Middle (джен)

В понедельник Гарри опоздал. Они с Джинни позорно всё проспали, и проснулся Гарри от слов, произнесённых очень хорошо ему знакомым голосом:

— Поттер, я бы дал вам выспаться, но вы хотели познакомиться с семьёй Джагсона. Если вы не передумали, я через пять минут начну допрос.

Гарри ошарашенно подскочил уже на звуках своей фамилии, а глаза открыл на слове «выспаться» — и увидел парящую в комнате серебристую полупрозрачную хищную птицу: то ли коршуна, то ли сокола, он в них не слишком разбирался.

— Интересный у него Патронус, — сказала Джинни, потягиваясь и немного демонстративно разглядывая кольцо на своём указательном пальце. Патронус, между тем, растаял, оставив после себя на несколько секунд серебряное облачко.

— Ты не знаешь, что это за птица? — спросил Гарри, торопливо одеваясь и умываясь прямо так, водой из палочки.

— Коршун, — Джинни села. — Но какой — не знаю. Небольшой какой-то, кажется.

— Ну вот сейчас меня этот коршун и порвёт на мелкие клочки, — Гарри провёл ладонью по подбородку. Нет, так идти было нельзя, но на нормальное бритьё времени у него не было, и хотя бреющее заклинание он — как и большинство его знакомых — терпеть не мог, потому что после него ещё несколько часов казалось, что по кожи бегают крохотные муравьи, однако же деваться было некуда. Пусть лучше кажется, чем он придёт заросшим. Может, просто бороду отпустить, подумал он, застёгивая рубашку и про себя благодаря Кричера, чьими стараньями в шкафу всегда имелись свежие.

И лишь выйдя из камина в Атриуме, Гарри сообразил, что даже на часы не посмотрел. И, исправив это тут же, пожалел — потому что от вида стрелок, указывавших на пять минут двенадцатого, ему стало дурно. Но исправить Гарри уже ничего не мог, оставалось лишь бежать и надеяться, что Лестрейндж в качестве наказания ограничится выговором и дежурством в оба ближайших выходных. Впрочем, положа руку на сердце, Гарри не жалел: прошедшее воскресенье было настолько восхитительным, что за него не жаль было такой оплаты.

Отыскав Лестрейнджа в одной из допросных, Гарри как мог тихо вошёл и, подчиняясь его приглашающему жесту, представился — для протокола — и сел за стол, разглядывая сидящую по другую сторону женщину. Возраста у неё словно не было: на вид ей можно было дать и пятьдесят, и восемьдесят лет, и она вся казалась бесцветной и какой-то маленькой, хотя, кажется, была самого обычного, среднего роста.

— …не видела, — тихо говорила она, встревоженно глядя на Лестрейнджа. — Совсем. Я надеялась, что он сюда больше не вернётся. Никогда.

— Я верю вам, мадам Джагсон, — Лестрейндж казался очень дружелюбным и сочувствующим.

— Вы можете проверить, — сказала она, и Гарри заметил, что она сама себя легонько гладит по предплечью, словно успокаивая. — У нас дома. Пожалуйста. Я вам всё покажу. Всё, что угодно.

— Я верю вам, — повторил Лестрейндж.

— Но, может быть, вы всё-таки проверите? — попросила она, и Гарри ясно понял, что она боится. Да нет — она почти что в панике!

— Конечно, — успокаивающе согласился Лестрейндж. — Мы осмотрим дом сегодня.

— Спасибо, — она почти улыбнулась и стиснула своё предплечье. И повторила: — Спасибо.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов о вашей дочери, — мягко проговорил Лестрейндж, и лицо мадам Джагсон помертвело. — Простите, что тревожу эту тяжёлую для вас тему.

— Я не понимаю, — тихо проговорила она. — Стефи умерла. Давно.

— Я знаю, — кивнул Лестрейндж и спросил: — Может быть, воды? Или чая?

— Нет, — почти прошептала мадам Джагсон, и Гарри разглядел вдруг, что её губы все в едва заметных мелких и тонких, словно паутина, шрамах.

— Стефания покончила с собой в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года, — сказал Лестрейндж. — Тогда никто не выяснял причин: списали на усталость и на скверные оценки, но скажите мне сейчас, как вам кажется, почему она это сделала?

