совершенно изумительно. Альбус редко готовит — то ли из-за того, что в этом тоже похож на отца, который на кухне значительно талантливее Джинни, то ли из-за того, что считает это бесполезным навыком. Но такие дни Скорпиус просто обожает, потому что совершенно не привык есть дешевую магловскую пиццу или странную лапшу в коробочках, которую постоянно заказывают в ближайшей доставке Альбус и Хьюго.

— Это оказалось не так отстойно, как я думал, — признается Альбус, и Скорпиусу хочется его поцеловать. Что он и делает, наплевав, что скоро должен вернуться с работы Хьюго, да и Лили обещала заглянуть.

— За что это? — интересуется Альбус, когда Скорпиус отстраняется и утыкается носом ему в плечо.

— За все, — бормочет Скорпиус. — Потому что если бы не ты, ничего бы не было. Меня бы не было. И тебя у меня — тоже.

Альбус не может удержаться от совершенно глупой и дурацкой улыбки. Он обнимает Скорпиуса и думает, что мог бы простоять так, с ним в обнимку, вечность. Вечность не получается — плита пищит, потому что пора доставать мясо, а входная дверь в квартиру хлопает, и из коридора слышится какая-то возня.

Прежде чем окончательно отстраниться Скорпиус успевает выдохнуть Альбусу на ухо:

— Люблю тебя.

Альбус уже открывает рот, чтобы ответить, но видит из-за плеча Скорпиуса, как испуганно смотрит на них Хьюго, которого весьма красноречиво держит за руку Коннор, и выдает совершенно идиотское:

— Вы, блядь, прикалываетесь?

Скорпиус оборачивается и удивленно вскидывает брови.

— Привет, — первым говорит Коннор и как-то почти вызывающе ухмыляется. Хьюго закатывает глаза и спрашивает:

— Вы же не поверите, если я скажу, что мы просто встретились на лестнице?

Скорпиус хмыкает, пихая Альбуса локтем в бок.

— Ни единого шанса, Хью. Ал, ты должен мне десять галлеонов.

— Ты наверняка просто знал, — бурчит Альбус, но покорно выуживает из ящика в кухонном гарнитуре кошелек и отдает Скорпиусу монеты.

— Знал? — удивленно уточняет Хьюго.

— Ну вы не особо старались здесь скрываться, — замечает Скорпиус, недвусмысленно поигрывая бровями. — Кстати, если что, есть такое чудесное заклинание как Гоменум Ревелио — это на тот случай, если вам нужно убедиться, что в квартире и вправду никого нет.

Коннор усмехается:

— А ты, Скорп, не теряешь сноровки.

— Все карманные деньги факультета были мои не просто так, — фыркает Скорпиус. — Я чертовски хорош в ставках.

— Засранец, — смеется Альбус и смотрит с хитринкой на Хьюго. — То есть он рассказал тебе, что было на дне рождения Джейми?

Хьюго предсказуемо краснеет, и Коннор находит это слишком милым. Он целует Хьюго в ухо и отвечает вместо него:

— Только часть. От подробностей он отказался.

— Так Хьюго и есть те самые «серьезные отношения»? — интересуется Скорпиус, пока Альбус отвлекается на попытки прибрать хаос на кухне. У Альбуса на самом деле миллион и один вопрос к обоим — что к Хьюго, что к Коннору, но ему несколько раз за последнее время намекнули на необходимость быть хоть чуть-чуть менее резким и грубым. Так что Альбус пытается быть милым. И не задавать вопросы вроде «Какого хрена ты мне не сказал, Хью?» или «Как тебе, блядь, удалось?»

Появление Лили, которая — как неожиданно — подозревала, немного помогает. Лили легко ведет беседу как будто за них обоих — за себя и за Альбуса. И у него есть время успокоить дурацкие нервы и тупое, ничем не обоснованное собственническое чувство. Альбус знает, что это глупо, но он так привык ревновать Коннора, что едва может держать язык за зубами. Хьюго такого отношения не заслуживает, и ради него Альбус готов постараться.

Он уже однажды разругался из-за своей ревности с Розой и не хочет потерять еще и Хьюго.

