Тот новый квартал за углом (гет)

Окинув взглядом пустоту — я возвращаюсь, чтоб ее заполнить.

Петр Квятковский

Из тетради в потёртом синем переплёте

«А вот в день икс возвращаться домой мне расхотелось перманентно. Где-то там глубоко внутри, конечно, присутствовала тоска по маме, но теперь на первый план вышел страх. И хотя я забивала любые подобные мысли планами, в осуществимость которых едва ли верила, но паника мной овладевала, и тут уж ничего не добавить.

С искусственной улыбкой в тридцать два зуба я рассказывала Джонни, что по возвращению засяду за учебники, наверстаю упущенное, что успешно сдам промежуточную аттестацию и тут же спорила сама с собой, утверждая, что стоит бросить учёбу и попробовать себя в тренерской деятельности.

Джонни тогда обнимал меня за плечи и утыкался носом в затылок. Он говорил, что в любом случае поддержит моё решение, каким бы оно ни было. Но я боялась, и всё это, признаться, было только болтовнёй. Когда в моём болоте мутная водица быта более или менее успокоилась, я стала страшиться любых перемен. Пунктик был совершенно новеньким и… в короткое время превратился в настоящую манию. Доходило до смешного: как-то утром Джонни приготовил кофе и положил мне лишнюю ложку сахара, а я едва не устроила истерику:

— Послушай, вместо двух, получилось три, увлёкся, — улыбнулся он. — Хочешь переделаю?

— Ну, конечно! Это надо переделать! Это никуда не годится! Ты же знаешь, что я кладу только две ложки сахара и не пью никак иначе! Это же чёртов сраный кофе!!! Как можно было перепутать?! — я орала на всю кухню так, будто за окном наступал конец света, а Джонни упорно этого не замечал.

И это касалось всего. Любая мелочь: вещь, лежащая не на месте, нарушенный распорядок — всё выводило меня из себя. Но Джонни понимал и подчёркнуто не замечал моих воплей. Он лишь удерживал меня в сильных руках своих, твёрдо, но без нажима и говорил:

— Всё будет хорошо. Ты привыкла к этому дому, вольёшься и в прошлое, когда вернёмся. К тому же, к матери ты пока точно не поедешь жить, не отпущу! А вдвоём нам будет легче.

— Когда я рядом, ты тонешь, — мне хотелось бы вложить чуть меньше тоски в свой голос, но как-то так само собой получалось, что день ото дня врать Джонни мне становилось всё труднее.

— Если ты про алкоголь, то это нормально. Пару раз в жизни у меня случались подобные срывы. Пил и по неделе, и по две, но проходило само собой.

— Я не о том, вовсе. Ты тоже ведь глуп как пуп! Я тяну тебя на дно, а ты и не замечаешь.

…

С другой стороны, я понимала, что вечно так продолжаться не может, и вернуться нам всё же придётся, но когда этот день наступил, казалось, что в целом огромном мире никого кроме нас не осталось. Вместо людей — пластиковые манекены с застывшими улыбками на виниловых губах.

Полупустой аэропорт, гнетущая тишина. Я всё глотала виски из фляжки, а Джонни занудствовал:

— Тебя в самолёт не пустят.

— Всё будет нормально.

И в самом деле всё прошло относительно гладко, если не считать небольшого эпизода по прилёту. Всю дорогу Джонни строила глаза какая-то девица. Мне не то чтобы мешало, но немного раздражала её напускная наивность. В конце концов, когда она попросила Джонни помочь с багажом, я вернула её с небес крепко обматерив.

Джонни это событие развлекло, и он хохотал как ненормальный весь путь от здания аэровокзала до стоянки такси.

— Ревну-у-у-уешь, значит? — смаковал он, растягивая гласные.

— Не обольщайся. Это просто нервы!

— Ревнуешь.

— Послушай, иди ты к чёртовой матери. Видеть тебя на могу! Возьми мне такси и проваливай!

Так, то смеясь, то переругиваясь, мы подошли к месту.

А на стоянке нас ждал сюрприз: несмотря на то, что прилетели мы в очень неудобное время — часы показывали около четырёх утра, — нас встречали мама и Лео. И странное дело… никакого раздражения к её парню! Я была счастлива видеть обоих настолько, что после всех лобызаний и объятий, я ещё пару минут крутилась у всех под ногами, точно собачонка, мешая укладывать сумки.

— Мама-мамочка!

— Отлично выглядишь, ребёнок. Мама светилась и выглядела счастливой как никогда. И несмотря на синяки под глазами, на незнакомую соль в волосах — она почти совсем поседела, — глаза её просто лучились!

— Мама!

Нужно ли говорить, что первый день в городе прошёл отлично?

Да, нас так и не отпустили домой. Хотя Джонни безапелляционно обозначил, что жить я теперь стану у него.

— Хорошо, но вы можете позавтракать у нас, отдохнуть какое-то время.

Мы ели штрудель с вишней и шоколадным соусом, пили ароматный кофе и разговаривали. Мама не стала спрашивать об отколе, думая, наверное, что я расскажу сама, как созрею, она больше трепалась о своей новой работе в картинной галерее. Лео тоже был молодцом, и после завтрака не возникло неловкости. Он включил какой-то тупой до забавности фильм, и мы проржали над ним до самого обеда. Джонни нализался из моей фляжки до благословенного косоглазия и всем, в общем-то было комфортно.