— Я не знаю, — прошептала она, опустив глаза. — Не знаю.

— Простите мне этот вопрос, — в голосе Лестрейнджа звучало сочувствие, но останавливаться он явно не собирался, — но я вынужден его задать. Ваш муж когда-нибудь проявлял к Стефании сексуальный интерес?

Она вскинула руки и обтёрла рот — сначала правой, потом левой рукой, а потом стиснула их и прижала так к груди. И повторила:

— Я не знаю. Я не знаю! Я не…

Её глаза наполнились слезами. Лестрейндж быстро обернулся к Гарри и коротким резким жестом велел ему уйти, а затем поднялся и подошёл к мадам Джагсон. Дальнейшее Гарри пропустил — и когда он, почти выбежав в коридор, сделал стену прозрачной, Лестрейндж уже сидел рядом с Джагсон, протягивая ей чистый платок, а она плакала и отворачивалась.

— Что я могла сделать? — прошептала она, наконец, взяв платок, но не обтерев лицо, а просто комкая его в руках.

— Я понимаю, — очень мягко и сочувственно проговорил Лестрейндж.

— Нет, — она покачала головой и повторила: — Нет. Надеюсь, нет, — её голос зазвучал тревожно, и она бросила на Лестрейнджа полный страха взгляд.

— Я не испытывал подобного, — сказал он ей. — Но понимаю.

— Нет, — на сей раз это прозвучало с облегчением и горечью. — Что я могла сделать? — прошептала она. — Что? Вы не понимаете…

— Вы знали? — тихо спросил он.

— Я не… не могла, — почти что прошептала она. — Я не могла знать. Понимаете? Я… не могла, — она опять заплакала.

— Стефания заслужила право на возмездие, — сказал Лестрейндж с нажимом.

— Я не могла знать, — она обхватила своё лицо ладонями — платок остался лежать на коленях. — Я просто не могла… и я… не знала, — она разрыдалась. — Что я могла сделать, что? — спросила она так тоскливо, что Гарри на мгновенье ощутил рядом дыхание дементора настолько ясно, что даже обернулся — но коридор был пуст, конечно.

— Вы можете рассказать сейчас, — не отставал Лестрейндж.

— Вы просто не понимаете, — она посмотрела на него. — Уже была война. Я ведь… я догадывалась. Я боялась, — проговорила она умоляюще, и Лестрейндж понимающе кивнул. — Я боялась. Я всегда его боялась… Он бы… вы не знаете, какой он… вы не знаете, — она покачала головой и вдруг сказала: — Только не вызывайте меня в суд! Я не приду. Я не могу! Я не могу его увидеть, я же не обязана, я ничего не знаю!

— Расскажите мне сейчас, что знаете, — ответил Лестрейндж — и я вам обещаю: вас не вызовут.

— Но я не знаю, правда… я… просто он стал так на неё смотреть, — она снова заплакала, и Лестрейндж осторожно взял с её колен платок и вложил ей в руку, и она прижала его к глазам. — И я… я просто не знала, что мне делать. Что я могла? Кому сказать? Он бы убил нас, вы понимаете? Сразу же убил бы! — воскликнула она, и Лестрейндж кивнул:

— Я понимаю.

— Я думала, — она всхлипнула, — что она кому-то в школе скажет… например, декану… она всегда была такой тихой и замкнутой, но я говорила ей, я говорила, что декан всегда, всегда поможет! Почему, ну почему она не сказала ему ничего?! — с болью воскликнула она. — Я так надеялась, я думала… ну почему?! — страдальчески повторила она и снова разрыдалась.

Гарри слушал это, и в нём боролись какая-то болезненная жалость к этой женщине и ярость. Она знала! Она знала, что муж делает с их дочкой, и молча позволяла это!

Лестрейндж, между тем, наколдовал стакан, налил в него воды и подал мадам Джагсон, которая, всхлипывая, выпила его почти до дна.

— Я так по ней скучаю, — почти что прошептала она. — Каждый день… Она была такая… я её любила… любила, — она закрыла глаза и замолчала. Лестрейндж терпеливо ждал, и в конце концов она открыла всё-таки глаза и сказала: — Вы обещали, что меня на суд не вызовут. Я не приду. Я не могу, я правда не могу… вы понимаете?

