Перерождение, или Молиться надо осторожно (гет)

Историю красавицы Данаи вам авторы хотят поведать ныне. Персея, ее сына, право слово, не воспевал ленивый иль безгласный, но мать его, почтенная матрона, родившая известного героя, истории достойна, мы считаем.

Ведь каково ей, девочке веселой, прекрасной царской дочери любимой, внезапно, словно в чем-то виновата, быть в башне заточенною девицей?

Отец ее, Акрисий, царь Аргосский, однажды услыхал, что будет внуком убит, и будет внук тот — сын Данаи, единственной дочурки и любимой.

А тут еще нахальный Прет, братишка, близнец, Тиринфа царь, соперник вечный, к Данае свои взоры устремляет, в которых даже и дурак последний мог видеть уж не родственные чувства, а вовсе даже мужа вожделенье.

Папаша, хоть изрядно закручинясь, жизнь и престол терять не собирался, а потому решил он быстро дочку запрятать в подземелье, да поглубже, и не одну, а с няней верной старой.

За нравственностью как следить девицы, когда она созреет для... Ну, ясно? Уж царь-то знал, и Аргус сотнеглазый не уследит за девственницей юной, коль та войдет в известную всем пору. Да, девы, что созрели, вожделеют порой не меньше юношей, что жаждут возрадоваться плоти единенью, да только не особо признаются и держатся порой куда как стойко, что, впрочем, их природы лишь заслуга и в очередь вторую — воспитанья.

Однако мила нянюшка схитрила, дала подсказку старому балбесу, ведь в башне жить с воспитанницей юной немного будет все же поприятней — хотя бы воздух там, тепло и сухо.

Царь всем сказал, что дочка в подземельях, настроив тут и там полно ловушек для тех, кто возжелает подобраться к Данае, что лишь краше становилась и день за днем милей всех и желанней. Сформировалась девушка чуть раньше, чем папочка любимый спохватился, так что ее красу видали люди и воспевали так, что добралось то и до Гомера, что в тот слух поверил, и до отца трагедии Эсхила.

И только Прет сидел на попе ровно под взором неусыпным Акриси́я, а как прилично стало, так обратно в Тиринф отбыл не солоно хлебавши.

А в башне, — говорил царь домочадцам, — сидит лишь мой противник стародавний.

А почему его не убивают и тот живет себе на всем готовом, и даже ткани посылают часто в корзине, что прислужница-старуха затаскивает вверх по дважды за день, так царского ума все это дело, а вовсе уж не тех, кто вопрошает.

Ну, в результате все ходили лесом, хотя, точней, оливковою рощей, и там довольно вежливо молчали, ведь понимали, и довольно четко, что любопытство — вовсе не причина устроиться навеки в подземельях, а то и упокоиться в землице.

Царь может и разгневаться внезапно.

* * *

Если встать на цыпочки и вытянуть шею, в западное окно башни можно увидеть кусочек городской площади и там — обычных живых людей... А не только Антусу, служанку — няню, растившую ее с младенчества.

Даная не раз просила подтащить стол, чтобы было удобнее, но бедная служанка, сколько ни пыжилась, даже шевельнуть его не смогла. Старенькая уже... Не утерпела Даная и, как Антуса ни сопротивлялась, взялась за то, что ей невместно по праву рождения — кого это все теперь интересовало? Но даже вдвоем — чуть сдвинули махину, и только. А стражникам в их покои — смешно сказать, покои, две крошечных комнатки под самой крышей! — было запрещено входить под страхом немедленной страшной смерти.

Ну вот за что ей это все? Хоть бы слово сказал... Отец, называется. Няня только и смогла подслушать, что виной всему какое-то пророчество. И вроде как она, Даная, для отца опасна. Она. Опасна. Папе! Это ж надо было придумать! Да она ростом ему едва до подмышки! И вообще она девочка, что она сделать-то может?! Как, ну как отец мог в это поверить?! Да гори эти несдержанные на язык пророки синим пламенем!

Можно было поплакать. Или покричать. Закатить истерику. Удавиться.

Все это она уже перепробовала, примерно в такой последовательности. Вот только последнее не смогла — слишком стало страшно и больно, да и Туса, задремавшая было, спохватилась, когда Даная, хрипя, забилась в петле из шелковистой простыни. И хвала всем богам, что спохватилась. После этого Данаю несколько ночей кошмары мучили — то ее кто-то душил, то она тонула... Вдобавок нянюшка целые дни нудила, пока ее воспитанница не поняла — проще поклясться, что больше она подобного никогда не сотворит. Ну так она и не собиралась — одного раза оказалось более чем достаточно. А после кошмаров почему-то хотелось жить как никогда.

Ее молодой здоровый организм оправился и от этого потрясения, правда, не сразу.

Дни шли, обида крепла, а голоса стражников внизу, особенно один — такой глубокий, бархатный — будили странные чувства.

Почему-то ей хотелось коснуться его руки — крепкой мужской руки, опереться на нее, ощутить тепло и силу!

