Интермеццо для проигравших (гет)

Until I know this sure uncertainty,

I'll entertain the offered fallacy.

(Shakespeare, The Comedy of Errors)

— Я переставлю? — Грейнджер указывает взглядом на флакон. Он кивает и окончательно расслабляется: если бы Грейнджер знала, что в этой склянке, не отправила бы ту в шкафчик с крупами с такой потрясающей небрежностью — совсем, надо сказать, не в её стиле.

Интересно, почему она передумала его сдавать.

Драко усаживается за стол, чувствуя, что ещё пара минут — и он рухнет прямо на этом месте: слабость страшная. Грейнджер — он видит — прослеживает это его движение и хмурится, но никак, слава Мерлину, не комментирует. Просто ставит перед ним… серьёзно, тарелку с яичницей?

— …у меня температурный бред и всё такое? — Драко переводит взгляд с лица Грейнджер на тарелку и обратно. — Или мир сошёл с ума?

— Первое не исключено, а второе совершенно точно, — меланхолично отзывается та. В смысле, Грейнджер. Не тарелка. Слава, опять же, Мерлину. — Ешь, я принесла лекарства, а их на пустой желудок нельзя.

— Я не…

— Не голодный, да, я в курсе. Аллергии на яйца нет? Или на что-нибудь ещё.

— Нет, — растерянно говорит Драко, продолжая наблюдать за тем, как Грейнджер возится на его кухне. Зрелище, что ни говори, совершенно безумное.

— Тогда ешь.

Он принимается ковырять вилкой глазунью. Правда, сейчас Драко занимают совсем другие вопросы — от стоящего в шкафчике яда до всё той же Грейнджер, теперь как-то совершенно буднично разбирающей сумки с едой. И стоимость этой еды и лекарств — Драко прикидывает сумму, которую придётся вернуть, и ему дурно становится. Или вот ещё тема для размышлений: его «гостья» сегодня совершенно не раздражает. Более того: он почти рад присутствию Грейнджер — словно это не на неё он орал ровно неделю назад.

— Сколько я тебе должен? — Драко с лёгким ужасом наблюдает за тем, как Грейнджер достаёт из сумки (откуда они вообще тут взялись, эти сумки?) упаковку стейков. Далековаты теперь времена, когда он даже не задумывался о том, сколько стоит говядина.

— В смысле?.. — Грейнджер на секунду замирает, а потом выставляет на стол пару бутылок молока. — Нисколько. Ты что, никогда в гости к заболевшим знакомым с продуктами не… ладно, ты, может, и не ходил.

— Ну да, как-то не довелось, — отзывается Драко, устало потирая лоб.

Какая-то совершенно иная реальность. Гриффиндорская.

Впрочем, нет: многие хаффлпаффцы наверняка вполне могли бы провернуть то же самое, даже не задумываясь. Просто в среде чистокровных — взращённых Слизерином чистокровных — было не принято подобное. Простые дружеские жесты, проявление участия — всё мимо; тем не менее когда прижало по-настоящему, помог ему только Забини. Вот уж от кого Драко… нет, не то чтобы не ожидал: всё-таки Блейз был его другом. Но в первую очередь Забини был слизеринцем — и не в традициях слизеринцев протягивать утопающим руку помощи: слишком уж высока вероятность нахлебаться воды за компанию.

Драко и сам не знает, как поступил бы на его месте. По крайней мере, как поступил бы до появления в его жизни Тори.

И тем ценнее то, что Блейз для него сделал.

Да, Драко живёт так, что вчера чуть не наложил на себя руки, — но зато его мать вне досягаемости Министерства. Во всех смыслах: ублюдки не смогли заполучить ни кната с заграничных счетов Малфоев, хотя и пытались. Несомненно. С чего бы им останавливаться на том имуществе, что находится на островах? Аппетиты Министерства были совершенно, блядь, ненасытными: они изъяли содержимое счетов и ячеек в «Гринготтс», изъяли артефакты, забрали даже Мэнор. Неудивительно, что отец не сумел откупиться от суда — зачем им было довольствоваться подачкой, если они могли получить всё?

Или почти всё, думает Драко с мрачным удовлетворением. Вряд ли они сумели наложить свои загребущие руки на поместье.

— Малфой?

