Доспехи (джен)

— Говорю, это в самом деле было в книжке за второй курс, я смотрел старый мамин учебник! — возмущался Майкл, размахивая пергаментом. — Он не имел права спрашивать такое, Гарриет, просто завалить тебя хотел!

— Очевидно, — фыркнула Сидни, примостившись на подлокотнике дивана рядом с Гарриет. — Слава — это еще не все, — передразнила она профессора Снейпа (очень похоже). — Приебался, вот и все.

— Сидни! — в два голоса воскликнули Лиззи и Падма, но та и бровью не повела.

— Припиздехался, припиздрячился, припиздошился, примандехался — как ни назови, суть одна, — с олимпийским спокойствием отвечала Фоссет, игнорируя то, как с каждым словом стремительно краснели девочки и как вытягивались лица мальчиков.

Сквозь пелену разочарования и уныния Гарриет восхитилась таким разнообразным запасом бранных слов. Она сама еще не начала ругаться.

— Ты сегодня отлично отвечала, Гарриет, — сказала Лиззи, ласково пожав своей нежно-розовой рукой запястье Гарриет. — Любой другой учитель дал бы за эти ответы баллы.

Гарриет уже успела коротко поплакать в ванной, и это позволило ей удержаться теперь, когда почему-то вновь дернулись губы. Любой другой дал бы. А профессор Снейп — нет. Почему он был с ней так несправедлив?

Она заставила себя улыбнуться в знак благодарности за эту поддержку. На самом деле, ее еще никогда не утешали столько человек одновременно: каждый по-своему, разумеется, но все они сплотились, чтобы сказать что-нибудь доброе ей или что-нибудь злое про профессора Снейпа. Хотя он и был с ней мерзким, последнее слушать почему-то не хотелось, но Гарриет была достаточно мудрой, чтобы оценить и такую поддержку.

— Ладно, идемте в Большой зал, — сказала она, заставляя себя подняться и вырывая себя из уюта мягкой мебели и тепла добрых однокурсников. — А то без нас все съедят.

Кучка первокурсников бодро отправилась к вожделенному обеду, и недовольное возбуждение ребят сменилось на предвкушающее. Гермиона шла рядом, не отпуская Гарриет от себя, и пыталась втянуть ее в разговор. Хотя тему беседы Гарриет не смогла бы вспомнить и под дулом пистолета, она, до сих пор принимавшая любую доброту от других людей близко к сердцу, отправила еще одно маленькое событие на бесценную полку чужой доброты в своей памяти.

В Большом зале Гарриет бросила мимолетный взгляд на преподавательский стол и, мгновенно углядев профессора Снейпа издали, тут же отвернулась к однокурсникам. Она наложила себе чего-то съедобного, кое-как пережевала и проглотила и, оставив тарелку наполовину полной и более не позволив себе ни единого взгляда на преподавательский стол, стараясь не торопиться и идти естественно (безуспешно), гордо удалилась (сбежала).

Отвязавшись от Гермионы, Гарриет скрылась за синим, как ночное небо, пологом своей кровати. Ей было так горько и обидно, что она не могла рационально обдумать приключившуюся с ней беду, а только желала вытащить из груди свое бедное сердце, чтобы оно не проваливалось сквозь тысячу болот, столь мучительно захлебываясь кусочками кувшинок и илом. Она так усердно готовилась, столько усилий приложила перед уроком, чтобы произвести на него впечатление, и все зря! Почему-то вспомнилось, как Гарриет собирала для Петунии букет: она скрупулезно выбирала лучшие цветы и выравнивала их стебли, а затем обвязала цветы красивой подарочной ленточкой, которую хранила как маленькую драгоценность со школьного праздника. Эта женщина отругала ее за пустую трату времени и пренебрежительно выбросила букет.

Вновь захотелось плакать, и Гарриет, убедившись, что в комнате она одна, не стала себя сдерживать.

Скоро стало легче, и Гарриет вытерла слезы, высморкалась, и промокнула нос салфеткой: на ней остались мокрые следы в виде кругляшек. Гарриет неожиданно это развеселило.

«Божечки-кошечки, — подумала она, — впору снова заплакать от того, что тебя рассмешила такая глупая вещь. Может, это и есть истеричный смех?»

Но настроение вдруг поднялось, и Гарриет вновь обрела способность смотреть на вещи рационально. Она стала перебирать в голове возможные объяснения, почему профессор Снейп мог повести себя так... по-монстрячески. Профессор Снейп, вне всякого сомнения, умен — он же профессор, а еще он публикуется в каких-то супер-научных журналах. А взрослые люди, тем более такие умные, как профессор Снейп, не могут вести себя нерационально, верно? Взрослые точно должны быть логичными.

