Дом, период полураспада урана и я (джен)

О нашей свадьбе у меня остались сложные воспоминания. То есть, она, конечно, как говорится, «удалась». Невеста (то есть я) была в светлом длинном — в пол — платье, сияющий жених был в торжественном темном костюме и белой рубашке, а круглый прелестный букетик цветов, брошенный недрогнувшей невестиной рукой, осчастливил какую-то дальнюю родственницу, растолкавшую всех остальных. Все остальные представляли собой утирающих слёзы счастья родных жениха и невесты, слегка завидующих новому счастью друзей и державшихся особняком коллег. Невеста оживленно лепетала что-то на своём невестином языке, жених терпеливо жал руки поздравляющим, а гости умилялись.

Все было прекрасно — если не брать в расчёт, что мои родители умудрились наговорить мне именно те слова, которые я меньше всего жаждала услышать:

— Теперь ты поймёшь, в чем предназначение женщины! Как я рад, что в нашей семье появился ещё один мужчина! Теперь ты наконец научишься нормально готовить: мужа надо хорошо штормить, чтобы он был к тебе добр! Просто не верится, что теперь ты стала взрослой женщиной... — изрекали дорогие моему сердцу люди, и я даже не могла излить на них свою досаду.

Но когда и мадам Вотур заговорщицки подмигнула мне и выдала: «Заставь его почаще работать — деток много не бывает!», я не стерпела. Ледяным голосом сквозь стиснутые зубы я процедила:

— Прекрасный совет, но, думаю, ваша дочь нуждается в нем больше меня, — и улыбнулась так, что это наверняка больше напоминало оскал.

Мадам Вотур слегка побледнела и отшатнулась от меня:

— Милочка... Да я ж пошутила, — пробормотала она и ретировалась на безопасное расстояние, не спуская с меня опасливого взгляда.

Но остальные гости мне спуску тоже не давали. Моя двоюродная сестрица, та самая, которая когда-то поступала учиться в медицинский университет, провалилась на паре сессий и была отчислена, но не отчаялась, а сразу же выскочила замуж, с опытностью повидавшей многое матроны заявила:

— Главное, чтобы он тебе не изменял.

А ее младшая сестра подхватила:

— Ах, эти мужчины, они все такие ветреные! Не забывай о салонах красоты, чтобы он в тебе не разочаровался!

— И постарайтесь не оставлять его голодным, Рен, — прибавила вездесущая профессор Ферруци. — Мужчины любят желудком! Если ваш муж будет сыт — он будет вами доволен.

Я была уже готова прервать церемонию бракосочетания и заявить, что передумала, что остаюсь незамужней. Но тут ко мне подошёл Даниэль Сен-Дени:

— Я, разумеется, вас поздравляю, — волнуясь, начал он. — Счастья вам и всего эдакого... Хорошего, в общем. Но главное: я тут получил новые журналы, там потрясающий материал! Кроме того, вышла та самая книга, о которой я вам говорил, Рен, — помните, наш коллега из Берлина собирался опубликовать сборные данные о фундаментальных частицах? Рен, это феноменально! Кроме того, я наткнулся на интересную концепцию Пустоты — абсолютный вакуум рассматривается с новой точки зрения. Я не совсем с ней согласен, но поразмышлять можно, хотя... Впрочем, счастья вам в семейной жизни...

Эта речь меня потрясла. Она словно показала мне тот извращённый мир, в котором я жила до Ива, те странные интересы, которые теперь меня совершенно не трогали. «Бедный Даниэль», — думала я, оставляя его наедине с фундаментальными частицами и абсолютным вакуумом. Синхрофазотрон моей жизни, к счастью, ускорился в нужном направлении и столкнул нас с Ивом в то самое время, когда меня ещё можно было спасти.

Я выбросила Даниэля из головы и продолжила слушать глупые пожелания гостей, которые уже не казались мне столь раздражающими.

Эта свадьба явилась для меня переходом в новый мир. Тот мир, где, возвращаясь Домой усталой, измученной рабочим днём, отрешенной от всего мира, ты перешагиваешь порог и оказываешься в миленькой, славненькой квартирке. Я распрощалась с привычкой оставлять стопки книг и журналов на полу и на диване и научилась расставлять их красиво на полках. Светлые просторные комнаты успокаивали меня своим уютом. Телевизор был у нас теперь собственный, и я могла переключать каналы на те, которые нравились мне, а не соседкам. Мы завели аквариум с рыбками — к вящей радости кота Поля, и я теперь знала, чем тетраодон отличается от суматранского барбуса, чем питается Tilaüia mossambica и какую почву предпочитает анубиас семейства ароидных... Я расставила на полках цветы: фиалки, орхидеи, кактусы и традесканции украсили наш быт. Дополняли нашу идиллию милые соседи — вежливая пожилая пара, молодая вдова с двумя детками, счастливое многодетное семейство — всегда были рады помочь нам.

