Радко отважный (джен)

Прямо на фоне тумана и болотных огней, ставших необычайно яркими, проступил темный силуэт. Скелет… вроде человеческий, но какой-то вытянутый неестественно. Выше меня, например, раза в полтора.

Ребра наружу, тонкие конечности. Голову скелета венчал конический шлем. Одной рукой эта отрыжка загробного мира держала меч — длиннющий, чуть ли не с мой рост, но наверняка проржавевший насквозь. Другой рукой скелет прикрывал туловище круглым щитом. Хотя, казалось бы, чего ему прикрывать. Стрелять в такого точно не с руки. Стрела или болт арбалетный, скорее всего, между ребрами пролетят.

Впрочем, это только вспоминать забавно. Потом. А пока скелет приближался ко мне, поскрипывая на ходу костями, мне было до того жутко, что я даже сдвинуться с места не мог. И не сразу врубился, снится мне это или происходит наяву. Если наяву, то я не мог вспомнить, как проснулся. Просто вдруг обнаружил себя за пределами шатра, среди болотного тумана. Да в компании со скелетом-переростком, явившимся будто ниоткуда.

Когда между нами осталась пара шагов… моих, скелет занес меч для удара. Готовясь, не иначе, надвое разрубить беспомощного меня. Но только тогда вдруг оказалось, что не такой уж я беспомощный. Повинуясь какому-то внезапному озарению, я нащупал под рубахой священный символ солнца. Кругляш размером с монету, обрамленный лучами, больше похожими на застывшие языки пламени.

Нащупал… ухватился как утопающий за случайно подвернувшуюся соломинку. Крепко сжал, почувствовав еще странное тепло, неожиданное в холодную ночь на болоте. Забормотал первую же, пришедшую в голову, молитву.

И… уже в следующее мгновение силуэт скелета исказился до неузнаваемости. Обернувшись тем, чем он был на самом деле. Засыхающим деревом с остатками мертвых ветвей.

Наваждение отступило. Болотные огни были снова лишь тусклыми огоньками. Туман сделался жиже. А я наконец осознал, что таки бодрствую. Не говоря уж о том, что стою босиком на холодной земле. Только сейчас обнаружил.

Еще я снова воспринимал звуки — притом, что встреча со скелетом-то происходила в полной тишине. И обнаружил к немалому удивлению своему, что в лагере у нас неожиданно шумно. Даже днем так не бывает, что уж говорить про ночь.

Чуть ли не через каждое мгновения воздух разрывали крики — то злобно-торжествующие, то исполненные боли и страха. Я оглядывался, видя теперь в тусклом свете оставшихся факелов примерно одно и то же. Мои боевые товарищи носились меж шатров и догоравших костров, как обитатели потревоженного муравейника. Бегали, орали, потрясая оружием.

Нападение? Нет, присмотревшись, я понял, что никакого сражения… настоящего в лагере не происходило. Его и не могло происходить из-за отсутствия противника. Во всяком случае, такого противника, которого можно поразить саблей, секирой или арбалетным болтом.

Ополченцы просто бегали туда-сюда. И время от времени рубили… воздух. Да-да, махали секирой или саблей, так, словно ударяли по противнику, которого видели только они сами.

На первый взгляд это даже могло бы показаться забавным. Даже дать повод для насмешки. Если забыть, что наутро после такой ночки гайдуки будут что мухи сонные. Не успев не то что силы восстановить, но даже потратив, что было.

Мало того. Других ополченцев жертвы наваждения будто не замечали. Чувствовали, что каждый — один на целом свете. Я сам примерно это ощущал, прежде чем за символ солнца ухватился. Но я-то, по крайней мере, не успел никому навредить.

А кто-то успел. На моих глазах один из ополченцев снес другому голову саблей просто потому, что тот оказался на расстоянии удара — в пределах досягаемости. Оставалось только с ужасом представлять, кто привиделся тому бедолаге вместо собрата по оружию.

Впрочем, чаще гайдуки не рубили друг дружку, а сослепу один на другого натыкались. Да падали на землю; об них потом спотыкались другие, образуя кучу малу.

