Сбежавшая принцесса (гет)

Тема внезапности их брака явно была для Лои весьма болезненной. Она совершенно застыла и, пристально рассматривая его и свои руки, спокойным отстранённым голосом сказала:

— Простите. Я создала вам так много проблем!

На секунду он замялся, поскольку она была права, и брак с нею действительно создавал серьёзную проблему, но ему не хотелось этого заявлять прямо, поскольку она явно и без того чувствовала себя виноватой.

Заверять её в том, что нет, ничего подобного, никаких проблем нет, и что ей не о чем переживать, было бы фальшиво и жалко; она была достаточно умна, чтобы почувствовать эту фальшь, а ему хотелось по-настоящему утешить её, а не отмахнуться пустыми фразами.

Чуть подумав, он отметил:

— Посмотрите на это с другого ракурса, Лоя. Вы сделали мне предложение, которое я счёл интересным, — сформулировал он. — И это я посчитал сопряжённые с его принятием проблемы приемлемой платой.

Она вскинула на него удивлённые глаза; покраснела и снова опустила взгляд.

Она не могла принять такую благородную трактовку ситуации, потому что её совесть делала ей явственный укор. Больше всего ей сейчас хотелось проигнорировать этот голос совести, забыть те факты, которые противоречили его версии и самой поверить, что всё действительно было так. Но именно то, что он всё это время был к ней так добр, вынуждало её к откровенности — она не смогла бы спокойно жить с тем, что соврала ему.

Признание далось ей непросто.

Уставив взгляд на костяшку большого пальца его правой руки, она тихо произнесла:

— Я надеялась скрыть от вас, что я принцесса.

Она справедливо предполагала, что едва ли незнакомый ниийский посол решится пойти на конфликт с райанским королём из-за девицы, которую видит впервые в жизни. Лоя надеялась, что он примет её за обычную дворянку, которая бежит от договорного брака, устроенного её родителями; у неё даже была составлена подходящая легенда, подобраны кандидаты и в «родители», и в «женихи».

Теперь ей было нестерпимо стыдно — именно потому стыдно, что он спас её, даже зная, на что именно идёт. И ей было мучительно представлять, как бы она себя чувствовала, если бы обман её удался, и он только много позже узнал о её настоящем статусе.

— Ну, вполне разумный ход, — вдруг высказался в поддержку её обмана Берт и добавил: — Проницательного человека вам провести не удалось бы, но вы ведь меня не знали, так что могли предполагать, что у вас этот фокус выйдет.

Она отважилась вскинуть на него взгляд — на лице его не было заметно ни следов осуждения, ни оскорблённости или возмущения.

— Смотрите, — деловитым голосом принялся объяснять он, перехватывая её руки поудобнее и поглаживая её пальцы своими, — если бы вы не были принцессой, вы не были бы так зациклены на варианте с замужеством, потому что вам не нужна была бы настолько непоколебимая защита от родительских притязаний. Как бы они нашли вас в Ниии? — он пожал плечами. — Вы могли бы в таком случае просить у меня пристроить вас там, хотя бы гувернанткой со знанием райанского, например, — она мимолётно улыбнулась, потому что такой вариант даже не пришёл ей в голову. — В конце концов, — продолжил он, — леди, попавшая в такое положение, могла просить найти ей… покровителя, — замялся он, пытаясь выразить мысль более куртуазно.

Поскольку устроить выгодный брак сбежавшей от родителей бесприданнице было бы, в самом деле, совершенно невозможно, логично было предположить, что оказавшаяся в подобном положении дама искала бы либо способа самой зарабатывать на жизнь каким-нибудь достойной благородной леди способом, либо — мужчину, готово содержать её в обмен на ни к чему не обязывающую приятную связь. Просьба взять её в жены, определённо, не вписывалась в такую концепцию и говорила о том, что у леди есть обстоятельства, которые лишают её иных альтернатив, — именно это явное отсутствие альтернатив и позволило Берту вычислить, что за девушка к нему пришла.

Хотя Берт высказывал всё это, чтобы успокоить её — и объяснить ей, что её попытка обмана была естественной, но изначально обречённой на поражение, и он всё равно так и так узнал бы, что она принцесса, — вместо того, чтобы успокоиться, она совсем сжалась и отобрала у него свои руки.

— Лоя? — с тревогой переспросил он, и в голосе его слышалось заметное огорчение: — Я вас… обидел?

«Конечно, обидел! — тут же раздражённо попенял он сам себе. — Вот зачем тебе потребовалось добавлять про поиск любовника? Хватило бы версии с гувернанткой!»

Он почувствовал острое недовольство собой, недовольство профессионального толка: как дипломат он совершил непростительный промах. Ему так хотелось пересказать Лое всю цепочку тех рассуждений, которые пронеслись у него в голове во время их первой встречи, что он позабыл о необходимости оставить при себе те части этих рассуждений, которые могли бы задеть её чувства.

Она не отвечала; аккуратно сложив руки на коленях, она тупым неподвижным взглядом смотрела в окно. Он уже успел понять, что неподвижность такого рода свойственна ей в моменты, когда эмоции её слишком сильны, поэтому предпочёл просто подождать, пока она овладеет собой и сама захочет вернуться к разговору — или, если ей будет того угодно, просто переведёт тему.

Три или четыре минуты они ехали в тишине; потом она равнодушным, но чётким и хорошо поставленным голосом произнесла, всё так же гипнотизируя окно:

— Если бы вы отказали мне в браке, я бы предложила себя… в любовницы… — голос её всё чуть дрогнул на этом слове, но она заставила себя проговорить его чётко и ровно.