— Да, — Лестрейндж забрал из её безвольных рук пустой стакан и тут же его развеял. Затем встал и вернулся на своё обычное место за столом, напротив. — Как я обещал, мы сегодня днём осмотрим дом, — сказал он. — Допрос закончен в одиннадцать пятьдесят четыре.

К моменту, когда мадам Джагсон вышла из допросной, Гарри успел вернуть стене обычный вид и даже отойти подальше, впрочем, та даже не посмотрела в его сторону и просто медленно и тихо пошла прочь. Лестрейндж вышел следом и, увидев Гарри, махнул ему рукой, подзывая. И спросил:

— Что скажете?

— Зачем вы задали сейчас этот вопрос, сэр?

— Проблема в том, — ответил Лестрейндж, — что в девяносто седьмом была амнистия. Полная и абсолютная. И формально мы не можем предъявлять обвинения по тем делам, что были до неё. Сказать по правде, в девяносто восьмом мало кто смотрел на это — но тогда большинство Пожирателей были задержаны во время штурма школы. А вот Джагсон не был. И нам только предстоит ещё найти свидетелей того, что он там был. Формально на данный момент ему мало что можно предъявить, как ни странно.

— Но сэр, — начал было Гарри и умолк, до конца осознавая услышанное.

— Увы, — развёл руками Лестрейндж. — Мы, разумеется, докажем. Но амнистия — не оправдание, — он горько усмехнулся. — Тот, кто решил дело именно так, был умён… нет, я не знаю, чья это была идея. Но отменить амнистию нельзя… ну, или тогда придётся лишать права заседать в Визенгамоте всех, кто за неё голосовал. А этого не выйдет, как вы понимаете. Так что нам с вами предстоит ещё один визит в Азкабан — заодно у вас будет возможность познакомиться с некоторыми из пожизненно осуждённых.

— Но вы сказали Джагсону, — напомнил Гарри, — что суд можно собрать хоть завтра.

— Я уже говорил: он идиот, — отмахнулся Лестрейндж. — На самом деле, он сам прекрасно понимает всё, что я сейчас сказал, но в тот момент он был… я бы сказал, не в лучшей форме. Возвращаясь к вашему вопросу, это во-первых. А во-вторых, я действительно считаю, что Стефани заслуживает этой правды. И вы сейчас — после допроса мистера Джагсона-младшего — отправитесь в архив искать среди убитых с середины девяносто седьмого до нынешнего дня изнасилованных девочек подходящего возраста. Такие дела есть, их просто нужно отыскать.

— Но ведь Визенгамот даст санкцию на легилименцию? — напряжённо спросил Гарри.

— Разумеется, и, думаю, уже сегодня. Или завтра, как соберутся, — он посмотрел на Гарри очень пристально и заметил: — Вы опоздали больше чем на два часа.

— Да, сэр, — Гарри смутился. — Простите, сэр. Я виноват.

Лестрейндж некоторое время продолжал смотреть на него, а потом подтвердил:

— Да. Виноваты. — Он помолчал немного и сказал: — Что ж, нас ждёт мистер Джагсон-младший.

Джеймс Джагсон в первый момент показался Гарри донельзя похожим на свою мать, однако когда Гарри начал его внимательно разглядывать, стало ясно, что мужчина на отца похож намного больше, чем на нее. Собственно, от матери ему досталась только эта блёклость, ну и, может быть, безвольный подбородок, в остальном же сходство с Джагсоном было очевидным.

Он был спокойней матери и казался куда менее напуганным, а может, просто лучше сдерживался. Однако когда Лестрейндж заговорил о Стефани, от этого спокойствия не осталось и следа.

— Я знал, — сказал он глухо. — Стефи рассказала мне. Я должен был что-то сделать, но не сделал.

Его чуть скошенный подбородок задрожал, но глаза остались сухими.

— Вы были ребёнком, — мягко возразил Лестрейндж.

— Я был её старшим братом, — почти сурово ответил Джагсон.

— Вы старше лишь на пару лет, — Лестрейндж покачал головой. — Что вы могли сделать?

— Я мог отравить его, — ответил Джагсон. — Я об этом думал. И даже яд нашёл. Он всегда смотрел на нас примерно как на эльфов. Даже не глядел на нас, когда мы ели. Он бы ничего не заподозрил.

