Накипело (джен)

Почти каждый год отец отправлял меня в лагерь. Это было ужасно. В конце четвëртого класса я уже морально готовился к унижениям и одиночеству, но отец порушил всë это. Оказывается, этот прохвост нашëл замену маме в лице какой-то старой подруги. Мы всë лето узнавали друг друга, и я понимал, что этот союз не будет прочным.

Всë шло гладко, эта женщина стала жить у нас, привезла свои вещи и обосновалась в комнате сестры. Мы с той очень аккуратно знакомились с новообретëнной мачехой.

Поначалу она казалась странной.

Однажды мы гуляли по парку, она держала мою сестру за руку, я шёл рядом. И тут она как возьми и убеги вперëд! Сестра, конечно же, расплакалась, а мачеха вместо того, чтобы успокоить её, начала убегать ещë дальше. Я тогда так разозлился, что потом неделю еë игнорировал.

Мачеха оказалась с характером и, когда обижалась, просто собирала все, абсолютно все свои манатки и уходила к себе на квартиру.

А отец постоянно как щенок бегал за ней, но потом просто потихоньку стал забивать на неë.

Мы с сестрёнкой постоянно таскались за ним, так как он мог запросто остаться у неë на неделю.

В пятом классе я начал потихоньку карманить. И в конце года меня спалили какие-то малявки.

Отцу благо не донесли, но пообещали, что в следующий раз я так просто не отверчусь.

В шестом классе математика у меня полетела к ебеням; отец постоянно порол меня за неë, и нередко на моих бëдрах красовалась целая вселенная синяков. Однажды он не сдержался и вмазал мне по скуле. В школе напряглись, но я отвертелся. В марте я ушëл на час раньше положенного, оставив сестру одну. Я хорошо погулял, позанимался с репетитором и уже возвращался домой, но тут мне позвонила чём-то очень довольная севтра и сообщила, что доложила отцу о моëм уходе. Он сказал, что мне лучше прятаться и не появляться дома. Я паниковал. Зайдя домой, я шипел на довольную сестру и не находил себе места.

Пришëл отец, и тогда я познал все человеческие муки страдания живого тела. Он запер сестру в комнате, и я понял, что всë это смахивает на мою историю с матерью.

Он хлестал меня чем ни попадя, железной выбивалкой для ковров, ремнëм, руками. Он рассëк мне палец железкой, и я, лëжа на диване, покрытый покрывалом, пропитал его парой капель своей крови с содранной ногтевой пластины. Когда отец выдохся, он заставил меня час стоять неподвижно — или он вновь "выбьет из меня эту дурь!"

Ещë после каждой порки ремнём он строго запрещал мазать раны и синяки. Потому что это было наказание.

Через две с половиной недели, когда раны ничуть не посветлели, он сказал идти к нему в комнату. Это был первый раз, когда он сам обрабатывал мне синяки на спине.

В школе заметили у меня синяки и, вызвав опеку, отправили в приют. Там у меня отобрали ключи "на сохранение" и забрали школьную форму.

В приюте я повидал многое. Были дебоширы, неадекваты, крысы, воры, много кого.

Помню, нам на Новый год дали сладкие подарки и сувениры. Так воспитатели мало того что забрали все игрушки себе, так ещë и брали наши конфеты!

В приюте однажды сломался телек — на целый год! — и мы не знали, чем себя занять. Книг там не было, нормальных настольных игр тоже, поэтому мы развлекали себя как могли. Моя успеваемость там упала ниже плинтуса. С домашкой мне никто не помогал, хотя я просил.

Спустя год моего пребывания там я согласился на опеку старшей сестры; у меня был выбор: или сестра, или детский дом. Я выбрал именно сестру.