Middle (джен)

Гарри ещё никогда в жизни не читал такого отвратительного дела. Хотя оно было не первым делом Пожирателя, что он держал в руках, но даже на фоне остальных это выделялось даже не жестокостью, а мерзостью. Джагсон предпочитал девочек, вошедших уже в возраст превращения в девушку, но пока что не достигших зрелости — лет одиннадцати-тринадцати. Убивали все; некоторые насиловали женщин, кое-кто — мужчин, но никто, кроме Джагсона, не насиловал детей. Ни одна из девочек не выжила, но свидетели остались: эльфы и несколько не иначе как чудом оставшихся в живых родных, остальное добавила легилименция, которой Джагсона подвергли в восемьдесят первом и в девяносто шестом. Так что описаний было много — десятки страниц, полных омерзительно похожих историй.

Подошедшего к нему Лестрейнджа Гарри не заметил и вздрогнул от звука его голоса:

— Теперь вы понимаете меня немного лучше, верно?

— Я был неправ, сэр, — тяжело проговорил Гарри, поднимая голову и глядя на него мутным от отвращения и ненависти взглядом.

— Его бы следовало кастрировать, конечно, а не рубить руку, — признал Лестрейндж, — но, во-первых, это было бы сложней списать на случай или на необходимость. Хотя возможно. А во-вторых, член целители с гораздо большей вероятностью восстановили бы — или хотя бы попытались. Впрочем, объективно без правой руки в тюрьме гораздо неудобнее, чем без него — там не до этого. Даже сейчас, насколько я понимаю, — он сухо усмехнулся. — Но вообще, — он придвинул себе стул и сел рядом с Гарри, — вы были правы. Я поступил подло. И не жалею. Я считаю пожизненное заключение слишком мягким приговором в его случае, но другого нет. Если однажды у вас будет дочь, вы меня поймёте.

— Я понимаю, — глухо сказал Гарри.

— Нет, — качнул головой Лестрейндж. — Некоторые вещи по-настоящему понять можно только лично. Впрочем, обычно этого не нужно, — добавил он. — Завтра мы постараемся получить согласие Визенгамота на применение легилименции, и тогда у наших соседей закроется, я полагаю, довольно много дел.

— Вы думаете, он продолжал? — Гарри передёрнуло. — Даже сейчас?

— Уверен, — Лестрейндж встал. — Люди вроде него не останавливаются. В некотором смысле это можно назвать болезнью, полагаю, но не думаю, что это его оправдывает. Я в Мунго и домой. Вы тоже можете идти.

— Я ещё не закончил, — Гарри посмотрел на открытое дело Джагсона.

— Как угодно, — не стал спорить Лестрейндж. — Я вас отпускаю, дальше вы вольны собой распоряжаться.

— Сэр? — окликнул его Гарри, когда Лестрейндж подошёл к своему столу и начал убирать с него бумаги перед своим уходом. — Почему вы его не убили? — спросил он, когда Лестрейндж обернулся.

— Он не заслужил, я полагаю, — ответил он довольно удивлённо. — Просто умереть? Нет, он заслуживает десятилетий в каменном мешке. Наедине с собой. Я думаю, это куда страшнее смерти. Вы так не считаете? Умирать легко, — добавил он, глядя Гарри в глаза. — Жить — не всегда. Вам ведь это лучше всех известно, не так ли? — спросил он и добавил: — Хотя, конечно, мне бы следовало сейчас ответить вам какой-нибудь красивой сентенцией про закон и то, что мы должны его исполнять в любых обстоятельствах, и это было бы верно. Но неправда. Хорошего вам вечера.

Он отвернулся и, привычно убрав со стола все папки, попрощался и ушёл, прикрыв за собой дверь пустого сейчас отдела.

Гарри сам не знал, зачем прочёл всё дело Джагсона. В этом не было никакой необходимости, но он прочёл его от корки до корки, а потом долго сидел, просто смотря в пространство и прислушиваясь к затопившей его ненависти. Ни одно дело до сих пор не рождало в нём такой тёмной удушающей волны — да что дело, Гарри даже во время войны не помнил за собой подобного. Он закрыл папку и, поскольку Лестрейндж уже ушёл, убрал её в свой стол. Делать что-либо ещё ему совершенно не хотелось, да и необходимости в этом никакой не было, так что Гарри просто пошёл домой. Но и там ему покоя не было, и он слонялся по нему, пока не остановился перед дверью в комнату Сириуса. Он остановился, потом открыл её и тихо вошёл.

Здесь всё было как при Сириусе: старые плакаты, что тот повесил ещё в школе, а потом так и не снял, всё ещё висели на стенах, и девушки на них подмигивали Гарри и махали ему руками, но уже совсем не так активно. Чары выдыхались, и казалось, что вместе с ними из комнаты уходит и тень её бывшего владельца. А ведь у Гарри и колдографий его почти не было, особенно последних. Некому особенно их было делать, да и незачем: никто же ведь не думал, что всё кончится так быстро.

— Привет, — сказал Гарри, садясь на край кровати. — Ты бы был рад за нас с Джин, я знаю, — он глубоко вздохнул и провёл ладонью по покрывалу. — Знаешь, я до сих пор думаю, что это ужасно нечестно, то, что с тобой случилось. Особенно сейчас. Когда даже этот… этот… — слово всё не находилось, и Гарри так никак и не назвал Джагсона, — жив. Ты тоже мог бы… если бы не я. Если бы тогда я не забыл про зеркало, — Гарри посмотрел на лежащие на тумбочке возле кровати осколки сквозного зеркала, которые принёс сюда когда-то. Выбросить он их не смог и просто оставил здесь как вечное напоминание себе о своей глупости. Он так легко тогда поверил — почему? Так легко… — Прости меня, — тихонько сказал Гарри.

