Бесаме мучо (джен)

Примечания:

Поехали!

Besame, besame mucho,

Como si fuera esta noche la ultima vez.

Besame, besame mucho,

Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.

Quiero tenerte muy cerca,

Mirarme en tus ojos,

Verte junto a mi

Piensa que tal vez manana,

Yo ya estare lejos,

Muy lejos de aqui.

Besame, besame mucho,

Como si fuera esta noche la ultima vez.

Besame, besame mucho,

Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.

Бесаме Мучо

Я прошу, целуй меня жарко,

Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна.

Я прошу, целуй меня сладко,

Тебя отыскав, вновь боюсь потерять навсегда.

Хочу к тебе ближе быть,

Видеть в глазах твоих

Преданность только лишь мне.

Я завтра исчезну,

Но эти мгновения

Будут со мною везде.

Я прошу, целуй меня жарко,

Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна.

Я прошу, целуй меня сладко,

Мне так суждено: отыскав, потерять навсегда.

Слова и музыка Консуэлы Веласкес

Пролог.

Александр собрался с утра по грибы. Вдруг до ужаса захотелось жареных белых — чтоб на сковородке посреди стола, а рядом варёная картошечка со сливочным маслом, присыпанная укропом, нежное солёное, с мясными прослойками сало, нарезанный неровными ломтями свежий чёрный хлеб и прозрачный графинчик водочки — не бутылка, а именно графинчик, только что вынутый из холодильника, а посему — запотевший. И стопочка из набора, оправленная в серебро — одна, не больше, ибо не пьянства ради, а аппетита для.

В принципе, всё вышеперечисленное в наличии имелось — кроме грибов, в лес Александр ходил редко, предпочитая возиться в огороде и ухаживать за кроликами и козой. Кролики были нежные, пуховые, с мягкими носами и рубиновыми глазками, их приятно было гладить, ощущая под пальцами тонкие рёбрышки и бьющееся сердечко. Кролики были породистые, за приплодом обещали приехать покупатели, и Александр тихо радовался, что не придётся доращивать помёт трёх крольчих до взрослого состояния и забивать. Как-то это было… нечестно.

А вот коза Нюшка была совершенно другой — дерзкой, упрямой заразой, в жёлтых глазах и прямоугольных зрачках которой тлело вечное козье ехидство. Сжевать полотенце с верёвки, пробраться в дом и устроить погром, удрать к соседке и потоптать грядки — всё это было вполне в Нюшкином характере и держало Александра в тонусе, не давая расслабляться. Но за три литра остро пахнущего, но вкуснейшего молока в день Нюшке прощалось всё.

А кроме Нюшки и кроликов были ещё грядки с картошкой и прочими овощами, теплица с помидорами, огурцами и перцами, клубника, смородина, крыжовник… В общем, всё, что полагается для приличного деревенского дома, ежели его хозяин не надеется на помощь односельчан и не околачивает груши данным ему от рождения инструментом.

Да и в самом доме требовалось кое-что починить, в дровянике перекрыть крышу, поправить забор, обновить нижние венцы у бани. Дел — только успевай поворачиваться, какой уж тут лес. Тем более что проживавший за три дома от него Николай Михалыч, второй трудоспособный мужчина в крохотной деревнюшке Ломушка, расположенной далеко от автобусных маршрутов и асфальтовых дорог, пообещал послезавтра пригнать машину пилёной берёзы на дрова. А дрова следовало расколоть и сложить под обновлённую крышу дровяника, перед этим распив с соседом его законный магарыч.

При этом ещё год назад ни о каком деревенском житье-бытье Александр даже не помышлял, жил в Петербурге, снимался в телемыле разной степени смотрибельности, правда, главные роли ему доставались редко, но вот амплуа Благородного Друга Героя всегда было при нём — уж больно выигрышно Александр в нём смотрелся.

Денег было достаточно — и на квартиру, и на неплохую тачку, и на дорогие шмотки. Так что Александр жил, не особо задумываясь о том, что будет дальше. Пока были заработки, была популярность — не бешеная, но стабильная, пресса относилась к нему благожелательно, ибо Александр никогда не корчил из себя звезду и с представителями четвёртой власти был неизменно вежлив и корректен.

