Красное на чёрном, или мост в Терабитию (гет)

Дом в Паучьем Сев обходил десятой дорогой с начала лета. Любоваться, как мать сдувает пылинки с очередного некогда принадлежавшего Тобиасу хлама, превратив жилище в мемориальный музей, желания не возникало.

Нет, музей бы он даже и простил ей — каждый человек волен измываться над своей жизнью, как ему заблагорассудится (а он сам, хвала стихиям, себя из этого семейного уравнения уже практически исключил), но то, что она в музееохранительном запале наговорила про Лили, так просто со счетов не сбрасывалось.

Поэтому на «историческую родину» Сев не казал и носа, прекрасно устроившись на борту «Наутилуса». Лили не раз заводила разговоры о том, чтобы перебраться к ней — легально или не очень, но летние каникулы отличались от зимних не только длиной (всякому родительскому — если брать легальный способ — терпению есть предел, а уж проверять на прочность границы терпения Лили, безвылазно мозоля ей глаза, неизбежно стесняя её, ещё и ежевечерне рискуя подвести её под монастырь при «шпионском» варианте, совершенно не хотелось), но и природно-погодыми условиями.

Да, «рубка» была определенно тесновата, даже в сравнении с его более чем скромной мансардой, чтобы достать что-то из чемодана или наоборот убрать в него, приходилось каждый раз отменять Уменьшающее заклинание, а потом накладывать его снова, вездесущие же и вечноголодные лесные комары умудрялись просачиваться через любые завесы, блоки и, тем более, плетеные стены, зато…

Как здорово было душными июльскими ночами лежать навзничь на толстенной чуть наклонной ветке, как на шершавом покатом шезлонге, и смотреть в усыпанное крупными спелыми звездами небо, не замаранное отсветом ни единого окошка или фонаря. Тишина вокруг была чуткая, живая, в неё, как в драгоценную работу златошвейки, вплетались шепотки ветра, шорох мечущихся между верхушками деревьев летучих мышей, редкие выкрики ночных птиц, плеск струящейся по камням реки…

Затхлая, пропитанная старыми обидами, треском проседающих перекрытий и обреченной капелью ржавого кухонного умывальника тишина «родового имения» ей и в подметки не годилась!

А утром, по бриллиантово сверкающей в процеженных сквозь березовую листву золотых лучах росе, прибегала Лили. Не каждый день, конечно — чаще успевавший умыться, перекусить превращенными в сэндвичи листьями и нешуточно соскучиться Северус заходил за ней сам ближе к полудню, но несколько раз она устроила ему такой подарок, и воспоминания о тонком, полупрозрачном в утреннем тумане силуэте, со звонким смехом бегущем к нему сквозь самоцветно переливающуюся лужайку, были из тех, что так приятно, бусина за бусиной, перебирать, лежа на шершавом стволе, откинув голову на сцепленные руки и глядя в загадочно подмигивающую, словно читающую в его душе бездну.

В общем, древесная жизнь (из-за которой Лили, дурачась, окрестила его галадримом, на манер лориэнских эльфов) вполне устраивала Северуса, и по дому он совершенно не скучал. Не собирался он наносить ему визит и тогда, когда спешивший через парк почтальон — смутно знакомый, не раз встречавшийся ему на улице, окликнул его, идущего навстречу в сторону Лилиного особнячка.

- Эй, парень! — несмотря на утро, пожилой почтальон выглядел усталым и уже затюканным. — Ты же сынок Снейпов, верно?

- А в чем дело? — не спеша ни подтверждать, ни опровергать этот факт, полюбопытствовал Сев.

- Будь другом, передай матери, чтоб мне не тащиться, — одна рука почтальона зашарила в объемной сумке, висящей через плечо, в то время как вторая, воспользовавшись паузой, старательно промокала взопревший под фуражечным козырьком лоб большим мятым платком.

Конверт был большим, утыканным какими-то официальными печатями, и Сев, воровато поглядев в спину удаляющемуся служащему, предпочел выяснить, что в нем, заранее — на всякий случай. Благо, магловская бумага, как и почтовый клей, беспрекословно подчинились магическому усилию — после можно будет преспокойно залепить обратно, без единого следа вскрытия, не то что с заговоренными печатями на волшебничьих письмах, с которыми подобый номер бы явно не прошел!

Внутри оказалась гербовая бумага, продравшись через зубодробительный канцелярит которой, Северус уяснил, что знаменовать она должна полноправное и узаконенное по прошествии необходимого времени вступление матери в наследство покойного Тобиаса.

Разобравшись со смыслом послания, Сев презрительно хмыкнул — при слове «наследство» в голове возникали настойчивые ассоциации со старинными поместьями, вроде Малфоевского или, на худой конец, того, из книжки про сыщика, к которому ещё прилагалась измазанная фосфором собака. Халупа в Паучьем столь звучного эпитета была явно недостойна, и будь Северусова воля — стоять бы ей, заколоченной крест-накрест, пока «наследники» подыскивают себе обиталище поприличней в местечке поуютней. Ещё раз заводить с матерью разговоры о возможном переезде он, конечно, не собирался. Как и вообще заводить с ней разговоры.

«Суну в ящик по-тихому и смоюсь», — решил про себя Сев, накидывая Дезиллюминационное и тишком пробираясь вдоль стены к входной двери, на которой оный ящик и обретался.

За стеной, как и за дверью, было тихо, оттуда не просачивалось ни звуков, ни запахов — хотя из-за соседских окон вовсю звенели вилки и кружки, полз душок дешевого кофе и пригоревшей еды: время завтрака было в разгаре.

Не удержавшись, Сев обогнул дом и осторожно заглянул в окно кухни, грязное и засиженное мухами.

