Трудное детство Виктории Эверглот (джен)

— Просыпайтесь, мисс, маменька уже на ногах! — прошептала Хильдегарда над ухом девочки. Виктория только прижала к себе подушку покрепче и зарылась в неё носом. — Просыпайтесь, прошу вас!

— Ну Хильда, ну пожалуйста, — взмолилась Виктория, перебирая ногами. — Ещё немножечко! От маменьки не убудет, если я посплю ещё полчаса.

— Никак нельзя, мисс, вы сами знаете, — ответила ей служанка. — Вам же хуже будет, если вы опоздаете на завтрак…

Виктория вздохнула. Завтрак… Отвратительно пахнущая овсянка без соли на воде в огромном неосвещённом зале, и родители, жующие со скорбными лицами на другом конце длинного стола. Уж лучше совсем без него!

— А может, я заболела? — с надеждой спросила девочка, повернулась на бок и картинно приложила тыльную сторону ладони ко лбу. Хильдегарда только покачала головой.

— Боюсь, никто вам не поверит, мисс, и я в том числе. Вставайте, пока не поздно!

За дверью послышались решительные шаги, Виктория сразу вскочила на ноги, схватила одежду, протянутую служанкой, и забилась в угол кровати в надежде спрятаться за балдахином, но миссис Мадлен Эверглот уже распахнула дверь, впустив внутрь леденящий душу и тело воздух, и проорала:

— Опять не встаёшь, засоня! Никакого толку с тебя! А ну быстро одевайся и спускайся завтракать!

Виктория покорно опустила голову и попыталась спрятать выступившие слёзы. Зачем маменька так её не любит? В чём она провинилась? Неужели спать по утрам — такой страшный грех? Если так, то надо покаяться пастору Голдсвеллсу, иначе она будет плохой девочкой, а плохие девочки попадают в ад. А в аду — пауки, многоножки, много огня и ужас что происходит. Наверное, очень страшно и больно; но девочка с трудом представляла себе боль хуже чем от порки, и что-то страшнее, чем лицо матери, вечно искривлённое в гримасе порицания и недовольства.

Миссис Мадлен удовлетворилась видом своей поникшей дочери, погрозила ей костлявым пальцем и стремглав вылетела за дверь, на ходу что-то крича на дворецкого. Виктория вздохнула, выбралась из кровати и принялась переодеваться с помощью служанки. Её платье, тёмное, ещё по-детски короткое, выше щиколоток, уже не могло скрывать зарождавшуюся женщину, какой бы тощей — по мнению отца — она ни была. Хильдегарда ласково называла её красавицей, но своё отражение в зеркале Виктории скорее не нравилось: слишком острый подбородок, слишком треугольное лицо, слишком угловатая фигура, слишком, слишком, слишком…

Виктории всё время казалось, что в её жизни слишком много "слишком". Иногда её в этом убеждении поддерживал отец, ругая её за слишком высокий рост, слишком прямую — "что ты как шпалу съела, скромные девицы так не ходят!" — осанку, слишком маленькие ноги и слишком большие глаза. "Что за несносная девчонка, — говорил он. — Лицо хорька, повадки лисы!"

А вот матери, напротив, никогда не было достаточно. "Твоя бледность недостаточно аристократична, твои манеры недостаточно утончённы, ты недостаточно плавно двигаешься и недостаточно думаешь о других!"

Виктории казалось, что думать о других ещё больше в принципе невозможно. Она даже громко вдохнуть боялась без разрешения. Куда бы она ни пошла, за её плечами стояли призрачные родители и постоянно поправляли, запрещали, сравнивали её с другими. "Не говори, не позорься, не дыши, не живи!" — трещало в ушах, пока она не пыталась заткнуть их ладонями, за что её били по рукам, и потом ещё несколько дней не сходили красные следы. Добрая Хильда смачивала их противно пахнущей жидкостью, чтобы они меньше болели, и пудрила, чтобы их не было видно. Вот и сейчас, запуская руки в узкие рукава верхнего платья, девочка непроизвольно поморщилась, но тут же одёрнула себя и изобразила на лице кривоватую, но улыбку.

"Что со мной не так? — спрашивала она себя. — Что же мне делать?"

Наконец с утренним туалетом было покончено, и Хильдегарда проводила её в столовую.

Завтрак прошёл в гробовом молчании, нарушаемым лишь тихим звоном серебряных приборов и редкими просьбами подлить чай. Виктория молчала и старалась не поднимать взгляд на родителей. Кусок не лез ей в горло, впрочем, как и всегда по утрам. Вот если бы у них была собака, можно было бы втихую скормить ненавистную овсянку ей, а так придётся выслушивать лекцию отца о том, как важно начинать свой день с большой тарелки вкусной еды. Легко ему говорить! Им с маменькой достаётся пустая каша, а себе он приказывает принести из погреба и нарезать настоящего сала!

