Гарри Поттер и Беглые Драконы (джен)

— Вот смотрю на тебя, милая, и радуюсь, что забрила голову, — говорит Анели, доливая в ванну тёплой воды. Ханна послушно смеётся в ответ: да, крохотная ручка, рвущаяся на свободу из тесной утробы, выпячивающая кожу — то ещё зрелище. Не для слабых духом.

Но Ханна не жалуется. Она рожала семь раз, что ей восьмой? Мейстер в Нью-Марше сказала, что у неё мальчик, но она, конечно, не стала делиться этим ни с кем: пусть спорят. Это весело, когда они спорят.

Беременность всегда давалась ей легко, даже та, первая, когда её разнесло втрое против обычного и она еле могла ходить из-за огромного брюха. Только в последние месяцы куда-то девались силы ходить и всё время хотелось устроиться в тёплой ванне с душистым маслом, от которого вода побелеет и станет мягкая, как шёлк.

Она родила семерых, когда у неё был всего десяток служанок из бывших шлюх и полуслепая повивальная бабка, которую Деймону рекомендовали на Шёлковой — отличная повитуха, мастерица своего дела, Ханна не жаловалась. Теперь, для восьмого, у неё была Анели, её сёстры, старуха Мегетт, всё те же служанки и мейстер из Нью-Марша, настаивающая на опасности домашних родов. «Что-то ведь может пойти не так, как вы не понимаете!».

Ханна не понимает.

Она закрывает глаза и вспоминает детство. Мягкие ковры под ногами, душные комнаты, пропахшие специями и ладаном. Невесомая дымка красок в воздухе от того, что кто-нибудь — мать, тётки, сёстры, младшие жёны отца — постоянно подкрашивает волосы. Хорошая женщина не позволит себе показать голую голову небесам. Волосы женщины, борода мужчины — это их животное начало, которое надлежит покорить, покрыть краской, чтобы оно всегда знало своё место.

Ханна пропускает сквозь пальцы мокрые пряди — тёмные от воды, такие тёмные, что её можно было бы спутать с обычной женщиной. Её волосы не знали краски с тех пор, как родился Харвин. С тех пор, как родилась Ханна.

До Ханны была Роханна, дочь тирошийского архонта, чистая кровь Древней Валирии. Потомок великого пророка, возвестившего смертным истину о том, что Балерион — един, нет у него ни братьев, ни сестёр, ни семьи, ни ликов, но лишь бесконечность его собственного бытия. И пусть их последний дракон издох ещё до рождения Завоевателя, никто не мог попрекнуть род Сэйидис чистотой их крови или благородством происхождения.

Таргариены ещё были удельными дворянами, когда Сэйидисы уже были архонтами и кровью Пророка.

«Дочери архонта в самый раз сын короля Семи Королевств», — сказал отец, как будто выбор стоял между сотнями достойных, а не королевским сыном и сыном самого архонта. Роханна сидела за решётчатой ширмой и не понимала, зачем ей знать, кому её отдадут. Тирошийские девушки рождаются, чтобы рождать — таков закон природы, воля Балериона, милостивого, милосердного. Так ли уж важно, от кого?

Но ей повезло — по сравнению с подругами детства, ей невероятно повезло. Ей достался не старик, как Ласаралине, не жестокий ревнивец, как Арависе. Её муж был хорош собой, молод, не поднимал на неё руку и не требовал слишком много внимания. Он не приходил по ночам, чтобы получить своё, и хотя предпочитал мужчин — он не тратил деньги на мальчиков-танцовщиков. Роханна знала, что она счастливица.

Даже если муж отнял у неё сыновей и посвятил их варварским богам, обрекая их души на вечную муку. Даже если муж называет её сестрой. Даже если он спит с собственной матерью, и та не стесняется рассказать в деталях, как именно муж её ублажает.

Другим везло гораздо меньше, гораздо.

И Роханна была счастлива.

Она знала точно, когда Роханны не стало.

Это был жаркий день, и Эйгор, брат её мужа, принёс ей кувшин вина со льдом. Тирошийка никогда бы не стала пить с молодым мужчиной, она спряталась бы за занавеску, за ткань вуали, за краску на волосах. Как пряталась до того, с тех самых пор, как Эйгор перестал быть ребёнком и стал юношей.

Но был жаркий день, и ей было больно огорчать Эйгора снова, тот и без того был мрачен, и без того обижен её прятками. И она выпила его вино — вино из его кувшина и вино его губ, алое и пьяное, как вестеросское лето.

Муж не ревновал, когда она понесла. Его слова добили Роханну, уничтожили её:

— Я ведь говорил, ты моя сестра, Рони. Разве брат не радуется, если сестра находит себе любовь? А так сияют, только найдя любовь.

(Он всё равно побил своего брата — за то, что тот не напоил её лунным чаем. Изменять, по его мнению, следовало незаметно, не привлекая внимания окружающих и ни в коем случае не навлекая гнев принцессы Дейны.)

Роханна умерла, но на её месте осталась пустота, сущность, ещё не обретшая формы, безымянное нечто, мечущееся между развалинами привычного и пугающей безграничностью пока неведомого.

Замершее на краю свободы, за которым — право любить, выбирать, быть собой.

За которым громкая, властная, крупная леди Барба, которую никто никогда не смог бы запереть в клетку из ковров и плюшевых занавесок, чьи чёрные кудри никогда не трогала краска. Балерион, бог её отцов, сказал, что проклята земля, которой правит женщина — но земли Бракенов процветали, их полей не касались засухи, их коней не трогал мор. Неужели бог её отцов ошибался?

Кони... она помнила разговор о конях.

— Рони не умеет ездить верхом, леди Бракен, — сказал муж несколько смущённо.

— Не умеет? А что ж ты её не научишь? — фыркнула та, ткнув ему в грудь веером. — Херовенький из тебя брат, в таком случае.

— Дело не в нём, миледи, — поспешила Рони на подмогу. — Дело во мне. Балерион сказал... — она не успела закончить: «что женщина, садящаяся на коня, обретает натуру и похоть кобылы». Спохватилась.

— Видала я того Балериона! — фыркнула леди Бракен. — Не похож на мудреца. Больше на груду костей.

— Она про тирошийского бога, — пояснил муж.

— Тем более! Ещё станет моя невестка слушаться всяких ложных богов! Запомни, девочка: здесь не ваш богомерзкий Эссос, здесь золотая земля добрых богов. И они говорят тебе: нет больше радости, чем хорошая прогулка верхом. Вот оправишься от родов — сама займусь твоим образованием. А теперь показывай мне внучку, я по ней соскучилась.

Леди Бракен подарила ей молодую кобылку в честь первых именин Харвина. Леди Бракен помогла ей — голой, беременной и напуганной — выйти из купели, укутала в золотую рубашку с алым конём. Леди Бракен держала её за руку, пока её семикратно касались тонкие пальцы септы Анели, пока та снова и снова повторяла её новое имя: Ханна.

Но Ханна оставалась женой Деймона. Женой своего брата, потому что он назвался таковым во время имянаречения, а масляный брат не хуже кровного. И пусть они оба этому были не рады, пусть Эйгор давно занял место мужа не только в её сердце, но и в её постели — закон был не на их стороне.

Закон с холодными глазами принца Бейлора, не способного простить другим счастье, которое сам промотал.

Но не теперь. Теперь Ханна — жена Эйгора. Леди Риверс. Хозяйка Элденмура, уважаемая мать восьми детей, готовая родить девятого.

И пусть её называют не "леди", а "мистрис", она готова простить такую мелочь.

Потому что она счастлива.

Потому что теперь ничто не может пойти не так.