А хуже всего было то, что некоторые из ополченцев прихватили с собой арбалеты. Да то и дело упражнялись в стрельбе. Попадая по своим, разумеется. Лично я успел увидеть аж двух гайдуков, лежащих на земле и с арбалетными болтами, торчащими у одного из лица, у другого из груди.

— Стойте! — заорал я. — Прекратите!

С тем же успехом я мог увещевать грозу. Гайдуки продолжали бегать, махая саблями и секирами, сталкиваться друг с дружкой и вообще вести себя как толпа безумцев.

Я выругался в отчаянии. С тем же результатом. То бишь отсутствием оного.

Внезапно я увидел Драгана. Рыжий несся через лагерь, потрясая саблей и что-то нечленораздельно вопя.

— Стой! — крикнул я ему.

Да еле успел отскочить, чтобы не попасть под удар сабли.

— Да стой ты! — подскочив к Драгану с боку, я обхватил его за пояс.

Тот не устоял на ногах, потерял равновесие. И мы оба повалились на землю.

— Вот! — кричал я, привставая и извлекая из-под рубахи цепочку с символом солнца и протягивая Драгану; буквально вложил ему в руку медный кругляш. — Молись! Молись, дурень!

Краем глаза увидел тень, целящуюся в меня из длинного лука. Уже натянувшую тетиву. Тоже коснулся символа солнца, что было не очень-то удобно — вдвоем держаться за такой небольшой предмет. Тем не менее призрачный лучник исчез, превратившись в большую корягу.

Драган меж тем растерянно заморгал, прозревая. Узнал меня. Зашептал что-то скороговоркой. Я уже было обрадовался маленькому, но триумфу, как что-то врезалось мне со спины. Больно ударило, и я грохнулся, чудом не задев Драгана.

Успел подумать, что кто-то из боевых товарищей рубанул меня, покорный наваждению. Однако, несмотря на силу удара, не ощутил, как по спине бежит теплая кровь. Сердце продолжало биться: разок, другой, третий. Десятый. А я все еще был жив. Даже боль изначальная вроде начала слабеть.

Единственное, что мне досаждало — это тяжесть, давившая на спину и не дававшая ни встать, ни даже перевернуться. Впрочем, вскоре, судя по голосу и бранным словечкам, не первый день слышимым, я понял, что это за тяжесть.

Слободан, чтоб его черти съели! Видимо, гоняясь за очередным призраком, наш десятник налетел сослепу на меня. Врезался. Ну и повалил, да сам рухнул. Зато теперь поднимался на ноги, ругаясь на чем свет стоит.

Поднялись, отряхиваясь, и мы с Драганом.

— Что это еще за шутки? — вопрошал десятник, увидев, какой хаос царит в лагере. А затем повернулся к нам. Будто лишь мы знали ответ.

Нет, не так. Будто мы знали ответ. По крайней мере, понимаем гораздо больше него самого.

— Наваждение, — ответил я.

— Сон какой-то странный, — присоединился ко мне Драган, — какие-то тени, скелеты… чудовища. Гонялись за мной. Я защищаться пытался, понятно. А потом очнулся, но не в шатре, а здесь. На земле. Рядом со мной Радко…

— Меня ваши отношения не волнуют, — как отрезал, перебил его Слободан, — и где вы этим самым заниматься предпочитаете тоже. Голубки… черт вас дери. Понятно ему… а почему мне ничего не понятно? Чего они все как умом повредились? И где Шандор Гайду?

— Может, у себя в шатре, — отвечал я, — может, со всеми. Какая разница? Не думаю, что он нам поможет.

— А что поможет? — не отставал десятник.

— Молитва, — с готовностью отвечал я, — символ священный. У тебя есть?

Слободан кивнул, доставая из-за пазухи такой же, как у меня медный кругляш в обрамлении языков пламени.

— Ну и… как твой пример показал, встряска тоже поможет, — подытожил я. — Ну, может помочь.