По правде сказать, журналисты считали его скучноватым — ни тебе громких скандалов, ни пьянок, ни шлейфа беременных красоток, требующих признать зачатого по большой любви малютку, ни каких-либо тёмных пятен в биографии. Да и гадостей и пикантных подробностей о своих коллегах Александр прессе не сообщал — зачем отношения портить? Он вообще был человеком миролюбивым и предпочитал любой конфликт решать без применения грязных методов. Примечание: до тех пор, пока вторая сторона конфликта видела берега.

Единственным пятнышком на светлом облике Александра было его категорическое нежелание связывать себя узами брака. При этом он изредка появлялся на разного рода светских мероприятиях под ручку с красоткой модельной внешности — и всякий раз с новой. Правда, выглядели юные модельки словно сестрички-близняшки — светло-русые или блондинистые волосы, отшлифованный пластикой безупречный овал лица, прямой носик, большие голубые глаза с нарощенными ресницами, пухлые силиконовые губки, бюст третьего размера при общей худобе и длинноногости и полное отсутствие признаков интеллекта в красивых глазах.

В общем, Александру приписали имидж бабника, находящегося в вечном поиске… и всё. Больше ничего из этакой новости и не выжмешь. Тем более что в тех кругах, где вращались звёзды, звездульки и подзвёздки всех категорий, таких бабников было немеряно.

Увы, но скелет в шкафу у Александра всё-таки был. В принципе, не такой уж страшный скелет, жил бы он где-нибудь в весёлой Франции, брутально-обрюзглой Германии или истеричной Америке, это бы и скелетом не считалось. Так, мелкая подробность личной жизни, не более. Но в России это было чревато всеобщей обструкцией, потерей работы и длительным полосканием в СМИ под общим лозунгом: «Так с кем же е…ь вы, мастера культуры?» Ведь, как известно, в России есть три группы населения, которые можно пинать безнаказанно — геи, курильщики и учителя. Причём геи лидируют с большим отрывом, хотя учителя периодически делают впечатляющие рывки вперёд.

Да-да, этим самым скелетом была ориентация Александра, которая могла бы поспорить в своей лазурности с водами Карибского моря. И спасало его только то, что он предпочитал не заводить отношений, а поддерживать оные с хорошо оплачиваемыми профессионалами своего дела. Есть, есть такие места, где за хорошую денежку можно получить желаемое, а персонал этих мест проверен и умеет держать язык за зубами. Ибо посещают эти места персоны и куда более влиятельные чем, прямо скажем, актёришка средней популярности. И что характерно, стоит этим персонам покинуть благословенное заведение, как происходят с ними прямо-таки разительные перемены — такими они становятся борцами за общественную нравственность и обличителями пороков, особливо проклятущей содомии, что любо-дорого посмотреть. Но не об этом речь.

Итак, пока Александр умело отыгрывал на публике образ своего парня и неисправимого бабника, умело хороня концы, всё шло хорошо. Но вот беда — человек склонен искать любви чистой и бескорыстной, а не продажной и профессиональной. И пусть Александр к своим тридцати пяти годам привык считать себя циником, но этой участи не избежал и он.

И окончилось это печально — аутингом, всеобщим презрением, большой денежной потерей и сломанной карьерой. И почти сломанной жизнью. Подробности этой истории и мерзкую подставу, которую совершил его любовник, Александр не любил вспоминать до сих пор. И самого любовника — тоже.

И не потому, что болело — напротив, отболело всё и быльём поросло. А потому, что внутри каждого из нас живёт мечта о том, что найдётся тот, кто полюбит нас чёрненькими, голубенькими, розовенькими или серо-буро-малиновыми в клеточку. Именно такими, какие мы есть. А когда твою мечту ломают об колено, да ещё потом проходятся по обломкам грязными сапогами — это больно, господа-товарищи.

