Альбатрос (гет)

Мелодия распалась резким, дисгармоничным аккордом, похожим на всхлип. Фейджент отшатнулся. А девушка попятилась было прочь, но он поймал её за запястье — небольно, но крепко — и потащил в соседнюю комнату, где были две скамьи и простой стол.

— Сядь.

Он коротко толкнул её в сторону скамьи. Девушка и не подумала воспротивиться, рухнув на скамейку и трясясь как осиновый лист. Кисть руки будто жгло холодом.

Фейджент стащил повязку с глаз, шумно вздохнув.

Он опёрся локтями о стол, буравя девушку взглядом. Наверное, буравя. Наверное, взглядом. Она по-прежнему не могла различить ничего, кроме размытых очертаний головы, повёрнутой к ней.

— Я никогда ни о чём не просил, — его голос, утративший всегдашнюю мягкость, напоминал теперь хриплое карканье. — Но попрошу сейчас. Об этом никто не должен знать. Никто. Совсем.

— Т-ты призрак? — едва выдавила из себя она. Казалось, язык прилип к нёбу.

Он рассмеялся. И, как ни странно, это был хороший смех: лёгкий и беззлобный.

— Я — ветер.

— Кира говорит, что в ветер п-п-превращаются мёртвые.

Ей было страшно. Но не за себя и даже не за него. Скорее за весь мир. И за это хрупкое поселение на границе между вечным океаном и вечной степью. Последний приют колдунов и колдуний. Что бы ни случилось хорошего или плохого, в центре всего был Предводитель. Помогал, направлял, поддерживал. Закрывал бреши. Вершил суд и разнимал ссоры. Вынуть его из переплетения здешних дел и судеб было как вынуть ключевую деталь из головоломки — всё непременно рассыплется.

— Верно. Чем старше становятся колдуны, тем меньше в них от человека и больше от ветра. И однажды, когда земное перестаёт их волновать, они превращаются в ветер полностью. Моё место давно с ними. Но я не могу себе этого позволить.

— Ради поселения?

— Ради него, — кивнул Фейджент. — И ради кое-чего большего. Но… ступать по земле мне сложно. Хорошо хоть никому больше не приходит в голову до меня дотрагиваться.

Эта безрадостная реплика, призванная разрядить обстановку, только послала по спине ещё более сильную дрожь.

— Я вам не враг. Так не шутите со мной, — хмуро пробормотала девушка. — И… простите.

«Я поступила, как неразумный ребёнок».

«Наверное, в ваших глазах это хуже, чем предательство».

Фразы кружились в голове и пропадали. Нет. Добавить ей было нечего.

Какое-то время они сидели молча, и только вечный океан где-то за стеной раз за разом накатывал на берег. Будто какое-то огромное морское существо дышало во сне.

Фейджент сжал левую руку в кулак, будто борясь с приступом острой боли.

— И всё же я не призрак, — своим обычным мягким тоном добавил он. — Можешь убедиться.

Она подняла голову. Вместо неясных очертаний перед ней впервые замаячило лицо: худощавое, с выступающими бровями, большими яркими глазами, чуть выпуклой спинкой носа и тонкими губами.

Он взял её за руку и поднёс ладонью к своему лицу. Девушка инстинктивно отпрянула.

— Можешь не бояться.

— Я и не боюсь.

Она закусила губу. И медленно-медленно протянула пальцы вперёд, едва касаясь подушечками его висков (неожиданно тонкая кожа и пульсирующая жилка на левом), щёки в лёгкой щетине, линии подбородка. Это было знакомство, но одновременно и прощание. Ведь никогда ещё она не понимала так остро, что ничего у них не выйдет. Что они разминулись не просто в пространстве, а ещё и во времени.

— Спасибо, что учил меня.

— Спасибо, что научилась.

* * *

Пока Фейджент учил её видеть, Кира учила слышать. Вернее, слушать. Не закрываться от Шума, а различать, что он говорит.

— То, что отрицаешь — твой хозяин. То, что принимаешь — твой слуга.

И когда девушке наконец-то удалось не отдаваться на власть незнакомых шёпотов, а слушать Шум самой, произошло ещё одно чудо — к ней вернулось зрение.

Сначала размытое и нечёткое, так что она не сразу поняла, что это не очертания, созданные ветром, а что-то, маячившее перед глазами. Но ветер не передавал цветов, а эти смутные пятна были цветными…

Они становились всё чётче — и, наконец, мир встал в фокус.

Казалось бы — ну что это могло изменить в её жизни теперь. Ан нет. Она впервые увидела птиц. Пёстрой вереницей они встречали каждый корабль, приходивший в бухту крепости. И каждый караван, возвращавшийся из великой степи.

