Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

* * *

Лили всегда предпочитала жалеть о сделанном, чем о несделанном, хотя и о сделанном жалела крайне редко. Другой вопрос, что пороху выполнить задуманное хватало не всегда. Но, если уж хватало — то что об этом жалеть, оно же уже свершилось, и по иному уже не будет, как ни крути.

Может быть, такой её подход объяснялся тем, что в её жизни было не так уж много неправильных решений, а непоправимых — и вовсе ни одного. Может быть, случись с ней такое — и она изменила бы своё мнение. Но пока боги, стихии, удача и что там ещё хранили её, и о сделанном жалеть ей ещё не приходилось.

Несделанное, возможное, но несбывшееся, находившееся в шаге, на расстоянии вытянутой руки, но не взятое, не испытанное и не познанное выводило её из себя, нарушая и без того шаткий в столь непростые времена душевный покой. Стоит ли говорить, что самым ярким примером подобного несбывшегося была их с Севом недавняя совместно проведенная ночь.

Какие возможности она таила, какими ожиданиями дразнилась, заставляя сердце буквально выскакивать из груди!.. А что в итоге? Несколько часов бессонной маеты, живое тепло лежащего рядом, но всё равно что на другом краю вселенной тела и мимолетный, словно бы приснившийся поцелуй, от которого пожаром вспыхнуло не только плечо, но и всё внутри — и продолжало вспыхивать всякий раз, как клочок пересушенного трута под лупой, стоило только мимоходом задеть это воспоминание, на миг обратиться к нему, лежащему на самом донышке этакой шкатулки с сокровищами.

Поэтому Лили старалась задевать его пореже, поэтому распахивала «шкатулку» едва ли не каждый день и поэтому безмерно злилась на себя за свою нерешительность, надуманные колебания, напускную скромность и слишком глубоко вбитые правила приличия. Что ей стоило протянуть тогда руку — и сейчас в её «шкатулке», вместо изматывающего ожидания и дурацких сомнений, было бы тепло его кожи, острота выступающей ключицы под пальцами, его плечо под её головой — и кентавры знают, что ещё!..

Буквально сразу после того, как за ним в то утро закрылась оконная створка, она поняла, что ночные её сомнения не стоили выеденного яйца, что томиться ожиданием и мучиться дилеммой «обнимет-не обнимет» было глупо, что он ждал — точно так же маясь, как и она — ждал этой протянутой руки — и не дождался. Не она ли, убеждая прошлым летом маму, говорила, что Сев никогда не сделает ничего против её воли, не прикоснется, если не будет на сто тысяч процентов уверен, что она хочет этого так же, как и он? Так почему же? Почему она, столько мечтавшая о шансе оказаться к нему настолько близко, бездарно прошляпила этот шанс? Спряталась в нору своих домыслов и мнимой застенчивости и ни словом, ни жестом не показала ему, не дала понять?..

Жалеть о несделанном было неприятно и стыдно — куда более стыдно, чем, если бы она всё-таки…

Поэтому Лили дала себе зарок, что в другой-то раз она не сплохует, поведёт себя совсем-совсем иначе — благо, это несделанное не казалось фатальным, ведь впереди — целая жизнь. Да, шла война, но пока что она воспринималась фоном, пугающим, тревожным, но клокочущим где-то там, вдалеке и не с ними, только изредка прорывающимся в их замкнутый безопасный мирок заплаканными глазами Камиллы или очередной газетной сводкой.

* * *

«Работу над ошибками» Лили решила провернуть на День Валентина — лучше времени было и не придумать. Но чем ближе подступала назначенная дата, тем ощутимее таяла её решимость.

Позвать Сева в Выручайку вечером? Устроить празднество? А дальше? Четырнадцатое февраля не просто так именовалось Днём влюблённых — а ведь никто из них, ни он, ни она, ни словечка ещё не говорили друг другу о любви! И уж в этом-то Лили точно не желала быть первопроходцем. Заветные три слова, по её разумению, должен был первым произнести Сев.

Да, вроде бы, между ними и так было «всё понятно», но… Всё да не всё. Сколько бы Лили ни убеждала себя, что слова — это формальность, что поступки говорят куда громче и яснее слов, и что этих самых слов от замкнутого, не уверенного в себе Сева можно прождать до глубоких седин, другая, романтическая, взрощенная на сотнях красивых книжных историй, её часть жаждала непременного соблюдения положенного ритуала — хоть сколько угодно формально.

Так что же оставалось — пригласить Сева на совершенно явно романтически окрашенный вечер без каких бы то ни было признаний с чьей-либо стороны? Не будет ли это «слишком»? Не будет ли это забеганием вперёд?..

Притихшие после той январской ночи сомнения вновь поднимали головы — многочисленные, как у Лернейской гидры. Если бы оно всё сложилось само собой!.. Расписанные до мелочей планы никогда не были её сильной стороной, в отличие от импровизации и интуиции. Но само собой оно уже складывалось — и второго такого случая может не представиться очень долго. Лили металась, с предвкушением и ужасом поглядывала на календарь и не могла понять, чего же, положа руку на сердце, в ней сейчас больше.

Выход журнала и последующий триумф Сева пришлись как нельзя более кстати. Разве это не повод отметить столь значимый успех в Выручайке? Совершенно нейтральный, не связанный ни с какими перегруженными смыслами и ожиданиями праздниками. А чем уж этот повод обернётся — зачем загадывать заранее?..

Предложение импровизированного праздника, прикидывающегося свиданием — или свидания, закамуфлированного под праздник — Сев воспринял с восторгом. Даже правильно уловил формат мероприятия, сообразив, к огромному облегчению Лили, не звать туда их общих, бесконечно дорогих, но совершенно неуместных там сегодня друзей.

