Четыре медовые ночи (джен)

Утром король принял решение покинуть Эдорас. Завтра город должен был опустеть, а жители — двинуться в медленный и тяжелый путь к Хельмовой пади. В тот день никто из воинов не сидел без дела и не мог продлить мучения Гримы. Все силы уходили на сборы припасов и подготовку лошадей. Эовин не стала просить короля о пощаде для змея. В этом не было смысла, решение Теодена относительно судьбы Гримы было предельно ясным.

— Перед тем, как город будет заперт, его казнят. Смерть его послужит уроком для тех, кто вздумает предать корону. Если времени завтра не хватит, его оставят гнить в камере.

Эовин не стала возражать, она знала, что потерпела полный крах в глазах своего дяди. Теперь она не смела надеяться, чтобы он позволил ей защищать свой народ.

Весь день она собирала необходимые вещи во дворце и навьючивала поклажи на подготовленных к дороге лошадей. Время шло своим чередом, вскоре у тех, кто работал вместе с ней, стали появляться новые заботы, и один за другим они уходили. Оставшись в одиночестве, Эовин тихонько проскользнула на пост квартирмейстера. Как она и ожидала, внутри было пусто, и ей удалось с легкостью достать то, что было нужно — ключи от тюремных камер.

Не вызывая подозрений, она прошла по дворцу с кульком припасов и, надежно спрятав ключи в кармане, быстро, но без спешки вошла в склеп. Стражников здесь не было, каждый занимался своими делами, и потому никто не мог помешать ей добраться до камеры.

Она попробовала четыре ключа, прежде чем замок щелкнул. Тихо проскользнув в камеру, Эовин обнаружила, что одна из ламп продолжала гореть с прошлой ночи.

Грима спал на полу, укутавшись в её шаль. Желтый свет отбрасывал на его бледное лицо глубокие тени, но, возможно, то были синяки от пыток. Она склонилась над ним и потрясла его за плечо. К ее удивлению, он с пугающей быстротой подскочил на ноги. Свободные руки схватили ее за запястья и резко дернули на себя, впечатывая спиной в стену камеры. Сила его жилистого тела застала ее врасплох, и разъяренный удар о твердую ледяную стену на мгновение выбил из нее весь воздух.

— Грима, — она пыталась бороться, — это я.

Ее глаза смотрели в его глаза, широко раскрытые от страха. Ему потребовалось мгновение, чтобы полностью осознать, кто она такая, но это произошло, он тут же отпустил ее руки и в изнеможении рухнул на пол.

— Прости меня, — задохнулся он, — я думал, ты одна из них.

— Сегодня никто не придёт, — заверила она, потирая сжатые им запястья. Возможно, завтра на них появятся синяки, но в сравнении с тем, через что пришлось пройти ему самому, это был урон гораздо меньший.

— Саруман и Саурон объединились, — проговорил он, — они хотят уничтожить мир людей и забрать себе Средиземье. Саруман собирает армию, но я не знаю, насколько она велика. Я не был в Изенгарде уже больше года, с тех пор, как впервые согласился помочь его замыслам. Он не делится со мной своими планами. Я рассказал бы тебе об этом вчера, если бы не... Это все, что я знаю.

Он смотрел на нее и ждал ответа.

— Значит, ты не знаешь ничего, — пробормотала она, почувствовав, что его слова правдивы. — Почему ты не сказал?

— Говорил. С первого дня и до последнего.

Эовин стало плохо. Да, разумеется, так и было. Этот человек был трусом, он не стал бы утаивать правду под пытками. Он рассказал правду своим мучителям в самый первый день, но никто из них ему не поверил.

— Грима, я... я сожалею о твоих страданиях.

После долгого молчания она подошла к нему и бросила перед ним кулек.

— Возьми, ты свободен. Постарайся, чтобы тебя не заметили, когда будешь покидать город.

— Значит, король не дал согласия на моё освобождение, — догадался он, перебирая запасы.

— Он подписал приказ о твоей казни. Ты бы предпочел такую участь?

Он покачал головой, и она отвернулась, готовая уйти.

— Подожди, — окликнул он. Она остановилась, но не повернулась лицом. Не смогла. — Можно я возьму это?

Эовин оглянулась через плечо и увидела, как он дрожащими руками протягивал её шаль.

Она почувствовала... что-то. Жалость, быть может? Возможно, отвращение или недоумение при мысли о том, что единственным проявлением преданности, которую она когда-либо видела с его стороны, было его упорное желание обладать ею.

Она кивнула в знак согласия и направилась к двери, пока он дрожащими пальцами цеплялся за ткань, словно та была самой драгоценной вещью на земле.

— Скажи, моя госпожа, — снова остановил его голос, — смог бы я когда-нибудь сделать тебя счастливой?

На этот раз Эовин обернулась. Медленно она встала перед ним и посмотрела прямо в его опухшие глаза.

— Нет, Грима, — сердце ее учащенно билось, — никогда.

Эовин оставила его стоять на коленях в том тусклом желтом свете. Единственная ее часть, которой он когда-либо сможет обладать — ее шаль — была зажата в его руках, его тело было сломлено, а сердце разорвано в клочья.