Впрочем, одно воспоминание о запахе этого, с позволения сказать, продукта, заставлял внутренности Виктории переворачиваться. Но ничего лучшего она всё равно никогда не видела: семья, до сих пор гордившаяся своей голубой кровью, потеряла большую часть своего состояния ещё до её рождения и была вынуждена экономить. В конце концов они даже отказались от гувернантки для девочки: миссис Мадлен сказала, что всему необходимому сможет обучить её и сама, а какие-то специализированные знания вроде танцев, игры на фортепиано или управления финансами юной леди ни к чему. Поэтому как только утренняя пытка закончится, Виктория будет предоставлена самой себе и сможет скрыться в недрах фамильного особняка.

— Виктория Эверглот! — произнес мистер Финис Эверглот и пристально посмотрел на свою дочь. Виктория вздрогнула и спрятала руки между юбкой и стулом. Взгляд потуплен, спина напряжена и выпрямлена, сердце колотится как бешеное, но дыхание надо сдержать во что бы то ни стало. Миссис Мадлен одобрительно кивнула, но мистер Эверглот только нахмурился: он и без того был коротышкой и презирал дочь за то, что она выше него, а когда она выпрямлялась, и вовсе считал издевательством. — Опять ты не доела свой завтрак! Полезный и вкусный! Так необходимый юным девушкам для полноценного развития, духовного и телесного!

"Не доела — это не совсем то слово, — подумала Виктория. — Я к нему даже не притронулась!"

— Именно поэтому ты такая тощая кобыла, — продолжал отец. — Но, я думаю, я знаю, как объяснить тебе, дорогая, что завтрак — это чрезвычайно важный приём пищи. Кто не ест завтрак — тот не получит и обед, ха-ха!

— Да, папенька, — ответила Виктория. — Хорошо.

— Хорошо? — переспросил мистер Финис. — Это мы после обеда посмотрим, хорошо это или нет, как ты запоёшь! Но даже не надейся, моё решение принято безоговорочно, без права обсуждения, и я его не изменю!

— Да, папенька, — сказала Виктория тихо. — Как скажете, папенька.

— Мне нужно заняться важными делами, — сказал мистер Финис. — Впрочем, не твоего ума дела, какими. Завтрак окончен. У тебя ещё есть вопросы?

— Да, папенька, — сказала Виктория. — Скажите, мне спуститься на обед, или я могу остаться в комнате?

Мистер Эверглот задумался.

— Спустись, — сказал он. — Нет, останься, — передумал. Миссис Мадлен закатила глаза. — Нет, спустись, потом поднимешься обратно в комнату, — нашёлся он и решительно вышел из зала, помахав дворецкому, чтобы тот шёл за ним. Хильдегарда бросилась убирать со стола, миссис Эверглот, подхватив юбки, бросилась вслед за супругом, чтобы убедиться, что он не наделает глупостей, и Виктория наконец-то смогла свободно вздохнуть, насколько позволял нетугой девичий корсет.

Она знала, что её родителям проще думать, что их дочурка всё то время, когда они её не видят, сидит в своей комнате с руками по швам и не делает ровным счётом ничего. Увы, даже при том, что ей категорически нельзя было выходить на улицу, усидеть в одной комнате было практически невозможно. Поэтому порой она играла в прятки с прохожими — тайком выходила на балкон своей комнаты, что тоже было запрещено, и пряталась за тяжёлыми портьерами, чтобы никто её не увидел, а сама тем временем рассматривала внешний мир. В другие дни она блуждала по бесконечным коридорам, время от времени прикасаясь к дубовым дверям; большая часть из них была закрыта на замок и никогда не отпиралась — Виктория догадывалась, что за ними кроется в основном пыль, грязь, сломанная мебель и местами обвалившийся потолок, но ей нравилось воображать, что через эти запертые двери можно пройти в какие-нибудь другие миры, где тепло, светло, ярко и нет этих скучных правил: делай то, не делай этого, и вообще лучше всего делай вид, что тебя здесь нет.