Альбус чувствует себя глупо, когда сбегает вниз, на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и покурить. Хьюго — чертов хаффлпаффец, милый и верный друг до мозга костей — следует за ним, в спешке накидывая на плечи пальто. Альбус с насмешкой смотрит, как тот пытается запахнуться поплотнее, потому что лондонские ветра никто не отменял, и бросает в него согревающие чары.

— Спасибо, — смущенно бормочет Хьюго и смотрит виновато, как будто так и должно быть. Альбус чертыхается и поджигает сигарету магловской зажигалкой. Свет от огня на секунду освещает его лицо, и вид у Хьюго делается еще более несчастный.

Иногда Альбус жалеет, что его никто не учил держать лицо кирпичом в любой ситуации, как Скорпиуса или того же Коннора.

— Ты ни в чем не виноват, — говорит Альбус, выдыхая терпкий дым. Скорпиус наверняка проклял бы его, если бы узнал, что курить немного меньше Альбус стал исключительно на самых тяжелых сигаретах.

Хьюго нервно жует губу и не отводит взгляда от Альбуса.

— Виноват, — выдыхает все-таки он. — Я должен был хотя бы сказать тебе.

С этим Альбус не спорит. Хотя еще вопрос, кто из них двоих был больше должен поставить его в известность.

— Мне все равно, — врет Альбус и сам же кривится от фальши, которая прорывается в его голосе. — В смысле, мне должно быть все равно, — исправляется он и возвращает Хьюго виноватый взгляд. — Я — мудак и придурок, Хью, и не твоя вина, что я испытываю все эти тупые чувства. Просто...

— Я сам ни в чем не уверен, — признается вдруг Хьюго. — Ты же знаешь, я...

— Просидел в шкафу полжизни? В курсе, Хью, — Альбус фыркает. — Мне даже интересно, как он это сделал. Я думал, никому не удастся заставить тебя признать собственную бисексуальность.

Хьюго отводит взгляд и в задумчивости царапает ботинком бордюр.

— Просто так получилось.

— Надеюсь, твой кризис ориентации не доставит Коннору неприятностей, — говорит Альбус и усмехается, замечая испуганный взгляд Хьюго. — Это очевидно. Что у тебя он есть, я имею в виду. Бессмысленно что-то говорить, потому что ты сам должен прийти к выводам, но забей. Ты от этого ничуть не изменился.

— Тебе легко говорить, — хмыкает Хьюго, и Альбус хрипло смеется, бросая окурок на землю.

— Когда мне было четырнадцать, и я понял, что мне плевать на заигрывания Лизы Смит, но совсем не все равно на взгляды Коннора, мне было ни хрена не легко. Я и так был со всех сторон неправильным Поттером, и это... — Альбус вздыхает. — Даже для меня это было слишком. Я, конечно, любил поступать назло семье и отцу, но всему должен быть предел. Если бы Скорпиус тогда не сказал, что это совершенно неважно, и я все тот же придурок, каким был четырнадцать лет до этого, я бы, наверное, пытался отрицать эту часть себя. А такое ни к чему хорошему не приводит.

— Ты же понимаешь, что мне не четырнадцать?

— Ага. А еще я понимаю, что ты — Грейнджер-Уизли и встречаешься с прямым конкурентом своей матери. Нехилое такое давление, Хьюго. Просто... не позволяй всему этому контексту влиять на твои решения и на твой выбор, хорошо?

— Это я могу, наверное. — Хьюго несмело улыбается. — Спасибо.

— За что? — удивляется Альбус.

— За то, что ты всегда на моей стороне. Даже тогда, когда мог бы...

— Ну я же не совсем конченый мудак.

Когда они возвращаются в квартиру, Хьюго выглядит чуть более уверенным в себе и происходящем, и Коннор посылает Альбусу благодарный взгляд. Альбус усмехается и по-детски показывает ему язык.

* * *

Гарри поправляет галстук уже в пятый раз и недовольно смотрит на свое отражение в зеркале небольшой гримерки при станции колдорадио. Зачем радийщикам гримерка, Гарри не понимает, но в данный момент не против спрятаться за ее дверью и выйти только тогда, когда выбора уже не будет.