Из размышлений его выдёргивает голос Грейнджер. Драко, почти успевший задремать над своей тарелкой, вздрагивает и поднимает на бывшую однокурсницу вопросительный взгляд.

— Доедай.

Он покорно дожёвывает яичницу (то ли ему кажется, то ли готовит Грейнджер и впрямь отвратительно). На столе перед ним материализуется бумажный пакет — Драко усмехается, обнаружив на нём собственноручно поставленную печать «Слаг и Джиггерс», — а потом резко серьёзнеет.

Она действительно принесла ему лекарства. Грейнджер принесла ему лекарства.

Вот так, наверное, и сходят с ума.

Гермиона думает об этом, пока снова аппарирует в центр, пока оформляет в Аврорате очередную бессмысленную справку об отсутствии условно-досрочно освобождённого поднадзорного на еженедельной встрече с инспектором по уважительной причине (настоящее название бумажки раза в три длиннее), пока поднимается на скрипучем министерском лифте обратно на поверхность города. Всё это время карман её мантии оттягивает флакон с Малфоевским ядом — не даёт забыть, не даёт от себя отвлечься. Знание о том, что Малфой хотел выпить эту отраву покончить с собой просто взять и убить себя, буравит висок крохотным тупым свёрлышком.

И она понятия не имеет, что с этим знанием — простым и страшным — делать.

Что-то (вероятно, остатки здравого смысла) подсказывает ей, что никакие душеспасительные разговоры в таких случаях не работают. Да и её желание вышвырнуть флакон в ближайший пруд, наверняка изведя при этом всю тамошнюю рыбу, тоже не слишком-то рационально: что помешает Малфою сварить новую порцию? Да ничего. Он и эту-то смог без магии изготовить — и даже капризные компоненты вроде анчара ему не помешали. Между прочим, достижение, достойное публикации в «Зельеваре-практике»: страшно представить, сколько раз Малфой запорол состав, пытаясь стабилизировать его на одних помешиваниях и перепадах температуры, безо всякого колдовства.

Гермиона раздражённо дёргает уголком рта: ты давай ещё восхитись его талантами, идиотка.

Малфой сварил яд. Более того: Малфой почти наверняка варил его раз за разом, пытаясь достичь нужного результата. Упорно шёл к собственной смерти.

Тошно-то как, господи.

От мыслей этих тошно, от бюрократии министерской тошно, от холода и необжитости в квартире Малфоя — тоже тошно. Хочется развернуться и свалить от греха подальше в свой уютный мирок — горячий ужин, пылающий камин, «мама, почитай про фонтан феи Фортуны!» — и не оборачиваться, не прикасаться к чужой беде, точно та заразная и может отравить самое твоё сердце.

А она и может.

Но вот именно так, наверное, и сходят с ума, снова думает Гермиона. Когда не разворачиваются и не валят. Просто потому что тот, другой, человек из этого дерьма сбежать точно не сможет.

Кажется, Гермиона Джин Уизли, где-то это уже было. Ах да, точно: невинная детская дружба и всё такое… помнится, в деле ещё каким-то образом оказались замешаны крестражи, небольшая гражданская война и принудительное лишение собственных родителей памяти. С закономерным, кстати, итогом.

И ничему-то тебя жизнь не учит.

Ничему не выучившаяся у жизни Гермиона Джин Уизли, почти уже снова Грейнджер, заходит в «Слаг и Джиггерс» за зельями для Малфоя — в аптечных пакетах оказываются добрая пинта бодроперцовки, бутылка «Костероста», здешняя фирменная мазь «Антиболь»… и так, по мелочи. Правда, этой самой «мелочью» можно было бы оснастить небольшой отдел Мунго — но Гермионе плевать, как это выглядит: уж что-что, а что дома всегда должен быть запас лекарств на все случаи жизни, она благодаря родителям твёрдо знает с самого детства.

Престарелая ведьма за кассой явно воодушевлена и появлением в «Слаг и Джиггерс» столь именитой покупательницы, и суммой, которую та потратила на зелья. А вот сама Гермиона от этой старушки, к которой прежде испытывала сдержанную симпатию, отнюдь не в восторге: теперь, когда она знает, сколько часов отрабатывает Малфой в этом магазине и какие жалкие кнаты за это получает, никакие «как приятно видеть вас, миссис Уизли, все ли у вас здоровы, миссис Уизли» с ней уже не работают. Мерзкая жадная карга.