Но Александр сумел пережить всё, что на него свалилось. И только один человек ему помог — двоюродная сестра Тоська. После подставы, устроенной милым и нежным Мишенькой, Александр потерял в том числе и квартиру, и ему элементарно негде было жить. Тоська же спокойно отдала родственнику ключи от дома в деревне Ломушка, расположенной в тогда неведомых для Александра ебенях, и пояснила:

— Бабушку я к себе заберу — совсем плоха стала. А за хозяйством присмотреть некому. Так что живи сколько надо, только дом в порядке содержи. Там, в Ломушке, тихо. Населения пять пенсионерок и один пожилой мужчина. Интернета нет, телевизор две программы ловит, за связью нужно на силосную башню карабкаться. Городской народ туда на аркане не затянешь. Глухомань. Автолавка еле-еле раз в неделю добирается. А тебе, Саша, успокоиться надо, мысли в порядок привести. Для этого места лучше, чем Ломушка, просто нету. А когда успокоишься — начнёшь всё сначала. Ты сильный, даром что всю жизнь ласковым котиком прикидываешься. Справишься.

Александр кузину, которая его одна всю жизнь и понимала, обнял от всей души, ключи, само собой, взял и отправился туда, куда посоветовали.

Ломушка действительно была расположена в красивом месте — на излучине реки, с одной стороны — заливные луга, с другой — сосновый бор и бывшее совхозное поле, ныне зараставшее разнотравьем, как Бог пошлёт. Увидел бы этот пейзаж великий Шишкин — с места бы не сошёл, пока не запечатлел. В общем — пейзаж, да ещё вкусный воздух были несомненнейшими плюсами.

В Ломушке действительно проживало пять старух и один мужчина предпенсионного возраста. С мужчиной всё было понятно — Николай Михайлович Лебедев работал водителем в агрофирме, был вдов, солиден и добродушен, как бывает добродушен всякий по-настоящему сильный и самодостаточный человек.

Помимо него в Ломушке проживали: бывшая фельдшерица Инна Степановна Тихая по прозвищу, данному добрыми соседушками, Коммуняка, бывшая доярка Ирина Никитина, носившая невнятную кличку Ирка-Пырка, бывшая почтальонша Карина Петровна Соколова, для своих — Спица (видимо, из-за высокого роста и худобы), бывшая воровка и тунеядка, вставшая на путь исправления Тамара, она же Томка-Чимиргес. Замыкала этот экзотический список бывшая трактористка Мария Петровых, носившая прозвище ПМС, которое обозначало совсем не то, что просилось на язык, а «пауперизированная* сельская молодёжь». Прозвище это прилипло к юной Мане Петровых ещё в юности, по какому поводу — никто уж и не помнил, но Мария так всю жизнь с ним и прожила и даже своеобразно гордилась красотой звучания.

Вот именно эти пять пожилых женщин с неустроенной личной жизнью (кто-то овдовел, кто-то вообще замужем не был, дети, у кого и были, их не навещали отчего-то) и были причиной тому, что Александр не спалил дом, не разорил хозяйство и не загнулся от холода и голода в свою первую зиму в Ломушке. Но постепенно он постиг всю деревенскую премудрость, смог сам управляться с домом и хозяйством, но с женщинами продолжал дружить. Точнее, дружил он, а старухи воспринимали его скорее как общего коллективного сына, слегка непутёвого, но вполне поддающегося воспитанию. Так и жили. До того самого дня, когда Александр собрался в лес за грибочками.

* * *

Когда уже одетый по-лесному, то есть в камуфляж, шляпу с накомарником и высокие резиновые сапоги, Александр проходил мимо дома Карины Петровны, та окликнула его:

— Доброго утречка, Саша. За белыми собрался?

— За ними, — согласился Александр.

— Ходи на Куккову гору. Там их хоть косой коси. Только через болото идти не вздумай — там, Пырка говорила, опять блуждающая чаруса** объявилась. Ухнешь — и привет, даже сапогов не останется. Так что иди по тропе через осинник, в обход. Понял?

— Да, понял, — кивнул Александр, — спасибо, Карина Петровна.

Блуждающая чаруса была этакой местной деревенской фишкой, в неё верили все, включая Николая Михалыча, и лишний раз на ближнее болото не совались, предпочитая за клюквой мотаться на дальнее. Александру же вся эта история с лужайкой, поросшей мягчайшей травой посреди болота, которая то появляется в разных местах, то пропадает, а стоит ступить на неё — провалишься в ледяную торфяную воду с концами, казалась полной чушью. Ну ладно, есть такие места, но с чего им туда-сюда блуждать? И как эта самая чаруса по болоту перемещается? И главное — зачем? Александр пытался расспросить об этом словоохотливых пенсионерок, но именно на эту тему они почему-то общаться не желали, туманно бормоча что-то о «непутёвых городских» и «происках нечистой силы». Так что вопрос продолжал оставаться открытым и обе стороны благополучно пребывали при своём мнении. Но со старухами Александр предпочитал не спорить, вежливо соглашаясь.

