Лаборант (джен)

С магией у меня всю жизнь были нелинейные отношения. Мы и встретились-то не сразу. Никогда не забуду тот день.

Утреннее солнце рисует круги на белой скатерти и озорными зайчиками скачет по потолку, отражаясь от сервизного чайника. А я смотрю в свою тарелку и понимаю, что сейчас умру. Или разрыдаюсь. Мама опять приготовила овсянку на завтрак. В одной идиотской книге для родителей она прочитала, что самый полезный завтрак — это овсянка. Без соли и сахара. Без масла и молока. Фу.

Мой отец быстро научился избегать этого кошмара во имя здоровья. Он сказал, что ему теперь нужно приходить на работу на пару часов раньше. Наверное, он спал там у себя в лаборатории, свернувшись калачиком на диване. Я видел этот неподходящий предмет мебели. Он был ярко-оранжевый, мягкий. И совершенно выбивался из общего убранства рабочей строгости.

А я каждое утро был вынужден встречаться с овсянкой лицом к лицу. Помню, в то утро, взглянув в тарелку еще раз, я отчетливо понял — так вот и выглядит моя безвременная кончина. Серо-коричневые разбухшие хлопья. В воде. Отдельно друг от друга. Края у них были лохматые. И… Я, правда, не знаю, как это произошло. Я не хотел ничего такого. Но только тарелка вдруг распалась на сотню кусочков и с оглушительным звоном разлетелась по всей комнате, а каша оказалась на потолке, стенах, у мамы в волосах. Кашей был изгваздан весь стол, омерзительные пятна появились на белоснежной скатерти. И только бабушкин чайник стоял первозданно чистый. Мама подбежала ко мне, обняла, проверила, весь ли я целый, и расплакалась. А потом тихо сказала:

— Видимо, мы не будем больше есть овсянку на завтрак.

Пришедший на обед с работы отец лишь задумчиво присвистнул и вызвал специальную службу уборки.

Вряд ли я что-то понял тогда, но с тех пор часто ловил на себя осторожные, изучающие и беспокойные мамины взгляды.

Следующая встреча с магией прошла гораздо более мирно. Ко мне в гости пришел соседский мальчишка, вечно лохматый выдумщик и баламут Роджер. И мы пускали мыльные пузыри. С балкона. Ветер подхватывал их и нес — выше и выше. И солнце смеялось в разноцветных покатых боках невесомых шаров. И мне было удивительно хорошо, и очень хотелось достать до самого большого пузыря и лопнуть его. А Роджер вдруг тихо прошептал:

— Ты висишь в воздухе, Дор! Черт возьми, как ты это делаешь?

И тогда я посмотрел под ноги и увидел, что и правда вишу в полуметре от пола. И, понятное дело, тут же упал.

Я потом пытался повторить полет, но у меня не вышло. Много раз я подробно описывал Роджеру, что чувствовал и о чем думал, и мы оба пытались все это воспроизвести, но ничего не выходило. Мы, помню, тогда решили, что все дело в правильном дыхании. Роджер раздобыл дома книгу про йогов. И мы читали про правильное дыхание, продираясь сквозь слова километровой длины, но нигде не нашли ничего про полеты. В конце концов мне пришлось прийти к маме и спросить у нее. Она взяла меня нежно за подбородок, внимательно посмотрела в глаза и со вздохом сказала:

— Садись ко мне на колени, это долгая история.

И я забрался к ней, очутившись в мягком коконе ее рук, волос, теплых запахов ванильного молока и ветра. В общем, оказалось, что тетка моей бабушки была ведьмой. Она отправилась учиться в спецшколу, а потом даже не вернулась домой. Вроде как разочаровалась в не-магической жизни. И послала всех не-магических родных куда подальше.

Я тут же с жаром пообещал маме, что никуда их не пошлю и вообще даже в школу эту дурацкую не поеду. Но мама сказала, что себя надо знать. И принимать, а главное, понимать свою природу. И уж если меня угораздило стать волшебником, то надо научиться им быть как следует. Роджеру, конечно, я все так и объяснил. А он сказал, что у всех есть свои недостатки, и обещал держать язык за зубами.