После уроков, тянувшихся, как показалось, бесконечно, Лили под прикрытием полога заранее трансфигурировала бутылку шампанского и немного фруктов из припасённых с обеда крошек. Поколебавшись, стащила мантию и переоделась в самое своё лучшее бельё — мало ли что?.. Подумала ещё немного — и превратила белый, изукрашенный васильками ситец в нечто кружевное и невесомое, виденное на последних разворотах модных журналов. Заалев щеками и заозиравшись по сторонам, словно кто-то мог увидеть её сквозь плотную бархатную ткань, поспешно оделась и вылетела наружу, будто спасаясь от преследования.

Впереди был вечерний обход, так что ни заглянуть ещё раз в спальню, ни оказаться в Выручайке раньше Сева не стоило и надеяться.

Поэтому, когда она мерила шагами кусок коридора перед заветной дверью, крайне расплывчато формулируя свой запрос — «Мне нужна комната на сегодняшний вечер», Лили не без трепета ожидала, что же перед ними предстанет.

Предстала, как ни странно, просто комната, хоть и не лишенная некоторого будуарного налёта: огромный, жарко пылающий камин, неизменно кочевавший из интерьера в интерьер почти во всех вариациях, толстые ворсистые ковры перед ним, в одном из которых Лили опознала шкуру белого медведя, большие подушки, собранные в подобие низенького разлапистого дивана-оттоманки, подушки поменьше, насыпанные сверху и вокруг в произвольном порядке, вычурный круглый столик на резной высокой ноге и — целомудренно прячущаяся за занавесями балдахина и вообще насколько возможно сливающаяся с тканевыми бордовыми обоями — кровать.

Уютное тесноватое логово, в тёплых тёмных тонах, без всяких излишеств вроде, не приведи стихии, нащипанных с оранжерейных редкостей лепестков. Жить можно.

Выбор, куда садиться, был невелик — или зачехленная кровать, этакая театральная «ложа», или подушки «партера» с видом на камин и почившего медведя. На кровать они оба покосились диковато, и Лили, пресекая ненужные домыслы, поспешила плюхнуться на край «диванчика», отчего плотно набитая подушка встала на дыбы, скинув «наездницу» прямиком на шкуры.

Пришлось, со смехом всползя обратно (раньше, чем обеспокоенный Сев кинулся её поднимать), рассаживаться не по углам, а ближе к центру и, соответственно, друг к другу.

Угнездившись, Лили обнаружила, что правильно сидеть, привалившись боком к тоже слегка съезжающему в её сторону Севу, очень даже удобно. Настолько, что вставать не хотелось вовсе.

Инспектируя содержимое сумки, девушка в очередной раз порадовалась тому, что она волшебница: окруженные защитной сферой виноград и мандарины не пострадали ни от падения (при котором сумка оказалась снизу, а Лили — сверху), ни от чересчур близкого соседства с твердой поверхностью уменьшенной втрое и всё ещё холодной бутылки. Когда-нибудь у неё дойдут руки соорудить себе подобие Севовой безразмерной сумы, так здорово облегчающей жизнь!..

* * *

На приманенном к самой «оттоманке» столике загадочно мерцают, перекатывая по граням огненные блики, два тонконогих хрустальных бокала. Золотые пузырьки вперегонки рвутся из сверкающей прозрачной тюрьмы наверх, к свободе. Жаркое пламя красит отблесками тугие, полные соком виноградины, превращая их сорт из белого в розовый — с одного бока. Красит оно и щеки — ведь это же из-за него к лицу не прикоснуться? Ведь из-за него же? И кидает в жар — тоже ведь из-за огня?.. Сброшенная Лили мантия жухлой змеиной шкуркой свернулась у ног. Босых, освобожденных от туфельного плена ног, почти по щиколотку тонущих в густом изжелта-белом меху. Вернее — по бахрому джинсов и всего вокруг одной ноги. Вторая небрежно, «по-восточному» поджата под себя, её колено покоится на черных джинсовых коленях Сева. Крылья белой рубахи трепещут у локтей, Сев неотрывно смотрит, как тонкая крылатая рука с выступающей косточкой на запястье и веснушкой-родинкой возле неё тянется к алмазно-яркому хрусталю, как изящные пальцы обхватывают обманчиво-хрупкий прозрачный стержень…

— …? — вопрос застаёт его врасплох: он так смотрел, что забыл слушать.

— Что? — чужим хрустким голосом переспрашивает он, переводя взгляд на высокие, присыпанные солнечными пятнышками скулы, упавшую поперёк брови закрутившуюся колечком медную прядку, лукавую белозубую улыбку…

— Давай за тебя? — передаёт ему бокал Лили.

Северус берёт его из её тонких крылатых рук, машинально отпивает, вслепую ставит назад, не отводя от неё взгляда.

— Что? — на этот раз спрашивает Лили, смешавшись и ещё пуще вспыхивая от такого пристального внимания.

— Ничего, — словно под пятнистой шкурой перекатывается глубоко-глубоко затаенный рокот. — Любуюсь.

Крылатая птица-рука тянется к его лицу, на полпути, как подбитая, падает — и вот это уже не птица, а лоза, она обвивается вокруг шеи, и нет никаких сил противиться ей, да и желания никакого нет. Его руки исчезают, плавятся в пожаре её волос, блики на хрустале, отсветы на желтоватом ворсе, всё — огонь, всё — пламя…

________________________________

Примечание

Красота от Lilyhbp:

https://postimg.cc/sQ46FhrN

Анонимная красота:

https://postimg.cc/HjjqDCsj

И фото-красота:

https://postimg.cc/F1xtrw9q