Как жаль, что это было возможно только во сне.

И даже на площадь долго не посмотришь — спина и шея мигом устают. Да и далеко там все — можно увидеть только, как солдаты промаршируют через тот уголок, и все. Они отсюда такие маленькие-маленькие — даже лиц толком не разглядеть.

Даная вздыхала, мечтала, страдала, а внутри словно разгоралось тихое, но беспощадное и странно приятное пламя.

И она все чаще просыпалась в смятой постели, обнимая подушку, вся обвитая покрывалом...

Сновидения давно дарили ей то, чего ей так не хватало. Во сне она была свободна как птица, словно к ней вернулась утраченная беззаботность детских лет. Жизнь взаперти: покои, крошечный балкон, на котором росли цветы и пара фикусов, но куда было опасно вставать ногой — камень крошился под весом человека; то немногое, что она могла увидеть в узкие маленькие окна, — вот и все, что у нее было. А еще воспоминания о вольном детстве и рассказы няни о богах и божественных рощах, садах, реках, водопаде...

Она каждую ночь бежала куда-то по оливковым рощам, ныряла в тихие пруды, купалась, вдыхая свежий, чистый воздух, так отличный от спертого из-за коптящих лампад воздуха башне. А с некоторых пор ей начал сниться чудесный сад, где много деревьев, зверей, птиц, где прекрасные цветы и озеро с водопадом. Там она долго гуляла, не торопясь заходила в прохладную воду, брела по ней к падающим потокам, чтобы спрятаться за ними, ловя брызги руками и губами, и любоваться солнечными лучами, так дивно играющими золотистыми отблесками в водных струях. И рядом были звери, приходившие на водопой, рыбы, задевающие ее своими хвостами во время купания, и люди, с которыми можно было поговорить... и помолчать, но молчание это было вовсе не в тягость, в отличие от постылого прозябания в темной башне.

Лежа на спине, нежась под жаркими лучами солнца, долго-долго смотрела в бескрайнее, пронзительно чистое небо. Ее гладкая, такая атласная кожа, умащенная всевозможными притирками и благовониями — Акрисий не скупился, следовало отдать ему должное! — впитывала в себя силу солнца, воды и ветра и утром, после пробуждения Данаи, слегка пощипывала, будто ее прогулки были наяву.

О боги, как же ей не хотелось просыпаться!

Антуса, глядя на нее, только молча вздыхала.

Даная все больше и больше любила ночь. Конечно, можно было и целыми днями валяться в постели — но эти яркие, удивительно реалистичные сны приходили лишь после заката. И только желание вновь окунуться в это волшебство свободы давало Данае силы каждое беспощадное утро. Память не сохраняла подробностей, что можно было рассказать вслух, но внутренний жар был красноречивее любых слов.

Она всхлипнула. Может быть, помолиться? Воззвать к богам и молить о помощи. Требовать справедливости у вечных. Пусть боги смилуются над ней! Пусть вразумят ее отца, чтобы он... Так, а кому? Афине — богине мудрости, вроде вразумление — это по ее части?

Даная наспех умылась, накинула полотняный хитончик, позвала няню, чтобы та помогла ей задрапировать пеплос, и задумалась. В голове царило что-то странное: воспоминания о чем-то приятном, что снилось недавно, мешались с мыслями о богах, и почему-то Данае казалось, что обязательно надо что-то сделать. Да, помолиться, точно, а еще бы жертвы принести — но ведь ее не выпустят из башни! А резать животных в башне... отмывать потом! Ужасно, как же все ужасно!

...Быть может, Гере, покровительнице семейной любви, вдруг, если случится чудо и она поможет, отец снова полюбит свою дочь?

Наверное, способна выручить и Деметра — добрая к людям богиня плодородия и земледелия. Но она... К ней чаще взывали взрослые женщины, достойные матроны, а она еще совсем девушка — услышит ли?

А есть еще Гестия — богиня домашнего очага. Что надо сделать для того, чтобы та помогла Данае вернуться к нему?

А может быть, ее скорее поймет Персефона — ее ведь тоже, как и Данаю, держит в заточении суровый муж?

В конце концов, решила Даная, нужно поделиться своими соображениями с няней — она поможет, точно, ей ведь тоже немного радости сидеть с ней рядом в башне. Разве не хотела бы и она пройтись по саду, спуститься к воде?

— Молиться, милая моя, дело благое и достойное, но делать это следует с величайшей осторожностью, — ответила мудрая няня. — Чтобы никто не заподозрил, что ты всем сердцем хочешь вырваться из заточения. Да и батюшке ты можешь ненароком подвести к опасности. Пока мы не знаем сути пророчества, нужно...

Антуса глубоко задумалась, и Даная едва дождалась продолжения, которое оказалось неожиданным.

— А знаешь, что, голубка? Помолись-ка ты Зевсу! Ведь все знают, что именно Зевс распределяет добро и зло на земле, это он вложил в людей стыд и совесть. Быть может, и царя он вразумил бы — кто, как не он?