Кроме того, мы с Ивом приобрели новый автомобиль, темно-красный, напоминавший своим видом торпеду, развивавший приличную скорость за считанные минуты.

Мир и любовь царили в нашей семье. Мы улыбались друг другу. Мы рассчитывали вместе наш семейный бюджет. Мы ездили за покупками и неизменно покупали всякую милую и прелестную ерунду. По воскресеньям мы все собирались на семейный обед у родителей Ива. Счастье и радость поселились в нашем Доме.

Разумеется, я не забросила работу, наоборот, я снова нашла в себе силы ей заниматься, но у меня появилось четкое разграничение между этой самой работой и личной жизнью, моим свободным временем. Оказалось, что читать можно не только журналы по физике, но и каталоги товаров, отмечая те, что пригодятся нам с мужем. Можно было сходить вдвоём в ресторан и болтать на темы, не связанные с полураспадом урана. Можно было творить, не искать, не мучиться... Я больше не хотела растворяться в работе. Я хотела гармонично сочетать ее с другими сторонами моей жизни.

По какой-то блажи я даже приобрела себе мольберт и принадлежности для рисования. Теперь я порой посвящала часок-другой моих выходных творчеству: копировала известные картины, рисовала пейзажи и натюрморты с фотографий или даже с натуры. Ив посмеивался над моим новым увлечением: «Кажется, ты выбрала не ту профессию!», соседи, которым я раздавала особенно хорошо получившиеся рисунки, гордились соседством с «настоящим художником», а родители Ива повесили мои творения на самое видное место. Это было какое-никакое, а признание, которого мне так не хватало.

А что давала мне работа, кроме зарплаты? Нет, меня, конечно, ценили коллеги, и «доктор наук» звучало прекрасно рядом с моей фамилией, но никто из коллег не восторгался мной, не кричал, что я переплюнула Эйнштейна, что я оставлю след в науке... Авогадро и Гельмгольц были по-прежнему недоступно далеки от меня, и все так же надменно смотрел Герц с черно-белого фото в учебнике. Исследования выдавали никчемные результаты, публикации статей разбивались о происки и интриги конкурентов из других университетов... И чем сильнее я разочаровывалась в науке, тем сильнее меня тянуло в простую жизнь, полную простого человеческого счастья, где никого не интересовало, являются ли электроны возбужденным состоянием вакуума, а расположение атомного реактора в ядерно-электрической станции было совершенно не нужным знанием.

И оказалось, что в этом новом мире, двери в который распахнул для меня Ив, Эйнштейн вовсе не ницшеанский сверхчеловек на фоне страдающих от собственной никчемности унтерменшей — нет, Эйнштейн был для большинства просто именем в школьной программе. И размытое представление о достижениях Эйнштейна для большинства людей этого нового мира было куда менее важным, чем их собственные успехи в кулинарии или ремонте дома. Эти люди были, конечно же, готовы признать, что утренние блинчики и Общая Теория Относительности несколько отличались, но блинчики были для них куда реальнее. А Теория Относительности относилась к категории странной зауми, которую зачем-то придумывают и изучают странные люди (к которым совсем недавно принадлежала и я). «Что бы сделал ваш Эйнштейн, если бы его не кормили?» — весело спрашивала мадам Вотур, преисполненная гордостью за вклад блинчиков в прогресс науки. А ведь находились и люди, которые знать не знали, кто такой Эйнштейн! «Этот что ли, который композитор?»... Не говоря уже об Эдисоне, Белле или Вильсоне.

Мне повезло очутиться в этом новом, прекрасном мире. Мой проводник в него был человеком, знающий об Эйнштейне, но не считающий нужным болезненно завидовать ему до потери пульса, до ненависти к себе и собственному бессильному мозгу. Ив представлял собой мой мост между двумя Вселенными. Оказалось, что я вовсе не создана из антиматерии, аннигилирующейся при столкновении с людьми. Оказалось, что речь идёт не о плазме, не о законах ядра, не о полураспаде урана, а о социальных играх, и что я, как Итен Хоули, могу внезапно развернуться на сто восемьдесят градусов и стать обычной домохозяйкой, рисующей красивые картинки и вклеивающей в особую тетрадку кулинарные рецепты.

Это оказалось блаженством: знать, что я свободна, что ничто, rien, НИЧТО не мешает мне в любой момент переменить мои решения, сменить мой образ жизни: что все зависит только от моего желания!

Я всегда была и буду благодарна Иву за это знание, которое он мне дал.