Драко, который вообще-то мог бы пообщаться с коллегами по цеху, а не прятаться вместе с ним в гримерке, насмешливо фыркает:

— Поттер, это не магловское телевидение. Тебя будут в основном слушать, может, сделают пару кадров. Это не повод нервничать, как девица перед свиданием.

— Я бы посмотрел, если бы тебе пришлось вести эти дебаты. Почему ты не можешь сделать это сам? Ты хотя бы не рискуешь нарваться дома на Летучемышиный сглаз в случае чего, — замечает Гарри и оставляет в покое свой галстук, хмурясь теперь уже на Малфоя.

Драко в случае чего рискует остаться в мэноре один, потому что, если Джинни Поттер снова вспылит и выгонит мужа из дома, Джеймсу придется вернуться на Гриммо. Это, по мнению Драко, единственная проблема в их наполовину тайных отношениях, но он не жалуется, потому что унылый и страдающий вид Джеймса в прошлый раз его забавлял.

— Потому что, Поттер, после этого ты сможешь совершенно обоснованно говорить о выборах и своих предпочтениях. Сегодня дебаты, завтра — комментарий в «Пророке», «Придире» и у всех вообще, кто к тебе за ним сунется. Но нам и Скамандерам, конечно, сегодня. На печать все равно уйдет вся ночь.

— Да помню я, — Гарри вздыхает. — И про то, что надо озвучить роль «Пророка» в организации дебатов — тоже.

— Пять баллов Гриффиндору, — ухмыляется Драко. — А теперь сосредоточься на деле и иди. До старта эфира две минуты, а тебе еще нужно со всеми чинно поздороваться.

— Ненавижу тебя, — стонет Гарри, но послушно выходит из гримерки.

За годы работы в Аврорате Гарри прошел через такое количество публичных мероприятий, что в конце концов перестал чувствовать себя на них неуместно. Но в роли модератора, одного из ведущих, он не был ни разу.

Оказывается, что поначалу разницы нет вообще никакой: те же расшаркивания перед всеми присутствующими, непринужденная болтовня с ведущим «Первой лондонской» Дином Томасом, ответ на пару заготовленных язвительных комментариев Драко. Ничего особенного, но когда приходится перейти к делу и представить участников дебатов, Гарри вдруг очень отчетливо понимает: теперь все, пути назад нет; он увяз в этих выборах по уши, и, если его ставка не сыграет, с последствиями придется столкнуться лицом к лицу.

Очевидный минус радиодебатов — отсутствие дистанции между участниками. И это игнорировать Гарри не может, потому что Гермиона, как будто специально, сидит прямо напротив и не сводит с его лица пристального взгляда. Это и потенциальные негативные последствия его решений неожиданно пугают, и Гарри почти не сомневается, что его голос звучит не так уж уверенно, когда он называет имя Гермионы и тьму ее официальных титулов. Драко подтверждает его опасения, бросая на него предупредительный взгляд, который буквально говорит: «Соберись, Поттер».

— Перед эфиром я изучил ваши программы, — говорит Гарри, и Гермиона насмешливо вскидывает бровь. Конечно, она догадывается, что сам Гарри вряд ли хотя бы одну прочел до конца. Она права: это сделал Драко, он же написал ему текст, который Гарри не так чтобы выучил, запомнив только основные подводки к темам. В конце концов, его речь должна звучать естественно, и с этим не спорил даже Малфой.

— И я заметил кое-что схожее, — продолжает он. — Все они так или иначе затрагивают вопросы о связях между магами и маглами. Не скажу, что я не понимаю этого — возможно, работай взаимодействие между нашими мирами как-то иначе, мне в свое время не пришлось бы узнавать все о магии с чистого листа и убеждать себя, что я не сумасшедший. О сближении магов и маглов Британии говорил и действующий министр Кингсли Шеклболт, который не смог присутствовать на дебатах из-за занятости. Этот вопрос, уверен, занимает многих, поэтому я предлагаю с него и начать.

— Хороший выбор, Гарри, — замечает Дин и взмахом палочки включает микрофоны Гермионы, Коннора и Мэшборна. — По результатам жеребьевки первое слово за Гермионой Грейнджер-Уизли.