— А ведь еще, Антуса, он возвещает предначертания судьбы — их можно увидеть во снах! — обрадовалась Даная. — Порой мне кажется, что я видела во сне что-то очень важное, но, к сожалению, утром мало что могу вспомнить.

— Конечно! Весь общественный порядок и был некогда построен Зевсом, он наш покровитель, обиженных защитник и молящих, ведь это он даровал людям законы, установил царскую власть, это он охраняет семью и дом, следит за соблюдением традиций и обычаев. И ему повинуются другие боги — вот что важно для нас!

— Все, решено! Молиться буду Зевсу, доверю судьбу свою его справедливому суду.

* * *

Ночь... Сегодня ее ждать пришлось особенно долго. Даная знала, чувствовала, что эта ночь будет особенной. Ничего необычного днем не произошло, но душа пела, а тело наполнялось непонятным, но сладостным чувством.

Когда няня наконец погасила лампаду и мирно засопела, Даная уже давно была в постели, укрытая тончайшей тканью, так приятно льнущей к юному горячему телу. Проходя мимо зеркала, она нередко засматривалась на себя: темно-русые волосы крупными локонами спадали чуть ниже плеч, высокая грудь была достойна восхищения, тонкая талия и округлые бедра — о, какой бы она стала хорошей супругой, а потом и матерью... Но это было невозможно, и все, что ей оставалось — ложиться спать и грезить, лелея надежду на помощь богов, шепотом повторяя свои мольбы.

Последнее время, находясь в своем волшебном саду, она начала чувствовать чей-то взгляд. Это было так странно, но Даная почему-то была уверена, что за ней наблюдает мужчина. И, конечно, стала представлять его себе — мужественным, но молодым и прекрасным атлетом. А потом начала придумывать, что он специально наблюдает за ней... что она ему понравилась. Дыхание становилось таким частым, казалось, в груди бьется заполошная птица, но ей было настолько важно почувствовать, что она может привлекать мужские взгляды, что кто-то может вздыхать по ней, желать увидеть вновь. Так что она продолжала придумывать — там, на грани сна и яви.

"Пусть с каждой ночью он будет приближаться", — думала она упорно, а потом и поверила в это.

Кажется, она уже смутно видела его улыбку, взгляд, его божественное тело, которые пробуждали незнакомые чувства, и она трепетала при каждом его незримом появлении.

И каждую ночь она с нетерпением ждала своего героя, порой не отличая сна от придуманных ею же самой грез.

И он приходил, не торопя ее, но проявляя настойчивость. Не произнося и слова, они понимали друг друга. А вчера ночью он последовал за ней на выступ за водопадом, присел на камень и тихо запел. Бархатный голос поведал о его любви, ее неземной красоте и его желании всегда быть рядом. А потом герой ее снов подошел к ней и взял за руку. Его небесно-голубые глаза сияли, губы улыбались, заставляя ее сердце биться все быстрее.

— Я приду завтра, — прошептал он и исчез, прикоснувшись губами к внутренней стороне ладони.

— Я буду ждать, — пообещала Даная, поднося ладонь к щеке.

Вряд ли он слышал ее слова, но это и не имело значения. Завтра ночью этот красавец мужчина вернется и сделает ее своей, она была уверена. Она не откажет ему ни в чем. Пусть это будет лишь сон, но, боги, скорей бы новая ночь!

Как прошел день, Даная не помнила — что-то ела, что-то пила, вроде бы вино... или молоко?

Она едва дождалась, пока няня уснула. Наконец она сможет отправиться в мир своих грез и любви, чтобы подарить себя Ему. Страха не было, но все же волнение сыграло злую шутку — сон никак не шел.

— Я иду к тебе, любимый, — одними губами шептала она. — Еще чуть-чуть, и мы будем вместе.

* * *

— Даная! — отчаянный крик служанки заставил ее широко раскрыть глаза.

То, что она увидела, ей никогда больше не забыть. Струи чистого золота заполонили, кажется, все вокруг — на простынях и на полу, обращаясь в золотые капли, слитки и, кажется, даже монеты. Но не успела она вздохнуть, как все закончилось. Но... золото не исчезло!

— О боги... — только и смогла промолвить она, а Туса уже судорожно сгребала с пола нечаянно привалившее богатство, не глядя на свою подопечную.

Что на нее глядеть? Еще насмотрится. А золото надо прибрать, пока никто не увидел!

Даная удивленно перебирала пальцами золото, рассматривая его — действительно, капли превратились в монеты. Или они ей просто показались каплями?

От недавнего сна щеки ее пламенели. Хотелось петь, летать... и в то же время было так странно — откуда это все взялось? Связано ли это с тем, что ей снилось? Ой, наверняка ведь связано!

Вот только это же все было не взаправду, не по-настоящему, ей только снилось, как... Она прикусила губу. Боги, как же хочется поделиться...