Нам с с Роджером было очень хорошо. Мама говорила, что мы с ним как два сапога пара или яблоня и яблоко, что-то в этом духе. Он вечно что-нибудь придумывал, а я дополнял подробным планом. Он же неизменно восхищался и утверждал, что без меня ничего бы не вышло. Сколько было таких вот совместных приключений! Однажды, на Хэллоуин, мы установили в школьном дворе огромную тыкву. С лампочкой внутри. Причем лампочка управлялась дистанционно. Мы хотели напугать сторожа. Или припозднившихся учителей с учениками. В конце октября темнеет рано, а тыкву мы поставили в темном углу под кустами шиповника. Сами же спрятались неподалеку в засаде.

В нужный момент Роджер включил лампочку, стайка старшеклассников, задержавшихся в школе после уроков, в испуге отступила назад, и тут сработали мои «потусторонние способности», как называл это свойство мой друг. И тыква оглушительно взорвалась. Мы с Роджером, конечно, слиняли по-тихому, но в школе еще долго потом разыскивали злостных взрывателей. А Роджер даже не сердился на меня тогда. Он как-то понимал, что такие вещи выходят у меня нечаянно.

А потом и правда к нам пришла строгая леди с узкими губами. Она поздравила меня с тем, что я волшебник, торжественно вручила письмо с печатями и долго говорила о чем-то с родителями. Я слышал рокот папиных возмущений. Ему ужасно не понравилось, что они не смогут навещать меня в школе. А в сентябре я и вправду поехал в Хогвартс.

Замок производил впечатление. Башенки, стены, мост. Огромный Лес неподалеку. Но в коридорах, да и спальнях было очень холодно, начиная с октября. Никаких интересных внеклассных занятий, кроме дурацкой игры на метлах и еще более дурацких плюй-камней, не было. Более того, в этом месте не принимала сотовая связь и не ловил интернет.

Все в целом было довольно уныло. Оценки, баллы факультетов, мандраж перед экзаменом. Дети как будто хотели казаться старше, чем они есть. «Маленькие старички», как назвал их отец. Мама сказала, что в школах-интернатах так всегда. Сама учеба тоже не представлялась мне очень интересной. Дело в том, что большей частью мы только копировали предложенный учителем образец. Заклинание, движение палочкой, набор звуков и слов. Смешно, в программу даже не входило изучение латыни, так что многие лишь бездумно повторяли слова. Как будто это ярмарочный шут кричит «абра-кадабра» и достает из шляпы слона. Или кролика. Что кому милее.

У нас не было никаких самостоятельных проектов или, упаси Мерлин, экспериментов. Но даже скупых объяснений или показов образца было до слез мало. Большую часть занятий приходилось выслушивать замечание двоечникам, наблюдать потасовки факультетов. Так, кстати, обычно и бывает в элитных и серьезных школах. Там принято изо всех делать вид, что учишься из последних сил, а на самом деле заглядывать в учебник только в последнюю неделю перед экзаменом. Кстати, с факультетом мне удивительно «повезло». и я попал на Хаффлпафф. Если Гриффиндор превозносили до небес, Слизерин ненавидели, при разговоре о Равенкло крутили пальцем у виска, то наш барсучий факультет просто не замечали. Считалось, что туда попадают лишь тупицы и обжоры. Самым тоскливым предметом была, пожалуй, защита от Темных искусств. Первое время мы с серьезными лицами изучали, как выводить или уничтожать разных волшебных существ, пикси. например. А я с тоской думал, что у нас дома мама даже пауков не выводила. «Это и их дом тоже», — говорила она. А эти волшебники... Варвары, одним словом.

А еще мне было обидно, что никто не учит нас обращаться со своей магией. Совершенно точно было, что у всех она разная. У кого-то как сыпучий золотистый песок. У кого-то она рокотала гулкими камнями под кожей. У меня была похожа, пожалуй, на ветер. Теплый, неожиданно вырвавшийся из рук ветер, кружащий опавшие листья и взбивающий белую пену волн.

Сами предметы не были трудны. Выучить образец да точно воспроизвести его. Обращаться же с собственной магией нас никто не учил.