— Спасибо, Дин, — улыбается Гермиона и бойким тоном, знакомым многим еще со школы, начинает: — Гарри совершенно верно заметил: если бы система работала по-другому, маглорожденным волшебникам и полукровкам, которые по тем или иным причинам не знают о существовании нашего мира, не пришлось бы сталкиваться с проблемами адаптации к нашему обществу. Сейчас знакомство таких детей с магическим миром — серьезный стресс. Дети в одиннадцать в восьмидесятые или девяностые — совсем не такие, как те же одиннадцатилетние дети из двадцатых и тридцатых. Они быстрее растут, быстрее взрослеют и априори настроены более критично к чему-то вроде магии. Маглы настолько продвинулись в развитии технологий, что стали более рациональны. А рациональность, помноженная на убеждения, что маглы — единственная разумная раса на планете, а магии не существует и Инквизиция преследовала не ведьм, а совсем иные цели, мешает им принять новый мир. Сообщение «Ты волшебник» для них звучит как насмешка, издевка, а после — ломает всю картину мира, которая к одиннадцати годам уже сформирована на достаточно высоком уровне. Поэтому необходимо менять подход к интеграции маглорожденных в наш мир.

— Кажется, этого в том числе касалась реформа магического образования, которую Визенгамот отклонил несколько лет назад, — замечает Гарри. — Напомнишь, в чем была суть?

— Я предлагала организовать дополнительную ступень магического образования — нечто вроде начальной школы у маглов. Но Визенгамот тогда посчитал, что это экономически невыгодно делать за счет министерства, а брать с родителей маглорожденных деньги за обучение было бы провальной идеей. Как я уже говорила, поверить в магию способен не каждый одиннадцатилетний ребенок, взрослые маглы в этом смысле еще более консервативны. Убедить их обычными фокусами, к сожалению, невозможно.

— За этим, кстати, кроется еще одна проблема, которую министерство почему-то упорно игнорирует, — технологический прогресс и развитие науки в мире маглов, — подает голос Коннор. Его речь звучит не так резко, как слова Гермионы, но в тоне кроется насмешка. Гарри даже думает, что это какая-то особенная черта всех слизеринцев, даже Альбус говорил таким тоном, если ему приходилось выступать публично.

— Их исследования материи в начале десятых достаточно близко подвели магловский мир к открытию магии, когда они обнаружили так называемый бозон Хиггса, — продолжает Коннор. — Ни один Статут о секретности не может повлиять на то, какими темпами развивается их общество. При работе с маглорожденными и их семьями мы это почему-то не учитываем, продолжая по старинке говорить с ними, как с людьми узкого мышления. Магия при всей своей стихийности и внутреннем хаосе может быть объяснена на их языке — языке науки, а не сказок, которые они читают на ночь своим детям.

— Позвольте, но разве это не приведет нас к повторению Инквизиции? — вмешивается Мэшборн. — Конечно, тогда мы больше забавлялись над их попытками нас уничтожить, но теперь, если опять же вспомнить о техническом прогрессе, у них есть способы победить нас. Магловское оружие может быть более опасным и смертельным, чем запрещенные заклятия.

— То есть, Дэвид, ты полагаешь, что сближение с миром маглов — опасно? — интересуется Гарри. — В твоей программе, кстати, об этом почти ни слова. Ты предлагаешь легализовать магическую модернизацию магловского оружия и, кажется, на этом все.

— Маглы способны на многое, когда перед ними появляется враг. А то, что в нас увидят врагов, я лично не ставлю под сомнение; так было всегда: слабый боится сильного. Поэтому их оружие в Аврорате...

— Ни в коем случае, — обрывает его Гермиона. — Запрет на магическое вмешательство в технологии выше уровня бытовых был принят не зря. Взаимодействие магии и технологий не такое простое, как кажется, и поэтому мы в свое время добивались введения лицензирования специалистов, которые могут этим заниматься. И строгих стандартов работы. Я — маглорожденная ведьма, но даже я понимаю, что не всегда магию можно безопасно совместить с технологиями. И в моем доме зачарованы только холодильник и тостер.