После обеда мы всё же засобирались домой, но пока паковали мои вещи, заезжали за продуктами, наступил вечер.

Первый вечер, первого дня дома, когда я почти не думала о наркотиках. Во всяком случае, ежеминутно!

И мы снова занимались сексом. Нежным и выматывающим настолько, что, когда я засыпала у Джонни на плече, мне впервые показалось, что я его всё же люблю. Ну, во всяком случае, испытываю чувство глубокой признательности».

От: Джонни-Фэлл@почта.страна

Для: Кристина-Фэлл@почта.страна

«Привет, Кристина.

Мы дома уже третий день, но только сегодня у меня появилось время написать тебе.

В прозе. Быстро. Тезисно.

Сейчас половина первого ночи, Леа закинулась снотворными, запила водкой и теперь вырубилась, а я которую ночь не могу сомкнуть глаз. Выключаюсь часа в три, а потом не могу проснуться по будильнику. Позже всё же встаю, иду в ванную, а потом заставляю себя выйти на работу. Отпуск-то кончился.

Да, мне страшно оставлять Леа в одиночестве, но и она, и её мать настаивают, что на учёбу выходить пока рано. Леа даже делает вид, что готовится к аттестации — разложила для меня натюрморт из учебников и тетрадей, но днём не трогает их. Когда я возвращаюсь, неизменно застаю её с книгой Терри Пратчетта и ведёрком мороженого или спящей на кухонном столе возле початой бутылки.

Вчера я пытался поставить ультиматум:

— Всё, пить ты больше не будешь, теперь пришёл черёд психолога. Я сумел договориться с очень хорошим специалистом, хотя к нему очередь на три месяца вперёд.

Леа меня не слушала. Она наводила красоту перед зеркалом — завелась у неё такая странная привычка — краситься, хотя она не гуляет, я закрываю дверь снаружи, когда ухожу.

— А знаешь, Джонни, кажется, мне пора начинать выходить. Я могла бы, например, ходить в магазин или, если хочешь, просто гулять в парке, — предложила она, обводя губы вишнёвого цвета помадой. Цвет этот чертовски ей к лицу, и мне неловко было продолжать.

— Прости. Нет. Не сейчас. Думаю, что тебе рано!

— У психолога тоже будешь меня пасти?

— Привозить буду. А забирать станет мама или Лео, — Крис, я старался, чтобы мой голос звучал как можно твёрже. Чтобы она не обратила всё в шутку так, как умеет делать только Леа Фэлл.

— Тюрьмовая-тюрьма, — проворчала она. — Четыре стенки и очко.

— Ты понимаешь, что это вынужденная мера. К тому же шконарь у тебя вполне комфортный, — попытался пошутить я.

— Это жопомера!

В общем, не знаю как, но она выпросилась погулять.

Я поверил.

Впервые с тех пор, как мы вернулись, она бродила по улице одна около двух часов, и когда вернулась, я просто чуть с ума не сошёл, пока не убедился, что она чиста.

— Ты идиот, — заорала она на меня, едва ли не кидаясь с кулаками. — Я же сказала, что хочу бросить. Но от этого тупого беспрестанного контроля у меня одно желание — обдолбаться!

Кристина, я не знаю, что делать!

В общем, сошлись на том, что добираться до душеведа, Леа будет самостоятельно. Но по окончании сессий, станет звонить кому-нибудь из нас и не оставаться в одиночестве.

Такая вот история.

Да, Крис, спасибо за слова поддержки и за помощь. Я рад, что тебе, несмотря ни на что, нравится Леа Фэлл. Я её тоже люблю ни за что-то, а вопреки.

С теплом, Джонни».

Из тетради в потёртом синем переплёте

«Не думала, что когда-либо стану так ценить свежий воздух, снег, скрипящий под ногами, капли на своих щеках. Странно, что раньше я никогда не задумывалась — как же это здорово — просто бродить по старой части города, напоминающей Прагу или какой-нибудь другой европейский город. Впервые оказавшись в одиночестве после марафона тотального контроля, я сначала просто ошалела от радости. Мыслей в голове не было никаких, ноги сами носили меня по улицам, заводили в трамваи или торговые центры.

Чертовски спотыкучие оказались эти ноги.

Я первые снова рассматривала людей, лица которых обрели черты, проступив сквозь плоские маски. Счастье это было или нет, пока не знаю, но я снова вдруг почувствовала себя нормальной. Даже инстинкты какие-никакие проснулись — ошалевшее от свободы тело, тем не менее, избегало тех мест, что ассоциировались с наркотиками или могли стать точкой пересечения со старыми знакомыми.

В первый день я гуляла часа два, а после этого ещё столько же сносила допрос Джонни и его тщательное разглядывание моего тела в поисках новых воронок.

— А, что, если я просто нюхачила? — глупо пошутила я.

— Дура! — рявкнул он.

Впрочем, Джонни можно было понять. Он вложил в меня весь талант и отчаяние Пигмалиона. Вот только вылепил ли он кого-то из глиняного чурбака?

Время покажет.

А пока я должна топать к психологу. Джонни отправил меня на сессию к какому-то модному специалисту, на приём к которому можно попасть только по большой удаче.

Что ж, я, похожа на него. На лакилузера».