Шли минуты, но находилось только нелогичное. Она знала, что ее отец и Сириус враждовали с профессором Снейпом, но было невозможно, чтобы он за это ее невзлюбил: она не могла отвечать за чужие поступки. И еще он вроде как неплохо общался с ее мамой... Ремус упомянул, хоть и неохотно.

Потом она предположила, что он позавидовал ее славе, тем более что он сказал про это аж два раза, но что это за глупость такая — завидовать надуманной славе ребенка? Он-то взрослый, а значит, и так в более выигрышном положении, и слава — дурацкая, незаслуженная. Если понимала она, то и профессор Снейп должен был.

Она не была с ним груба, напротив — вежливо и доброжелательно здоровалась с ним, не наступала ему на подол его длинной летучемышиной мантии и не вбежала в него случайно с разбега.

«Снейп — Пожиратель смерти, Гарри», — пробрался чуть хриплый голос ей в голову.

Она остолбенела.

Сириус говорил ей это, убеждал ее быть со Снейпом осторожнее, но она не верила: Сириус не мог предоставить никаких аргументов, кроме своей убежденности в том, что «такой гад как Снейп» неизбежно присоединился бы к Волдеморту. Гарриет же была убеждена в правдивости своих снов, которых со Снейпом было много. Она не помнила их все, и они, как и все остальные, были коротенькими, обрывистыми, отрывочными, но он был в ее снах постоянно, и постоянно он что-то для нее делал...

«Ледяное зелье защищает от огня, но драконье пламя намного горячее обычного». Профессор Снейп, чуточку изменившийся, и она — намного старше (боже, она будет такой... девушкой?); он протягивает ей флакон с темно-фиолетовым зельем.

«Вместо того, чтобы бросаться в атаку на незнакомого противника, полагаясь на удачу, — особенно с тем противником, кто предположительно сильнее вас, — лучше уйдите в глухую оборону, мисс Поттер, и ищите пути к отступлению. Вы пока не в том положении, чтобы штурмовать крепости, и если не поймете этого, если позволите своему тщеславию заставить вас думать иначе, то проиграете».

«Пей, Гарриет». Она принимает из его рук чашку с чем-то дымящимся.

«Мисс Поттер, прекратите это немедленно! Вы с ума сошли?! Вам двенадцать!» — он пытается вырвать у нее что-то, но Гарриет уворачивается.

Нет-нет-нет, это невозможно, нет, не могло быть… но казалось правдой. Если он Пожиратель смерти, тогда понятно, почему он ее ненавидит. Но ее сны... Неужели все, что она видела, было ложью? Когда он ее спас в Лютном, он ведь не знал, кто она; возможно, если бы знал, то не спас?..

Но ее сны до сих пор сбывались. Собака-Сириус, Хогвартс, колдовство... даже Гермиона.

В голову Гарриет словно напихали ваты, и она не могла больше думать об этом, потому что одно предположение прямо противоречило другому, и в итоге получалась какая-то дурость.

Она легла и попыталась выбросить все мысли из головы, чтобы затем уложить их в четком порядке. Выходило плохо. Никогда ей не удавалось удержать на чем-нибудь внимание, когда она была так возбуждена. Но шли долгие минуты, и хаотичные мысли наконец перестали бросаться друг на друга, как бешеные псы; вместо этого они закружились в плавном потоке. Затем поток стал замедляться и замедлялся, пока вовсе не остановился.

Ну, теперь она может думать рационально.

Есть две теории. Первая: профессор Снейп — Пожиратель смерти, и это отлично объясняет, почему он ее невзлюбил; но тогда ее сны — ложь.

Гарриет дала мысленную пощечину своей антипатии к этой теории и желанию отказаться от нее. Она рейвенкловка, которая умеет смотреть на вещи объек-тивно, а не какая-нибудь глупая предвзятая курица.

Вторая: ее сны были правдивыми, что исключает вероятность того, что профессор Снейп — Пожиратель смерти. Тогда у нее нет объяснения, чего он так на нее… взъерепенился.

И что теперь? Гадать, что более вероятно? Нет, эта проблема — выше ее умственных способностей (самолюбие скривилось от болезненного укола). Она не в состоянии раскрыть эту загадку (самолюбие скорчило недовольную рожицу и обиженно отвернулось).