— Технологии — это не повод бояться маглов, — замечает Коннор. — Но это повод узнать их получше. И быть готовыми к тому, что однажды они смогут прорвать завесу тайны над существованием магии. И у нас должны быть ответы на их вопросы. Я не сторонник антиутопических настроений и теорий, что раскрытие существования магического мира повлечет за собой новую войну. Но не потому, что я идиот, который недооценивает маглов, а потому, что я уверен: предупрежден — значит, вооружен. У нас уже были случаи, когда родители маглорожденных волшебников пытались предать гласности существование магии. Но отчего это происходило? От того, что ни маглорожденные волшебники, ни их родители не имели ни малейшего представления о том, как устроен наш мир и чего от него ждать. Поэтому я считаю, что к тому предложению госпожи Грейнджер-Уизли стоит вернуться как можно скорее. И разработать такую систему интеграции маглорожденных в общество, чтобы она удовлетворяла запросам всех сторон. И учитывала родителей маглорожденных волшебников.

— Но это противоречит Статуту о секретности! — спорит Мэшборн.

— Не обязательно, — говорит Гермиона таким тоном, будто сама не ожидала, что это озвучит. — Несколько статей Статута о секретности подразумевают, что, во-первых, сделать это возможно, так как от информированности родителей маглорожденных зависит благополучие магического общества, а во-вторых...

— Статут может быть смягчен, — заканчивает вместо Гермионы Коннор, посылая ей извиняющуюся улыбку. — Когда-то принятие Статута было необходимым, и оно полностью изменило уклад жизни магов. Закон Раппапорт в Америке еще больше отдалил магическое общество от мира маглов. События последних десятилетий показывают, что стоять на месте магическое общество не может и не должно. И если назреет такая необходимость, то Статут придется пересмотреть. И мне кажется, Британия должна первой заявить об этом. Классовая ненависть, разрыв между маглами и магами не принесли нам ничего хорошего. Я думаю, что пора учиться на своих ошибках.

Дин в этот момент выглядит так, будто его ударили под дых. Гарри его понимает: подобные разговоры министерство не одобряет, а «Первая лондонская» существует на дотации из бюджета. Статут о секретности — основа основ магического общества, и, хотя идеи о том, что его стоит пересмотреть, витают в воздухе, официальные власти делают вид, что это не так.

Заявления о необходимости пересмотра Статута в прямом эфире по своему эффекту подобны взрыву: после этого министерство не сможет игнорировать эти настроения так, как раньше.

— Мне кажется, мы немного уклонились от темы, — замечает Дин. — Мы начали с реформы магического образования...

— Это частность, — говорит Коннор. — Любую проблему нужно решать в комплексе; звучит банально, но это факт. Иначе мы уберем симптом, но не вылечим болезнь. А жертвами устаревшей системы становятся люди, которые от нее далеки настолько, насколько можно. Вроде маглорожденной ведьмы, которая не может попасть в Хогвартс из-за того, что министерство не в состоянии мыслить стратегически и планировать. Планы — это как будто вообще не про министерство, при всем моем уважении к действующему министру. Он адекватный руководитель, но он получил развалину — насквозь поломанную машину, которая не может работать так, как должна. И пока не починить ее всю, она не заработает.

— Спасибо, Коннор. А сейчас мы прервемся всего на пару минут, дорогие слушатели! — сообщает Дин, поспешно отключая микрофоны у всех троих и делая отмашку звукорежиссеру. — Пока вашему вниманию — анонс новой книги Луны Скамандер...

Гарри усмехается, наверное, слишком довольно, потому что Гермиона смотрит на него, нехорошо прищурив глаза.

— Вы с ума сошли, — шипит Дин, пока по радио крутят рекламу. — Хотите, чтобы нас закрыли?

— Не паникуй, Томас, — насмешливо тянет Драко. — Закрыть вас после такого — признать, что министерство работает неправильно. А если тебя вдруг уволят — что ж, думаю, в «Пророке» найдется пара подходящих вакансий.

Дин кривит губы и с кислым лицом смотрит на Коннора.

— Пожалуйста, хоть немного фильтруй, что говоришь.