Так как в школе заняться было абсолютно нечем, большую часть времени я проводил в библиотеке, читал старые подшивки газет. Даже удивительно, сколько там всего можно было найти. Лучше любых лекций по истории. И чем больше я читал про жизнь волшебников, что древнего, что сравнительно недавнего времени, тем меньше мне хотелось иметь с ними дело. Прежде всего, бросалось в глаза их высокомерие. И агрессивность. Они ненавидели друг друга, презирали людей и кичились своим происхождением и древностью родов. Кроме того, удивляло отличие открытий и новаций. Их общество как будто застыло в капле янтаря и не менялось уже лет пятьсот. А еще совсем недавно у них произошла превесёлейшая вещь. Нашелся один стратег и харизматичный лидер, который объединил вокруг себя скучающую молодёжь. Выдвинул идеи и лозунги, пообещал изменения в обществе, больше прав, больше свобод. Дело, как обычно бывает, закончилось резней. Милый стратег со своими скучающими ребятами принялись нападать сперва на людей, а потом на своих же собратьев.

Конец у волшебника был совсем нелепый, как будто у сказочника не хватило терпения и он просто свернул исписанный лист. Грозный покоритель магического мира встретил семью, убил родителей, но не смог победить младенца. Если бы это было аллегорией — я бы плевался от подобной прямолинейности и пошлости. Но, насколько я успел понять волшебный мир, это было чистейшей правдой. Самое неприятное было потом, когда все принялись праздновать победу. Как будто кто-то воевал или сражался на дуэли. Пожалуй, именно это празднование победы, одержанной годовалым младенцем, потерявшим родителей, сильнее всего подтолкнуло меня к осознанию того, что мне с этим миром магии не по пути.

Так что решение о том, что после шестого курса я больше не вернусь никогда, я принимал осознанно и заранее. И подготовился к этому. Сварил, вернее, попытался сварить зелье, мешающее действию Обливиейта. Потому что я прекрасно понял, что как только они поймут, что я ухожу от них навсегда, мне просто сотрут память. Как и моим родителям. Меня такой вариант совершенно не устраивал. Не то чтобы я готов был тосковать по Хогвартсу, это довольно унылое место. Но солнечные лучи в стрельчатых окнах... Огромная тихая библиотека... Там почти всегда было пусто — все предпочитали играть в квиддич. Кстати, честно сказать, более дурацкой игры никогда не видел. В ней еще меньше смысла, чем в футболе.

Зелье, у меня, естественно, не получилось. Мало того, меня еще и застукал в классе самый главный зельевар. Мрачный и великолепный. Круче учителя я в жизни не видел. Если честно, был бы еще хоть один учитель как он — может, я бы и Хогвартс как-нибудь потерпел. Просто зельеварение было абсолютно не моей специальностью. Но он говорил о своих зельях так, что я поневоле проникался азартом. Эти разноцветные субстанции были проникнуты тайной и мистикой. И в то же время его предмет как раз больше всего походил на науку. Мы не только копировали бездумно движения палочкой, латинские слова. Он пытался учить нас логике вещей. Конечно, большинство этого вообще не замечало. Эх. Ну, так вот, зелье у меня не получилось. От слова совсем. Не мудрено, что он меня нашел — взрыв был знатный. Он влетел в заброшенный класс в дальнем конце самого тихого коридора: брови сдвинуты к носу, плащ — как ветер ярости за спиной.

Потом принюхался, попробовал на вкус то, что осталось на обломках котла...

Я сказал ему:

— Вы не волнуйтесь, сэр. Тут ничего ужасного бы не случилось. Это безопасное зелье, только шум.

Я же знал, что он на самом деле и за меня, и за безопасность школы переживал, плевать ему на порядок. Почему-то мне казалось, что он и сам нарушал правила множество раз.

А он ухмыльнулся только криво так и сказал спокойно:

— Откуда вам знать, что ошибка в зелье не превратит его в смертельно опасное?