У каждого и каждой птица была своя. Так похожая на хозяина или хозяйку, что не узнать было невозможно. И она, как ведьма, видела, кому эти птицы садятся на плечо, рядом с кем кружат.

Возле Фейджента не было ни одной.

Но почему — это ей как-то раз выболтала Илка, слегка перебрав домашнего вина на летнем празднике.

— Он ни с кем. Давно не был и вряд ли будет. И потому мы с тобой живы, подруга…

— В смысле?

— У Фейджента на охотников на ведьм свой зуб. Его мать ясновидящей была, но мужчины пророками не бывают… Он и не стал. В искатели воды подался, женился на обычной женщине, не колдунье. И та должна была дочь родить. Только вот дочка стала бы ясновидящей. Очень сильной. А у охотников на ясновидящих специальный амулет, вроде компаса. Их нашли, а мать ничего и не почуяла — обычная ведь.

— А скрыться от компаса нельзя?

— Можно на время заглушить голос ветра, но опасно это, да и с ума сойти можно…

Девушка вспомнила отца и настойку с запахом слёз. Что же, значит, другого выбора у него не было. Пусть свести с ума, пусть ослепить, но оставить в живых…

— И вот с тех пор у него ни дома, ни очага. В старом доме в посёлке он ни разу не был. Ночует где-то в крепости, каждый раз на новом месте, чтобы не привыкать. Во всём участвует, да всех сторонится. И не танцует никогда. «Потому что танцевать — значит чувствовать». Это не я придумала, он сам так сказал.

Илка ещё что-то говорила, только девушка её больше не слушала. Фейджент, видимо, почувствовав пристальный взгляд, обернулся и вопросительно на неё посмотрел. И лишь тогда она отвела глаза.

Вот, значит, как…

«Я не могу с тобой быть, но…»

* * *

…Но я могу тебя найти.

Она глубоко вдохнула, вбирая в себя ветер, шевеля невидимые ниточки миллионов сквозняков. Ей нужно было дуновение, еле заметное, но так любимое самими беспокойными ветрами. Не человек, а почти шторм.

Она пробиралась высеченными в камне коридорами, босиком, в одной ночной рубашке. Ни свечи в руке, ни тепла за пазухой. Распущенные волосы колыхали потоки воздуха.

«Здесь!» Сердце ёкнуло, как поплавок, на мгновение опускающийся в воду, когда клюёт рыба.

Девушка постучала в дверь. И он ей открыл.

— Ты?

— Я.

Она накрыла его губы своими, не спрашивая, почему сейчас они были настоящими, материальными — тёплыми и чуть потрескавшимися, с солёным привкусом крови, будто он их кусал во сне.

Она стащила с него рубашку, бегло проводя пальцами по до странного гладкой и нежной коже. Распустила ворот своей сорочки и дала той упасть на пол.

— Что ты делаешь? — он взял её лицо в свои руки, пытаясь не то рассмотреть, не то ощупать его в кромешной тьме комнаты. — И что ты делаешь здесь?

— Я тебе снюсь…

В ответ он так сжал её в объятиях, что она не смогла даже вздохнуть. Так утопающий вцепляется в борт лодки. Так тянется к поверхности за хотя бы одним глотком воздуха.

Теперь и её губы были обкусаны и измучены, почти немея от его поцелуев. Горела кожа, ныли до предела затвердевшие от его прикосновений соски.

Постель, на которую он положил её, казалась ей ложем из крапивы, настолько острым было каждое ощущение. И резкая боль внутри, когда он вошёл в неё. И медленная, вязкая, будто плотная морская вода волна удовольствия, смывающая, стирающая ощущения, делающая их неважными и далёкими.

И безумная лёгкость, поселившаяся в теле после. Когда казалось, что её вот-вот унесёт вместе с ветром. «Если смерть похожа на ветер, то зачем её бояться?»

— Ты останешься?

— Я сон. Я не могу остаться.

И он не стал её удерживать. А может и вправду поверил, что спит. Только ещё много дней после этого пытался поймать её взгляд. Но ответа так и не нашёл.

Потом он ушёл в плавание. Из которого, как шептали сплетники, корабль мог и не вернуться.

* * *

На горизонте показался знакомый силуэт корабля, и девушка вскочила. Она пошла к пристани. Сначала неспешно. Потом быстрее. А дальше — почти бегом. Не чуя под собой ног, будто летя навстречу кораблю.

Сердце билось, как сумасшедшее.

Она раскинула руки, будто крылья. И тогда вслед пёстрой стае птиц устремилась ещё одна. Альбатрос. Дитя урагана.