— Если бы я не фильтровал, тебе пришлось бы прервать эфир гораздо раньше, — усмехается ему в ответ Коннор. Дин еще пару секунд сверлит его сердитым взглядом и, пробурчав что-то про «хитрожопых слизеринцев», включает микрофоны обратно:

— Вы слушаете «Первую лондонскую», и у нас в эфире, напомню, дебаты кандидатов в министры магии...

* * *

Хьюго с ужасом смотрит на радиоприемник, пока Лили забавляется, глядя на самого Хьюго. По его же мнению, нет ровным счетом ничего смешного в том, что Коннор сперва заставил Гермиону в прямом эфире косвенно признать, что Статут о секретности устарел, а затем — затеял спор о роли чистокровных магов.

— При всем уважении к Гермионе и министру, — звучит голос Коннора, и Хьюго невольно сжимает пальцами столешницу. Лили, заметив этот напряженный жест, фыркает. А Коннор продолжает (по мнению Хьюго — рыть себе могилу): — В последние годы магическое общество практически остановилось в развитии. Мы топчемся на месте третий десяток лет, и если раньше можно было все списать на войну и ее последствия, то сейчас это уже невозможно.

— Позволь не согласиться, — прерывает его Гермиона. — Только за прошлый год министерство зарегистрировало больше десятка новых заклинаний…

— Думаю, что не ошибусь, если скажу, что почти все они связаны с тем, как заставить изобретения маглов работать в магическом мире? — интересуется Коннор чересчур невинным тоном и более резко замечает: — Я работаю в Отделе тайн, и за прошлый год мы даже план не выполнили. Мне пришлось заканчивать совместный проект с Авроратом за тремя опытными волшебниками. И это, на мой взгляд, говорит о том, что магическое общество обленилось: мы ждем, что маглы все придумают за нас, и нам останется только перенести их опыт на наш быт. Маглы побывали на Луне, а мы до сих пор только смотрим на звезды в телескоп. Это — не путь развития. Это прямая дорога к деградации.

— Не уверен, что понимаю, к чему ты клонишь, — вставляет Дин Томас.

— К тому, что страх правительства перед чистокровными семьями, многие из которых оказались в войне не на той стороне, рушит связь между поколениями. Ту самую преемственность, которая нужна как база для любого общества. Чистокровные семьи — это не только амбиции; это — знания, которые копились веками. И эти знания оказались просто выброшены в утиль и закрыты на семь замков аврорами вместе с конфискованным имуществом.

— Ты не можешь утверждать, что эти меры были неоправданны, — говорит Гермиона. — Многие чистокровные семьи дискредитировали себя, а все, что было изъято…

— Далеко не все опасно, и это известно верхушке министерства, — спорит Коннор. — И разве содержимое делает опасной книгу заклинаний, а не руки, которые ее держат?

— Министерство не может взять и отдать весь конфискат.

— Потому что министерство понятия не имеет, как с половиной конфискованного разобраться. Часть артефактов, например, передавалась на хранение Отделу тайн. И что, кто-то с ними работал? Изучал их? Я уверен, даже владельцы этих артефактов могли быть не в курсе, что именно им принадлежит.

— Чистокровные семьи не особенно охотно делятся своими секретами, — замечает Гермиона.

— Проведем аналогию: если бы тебя заставили сперва мириться с последним местом в очереди в библиотеку, а потом отняли бы все книги, ты бы захотела рассказывать тому, кто забрал их, что из них узнала?

— Это неуместная аналогия.

— А по-моему, вполне. Чистокровные живут в магическом мире, знают его с рождения, но нам говорят: вы ни за что не получите должность повыше, потому что, знаете, ваша семья была не так уж лояльна. И когда кто-то из чистокровных волшебников пытается сделать что-то хорошее, на него всегда посмотрят косо. Если, конечно, он не относится к нескольким фамилиям, оказавшимся на верной стороне.

Хьюго стонет и зажимает уши руками:

— Я не могу это слушать.

Лили выключает колдорадио и бросает на Хьюго внимательный взгляд. Она раздражающе громко болтает ложкой в чашке с чаем, размешивая сахар, и улыбается так широко, что Хьюго кажется — еще чуть-чуть, и эта улыбка поглотит все пространство вокруг.

— А твой парень не промах, — говорит Лили. У нее лукавый взгляд, от которого Хьюго откровенно не по себе.