Ну тут я ему теорию свойств и сочетаний, которой он нас учил столько лет, и изложил. Объяснил, как ребенку, почему одно и другое. Уж очень мне хотелось, чтобы он поверил, что я не хотел школу разнести. А потом я вдруг и сам испугался: а что, если в мои расчеты влезла ошибка? Что, если я просчитался? Так что я говорил и говорил. И по его мягкой усмешке все же догадался. что ошибки не было. И я прав. Он помолчал, а потом спросил:

— А что вы пытались сварить? Правильно я понимаю, это должен был быть антидот к Обливиейту?

Я только молча кивнул.

А он мне:

— Что ж, память штука хорошая. Вы уберете сейчас тут сами, без магии. И подумаете, в чем была ошибка. А завтра мы с вами все обсудим и поэкспериментируем.

Так и сказал. И у меня на душе стало легко и грустно одновременно. Я подумал, что если бы он мог быть моим наставником и бы ему не надо было учить толпу олухов и идиотов, а мне не надо было отвлекаться на кучу бесполезных предметов типа трансфигурации или астрономии, то, глядишь, я и остался бы здесь. Мы бы с ним занимались каким-нибудь моим собственным проектом. Эх. Потому что работать с ним вместе было офигенно здорово.

Таким образом, к приходу обливиаторов я был готов. Я наварил зелья много-много, благо мой учитель был щедр и ингредиентами со мной поделился легко. В то лето я принимал зелье каждый день, потому что действовало оно часов двадцать, а я не знал, когда к нам пожалуют гости. От продолжения учебы я публично отказался еще в начале лета. Пришел в кабинет директора. Предстал пред его лживые псевдо-сострадательные очи. Так, мол, и так. Тошно. Сил нет. Не судьба мне быть волшебником. И палочку в окно выбросил. Ну, он начал меня уговаривать. Хотел, чтобы я подумал еще. Но я ему честно сказал, что не нравится мне весь их магической мир, и чувствую я себя в нем неуютно. Так что я лучше назад вернусь. Он только руками развел. «Мальчик мой, тебе решать». А я же знал, что он мне память потом сотрет. Какой же тут выбор?

Короче, когда пришли обливиаторы, я был во всеоружии. Они представителями страховой компании представились. Ага. А у самих рубашки зеленые, и кеды к костюмам надеты. Но я вида не показал, глазами честно удивленно хлопал, усиленно изображая полную потерю памяти. Маме с папой, правда, память на самом деле стерли. Зелья я им не давал, подумал, вдруг они захотят чтобы я закончил магическую школу. А так даже объяснять ничего не пришлось. Я подумал тогда, что, может, оно и к лучшему, что они не помнят ничего. Меньше волноваться будут.

Возвращение в нормальную школу после стольких лет оказалось приятным. Не сказать, чтобы там было фантастически интересно. Но у меня была лаборатория отца, интернет. А главное — Роджер. Своей тихой улыбкой, безумными задумками и смехом, раскатывающимся, как маленькие колокольчики по траве, он мог скрасить жизнь где угодно. Все стала потихоньку налаживаться. Я занимался лишь теми предметами, которые мне нравились и были необходимы для поступления в университет. Отец натаскивал меня дополнительно.

А еще были часы и дни, когда мы с Роджером вдвоем, сбежавшие от дел и обязанностей, купались в реке, если дело было тепло, катались в снегу, если дело было зимой. И понимали друг друга с полуслова. Честно, я думал тогда, что окончательно ушел из мира магии. А про собственное волшебство вспоминал лишь изредка. Если на душе у меня было особенно хорошо, из ладоней вырывались разноцветные искры, а однажды, когда мы с Роджером узнали, что на месяц едем вдвоем к его бабушке, из моих рук вылетела целая стайка золотистых бабочек. Мама Роджера потом все удивлялась, откуда у них в саду насекомые такой странной расцветки. И весь следующий день усиленно опрыскивала цветы. Вдруг эти бабочки ядовиты?

Роджер лишь тихо улыбался. Внезапные проявления моих «потусторонних способностей» его только смешили.

«Ты такой непосредственный с этой своей штукой — как ребенок! Всегда видно, что у тебя на душе», — говорил он мне, а глаза лучились теплом.

Я так понимаю, что мои бабочки ему понравились. Он ведь все понимал про меня.