С полминуты десятник волком смотрел на меня. Взглядом этим суля все мыслимые кары на свете. Но затем вздохнул, отвлекшись сразу на четырех ополченцев, пробегавших неподалеку, и столкнувшихся между собой. Все четверо повалились наземь и начали приподниматься, ворча и ощупывая ушибленные головы. Ну и еще в недоумении озираясь по сторонам.

— Вук! Эмил! — завопил Слободан, признав в двух ополченцах из той четверки бойцов нашего десятка, да направился к ним, выставив перед собой руку с символом солнца на цепочке. — Хватит обжиматься! Помолитесь лучше, как ваш товарищ советует. Он знает, что говорит… его монашки воспитали. Можно сказать, особа духовного звания.

Никак запамятовал десятник, что сана у меня нет. А с моим образом жизни, бьюсь об заклад, и не предвидится. Или он шутит так… меня подкалывает?

Заметив, что мы с Драганом следуем за ним, Слободан рявкнул:

— А вы чего увязались? Других валите спасать. Шаго-о-ом марш!

— У тебя символ солнца есть? — спросил я у Драгана, когда мы отстали от десятника и отошли прочь. — Ну или хоть какой-нибудь предмет… священный?

— Чего нет, того нет, — посетовал тот, — даже и не скажу, когда последний раз в церковь ходил. Зато… насколько я знаю, можно круг нарисовать для защиты от нечисти. Вокруг себя… или еще кого.

С этими словами он провел саблей по земле, оставляя тонкую бороздку. И бороздкой этой окружил нас.

— Языческие штучки, — проворчал я.

— Зато довольно действенные, — парировал Драган.

Почти сразу, словно в подтверждение его слов, пробегавший мимо и дико орущий гайдук едва не врезался в нас, но вместо этого резко остановился перед бороздкой, будто натолкнулся на невидимую стену. На несколько мгновений замер, хлопая глазами и с выражением совершенно бессмысленным, как у рыбы, выброшенной на берег. Затем пришел в себя и недоуменно вопрошал:

— Чего? Вы чего? А что вообще… а как я здесь?.. Короче…

— Короче, или помолись, или кругом себя обведи, — перебил я этого мямлю. — А если не слабо, то помоги кому-то еще.

— Колдовство на нас наслали, — пояснил Драган, рукой указывая на ближайших ополченцев, — злое.

Вот уж к последнему уточнение мог и не прибегать. И не только потому, что бардак, воцарившийся в лагере, был явно устроен далеко не с добрыми намерениями. Просто для меня, воспитанного, как верно заметил Слободан, святыми сестрами; именно от них получившего свою порцию разумного, доброго, вечного, называть колдовство злым казалось столь же избыточным, что про снег говорить «холодный», а про воду — «мокрая». Или сказать: «продажные шлюхи легкого поведения». Если не масло масляное, то близко к тому.

Всякое колдовство мне, монашескому воспитаннику, виделось заведомым злом. Независимо от изначальных намерений. История того же графа Белы тому яркий пример.

Что до мямли нашего, то он видимо счел, что лучше перестраховаться. И сначала тоже себя кругом обвел, старательно выводя бороздку острием своей сабли. А затем бухнулся посреди этого круга на колени и что-то забормотал.

Тем временем Драган уже покинул наш круг. И подскочив к какому-то мужчине, вслепую тыкавшего вокруг себя кинжалом, обвел кругом уже его. Да как можно шире. Так что сперва на круг этот налетели с разных сторон два любителя побегать по ночам, размахивая один саблей, другой — секирой. Да оба рухнули наземь почти сразу. Выронив свое оружие.

Что до человека в самом круге, то приблизившись, я узнал в нем самого Шандора Гайду. Тот уже пришел в себя и осматривался с недоумением, стремительно переходящим в недовольство.

— Что происходит? — осведомился он привычным деловито-строгим голосом, но видно было, что эту строгость спокойную он поддерживает в себе из последних сил. Того и гляди, сорвется.

— Очередное нападение на лагерь, — не преминул сообщить я, пытаясь изображать скороговорку, с которой излишне рьяные новобранцы докладывают командиру, — да такое, что стрига ваша рядом с этим… не намного опаснее комара.