Слова Лестрейнджа «Умирать легко. Жить — не всегда» звучали у него в ушах и отдавались в душе болью — тот, наверняка сам не желая, разбередил в ней что-то, и она саднила, заставляя Гарри вспоминать всех тех, кого он потерял, и все свои ошибки. Хотя, возможно, дело было не в Лестрейндже, а в том, что война внезапно ворвалась в их жизнь, напомнив о себе так неожиданно и страшно. Хотел бы Гарри знать, а были ли в Британии семейства, из которых та не вырвала кого-то? И не обязательно убив — но… как жилось сейчас тем, кто тогда был по другую сторону? Гарри никогда о них не думал прежде и сам не знал, почему теперь задумался. Ведь помимо Пожирателей и иже с ними, было не так мало тех, кто новую власть приветствовал и активно с ней сотрудничал — что с ними стало? Далеко не всех судили, многих не за что было наказывать, к примеру, а других так просто не поймали. Гарри помнил ту толпу, что пришла за Волдемортом к школе — наверняка многие после его смерти просто разбежались, и что с ними потом стало? Они молчат, конечно, а многие, наверное, даже говорят то, что нужно, но что при этом думают?

Или наоборот, подумал Гарри, ложась навзничь на кровать и закрывая глаза. Наверняка ведь были те, кто и про Волдеморте говорил то, что требовалось, но думал-то, и даже, может, действовал иначе? Но он говорил — и все запомнили, и вот теперь как смотрят на него? Как та же Флэг на Лестрейнджа? Но его, во всяком случае, судили, и она хотя бы с ним работает, как он говорит, нормально. Но другим-то меньше повезло: судов над ними не было, и они просто живут… и вряд ли смогут доказать кому-то что-то. Да и станут ли?

А ещё, наверное, должны быть те, кто заблуждался. Те, кто поверил пропаганде, всем этим рассказам про украденную магию. Те, кто просто не любил магглорождённых, но не желал им ничего того, что с ними делали. Те, кто сменил сторону — как те же Малфои, к примеру. Наконец, те, кто просто мало что заметил — жил и жил себе. Наверняка такие тоже были…

Гарри сам не заметил, как заснул, и так и проспал до самого утра. И даже больше и, проснувшись, обнаружил, что уже десятый час. Пришлось делать всё разом: принимать душ, бриться, чистить зубы, а потом одеться и бежать по коридорам министерства, понимая, что сейчас на совершенно пустом месте получит первое дисциплинарное взыскание.

— А вот и он! — воскликнул Праудфут, едва Гарри влетел в отдел. — И он проспал, по-моему.

— Вы опоздали, Поттер, — констатировал очевидное Лестрейндж.

— Простите, сэр, — Гарри вытянулся и щёлкнул каблуками. Праудфут присвистнул, а Сэвидж рассмеялся и сказал:

— Дольф, ну прости парня. В первый раз же.

— Вы завтракали? — вдруг спросил Лестрейндж, на пару секунд вогнав Гарри в настоящий ступор: что-что, а вопросы голода и сытости стажёра его наставника не интересовали никогда.

— Нет, сэр, — ответил Гарри, не видя ни малейшего смысла утаивать этот факт. — Простите. Я действительно проспал.

— Идите и поешьте, — велел Лестрейндж.

— Сэр, да я… — начал было Гарри, но тот перебил:

— Идите. И позавтракайте. Через полчаса мы с вами вспугнём дичь, и я не знаю, доведётся ли сегодня вам ещё поесть.

— Возьми на десерт блинчики, — посоветовал авторитетно Праудфут. — Если будут. Они тут лучше всего.

— Спасибо, сэр, — сказал Гарри им обоим и почти побежал в столовую.

Когда он вернулся, Лестрейндж велел ему сесть и очень веско проговорил:

— Мы его не арестовываем. Мы его пугаем и следим за ним. Нам нужны его заказчики. И у вас появляется новое занятие, вы сдали слежку на «отлично», пора применить ваши навыки на практике.

— Но вы говорили, сэр, что мне пока что рано, — напомнил Гарри.

— Вы пойдёте не один, — ответил он. — И будете беспрекословно слушаться напарника. Работы хватит всем, пора вам тоже поучаствовать. Если нам повезёт, сегодня мы возьмём их всех. Но! Поттер, — с нажимом сказал он. — Если вам доведётся кого-то арестовать, вы доставляете задержанного в Аврорат только под Петрификусом. И не снимаете его — это критично важно — до самого допроса. Вы понимаете, почему?

— Нет, сэр, — удивлённо сказал Гарри.

— Непреложный обет, — сказал Лестрейндж. — Они все могут быть им связаны, и тогда мы просто получим гору трупов. Не то чтобы я жалел этих людей, но суд всё же предпочтительнее. Поэтому Петрификус.

— Я понял, сэр, — кивнул Гарри.

— Но это позже, — уже вполне спокойно, без нажима, сказал Лестрейндж, вставая, — а пока мы с вами идём изображать старательных, но всё-таки не слишком умных следователей. Вы, главное, из образа не выпадите, — предупредил он.