Однажды в воскресный день, когда её последовательно отчитали мать, отец, да ещё и пастор, она была полна детской решимости сбежать, но снаружи был дождь и какие-то незнакомые мрачные люди, поэтому она искала спасения внутри и пыталась открыть все двери подряд в надежде, что за одной из них прячется чудесный мир, куда можно будет уйти и никогда оттуда не возвращаться, и вдруг одна из дверей ей поддалась. Глазам её предстал не мир — но целая вселенная, хранившаяся в фамильной библиотеке. Она вошла в читальный зал, обрамлённый высокими колоннами книжных шкафов, и у неё захватило дух. Взяла первую попавшуюся книгу, и маленькое сердечко сладко дрогнуло, когда та открылась, и Виктория увидела картинку: девочка в белом платье плывёт в лодке посреди синего-синего озера, и это было так непохоже на всё, что её раньше окружало, что трудно было смириться с существованием столь несовершенного мира. Она сбросила туфли, забралась в пыльное кресло с ногами и села листать удивительную книжку, разглядывая картинки, и сама не заметила, как увлеклась чтением. До этого Виктория не представляла себе, что читать может быть не скучно: обычно ей приходилось читать молитвенник да Библию, причём маменька особенно любила подкладывать ей описание ада. С тех пор Виктория часто проводила время за книгами, а иногда даже забирала их к себе в комнату и прятала под матрасом.

Вот и сейчас она бросилась в своё самое волшебное место в доме предаваться мечтам о жизни без глупых ограничений; пусть даже только теоретически — на практике, она знала, никакой прекрасный принц за ней не приедет, только если ей не подберут его родители. Но в книгах любовь была! И это трогало её до глубины её маленькой души.

Рядом с креслом, в котором она обыкновенно сидела, её уже ждала стопка книг, заботливо припасённых со вчерашнего вечера: дело в том, что ей всегда было ужасно сложно определиться, какие именно из многих сотен книг изучать, а утром всегда хотелось погрузиться в чтение как можно скорее — что неудивительно, учитывая обстановку в доме. Поэтому она придумала выбирать с вечера: вдумчиво, неторопливо и умиротворённо. Виктория считала это проявлением заботы о себе будущей и даже хотела начать писать себе маленькие записочки вроде: "Привет, дорогая Виктория, как твои дела?", "Что изволили откушать на завтрак? Ах, опять эта овсянка, какой ужас" и "Только не буди Храпунцию". Кто такая Храпунция, Виктория не знала, ей просто хотелось выдумать себе жизнь, полную опасностей и приключений; но в глубине души ей всё равно казалось, что ничего опаснее того, что с ней будет, если родители узнают, что она нарушает их запрет — пусть даже они никогда не говорили прямо, что передвигаться по дому ей нежелательно, это чувствовалось в каждом их взгляде, каждом нетерпеливом жесте, — в принципе не бывает. Но лучше уж бояться какую-нибудь Храпунцию, чем вечно дрожать в страхе перед Мадлен и Финисом Эверглотами!

Впрочем, идея с записочками не прижилась: девочка решила, что это слишком опасно. Родители не заходили в библиотеку; но если вдруг выяснится, что кто-то здесь бывает, то пусть лучше этот кто-то оставляет как можно меньше следов, позволяющих его опознать, и, может, тогда удастся переложить всю вину на слуг… По этому поводу Виктория даже прохаживалась по читальному залу с веником раз в неделю или две, иначе следы её крохотных туфель на толстом слое пыли могли выдать её.

Виктория устроилась поудобнее и взяла одну книгу из стопки наугад. Открыла её на середине, пробежалась взглядом по тексту, перелистнула. Отложила, взяла другую. Она всегда так пробует книги, прежде чем выбрать одну, прочесть последнюю главу и только потом начать читать сначала. Она всегда хотела знать, чем дело кончится, чтобы переживать только за хороших героев, ведь плохие, даже если вначале кажутся хорошими, не стоят её переживаний. А ещё она старалась не привязываться к персонажам, которые умрут. Впрочем, классические трагедии, где в конце умирают все, также не оставляли её равнодушной…

Тема смерти волновала её едва ли не больше, чем тема любви. В конце концов, после десятка-другого любовных романов она смогла сформулировать себе, каким должен быть её идеальный избранник: высокий, выше неё; бледный, с тонкими длинными пальцами и острым носом; нежный и романтичный, а ещё он никогда не должен повышать на неё голос. Пусть будет чуть-чуть неловким, но не глупым, а ещё она страстно хотела, чтобы он научил её танцевать. "Выйду замуж, — говорила она себе, — уеду от родителей, и обязательно научусь!"

О том, что она когда-нибудь сможет извлекать чарующие звуки из огромного рояля, стоявшего у них в холле, она даже не мечтала.

Но, каков бы ни был прекрасный принц, которого Виктория себе представляла, он мог не иметь ничего общего с объективной реальностью, которую воплотят в жизнь её родители. Договорный брак — не шутка, а Виктория не верила, что присказка Хильды "стерпится-слюбится" хоть в какой-то степени верна. Мадлен и Финис, во всяком случае, демонстрировали полнейшую её несостоятельность. Смерть же была чем-то близким и почти родным, и интерес вызывала весьма практический. За свою недолгую жизнь Виктория была уже на пяти похоронах, а сколько раз в год их единственный катафалк в городе проезжал прямо под её балконом!