Гарриет расстроено откинулась на подушку. Первая или вторая теория, первая или вторая...

* * *

Хотелось пить и потянуться. Солнце за окном стало лишь чуть менее ярким. Гарриет села на кровати и уставилась в окно. Итак, она думала о профессоре Снейпе, а потом уснула.

Ужасный человек. Он заставил ее отключиться, даже не находясь рядом.

Гарриет зевнула...

Неожиданная мысль промчалась по ее сознанию, и она вздрогнула, дернулась, едва не вывернув челюсть; шею неприятно свело от резкого движения. Вспышка озарения взорвалась в ней ярким салютом, и радость открытия перекрыла все физические неудобства.

У нее есть газеты! Те газеты, что Кричер собрал для нее! Если профессор Снейп и вправду был Пожирателем смерти, то о нем должно что-то быть. Это поможет ей расшифровать загадку. Она полезла в сундук, достала увесистую стопку пожелтевших изданий. Откуда же начать? Чтобы прочитать их все, уйдет вечность, а ведь здесь даже не все газеты за тот период…

Может, стоит начать с конца? Там были всякие суды и расследования.

Нападение... жертвы... темная метка... жертвы... жертвы... нападение... пожар... темная метка... Гарриет пробирала дрожь.

«Сын Бартемиуса Крауча — Пожиратель смерти!» — кричал заголовок очередного выпуска, а под ним на колдографии стройный молодой человек пытался сбежать прямо из Зала заседания, но в него летели лучи заклинаний, и он падал на высокие стопки бумаг, рассыпая их, — снова и снова. Гарриет с интересом взяла в руки выпуск, потому что уже слышала эту историю от Сириуса и потому что именно Бартемиус Крауч-старший отправил Сириуса в Азкабан.

«…Пытаясь спасти собственную шкуру, Игорь Каркаров дрожавшим от отчаяния голосом имя за именем выдавал своих коллег; большая часть предоставленной Каркаровым информации, впрочем, оказалась бесполезной, — писал какой-то язвительный корреспондент. — Безо всякого зазрения совести перед бывшими соратниками он назвал имена Долохова, Розье, Треверса, Мальсибера и Руквуда, работника Отдела тайн, — последнее имя оказалось новым для судей Визенгамота. Затем Каркаров попытался обвинить в службе Сами-Знаете-Кому Северуса Снейпа, но на его защиту встал Альбус Дамблдор, который заявил: «Я уже свидетельствовал по этому делу. Северус Снейп когда-то был Пожирателем смерти. Но примкнул к нам задолго до падения Лорда Волдеморта и, пойдя на огромный риск, стал нашим агентом. Сейчас он такой же Пожиратель смерти, как и я». Понимая, что судьи немедленно вернут его в Азкабан, Каркаров сказал, что готов назв...».

Дрожь усилилась и охватила Гарриет полностью. Потрясение смешалось со страхом.

«Гарри, Волдеморт не умер, — хмурился Сириус в ее воспоминании. — Он исчез. Скорее всего, однажды он попытается вернуться».

Паззл сложился. Страх дорос до ужаса.

Газета выпала из ладоней, руки обхватили плечи; все это случилось как-то само, и Гарриет точно не знала, послушается ли ее тело, если она ему что-нибудь прикажет.

Профессор Снейп был Пожирателем смерти, и он должен притворяться им сейчас, потому что он разведчик. Шпион.

Ошеломление, вызванное этим знанием, было невместимым.

И почему она решила, что две теории исключают друг друга? Разве она попыталась найти хоть одно объяснение, которое бы связало их вместе?

«Дамблдор считает его своим человеком, Гарриет, но все равно будь с ним осторожна».

Какая она глупая и высокомерная! Сириус сказал ей все прямыми словами, а она не послушала, и едва не забыла эти слова, доверяя только своему предвидению.

Шпион.

Гарриет попробовала прокрутить это слово в голове, но слово не могло в ней улечься. Слишком неподходящее к реальной жизни, где не должно быть таких сложных и опасных вещей. Ей захотелось произнести это слово вслух, но она одернула себя. Если она поняла все правильно, если все это — правда, она никогда не должна заговорить об этом там, где ее может услышать кто-то случайный.

Она потянула ослабевшие руки к газетам, сложила выпуски обратно в стопку и убрала их глубоко-глубоко в сундук. Заперла чемодан, а сама завернулась в одеяло.