— Это очень сложно, — серьёзно проговорил Лестрейндж. — Убить человека. Тем более отца. Это действительно сложно. И не по силам мальчику четырнадцати лет.

— Я должен был, — нахмурился Джагсон, упрямо сжав губы. — Я был должен.

— Нет, — ответил Лестрейндж твёрдо. — Ваша мать — должна была… Не вы.

— Мама не могла! — буквально вскинулся Джагсон. — Вы не понимаете, она… она бы не смогла, — он помотал головой.

— Я понимаю, — кивнул Лестрейндж. — Как вы узнали?

— Стефи рассказала, — его губы задрожали. — Утром, перед Рождеством. Её последним. Она не вышла… Отец наказывал нас, если мы опаздывали к столу, и я пошёл за ней. Она лежала… — его голос всё-таки прервался. — Я подумал, она заболела. Но она… она мне рассказала. И я должен был… но я ничего не сделал.

— У вас и времени на это не было, — сочувственно проговорил Лестрейндж, и Гарри был уверен, что на сей раз тот искренен. — Сперва вы просто были в шоке, да и где бы вы дома взяли яд? Потом уехали в школу, а больше никакого «потом» не было.

Джагсон буквально впился глазами в лицо Лестрейнджа, и этот взгляд был ищущим и жадным.

— Вам было всего четырнадцать, — повторил Лестрейндж. — И вы боялись отца ничуть не меньше, чем ваша мать боялась мужа. Никто не смеет вас винить. Некоторые вещи детям просто неподвластны.

— Но ведь кто-то должен был что-то сделать, — почти прошептал Джагсон.

— Вашего отца даже арестовать смогли только после исчезновения его хозяина, — жёстко сказал Лестрейндж. — Если даже Аврорат не справился, что вы могли с ним сделать? В четырнадцать? Но сейчас, — он подался вперёд, — вы можете ему ответить. Расскажите на суде про Стефани. Про то, как вы все жили. Всё, что знаете.

— Я не знаю, — Джагсон отстранился, вжимаясь в спинку стула. — Я… я не уверен, что смогу…

— Вы не смогли помочь сестре тогда, так помогите нам воздать её убийце по заслугам сейчас, — настойчиво сказал Лестрейндж, и Гарри показалось, что воздух между ним и Джагсоном стал плотным. — Тогда вы были мальчиком, но вы теперь мужчина.

— Я? — как-то криво усмехнулся Джагсон.

— Вы, — медленно кивнул Лестрейндж.

— Я не знаю, — помедлив, помотал головой Джагсон. — Не знаю.

— У вас есть время подумать, — ответил ему Лестрейндж. — В любом случае в суд вас вызовут, а дальше вам решать. Допрос закончен в двенадцать сорок шесть. После обеда мы осмотрим дом, — он поднялся.

Когда Джагсон ушёл, Гарри спросил:

— Вы думаете, он придёт?

— На суд? Не знаю, не уверен, — в голосе Лестрейнджа послышалась досада. — Нам это не так уж нужно, у нас есть его показания, и будут воспоминания самого Джагсона. Но вот ему бы это помогло… пожалуй, это чуть ли не единственное, что его могло бы… — он умолк, махнул рукой и закончил: — Но мы же не священники, в конце концов. И не спасаем души. У вас есть ещё вопросы, или вы в архив?

— Есть, — Гарри понимал, что вопрос может прозвучать странно, но задать его хотел: — Сэр, что вы думаете о мадам Джагсон?

— Если бы не Стефани, я бы ей сочувствовал, — ответил Лестрейндж, кажется, не удивившись вопросу. — Её и вправду жаль, но она, по сути, соучастница. Она убила дочь своим бездействием. И, честно говоря, будь моя воля, она бы на суде сидела рядом с мужем. Но увы, — на его лице промелькнуло то же выражение отвращения, что Гарри уже видел, когда спрашивал о миссис Оунс. — Впрочем, она наказала себя сама — нам там делать нечего. Я вам ответил?

— Да, сэр, — Гарри подавил вздох.

— А вы её жалеете, — сказал Лестрейндж утвердительно. — Возможно, правы вы, а я давно стал циником. Однако в любом случае сейчас дорога вам в архив, — улыбнулся он.