Пастор Голлсвеллс, конечно. регулярно рассказывал о загробной жизни, о рае и аде, но этого было совершенно недостаточно. "Может ли быть так, что пастор ошибается?" — думала девочка и одновременно пугалась тому, какие еретические мысли себе позволяет, и восхищалась собственной смелости — ровно по этой же причине. И рука её тянулась к очередной книге.

В этот раз её привлекла тонкая книжица в красном кожаном переплёте. Она выглядела невзрачно, но стоило только до неё дотронуться, как Викторию пронзила непонятная дрожь. Кожа обложки была слишком нежной… почти как кожа младенца. Виктории один раз дали подержать ребёнка двоюродной сестры, и ещё тогда она изумилась, насколько он приятный на ощупь, но в этот раз это ощущение застигло её врасплох. "Я не трусиха", — сказала она себе, и попыталась унять трясущиеся руки. "Я просто обязана узнать, что здесь написано".

На случайной странице была нарисована непонятная диаграмма и приведены инструкции. "Интересно, где я должна взять выпотрошенную крысу", — подумала девочка и от неожиданности рассмеялась.

Это было очень, очень интересное чтиво. Виктория не понимала и половины слов — латынь тоже не входила в одобренное маменькой образование, — но от прикосновения к тайному захватывало дух. Кроме того, — это она знала точно — книжка имела самое что ни на есть прямое отношение к смерти. А значит, её загадку просто необходимо разгадать!

За этим занятием её и застигли часы, пробившие полдень.

— Обед! — вскочила Виктория, и вспомнила, что обеда у неё не будет. Тем не менее, нужно было спуститься к родителям, чтобы их не прогневать, а потом можно будет вернуться, и тогда…

Обед отличался от завтрака только тем, что в тарелках вместо противной овсянки были жухлые овощи и сомнительного качества жаркое. Когда Виктория вошла, мистер и миссис Эверглоты уже поглощали еду, поэтому отец просто махнул ей рукой, мол, садись за своё место. Перед ней поставили приборы, но еды не положили. У девочки заурчал живот, но она попыталась сохранить лицо безмятежным.

Пять минут, которые родители заставили её высидеть за столом, показались ей вечностью, но когда ей позволили уйти, она мигом забыла о своих невзгодах, ведь сегодня её ждёт что-то особенное! Она уже почти свернула в коридор, как до неё донёсся голос Хильдегарды:

— Мисс, мисс, подождите, пожалуйста!

Виктория остановилась, покачалась на каблуках и обернулась. Преданная служанка, суетливо подобрав юбки, подбежала к ней.

— Мисс Виктория, подождите, пожалуйста, окончания обеда в своей комнате!

Виктория склонила голову набок. Что от неё хочет Хильда? А ведь она так хотела оказаться в библиотеке поскорее… Но послушно ответила:

— Хорошо, Хильда, я буду у себя.

В комнате она нетерпеливо ходила взад-вперёд, беспрестанно поправляла платье, подушки, одеяло, балдахин, платье, одеяло, подушки, причёску… Наконец, прибежала запыхавшаяся Хильда и вручила ей яблоко, завёрнутое в салфетку. Свежее, жёлтое, с красным бочком… Виктория так растрогалась, что обняла старушку и горячо её поблагодарила.

— Не за что, юная госпожа, — отвечала Хильдегарда. — Бегите, бегите, я же вижу, что вас ждёт что-то интересное.

Виктория ещё раз удивилась проницательности своей няни, но мигом выбросила эти мысли из головы, потому что всё её воображение опять заняла та неведомая красная книжка и возможности, которые та открывала. Виктория на цыпочках выбежала из комнаты, стараясь не цокать каблуками, и кинулась в сторону библиотеки, жуя яблоко прямо на ходу. Неприлично, ну и пусть! Всё равно никто не видит.

Ритуал, описанный в последней главе книги, был неприлично прост. Ни внутренностей мёртвых крыс, ни мозгов свежеубитых белых петухов, ни желудка кролика, умершего своей смертью, ни чёрной кошки (что особенно удивительно, живой) с шестью пальцами на каждой из лап. Виктория начертила обломком камня круг с вписанной в него семиугольной звездой — да, вышло кривовато и линии тоньше, чем если бы она смогла раздобыть кусок мела, — в каждый сектор вписала по причудливому знаку, в точках пересечениях покапала свечным воском, встала в центр и три раза сказала: "Тремсретам яйтайбои овсванемим и пр", — и провалилась сквозь землю.