Перерождение, или Молиться надо осторожно (гет)

Сын победил! Победил! Это боги ему помогали! Стал он таким... взрослым, сильным и смелым, красавцем, героем! Но в материнской душе до сих пор червячок скреб сомнений: правильно ль, по́ сердцу жизнь у самой у Данаи сложилась? Стоило ли рисковать и мечтать день за днем о прекрасном, если реальность коварно всегда подставляла подножки? Та ночь любви никогда у нее уже не повторялась — правильно, с богами почти невозможно сравниться в вечном искусстве уловок, вранья и головокруженья. Все же Даная умна, и на плуг дважды не наступала.

* * *

Персей был единственным, кого любила Даная, — но только мать ему уже и не требовалась, причем давно. Конечно, он забрал их с Диктисом из храма, закончились мытарства, можно было больше не молить богов, которые ее и не думали услышать, спасти ее от Полидекта и его присных — сын обратил в статуи всех недоброжелателей и самого царя, оставил нового царя — Диктиса, конечно. Спорить с тем, кто за спиной держит голову Медузы Горгоны, никто не собирался, да и кому было? Свежеиспеченным окаменелостям? Украсить собой парк нового царя желающих не находилось.

Сын был рядом, но в то же время так далеко! Жену вон привез, Андромеду... Про богов рассказывал — оказалось, сумел если не подружиться, так хотя бы заинтересовать самого Гермеса. Даная жалела, что пришлось отдать тому обратно крылатые сандалии, сумку и шапку-невидимку — полезные же вещи, а сыну еще жить да жить! Осталось уповать на то, что Афина не обошла его своей мудростью — не зря же Персей обретался в храме все отроческие и юные годы. Кстати, когда сыночек наконец отнес голову Медузы Горгоны в храм, из которого та исчезла на следующее же утро, с облегчением вздохнула не только Даная, но и остальные жители острова.

Да, мать ее взрослому сыну была не нужна... А вот он ей — еще как. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось — отомстить тому, кто обрек их на ужасную медленную смерть, сын захотел моментально, стоило ей о том лишь упомянуть. Он вообще был такой — вспыхивал мгновенно, и остывал совсем не скоро — только когда достигал своей цели.

Таким сыном можно было только гордиться. Что она и делала с большим удовольствием.

* * *

Дворец в Аргосе пустовал. Акрисий сбежал от дочери и внука, и Даная почему-то уже была готова простить и забыть, вернуться на остров, но тут их достигла весть о погребальных играх в Фессалии — мог ли Персей отказаться от того, чтобы в очередной раз показать себя? Да и Данае хотелось попутешествовать с комфортом, а то до этого ей предлагались то тесный ящик, то пешие походы и ночевки на земле или на ступенях храмов. А оставаться во дворце, узницей одной из башен которого она так долго была, ей даже в голову не пришло.

Надо же было такому случиться — никакое бегство Акрисию не помогло. Или то была рука богов — ведь они не промахиваются, если не хотят, конечно. Всего лишь метание диска — но попадание в дедову голову — случайное, да, но в то же время — оказался же он там, в толпе зрителей, из которых больше не пострадал ни один. Это было мудро... нет, гениально — и месть состоялась, и грех убийства родича сын на душу не взял.

"Надо будет отнести дары Афине — Даная окончательно уверилась в том, что ее сыну покровительствуют, и это было прекрасно".

Или не только Афине? Да что же она? Золота у нее теперь хватает, в храм Афины она пойдет первым, а затем... Она вспомнила про Геру. Ведь если бы не она, ничего бы не было. Ни ее самой, ни ее сына! Да и Гермеса, и Гефеста стоит почтить... А вот Зевсу она точно ничего не принесет! Обойдется!

* * *

На похоронах отца Даная не проронила ни слезинки — путешествие по морю с крошечным сыном, случившееся по его милости, она не забудет никогда. Молчал и Персей — он и не знал деда — о ком грустить? Главное, похороны организовал достойные. Даная почувствовала себя под крылом сына — настоящего мужчины, самого лучшего, единственного... Вот только под крыльями у него она была не одна.

Андромеда, чтоб ее... Даная ревновала, не как женщина, но как мать, хотя неизвестно, что хуже.

От Андромеды у Персея родилось шесть сыновей и одна дочь. Перс, Алкей, Сфенел, Элей, Местор, Электрион, Горгофона... Внуков Даная только видела — ее к ним не то чтобы не допускали — просто они всегда были чем-то заняты, а то и гостили у многочисленных родичей.

У трона Тиринфа и прихлебателей быстро набралось, а вот новых ухажеров почему-то не было. Даная трудно сходилась с людьми — слишком часто ее предавали, да и проведенное в башне время развитию общительности не способствовало. Она все реже смотрелась в зеркало — отражение радовало ее все меньше и меньше. Морщина, другая... злая серебряная прядь в роскошных когда-то волосах... Старость.

Вот так и заканчивалась жизнь — тихо и ни для кого не заметно: сын увлечен супругой, правит страной — ему ли до старой матери?