Но на Куккову гору Александр всё-таки пошёл по тропинке в обход, зная, что смотрящая ему в спину Карина Петровна бдительно следит, чтобы он не свернул не туда. Впрочем, с утра, по прохладе это было даже приятно.

Насчёт небывалого урожая пенсионерка не соврала — грибов в лесу на Кукковой горе оказалось видимо-невидимо на любой вкус. И лисички, и сыроежки, и моховики, и крепенькие подосиновики — «красяки» по-местному, и бледно-серые подберёзовики словно сами лезли под ноги. Но Александру хотелось именно белых, так что некоторое время по лесу он побродил до тех пор, пока не наткнулся на уставленную белыми прогалину. А потом ещё на одну. И ещё. Короче говоря, грибник пришёл в себя только тогда, когда корзина была полна с верхом, полон и взятый на всякий пожарный полиэтиленовый пакет из «Пятёрочки». Александр уже подумывал снять футболку и набрать туда крутобоких красавцев с бархатными шляпками, но вовремя опомнился. Не последний раз он в лесу, а обирать всю эту красоту кроме соседок и Николая Михалыча некому.

Так что Александр взял корзину и пакет и отправился домой — даже то, что он собрал, придётся чистить не один час.

За то время, пока он бродил по лесу, день разгулялся, стал жарким, и возвращаться в обход решительно не хотелось. Хотелось поскорее оказаться дома, затолкать грибы в холодильник, облиться у колодца холодной водой и немного отдохнуть с баночкой пива и хорошей книгой.

Книг в доме оказалось неожиданно много — в основном старые, ещё советские издания — старые добрые собрания сочинений классиков, но были и детективы, и «Мир Приключений», и даже разрозненные тома «Библиотеки приключений и научной фантастики». Из более или менее новых, явно уже Тоськой привезённых, были Харуки Мураками, Сергей Лукьяненко и все книги Роулинг. Так что какой-никакой выбор духовной пищи имелся.

Но до этой пищи ещё следовало дойти. И грибы донести, ага. И Александр решительно свернул к болоту, решившись пойти короткой дорогой.

Некоторое время он ещё осторожно поглядывал под ноги, но потом пошёл всё быстрее и быстрее — уж очень тело просило отдыха.

Он и не понял сразу, что случилось, когда во время следующего шага нога вместо пружинистой кочки провалилась куда-то вглубь. Неловко кувыркнувшись, Александр уже успел заметить перед носом покрытую прекрасной мягкой травой полянку. Он попытался что-то сделать, поднять руки, схватиться за ближайшую кочку, но тело уже тянуло вниз, вниз, ледяной холод резко пахнувшей торфом воды сковывал тело, отбирая волю сопротивляться. Александр забарахтался — отчаянно, он не хотел умирать, только не здесь, не так…

Но коварная чаруса оказалась сильнее беспечного человека. Ещё секунда — и его затянуло с головой, в рот, в нос, в уши хлынула ледяная вода, жуткий холод вмиг заполнил и заморозил всё, и последней мыслью в гаснущем сознании было: «Ничего себе — сходил за грибочками…»

Чаруса сыто булькнула, переваривая нежданную добычу, зелёная трава моментально затянула безобразную чёрную дыру, и ничего больше, кроме пакета с отборными белыми грибами, валявшегося на соседней кочке, об Александре не напоминало…

* * *

Только для самого Александра ничего ещё не кончилось. Скорее уж началось…

Он захлебнулся ледяной водой, его окружила тьма, мелькнула в голове дурацкая последняя мысль… и тут всё словно замерло. Александр с удивлением понял, что мыслить не перестал, просто вдруг словно ослеп, оглох и потерял всякую чувствительность.

«Ого… кажется загробная жизнь существует…» — с удивлением констатировал Александр.

— Дурак, — спокойно произнёс рядом совершенно ровный и какой-то бесцветный голос. — Это сильно похоже на жизнь?

— Я мыслю — следовательно, я существую, — огрызнулся Александр классическим изречением и снова удивился, отметив, что он не сказал это в привычном ему смысле, скорее уж подумал.