Итак, профессор Снейп притворялся ради своей роли, а значит, он не по-настоящему ее ненавидит, и это хорошая новость. Плохая новость — вероятно, он будет продолжать это делать, и тогда... Гарриет долго не выдержит. Она хорошо знала свое сердце: обидные слова надолго и глубоко отпечатывались в нем, и даже если она каждое мгновение будет напоминать себе о тайне, которую узнала сегодня, ее ранимость и чувствительность так или иначе возьмут верх над рациональностью. Гарриет недовольно цокнула на себя, но так оно и было, и делать вид, что все наоборот, врать самой себе было бы глупо и опасно.

А если она выдаст его своим поведением… нет, Гарриет даже не знала, что будет тогда.

Она не может и больше не имеет права вести себя с ним так, как ей хочется, но и терпеть плохое отношение она не должна. Было бы здорово прийти к какому-то компромиссу… Но что она может сделать? Даже если она станет самой милой девочкой на свете и выучит учебники на пять лет вперед, это не поможет: сегодняшний урок это показал. Его шпионской роли безразлично, насколько хорошо она себя ведет.

«Не позволяй никому обижать себя, Гарриет, ты обещаешь мне?»

Она вспомнила этот день, вспомнила, как пообещала и как Сириус поверил ее обещанию и поцеловал после этого.

«Ты сможешь выбрать, быть тебе жертвой или нет. Ты сможешь выбрать, как тебе поступить: принимать страдание и спрашивать небо: ‘‘Почему?’’ или спросить себя: ‘‘А что я могу сделать, чтобы помочь себе?’’»

Что она может сделать?

Бунтовать против него? Тогда она хотя бы не будет той, кто молчит, когда ее пинают. Но тогда он получит законный повод быть с ней грубым. Это приведет к тому, что все станет еще хуже.

Если ее сны, как и всегда, не врали, то у них впереди есть хорошее. Но если она позволит ему плохо с собой обращаться, как у них будет хорошее?

Дзинь.

Решение уже созрело в голове и подбиралось к самому сознанию, но оно было до того смелым, до того безрассудно бесстрашным, что она намеренно задерживала его в пути.

Но уже знала его.

Гарриет вспомнила, как были разлучены мисс Джейн Беннет и мистер Бингли лишь потому, что между ними была недосказанность. Недосказанность.

В комнату зашла Гермиона и позвала ее на ужин. Гарриет отказалась и, убедив Гермиону, вперившую в нее проницательный взгляд, что все в порядке, смотрела, как та уходит.

Гарриет откинула одеяло и встала с постели; все ее тело продолжало подрагивать от волнения. Тысячи причин, почему ей не следовало бы этого делать, пробрались к ней со всех сторон и теперь нашептывали ей свои идеи на оба уха (ты сделаешь только хуже; он разозлится еще сильнее; возможно, ты не права; он назначит тебе отработки до конца года). Гарриет внимательно слушала их все, и все они казались правильными. А еще он был таким грозным. Может быть... тогда не стоит?

Ей было страшно до жути.

Страшно. Она уцепилась за это слово. Она боялась, и те причины были лишь отговорками (причины, поняв, что их истинную природу уличили, вдруг отпряли от Гарриет и скукожились, стали меньше и тоньше). Она вспомнила историю с котом: как он отстаивал себя столь яростно и храбро, что Гарриет пообещала себе быть такой же смелой. Неужели она теперь откажется от своего обещания, неужели она трусливее того кота?

Самолюбие вновь скривилось, получив еще один укол. Наверное, сегодня оно прошло целый курс прививок от разрастания.

Если она откажется от этой идеи, если промолчит — откажется защищать себя. Тот кот, защищая, отстаивая себя, был невероятно смелым. Значит, отстаивать себя — это еще один вид смелости.

Эта мысль внезапно оказалась не только проясняющей, но и вдохновляющей. Гарриет посмотрела на часы: ужин почти прошел. Она глубоко вдохнула, собирая всю свою внутреннюю силу: ту, что ей давали сны-воспоминания о маме и папе, ту, что она получала от Сириуса и Ремуса, ту, что она могла позаимствовать у бесстрашного кота и несгибаемой Джейн Эйр. Она вдохнула воздух, вместе с ним будто вбирая в себя эту силу, выпрямила спину и вышла за дверь.

* * *

На обеде мисс Поттер выглядела такой расстроенной, что это заметила даже Минерва и справедливо и проницательно поинтересовалась у Северуса, не был ли он тому причиной. Северус, настроение которого только ухудшилось от вида печальной девочки посреди возбужденных однокурсников, лишь огрызнулся и принялся терзать свою отбивную. Он вколачивал в нее вилку так же, как

наша новая знаменитость

его несправедливые слова бились под лобной костью,

возможно, ваша память подскажет вам

и нож разрезал кусок плоти столь яростно,

очевидно, слава — это еще не все

будто так он мог порезать себя.

