Пастух и пастушка (джен)

Дверь за министром давно закрылась, но маги — старик, уютно расположившийся в кресле, и тот, что помоложе, выпрямившийся на своем жестком стуле, — долго еще пребывают в неподвижности и безмолвии.

— Гриндельвальд все еще на Гриммо? — наконец спрашивает Снейп.

— Что?.. А… нет, уже вряд ли, — рассеянно качает головой Дамблдор. — Думаю, Кингсли уже переправился с ним на континент и, надеюсь, грамотно стер ему память, не забыв вложить в карман письмо — на этот раз действительно от меня.

— И все-таки вы не сказали Скримджеру, какому именно Гриндельвальду решили написать, получив то послание, — произносит Снейп — не разобрать, одобрительно или укоряюще.

— Зачем? — пожимает плечами Дамблдор. — Я ведь не солгал, а подробности... Пусть еще немного побудет в неведении. Главное, я убедился — ему действительно мало что известно о наших с Геллертом отношениях, и предотвратил дальнейшие разбирательства, а то наш любознательный министр докопался бы в конце концов до такого, что очень связало бы мне руки... Ладно, пора наводить порядок.

Переглянувшись, они устремляют взгляды на отверстие, все еще зияющее в стене — тому, что в кресле, виден отодвинутый от стены столик без каких-либо украшений — и почти синхронно взмахивают палочками.

— Прежнее было в ореховой раме, — замечает Снейп, критически оглядывая вернувшееся на восстановленную стену зеркало. — Вы не слишком наблюдательны, Альбус. Неужели и мне в старости грозит такая же невнимательность? Впрочем, до ваших лет я не доживу.

— Вы проживете гораздо больше, Северус, — мизантропы обычно живут дольше, им не грозят укорачивающие жизнь разочарования в людях... А невнимательность, — Дамблдор улыбается собеседнику, не разобрать, насмешливо или любовно — и без зеркала было кому всецело завладеть моим вниманием. Вы прекрасно справились, мой друг. Надеюсь, то, что вам пришлось проделать, не слишком противно вашей природе.

Раздраженно хмыкнув, Снейп не отвечает — но не отстраняется, когда высохшая кисть легко ложится на его руку. Что же ты молчишь, мальчик? Ты мог бы ответить, что я не впервые заставляю тебя проделывать вещи, противные твоей природе, — я был бы только рад еще раз получить подтверждение, что ты настолько изменился. Ты мог бы, брезгливо дернув уголком рта, как ты это умеешь, сказать, что я всегда доверял тебе только грязную работу, — но я никогда бы не доверил ее тому, в ком хоть немного сомневаюсь. Ты мог бы, наконец, сказать... Но ты уже сказал это полчаса назад, воспользовавшись маской, стиснув мою руку так порывисто, что Скримджер увидел именно то, что увидел — правду.

Мысли и душу, плоть и кровь... Я знаю, Северус, знаю. Прости, что так прагматично воспользовался даром — тем более бесценным, что поначалу никакого дара не было. Угрюмая зависимость, мрачные обязательства, долг и необходимость, стыд и вина — вот и все, что нас поначалу связывало. Но уже много лет рядом со мной тебя держит совсем другое — хотя ты, верно, отрицал бы это, выскажись я вслух, отрицал бы так же горячо, как совсем недавно другую... привязанность. И я не виню тебя, мой мальчик. Тяжело признать, что тебе хватило душевных сил впустить в свою жизнь кого-то еще — но не хватило самой малости, чтобы осознать это, понять, что ты привязан не только к прошлому.

Нас обоих держит на этом свете не только прошлое — держит и заставляет жить, лукавить, разыгрывать спектакли... Впрочем, сегодняшний фарс — лишь репетиция перед нашим последним совместным действом, где главная роль предназначена уже тебе. И ты справишься, должен справиться. А потом я оставлю подмостки, оставлю вас с Гарри справляться без меня. И если финал будет разыгран, как задумано, когда-нибудь вас будут разделять не стены непонимания и вражды, а только стол, может быть, даже этот самый, а на нем — чашки с чаем или бутылка огневиски. Если же нет...

Что ты чувствуешь, не возвращая мне пожатие, но и не убирая руку? Понимаешь ли, что это еще одна просьба о прощении — за то, что я не могу доверить тебе главное, сказать, что Гарри может выжить? Ваш выход, ваш последний совместный спектакль должен быть безупречным — и чтобы зрители вполне вам поверили, вы должны сами поверить, что это не очередной фарс, а правда. Куклы должны верить, что живут и умирают взаправду...

Впрочем, это не про нас — может быть, когда-нибудь ты это поймешь, и едкая фраза про старого кукловода останется несказанной. Я всего лишь слепой пастух, наудачу бредущий куда-то со своими овцами, пастух без пастушки. Как думаешь, не слишком большим нахальством будет прихватить пепельницу с собой? Хотя мне уже поздновато обзаводиться сувенирами, а тебя, возможно, статуэтка когда-нибудь еще позабавит — когда вас с Гарри будет разделять только стол, а я стану лишь общим воспоминанием.

Они еще какое-то время сидят неподвижно. Наконец старик, легко вздохнув, поднимается и, прощально улыбнувшись фаянсовым фигуркам, направляется к двери. Он выходит первым и поэтому не видит, что темноволосый маг взмахивает палочкой дважды. Массивный стул исчезает, а больше в комнате вроде бы ничего не меняется.

Горничная, час спустя вошедшая в номер, чтобы прибрать за постояльцами, тоже не замечает перемен. Она быстро выметает несуществующий мусор и, поджав губы, отворачивается от столика с пепельницей — вот еще, вытирать пыль с этого старья!.. Хватит с нее и одного вычета из жалования — на прошлой неделе разбила такую же в соседнем номере. Было бы из-за чего, а то — барахло размалеванное...

Так что лишь пастух, простодушно улыбающийся своей пастушке, видит, что глаза и волосы у нее стали черными. Но ему все равно. Он будет любить свою пастушку в любом обличье, пока смерть не разлучит их.