— Я и говорю — дурак, — повторил голос. — Существование — это не жизнь. Это переходное состояние.

— Переходное — куда? — удивился Александр.

— На следующее перерождение, — отозвался голос. — А если цепь перерождений подошла к концу — то в нирвану. В смысле, тогда усопший становится чистой энергией и переходит на качественно другой уровень существования. И мыслить начинает совершенно по-другому.

— И как там, в нирване? — поинтересовался Саша, чтобы поддержать разговор.

— Понятия не имею, — прорезались в голосе нотки брюзгливости. — Но никто ещё не возвращался жаловаться. И вообще, Сашок, что ж ты неслух-то такой? Послушал бы Карину Петровну — был бы сейчас живой.

— Да, — вздохнул Александр. — Нехорошо получилось.

— А мне, думаешь, хорошо? — с ноткой возмущения в голосе произнёс собеседник. — У тебя совсем другая судьба… Была.

— Счастливая? — с трепетом спросил Александр.

— Нормальная, — отрезал невидимый собеседник. — А ты чего учудил? Вот какая ебическая сила тебя дёрнула через болото переть?

— Жарко было, — вздохнул Александр. — Устал.

— Ну, теперь точно отдохнёшь, — съехидничал собеседник. — Лет этак триста.

— Триста лет вот так? — охнул Александр. Перспектива не впечатляла.

— Не нравится? — съехидничал вынужденный сосед. — Могу посодействовать с трудоустройством.

— В смысле? — удивился Александр.

— В прямом, — ответил невидимый собеседник. — Ты умер, хотя не должен был умирать. Но ты жил в одном из миров, где это, увы, конечно. К тому же, как это ни грустно, в судьбе твоего мира ты далеко не ключевая фигура. Но я могу отправить твою душу на перерождение в другой мир, в тело того, чья судьба связана с судьбой его мира. Более того, он является ключевой фигурой.

Александр потряс головой. В способности строить сложные и малопонятные словесные конструкции его странный собеседник мог поспорить с самим магистром Йодой.

— И что же это за фигура? — осторожно спросил Александр, когда врубился в смысл сказанного и решил уточнить условия, прекрасно понимая, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке… А значит, всё далеко не так радужно.

— Ну… — мрачно протянул собеседник. — Он тебе давно известен. И тоже не должен был умереть так рано. А без него… Без него всё бессмысленно. Больше сказать не могу, разберёшься на месте.

Александр задумался. Ощущение того, что его крупно так подставляют, росло в геометрической прогрессии.

— Допустим, я соглашусь, — сказал он. — А что мне за это будет?

— Много чего, — быстро ответил ему неизвестный. — Ты сможешь начать жизнь сначала, у тебя будут недоступные многим способности… и да, известность… слава… богатство. Кое-что, правда, подправить придётся, но тут ты не будешь в претензии… надеюсь. Тебе мало?

— Нормально, — ответил Александр. — Но мне хотелось бы, — тут он вздохнул, вспомнив любимого человека, оказавшегося предателем и манипулятором, — чтобы никто не мог на меня воздействовать. Никогда. Ни в чём.

— Совсем — не получится, — ответил собеседник. — Такие уж там граничные условия, извини. Но твой разум и мысли будут защищены от проникновения в них. Поверь, у того, кого ты заменишь, такой защиты не было. Ну что, согласен? Время истекает. Не согласишься — точно тут будешь триста лет торчать, с ума сойдешь и желание жить утратишь. В ничто растворишься. Хочешь такого?

— Не хочу, — вздохнул Александр.

— Тогда соглашайся.

— Ладно, — вздохнул Александр. — Согласен.

— Вот и ладушки, — обрадовался невидимый собеседник.

И тут вернулось ощущение телесности, и Александр снова почувствовал, как ему в рот хлынула ледяная вода…

*пауперизированный — обнищавший, находящийся в состоянии крайней нищеты.

**ЧАРУСА́, -ру́с, -а́м, мн. Обл. Трясина, топь, заросшая сверху травой. Чаруса — лужайка в болотистом лесу, лужайка, на которой трава особенно красиво шелковиста и зелена, но если ступить на нее — провалишься в бездонную трясину. М. Горький, Дело Артамоновых.