Чувство вины было взлелеяно в нем детством, укреплено юностью и выпестовано до размеров снежного вала годами, что были после. Если что-то в Северусе и было так же велико, как его раздражительность и гнев, то это было, несомненно, чувство вины. Может, потому он и был так исполнен ненависти и злобы к миру и себе: он отталкивал от себя вину, и она, чтобы вернуть себе законное место в душе Северуса, оборачивалась в одежды недовольства и гневливости.

Обычно он не испытывал чувства вины за свое обращение с учениками: главным образом потому, что не считал, что наносит им весомый урон. Но сейчас он знал, что был жесток. И это была девочка Лили. Лили вылила бы ему на лицо содержимое той чернильницы и размазала по нему то, что осталось. Он не должен был так поступать с ребенком Лили, однако… однако это было правильно.

Осознание этого факта облегчения не приносило.

Девочка оставила после себя полупустую тарелку и поспешно вышла из зала; Грейнджер торопливо поспевала за ней. Скоро ее новые друзья развлекут ее, и она забудет о своем мерзком преподавателе.

Он надеялся.

В промежутке между обедом и ужином Северус снял пятьдесят баллов с Гриффиндора, назначил три отработки и отчитал второкурсницу-хаффлпафку, которая сидела с книгой на подоконнике, рискуя свернуть свою глупую шею.

Это лишь ввело его в еще большее недовольство.

За ужином Минерва и Флитвик уже разузнали все, что произошло на уроке ворон-первокурсников, и теперь излучали молчаливое осуждение. Минерва, чей факультет в придачу лишился за сегодня семидесяти (с учетом дообеденного штрафа) баллов (они виноваты сами) и теперь ушел в минус, уже успела поругаться с Северусом. Вдобавок к осуждению она распространяла вокруг себя сгустки сердитости и игнорировала его истинно по-гриффиндорски (то есть нарочито). Альбус посматривал на него с оценивающим интересом, но вопросов за столом не задавал, что означало для Северуса сеанс добродушно-дотошного допроса в директорском кабинете.

Он бы лучше съел кусок мыла.

Пять минут, десять,

А вот мисс Поттер,

пятнадцать, двадцать,

его персональная маленькая Немезида,

тридцать.

на ужин свою персону не явила.

Северус отогнал от себя мысль, что это его вина. Наверняка она уже успокоилась, развеселилась и проказничает где-нибудь в замке (или не может оторваться от книжки, как истинная рейвенкловка). Если негодница предпочитает морить себя голодом, он не станет ей мешать.

Пока это не произойдет больше одного раза.

Северус поднялся и вышел из зала: его ждали бездарные студенческие работы с летним заданием.

Красные как кровь чернила легко рассекали неровные строчки на желтоватых пергаментах. Один, второй, третий… Еще одна глупая, анархичная работа отправилась с «С» оценкой в стопку проверенных, когда в дверь уверенно постучали. Северус с подозрением бросил взгляд на часы: до назначенных им отработок оставалось еще сорок минут. Вероятно, его слизеринцы. Он разрешил войти, и, когда дверь открылась, в ней показалась...

Перо замерло; он постарался скрыть удивление.

— Мисс Поттер, что вы здесь делаете?

Девочка аккуратно затворила за собой дверь и подошла к его столу. Вид у нее был взволнованный, но решительный, и смотрела она на него прямо. Северуса кольнуло дурное предчувствие.

— Добрый вечер, профессор. Вы не могли бы наколдовать чары приватности? Это важно, сэр.

Удивление вновь проскочило и скрылось за дурным предчувствием, которое поднялось и расширилось, укутывая Северуса в кокон. Что-то подсказало ему — может, слишком серьезный для ребенка взгляд мисс Поттер, может, сама ее личность, а может, все вместе, — что нужно сделать то, о чем она просит. Северус наколдовал чары и вперил в девочку требовательный взгляд.

Мисс Поттер задрала подбородок, словно это придало бы ей сил, но, очевидно, такой жест был не в ее привычке, и она вернула подбородок в нормальное положение.

— Я пришла поговорить о сегодняшнем уроке, профессор.

Северус почувствовал, как все вены, связки и сухожилия натягиваются в нем, словно струны; перо было крепко сжато и опасно согнулось.