— Она не моя, — буркнул Гайду.

— Но и на этого… противника мы нашли управу, — не преминул похвалиться Драган, указывая саблей под ноги нашему предводителю. На замкнутую в круг бороздку на земле.

— Самое время обратиться к… во что вы верите, почтенный господин? — обратился к Гайду я. И подкрепил свои слова, продемонстрировав символ солнца.

— К добру или к худу, но не в проповеди попов и монахов, — отвечал Гайду, как мне показалось, не без сожаления в голосе.

— Тогда лучше стойте в круге, — посоветовал я ему, — просто стойте.

После чего мы с Драганом разделились. Он побежал рисовать новые круги на земле, ловя в них наших одержимых соратников. Я же сперва проведал давешних ополченцев, врезавшихся в круг Гайду. И убедившись, что они пришли в себя (ну и дав ценные указания, само собой), пошел искать, кому бы еще помочь.

Шандора Гайду покидал с некоторой неохотой. И не потому, что шибко переживал за него, нет. Приязни у меня наш скрытный да не отличающийся, как оказалось, честностью предводитель не вызывал, так что за шкуру свою пусть сам волнуется.

Дело было как раз в его склонности к недомолвкам. Меня так и подмывало спросить: а о чарах этих, на нас обрушившихся, господин Гайду тоже знал, как о стригах? Тоже ожидал, но предпочел не сообщать?

Впрочем, подумав немного (на ходу хорошо думается), решил, что подозрения мои напрасны — в данном случае. Вспомнил, что очнувшись, Гайду выглядел растерянным не меньше нашего.

Да и если бы знал, чего еще ждать от болот Паннонии — наверняка бы приготовился. Как был готов к визиту стриги, позаботившись о серебрении. Здесь же нашего предводителя видно, что застали врасплох. Тоже как одержимый по лагерю бегал.

* * *

Управились мы… а также те, кого мы привели в чувство, и те, кого спасли уже они, до рассвета. Так что хотя бы пару часов сна у неведомых вражьих чар мы таки выиграли. Все, кроме восьми человек, из-за ночи этой треклятой уснувших вечным сном.

Еще шестеро были серьезно ранены. Их мы перевязали, а когда выступили снова в путь — погрузили на повозки.

Просто же синяков и ссадин было не счесть. Пожалуй, не нашлось бы ни одного бойца, после колдовской ночи обделенного подобными украшениями.

Да и самочувствие наше наутро оставляло желать лучшего. Слишком много сил потеряли, кто бегая с оружием в руках (тоже не пушинкой, кстати), а кто — утихомиривая тех, кто бегал. Оставшегося для сна времени явно не хватало, чтобы восстановиться.

Потому на марше мы являли собой на редкость жалкое зрелище. Шагали еле-еле, поминутно зевая и пошатываясь хуже, чем спьяну. Ах да, забыл сказать: господину Гайду тоже пришлось с нами пешком идти. Его верный конь, на котором наш предводитель достиг Паннонии; скакун, коему посчастливилось не увязнуть в болотах и пережить нападение стриги, в колдовскую ночь все-таки сгинул. То ли испугался разбушевавшихся людей и убежал, то ли зарубил кто. А может, тоже оказался во власти волшбы.

В общем, не стоило удивляться, что после утреннего подъема далеко мы не прошли. Очередной привал Шандор Гайду скомандовал где-то на час раньше обычного, если не больше. А уж как мы все повалились с облегчением в траву или просто на голую землю — будто карточный домик разрушился, ни дать ни взять.

А когда уже остановились на ночлег, сам Гайду лично приказал Драгану обвести место нашей стоянки кругом. Он и обвел, обходя лагерь с секирой в руке. Насчет же молитв перед сном ополченцам даже напоминать не пришлось.

Насколько разумно с нашей стороны было так подстраховываться, судить не берусь. Но в ту ночь враждебные чары нас уже не беспокоили. Да и в последующие ночи тоже.