Эйлин была там. Она сидела у стола на своем обычном месте, скорчившись, уронив голову на руки, отчего её пересыпанные солью черные волосы, не убраные в прическу и даже, кажется, не расчесанные, змейками расползлись по сторонам, как у какой-нибудь Медузы Горгоны. Перед ней тускло поблескивал стакан, его брат топырил бока напротив — там, где раньше полагалось восседать за обедом Тобиасу. Между ними высилась характерного вида бутылка, коих Северус навидался до конца жизни.

- Бляяяя, — тоскливо протянул он себе под нос. — Только не говори, что и ты подсела на эту дрянь!..

Когда он вошел в кухню, Эйлин даже не подняла головы. Первый же взгляд на «попойку» убедил его в том, что стаканы нетронуты — не только тот, что предназначался покойнику, но и стоявший возле матери. Уровень виски в бутылке соответствовал разлитому по стаканам, то есть, Эйлин пьяной быть не могла. Почему же тогда она никак не реагировала на него, скинувшего заклинание ещё на входе?

Осушив брезгливым Эванеско все ёмкости и отодвинув опустевший стакан локтем подальше, он наклонился над матерью. Спиртным от неё не пахло. Пахло немытым телом, по’том и застарелым дымом. Руки, выглядывавшие из-под грязных прядей, казались прозрачными — так они исхудали. Да и сама она, никогда не отличавшаяся крепким сложением, сейчас будто готова была переломиться в поясе — линялое домашнее платье висело на усохшем стане мешком.

- Мам! — окликнул он её, и змеиное кубло волос зашевелилось — но и только. — Мам! — позвал он громче, слегка тряхнув Эйлин за плечи и пытаясь приподнять её над столом.

Медленно, как после дурного сна, она подняла голову и уставилась куда-то мимо него пустым взглядом запавших мутных глаз.

- Что с тобой? — нет ответа.

- Когда ты ела в последний раз? — равнодушное пожимание плечом, в то время, как взгляд продолжает блуждать где-то позади — или сквозь — Северуса.

Выругавшись сквозь зубы, он на минутку оставил её, отойдя к шкафчику, где всегда хранился запас готовых зелий. Против его опасений, Эйлин не улеглась обратно на столешницу, а осталась сидеть в той же позе, совершенно безучастная ко всему.

Зелья были на месте — но не все. Ни одного Сна без сновидений, ни одного Успокоительного, ни одного Напитка живой смерти. Хорошо хоть Укрепляющее нашлось — целых три флакона.

Подумав, он снял с полки глубокую чашку и добавил к нему спешно наколдованную порцию бульона — горячего и душистого, удавшегося на редкость хорошо, если учесть, что из ингредиентов имелись только вода из умывальника, душистый перец горошком и найденная под шкафчиком луковица. Все «кулинарные» манипуляции Северус проводил, старательно отгораживаясь от матери спиной, но предосторожности были излишни — ни поза её, ни взгляд так и не изменились. Оглянувшись на неё украдкой, Сев вообще засомневался, заметила ли она даже его самого, не то что какие-то его действия.

- На, выпей, — вернулся он к столу и, поколебавшись, поставил чашку с бульоном ей под правую руку, а флакон с зельем для верности вложил во вторую — прямо в холодные безвольные пальцы. Пальцы обхватили склянку — но ненадежно, некрепко, так же равнодушно. Пришлось поддержать её руку, подняв вместе с ней пузырёк к бледным, окруженным глубокими скорбными складками губам. — Пей! — подбавив повелительного нажима в голос, повторил он.

Протестовать Эйлин не стала — столь же равнодушно выпила, опустила руку со склянкой на колени. Бульон остался незамеченным, и с ним Северус проделал все те же действия, что и с зельем.

Взгляд её не изменился, но на впалых щеках проступил робкий румянец.

- Чаю хочешь? Или прилечь? Отвести тебя? — растерянно и оттого грубовато допытывался Северус, разрываясь от гремучей смеси жалости, отвращения, паники и досады.

Тонкие губы наконец разомкнулись не только для того, чтобы выпить под них подсунутое.

- Зачем? — едва слышно, тусклым безразличным голосом проговорила Эйлин.

- Затем, чтобы сделать хоть что-то! — взорвался доведенный до отчаяния Северус, не выносивший беспомощности — чужой и, тем паче, своей.

Эйлин снова безразлично дернула плечом, как бы показывая этим напрасность дискуссии, встала и побрела к спальне. Северус страховал её под острый локоть до самой постели, представлявшей из себя сбитое беспорядочное гнездо, забывшее помнить, когда его перестилали в последний раз. Ничуть не смущенная этим Эйлин улеглась поверх, подтянула босые ноги к животу и по-прежнему невидяще уставилась в стенку.

Северус зло пристукнул кулаком по стене и обреченно потянул из кармана палочку — несмотря на состояние матери, рисковать, размахивая при ней пустыми руками, он не хотел.

- Пришлите целителя, тут с волшебницей неладно, — надиктовал он выжидательно замершей, неуместно сияющей посреди окружающего бардака пантере, добавил адрес, и вестник, в один прыжок добравшись до окна, пролетел сквозь него и скрылся вдали.

Сев сцепил зубы, слегка тюкнувшись головой о косяк двери. Это не помогло, и, не в силах смотреть на свернувшуюся в гнезде — как ещё одна тряпка среди прочих — Эйлин, вышел в кухню, ждать специалистов из Мунго там. Сел на стул, ещё хранивший насиженное тепло, придвинул к себе пустой стакан, наполнил его Агуаменти. Задержал над ним руку, подумал, потом тряхнул волосами и выпил так. Залпом, как виски.

________________________________

Примечание

«Зачем?..»

От Patricia

https://postimg.cc/hhZPqLVs