Будто ему мало было сегодняшнего урока. Будто она была расстроена недостаточно.

Что же, если мисс Поттер хочет разговор об уроке, она его получит.

— Мисс Поттер, у вас было столько же времени, сколько у остальных учеников, чтобы задать все интересующие вас вопросы на занятии. Или вы так сильно переживали обнаружение собственного невежества?

Вот оно — точное попадание в абсолютную несправедливость. Это должно было отвратить мисс Поттер, и так и случилось: в глазах ее сверкнули ярость и обида, и она отступила от стола на шаг. Стиснула зубы.

— Я здесь, — сказала она глухо, но твердо, — потому что не хочу с вами ссориться, профессор.

Не случилось.

Что-то внутри болезненно ударилось о ребра и забилось, заскрежетало по грудной клетке. Северус на мгновение ощутил растерянность. Она что же — маленькая глупая девчонка — все еще протягивала ему руку?

На задворках сознания он удивился, что она совсем не по-детски смогла проигнорировать его провокацию.

— Я не могу знать наверняка, почему вы так обращались сегодня со мной, сэр, — она кропотливо вставляла вежливость в каждое слово, — и поэтому я пришла, чтобы спросить вас, стоит ли мне знать что-то или сделать что-то, чтобы все уладить. Меня ужасно расстраивает, когда я слышу все эти слова, и, если это в моей власти, я хочу сделать то, что нужно, чтобы вам больше не приходилось их говорить.

Он долго молчал, глядя на нее, надеясь, что взгляд его был жестким и суровым, а не ошеломленным и растерянным.

Никогда ученики не говорили ему ничего подобного. За дурное обращение они ненавидели его и/или боялись; случалось, что пытались подлизаться, но почти всегда скрыто (как им казалось), незаметно. Никогда они не разговаривали с ним так прямо и не смотрели на него так прямо.

«ужасно расстраивает»

Никому никогда не пришло бы в голову сказать ему подобное, потому что... это было бы словно раздеться донага перед ним, Северусом, притом зная, что у него всегда припасено неподалеку ведро с соленой водой и плеть.

Как она не боится быть такой уязвимой?

Она дала понять ему, что считает, что он обращается с ней дурно, но не пыталась его ни в чем обвинить, а потом спросила...

Черная ученическая мантия мисс Поттер вдруг превратилась в наряд столь белоснежный, что слепило глаза; на боках и рукавах одеяния были зелено-коричневые сшивки.

Он не мог ей ничего предложить. Мисс Поттер была слишком юной, чтобы хранить такие тайны.

Северус моргнул и попытался прогнать видение девочки в белоснежном платье; оно не пожелало уходить.

Что-то тошнотворное, противное, отвратительное подобралось к его горлу и замерло там, в глотке. Он не мог это ни выплюнуть, ни проглотить.

Северус мысленно взял в руки чан с жидкой грязью.

— Ваша слава, мисс Поттер, — сказал он, придавая голосу сталь, — совершенно вскружила вам голову, если вы предполагаете, будто заслужили особое отношение с моей стороны чем-то кроме своей неподобающей подготовки. Единственная ваша обязанность, как и любого другого ученика, — учить то, что я от вас требую. А теперь идите, мисс Поттер, и минус десять баллов с Рейвенкло за то, что попусту побеспокоили меня.

Он выплеснул чан: на сшитом из белых флагов одеянии забугрились бурые пятна; оливковые ветви опали и скрючились под тяжестью жижи.

То, что он сказал, было идеальной ложью, неоспоримой. Но мисс Поттер и не подумала уходить. Что-то в ее взгляде изменилось: стало менее мирным, более воинственным. Вид у нее был, словно она столкнулась с армией, числом превосходящую ее собственную, но собиралась отчаянно сражаться до конца.

— Профессор, — голос ее дрожал, но глаза горели как факелы. — Я хочу, чтобы вы знали одну вещь: я не буду жертвой. Сегодня, когда вы осыпали меня градом вопросов, на которые я не знала и не могла знать ответа, а затем сказали, что должна была знать, мне было известно, что это не так, но я согласилась. Я знала, что вы отнеслись ко мне несправедливо, но не показала этого, смолчала, потому что не хотела демонстрировать неуважение к вам, не хотела ставить ваш авторитет под сомнение или оскорбить вас. Я помню, что вы сделали для меня, и я благодарна вам. Однако это был последний раз, когда я смолчала, профессор, потому что никто, — она выделила последнее слово голосом, — никто не может обращаться со мной подобным образом; никто не может быть несправедливым ко мне и ждать, что я сохраню покорность; никто, даже человек, которого я уважаю; даже вы, профессор. — Взгляд ее с воинственного сменился на умоляющий. — Поэтому я прошу вас, сэр, если есть что-то, что вы могли бы мне сказать, что-то, о чем мы могли бы поговорить, чтобы избежать этих глупых, пустых оскорблений, — пожалуйста, скажите это.