Сердце его сжалось от жалости — как тогда, когда она отчаянно и лихорадочно перечисляла ему свои качества хорошей жены. Ему даже представлять не хотелось, что было бы, если бы она дошла до перечислений своих качеств любовницы — слишком мучительно было осознавать, в каком отчаянии она находилась.

Берт и в целом был склонен сочувствовать людям, попавшим в беду, и имел репутацию человека с добрым сердцем. Ему тяжело давалась необходимость отказывать кому бы то ни было в помощи — хотя он и научился это делать по службе. Лоя и тогда, в первый момент, вызывала у него глубокое сочувствие, — теперь же, когда он узнал её ближе и успел восхититься её сильным характером, упорством и умом, ему ещё больнее было представлять, через что она прошла.

— Лишь бы уехать, — тихо проговорила Лоя. — Я согласилась бы на любые ваши условия, лишь бы вы меня увезли.

Голос её был совершенно ровным, но он видел, что ей с трудом удаётся совладать с дыханием, и что пальцы её чуть ощутимо дрожат.

— Вы находились в страшном положении, — попытался ободрить он её, — но справились с ним мужественно и решительно.

— Мужественно? — тонко переспросила она и возразила: — Я ужасная трусиха! — самообладание её, кажется, дало значительную трещину, потому что голос потерял ровность и чёткость, и она лихорадочно добавила: — Вы не видели, как я дрожала от страха под дверями вашего посольства и не решалась позвонить! — она зябко обхватила себя руками, и та дрожь, о которой она только что говорила, овладела её телом и теперь. — Я… — голос её совсем сорвался. — Когда ваш слуга сказал, что вы не принимаете… я… — она часто заморгала, но это не помогло — по щекам её покатилась первая слезинка.

Берт чувствовал себя совершенно бессильным перед её состоянием.

— Господи, ну что же вы… — растерянно пробормотал он, перебрался на её сидение и крепко обнял.

Объятия эти, которые так ярко свидетельствовали о его сочувствии, лишили Лою последних сил; ей сделалось совсем уж жалко себя, и она разрыдалась.

Все эти дни она мужественно сдерживала себя, не позволяла страху и отчаянию овладевать ею; она говорила себе раз за разом: «Мне нужно сделать ещё рывок. Я не могу сейчас предаваться эмоциям. Я должна крепиться». И у неё вполне получалось — обуздывать эмоции, брать себя в руки и делать то, что должно было сделать, чтобы спастись.

Теперь, когда она была, наконец, в Ниии, в статусе замужней дамы, и муж её был человеком, от которого райанский король не смог бы просто так отмахнуться; теперь, когда всё самое сложное, страшное, стыдное осталось позади; теперь, когда она начала чувствовать себя по-настоящему в безопасности — эмоции вырвались наружу, и она заново пережила тот страшный день, который начался для неё с побега через окно.

Страх, отчаяние и стыд поднялись со дна её души, куда она решительно их затолкала, поскольку они мешали ей действовать; и теперь она могла только плакать, не в силах совладать с глубокими эмоциями, которые захватили её с головой.

Но в этом разрушительном водовороте эмоций было кое-что, что отличало нынешний день от того, страшного: был человек рядом, который обнимал, понимал и утешал.

Когда истерика стала отступать, Лое стало стыдно перед ним за этот всплеск.

«Что он теперь обо мне подумает?» — с тоской вопрошала себя она, вжимаясь в его плечо в попытках отсрочить момент возвращения к разговору.

Она уже не плакала — сил плакать не осталось, да и слёзы закончились, — но с каждой секундой ей становилось всё более неловко и страшно. Ей хотелось показывать себя перед ним с лучших сторон — потому что она была глубоко и искренне благодарна ему. Теперь же она испугалась, что ему было досадно, неприятно и противно быть свидетелем её истерики, а она буквально вынудила его пройти через это, потому что куда бы он делся во время поездки, в этом тесном экипаже?

Нужно было бы хотя бы сейчас начать вести себя достойно и оторваться от него… но, уже приняв решение выпрямиться и извиниться, она неожиданно для самой себя вжалась в него ещё крепче — потому что посмотреть теперь на него ей было слишком страшно.

Она не услышала, но почувствовала, что он вздохнул; но прежде, чем она успела окончательно устыдиться, он начал гладить её по волосам со словами:

— Всё уже позади, милая. Всё это уже позади.

Она удивлённо замерла под его рукой, вслушиваясь в тёплый добрый голос.

— Ты со всем справилась, — продолжил он, и она почувствовала, как он поцеловал её в макушку, — у тебя всё получилось, и теперь ты в безопасности.

Страх и стыд стали потихоньку отступать от неё; как от его тела исходило тепло, которое согревало её озябшие руки — она всегда начинала мёрзнуть, когда нервничала, — так тепло от его голоса касалось её души, ласкало её согревающими волнами, несло покой и умиротворение.

Она переменила положение; руки, которыми раньше она цеплялась за его жилет, переместились выше; она обняла его за шею, но всё ещё утыкалось лицом в его плечо, боясь поднять взгляд — сейчас его лицо оказалось бы совсем рядом.

Ей хотелось его поцеловать теперь, но она никогда не целовалась раньше, смутно представляла себе, как это сделать, и боялась быть навязчивой.

Ему тоже хотелось поцеловать её, но он переживал, что слишком торопит события, и что ей сейчас это будет неприятно, и что было бы дурно сближаться с нею в тот момент, когда она растерзана своей истерикой и совершенно беззащитна.

Поэтому они оба просто сидели так и мечтали о поцелуях.