— Было бы немного лучше, если бы он не спорил с моей матерью. — Хьюго роняет голову на скрещенные на столе руки и бурчит: — Представляешь, что будет, если он выиграет выборы?

— О, а ты планируешь с ним встречаться так долго? — с невинным видом переспрашивает Лили и смеется, когда Хьюго поднимает на нее укоризненный взгляд. — Да брось. Это вполне закономерный вопрос, учитывая твои сложности с отношениями.

— Не надо, Лилс, — просит Хьюго и тянется к своей полупустой кружке с чаем. — Давай не будем об этом, ладно? Как верно подметил Ал, у меня кризис ориентации, и я не готов обсуждать это хоть с кем.

— Кризис у него, — фыркает Лили. Она какое-то время молчит, будто решая что-то для себя, отставляет чашку в сторону и на выдохе признается: — Я отказалась от работы в питомнике.

Хьюго смотрит на нее с удивлением: Лили мечтала о работе в сербском питомнике магических существ с тех пор, как впервые туда попала на седьмом курсе Хогвартса. Зверинец — учреждение довольно закрытое, редко принимает иностранцев, и Лили пришлось еще три года учиться магозоологии в высшей школе Шармбатона, чтобы ее заявку хотя бы приняли к рассмотрению. Рассматривали ее еще несколько лет, которые Лили помогала Рольфу Скамандеру в его экспедициях.

— Почему?! Я думал, хотя бы тебе удалось исполнить мечту.

— Потому что я соскучилась, — Лили смущенно улыбается, отчего у нее на правой щеке появляется ямочка. — Жить настолько далеко от семьи сложно, когда ты рос в постоянном окружении родственников. Там хорошо, здорово, я все еще считаю, что это лучший магический зверинец в мире — ты знаешь, что они забрали часть зверей из питомника Ньютона Скамандера? Но там все чужое, и это оказалось неожиданно тяжело. Я всегда думала, что будет очень здорово жить одной, вдали от всех... И что получается? Я пропускаю такие потрясающие вещи! Если бы я была тут осенью, я бы отправилась на поиски Скорпиуса вместе с вами, Хью. А так я даже не знала, что вы вообще что-то выяснили. Кажется, быть частью этой семьи для меня немного важнее, чем я думала.

— Вау, — только и может ответить Хьюго. Это самые сентиментальные слова, которые он слышал от Лили Поттер. Иногда ему казалось, что даже колючий Альбус был больше привязан к семье, чем она.

— Знаю, — Лили закусывает губу, пытаясь сдержать дрожащую улыбку. — И я не имею ни малейшего понятия, куда двигаться дальше. Знаю только, что больше не хочу вот так надолго от вас уезжать. Глупо, да?

— Да нет, — осторожно замечает Хьюго и притягивает Лили к себе, обнимая. — Мы все меняемся, Лилс, и наши приоритеты тоже могут меняться. Думаю, это... хорошо? Тем более тебя тоже всем не хватало. И Джею, и Алу, и мне. Ты же знаешь, что ты — наша любимая младшая сестра?

Лили возмущенно стукает его кулаком по плечу и фыркает:

— Я старше тебя, между прочим!

— У меня уже есть одна старшая сестра, мне хватит, — хмыкает Хьюго. — И ты родилась всего на полтора месяца раньше, это не считается! Путь на кухню в Хогвартсе тебе показал я, значит, я старше.

— Это значит только то, что ты, мой милый, хаффлпаффец и жил рядом с кухней, — спорит Лили. — Мне из башни Рейвенкло до нее было дальше всех!

— Слизеринцы бы с тобой поспорили.

— Ой, этим только дай поспорить. — Лили смешно морщит нос и ерошит Хьюго волосы — так, как делала в детстве.

Хьюго фыркает. Ему отчего-то кажется, что возвращение Лили для их слишком большой семьи — настоящее спасение от всех раздоров и конфликтов. Лили всегда была особенной, самой теплой и открытой из них, так что даже Роза в ее присутствии смягчалась.

Может быть, Лили этого не понимает, но она нужна всем Поттерам и Уизли точно так же, как и они ей. Если не больше.