Мисс Поттер стукнула его кочергой по голове изо всех своих небольших сил, а затем заставила прийти в себя и держать перед ней ответ — вот что эта маленькая девочка с ним сделала. Несколькими предложениями она сразила его и привела в полное смятение. Это Дамблдор успел с ней встретиться и подучил ее так орудовать словом? Только этим и можно было все объяснить.

Платье ее вновь стало белоснежным, и его ветви воспряли. Способна ли грязь пристать к нему?

Северус молчал, на стене неслышно тикали часы, мисс Поттер смотрела на него в тревожном, отчаянном, умоляющем ожидании. Северус встал. Она стала казаться еще меньше, чем была на самом деле.

— Почти впечатляюще, — выдавил он спустя продолжительный отрезок тишины, — если сделать вид, что все, что вы сказали, не чушь. Вы не думали пойти в ораторы, мисс Поттер? Это подходит вашим способностям и удовлетворило бы ваше самолюбие, полагаю.

Она поджала губы и задрала голову, словно увидела, что все снаряды, запускаемые из ее метательных орудий, разбиваются о нерушимые, необоримые стены крепости, не нанося им никакого вреда; и ей оставалось только смотреть, как со снарядами разлетается в осколки ее последняя надежда на победу.

— Я лишаю ваш факультет еще пятнадцати баллов, мисс Поттер, и выметайтесь отсюда немедленно, иначе я сниму еще сотню.

Ее плечи дрогнули, и их повело назад, будто само тело ее кричало: «Беги!».

Но этот невозможный, невероятный, упрямый ребенок остался на месте.

— Мисс Поттер, — рыкнул он и перегнулся через стол, оперевшись на него.

Она стояла.

— Это потому что вы не хотите, чтобы все знали, что вы не... — девочка запнулась и помедлила, — не злой человек?

Он уставился на нее.

— Что вы сказали?

Мисс Поттер сглотнула.

— Вы спасли меня тогда, профессор. А потом я вам улыбалась, здоровалась с вами, но вы меня игнорировали. Вам... не хочется, чтобы я считала вас добрым, хорошим человеком, чтобы кто-то так считал. Поэтому вы ведете себя так... сурово.

Северус притворялся, что атака мисс Поттер не наносит ему никакого вреда, но на самом деле ее снаряды давно пробили стены его крепости, а этот сбил колокол, который уже не зазвонит, чтобы объявить о сдаче города и попросить пощады.

Когда он осознал, как близко мисс Поттер подобралась к истине, перо в его руке переломилось.

С другой стороны, добрым? Она что, в самом деле, предположила, что он добрый? Все это приобретало оттенок сюрреализма.

— Я начинаю подозревать у вас слабоумие, мисс Поттер, — серьезно сказал Северус, больше не в силах скрывать ошеломленную усталость. — Даже последнему хаффлпафцу не пришло бы в голову назвать меня добрым. Чего вы добиваетесь?

— Я не слабоумная! — возмутилась девочка, и в ее взрослости наконец появилась трещина. — И я уже сказала, чего хочу: я хочу, чтобы вы больше не пытались обижать меня!

У нее дрожали руки, а глаза блестели. Последние ее слова ударили наотмашь, порезали до кости: он вдруг ощутил себя таким дерьмом, каким чувствовал себя, лишь вспоминая худшие эпизоды своей биографии.

Он пожелал, чтобы Лили прямо сейчас вернулась из загробного мира лишь для того, чтобы придушить его.

Северус услышал собственный голос — он был тихим и ровным — мертвым:

— Я более не собираюсь тратить на вас свое время. Каждую секунду, пока вы все еще находитесь здесь, я буду снимать с вашего факультета по пять баллов. Уверен, одногруппники и декан назавтра скажут вам спасибо. Минус пять баллов. Минус пять баллов.

Выразительные глаза девочки расширились в неверии от того, на что он пошел. Северус снял еще пять баллов. Она посмотрела на него разочарованно и... со скорбью. Он снял еще пять баллов.