Вот уже кости начали ныть к непогоде, а радости становилось все меньше и меньше. Даная вспоминала свою жизнь, и она казалась ей такой короткой...

* * *

В храм Зевса вели аккуратные мраморные ступени — холодные, как холод, поселившийся внутри нее. Холод и горечь.

— По милости твоей ты дал мне сына, чудесного сына, но не ты был его защитником. По милости твоей я так никогда и не узнала, что такое любовь, да и не смогу в нее поверить никогда, — тихие слова в тишине храма казалось, были рождены не женщиной, лицо которой еще мерцало следами былой красоты, а полумраком, а может, светом единственной курильни, что стояла у алтаря.

— Я ничего не принесла тебе, — губы изогнулись в болезненной усмешке, — потому что ты взял больше, чем я могла дать — меня. Знаешь, бог ты или нет, а так нечестно. Я так толком и не видела жизнь! Вся моя молодость прошла в заточении, потом все мои дни были посвящены сыну, между прочим, твоему тоже... Попробовал бы ты хотя бы год провести в незнакомом месте, где ты всем — чужая женщина с ребенком на руках! Меня никто не любил по-настоящему — только желали. И в этом не было совершенно ничего хорошего. По крайней мере, для меня.

* * *

То ли у Зевса в то время было много свободного времени, то ли он решил посидеть в тишине — со всеми ведь случается — он услышал. И то ли от нечего делать, то ли из любопытства, то ли — что уж совсем невероятно, но тем не менее тоже могло случиться! — у него проснулась совесть, но он снизошел. Прямиком в собственную статую, возле которой стояла такая странная женщина.

И увидел ее лицо.

И вспомнил.

Говорят, что боги бессердечны... Может, и правильно. Но все же что-то и у них должно быть, хотя бы иногда.

Зевс не знал, что это — нет, не любовь, он ее не любил, а влечение прошло давным-давно, стоило лишь его утолить. Он позже понял, что это, наверное, стоило бы назвать сочувствием.

А не спуститься ли ему в Аид, да заодно с братом пообщаться?

* * *

Сказать, что Аид был удивлен визитом — ничего не сказать. А уж когда зашла речь о смертной...

Конечно, он согласился — из чистого любопытства.

Тень Данаи явилась довольно скоро — по меркам Загробного царства, конечно. Что удивительно, она была вовсе не в виде той пожилой дамы, какой умерла, как большинство сюда прибывающих — она была именно той молодой девушкой, что тогда так понравилась Зевсу.

"Братец расстарался? Или все же нет? — Аид был в курсе и предполагал, что Персей мог много кого попросить за мать, но склонялся все-таки к Зевсу. — А у того губа не дура... Если даже тень, кажется, возбуждает во мне что-то давно забытое".

Обихаживания Аида прервала его дорогая супруга Персефона...

Даная юной простушкой уже не была, но как избегнуть гнева Геры, помнила.

— Да я вообще не о том, — оправдывается Аид, — меня Зевс просил, вот...

— Ах, Зевс... И что же ему до этой смертной?

Поделиться своей не особо хитрой историей жизни так, чтоб вышибить если не слезу, но сочувствие, Даная уже пробовала. Персефона, чей жизненный путь был усыпан чем угодно, но не розами, прониклась. И даже нашла немало общего — ее тоже умыкнули без спросу, да еще из отчего дома, под теплым солнцем и синим небом, запрятали под сыру землю. И никакие драгоценности не могли ей заменить того, что она потеряла.

— Может быть, я помогу? — посмотрела Персефона на супруга.

— А давай... — тот немного растерялся, но решил, что это и к лучшему.

Самому не возиться с красавицей — под бдительным оком супруги оно ему надо? И та потом гневаться не будет, а то знает он, сама придумает, а потом как выдаст! Ну и вообще, женщина женщину лучше же поймет, правда?

* * *

— Какой ты себя видишь? — низкий бархатный голос Персефоны ласкал слух. — Представь, подумай... И говори, только не торопясь...

— Хочу быть свободной! — воскликнула Даная. — Не зависеть ни от кого...

— Что ты для этого выбираешь?

Даная задумалась. В самом деле, что? Богатство свободы не дает — с ним на любую девушку только больше охотников соберется. Сила? Ломать шеи живым людям не хотелось. Вообще не хотелось убивать...

— Хочу быть самой быстрой!

— Третье желание будет последним, — заявила Персефона. — Подумай как следует.

— Хочу, чтобы мой ребенок как можно дольше был со мной, был как можно ближе ко мне, чтобы рос медленно и не...

Договорить она не успела — мрачный, но красивый подземный сад исчез, вокруг все потемнело, сверкнула молния — так близко и страшно, что Даная потеряла сознание — если так, конечно, можно сказать о мертвых, точнее, о тенях, о душах тех, кто ушел. Кружило ли ее, вертело ли — она не знала, что происходило, пока не открыла глаза.