Мисс Поттер развернулась и, не оборачиваясь, пошла к выходу. К тому моменту, как она открыла дверь, он успел отнять еще десятку.

Дверь закрылась. Одержав эту нечестную победу, Северус тяжело опустился на свое место. Мысли путались и мешались, чувства острыми когтями раздирали душу.

Что же, ты хотел, чтобы она не была такой кроткой и покорной.

* * *

Полутьма мягко окутала уединенную опушку неподалеку от деревянной хижины. Гарриет зябко запахнула школьную мантию и подвинулась поближе к старому стволу, чтобы было удобнее сидеть. Становилось холодно.

Ну почему, почему он такой… такой…

Жесткий, безразличный голос бил по ушам колокольным набатом: «Минус пять баллов. Минус пять баллов».

Печаль сменялась злостью, злость уступала место печали. Просидев тут больше часа, Гарриет заметила, что мысли ее ходят по одному кругу, но распутать эту бесконечную вереницу было невозможно.

Гарриет вспоминала каждое свое слово и придирчиво искала в нем ошибку, но не находила ее. Она старалась избегать обвинительного тона и подчеркивала свое уважение; она говорила о своих чувствах, как всегда учил ее Ремус, и... ах, как же трудно было о них говорить! Она боялась, что не сможет выдавить из себя ни слова о том, что чувствует, потому что она вроде как... совершала прыжок доверия. Говорить о своих чувствах стоит только тому, кто их примет. Гарриет почему-то решилась рискнуть и, когда она сказала их, сказала о том, что чувствует, то вдруг ощутила себя такой свободной и сильной — будто само признание грусти перед человеком, который заставил ее грустить, придало ей сил.

Была ли она мудра, рискнув перед ним? Ну, он не сказал ничего грубого по этому поводу: он вообще ничего не сказал — ничем не показал, что он эти слова услышал, что они были ею произнесены. Опустошение осело на нее белым пеплом.

«Тебе не следовало это делать. Вообще никому никогда больше не говори о своих чувствах», — уныло пролетела пессимистичная мысль.

Гарриет поймала ее, рассмотрела быстро, как залетевшего на одежду жука, а затем отшвырнула от себя. Даже если сегодня она совершила ошибку, это не значит, что она должна запечатать свои чувства, оградиться от людей каменным забором и никогда больше не рисковать. Это было бы глупо. Ремус бы наверняка так и сказал.

Не позволяй разочарованию сломать тебя, думала она.

Снейп наснимал с нее кучу баллов, но это лишь немного беспокоило ее, только где-то на краю сознания: что она скажет факультету и декану? Они наверняка будут сердиться. Но если она пережила сегодняшний разговор с профессором Снейпом, то и с этим справится.

Гарриет тяжко вздохнула.

Это потому что вы не хотите, чтобы все знали, что вы не...

Профессор Снейп так настойчиво игнорировал ее слова и выгонял ее, а еще был таким насупленным и грозным, что до этого момента она продержалась лишь на одном упрямстве. Она хотела сказать «не Пожиратель смерти», но за эти долгие, тяжелые минуты запасы ее смелости почти иссякли.

...не злой человек?

Ну, это тоже произвело на него вполне оглушающий эффект.

Хотя он без труда перевел стрелки.

С нервным трепетом Гарриет подумала о том, что теперь будет на следующем уроке зелий. Ну, он же не станет убивать ее при свидетелях, верно?

Недалеко лежала подвысохшая ветка; Гарриет наклонилась за ней и стала рисовать ею круги на прохладной земле.

«Ты зря пошла к нему. Ты сделала все еще хуже», — вновь заговорил тот унылый голос. Гарриет заполнила все внутреннее пространство большого круга другими, поменьше, обдумывая эту мысль.

«Не зря, — наконец ответила она про себя, — может, я и не добилась, чего хотела, но зато показала, что я не бессловесная овечка, и я стала чуточку ближе к бесстрашному коту. Я могу гордиться собой».

Ветка стала обрисовывать первоначальный круг, расширяя его.

«Но ситуацию с профессором Снейпом ты точно ухудшила. Дура», — спорил с ней голос-пессимист.

«Может, и ухудшила, — ответила Гарриет, и неровными, нервными движениями ветка перечеркнула нарисованные круги. — Но до следующего урока зелий я наверняка этого не узнаю. Вот и посмотрим».

Таким образом немного утешив и успокоив себя, она поднялась и пошла к замку. Когда она добралась до входных дверей, то вдруг заметила, что ночь успела почти полностью поглотить небо.