В супермаркете она тоже не слишком-то ограничивает себя: консервы, мясо, овощи — если Малфой начнёт возмущаться на тему того, что она его подкармливает, всегда можно выкрутиться и сказать, что ему в ближайшие полторы недели нужно сидеть под одеялом и пить горячий чай, а не по Хаверингу таскаться. А что запасов тут хватит на добрых две недели… ну, это просто глупая ошибка: она привыкла закупать продукты на семью, вот и не рассчитала.

Заворачивая из супермаркета в очередной переулок и запихивая пакеты в бессменную бисерную сумочку, Гермиона размышляет о том, что вся жизнь среднестатистического мага — это вот такой забег между подворотнями и есть: почему, чёрт возьми, на всю страну нет ни одного продуктового магазина для волшебников? Нет же, в целях маскировки волочёшь на себе мешок продуктов, ищешь какой-нибудь закоулок, там прячешь всё в зачарованный баул… покупки — подворотни, аппарация — в подворотнях, на работу — через подворотни. Да что там: даже платформа 9 ¾ туда же: то ли Кингс-Кросс сам по себе какой-то безрадостный, то ли могила Боудики так на нервы давит. Отличная, к слову, была идея — отправлять из подобного места единственный поезд, идущий в единственную волшебную школу страны… кому вообще эта гениальная мысль в голову пришла?

Впрочем, в Хаверинге вот, например, никакие Боудики рук на себя не накладывали, а атмосферка всё равно на любителя. И нашёл же Малфой себе райончик… впрочем, может быть, потому и нашёл, что даже магглы там не рассчитывали сдать квартиру задорого.

Бросив взгляд на запястье, Гермиона обнаруживает, что каким-то чудом уложилась точнёхонько в час, — и аппарирует на чужую кухню, всё такую же пустую и идеально чистую. Поколебавшись, ставит яд обратно на стол: если Малфой не передумает самоубиваться, то и отсутствие под рукой отравы ему не помешает — при желании хоть на ремне удавится, хоть вилкой заколется. Долбаный кретин.

Нет, с ним надо как-то иначе.

Знать бы ещё, как.

Ни одной светлой мысли по этому поводу у Гермионы нет, так что она просто принимается разбирать пакеты с едой и в очередной раз поражается патологической чистоплотности Малфоя — вдвойне поразительной с учётом того, что царит она в квартире человека, которого всю его жизнь обслуживали домовики. Кажется, подобную чистоту она видела разве что в короткий визит к Гарри — у его тётушки на кухне тоже царила стерильная чистота… и, как и тогда, Гермионе видится в этом что-то нездоровое, невротическое.

Тут до неё наконец доходит, что, скорее всего, Малфой просто привёл квартиру в порядок перед своей смертью.

Очень хочется выйти с кухни и надавать ему по шее. Но это ведь тоже ни черта не сработает, да?

Консервы — на нижнюю полку; крупы и макароны — в верхний шкафчик; что делать — совершенно непонятно; овощи — в холодильник, где мышь не просто повесилась, но и мумифицировалась вдобавок; всё, что она может в этой ситуации, — просто быть собой и не вести себя с ним как скотина; сковородку — на плиту; за спиной — шаги, не напрягаться всем телом медленно обернуться это всего-навсего Малфой.

— Как ты? — спрашивает она негромко, отправляя на сковороду пару яиц вдогонку к уже поджареным тостам.

В это «гораздо лучше» она не особенно верит с учётом того, что Малфоя немедленно начинает бить кашель. Впрочем, дело его: пусть сколько влезет строит из себя героя, а пинта бодроперцового зелья сама себя не выпьет.

— Я переставлю? — Она кивает на флакон с ядом: сил её нет на эту дрянь смотреть. Нервирует.

Спрятав зелье в шкафчик с крупами — пусть он потом сам куда угодно переставляет и что угодно с этой хернёй делает, лишь бы не наглотался, — Гермиона возвращается к плите. Удивительно, но дежурная болтовня с Малфоем не ощущается чем-то неприятным и тяготящим: можно представить на его месте Гарри или Рона времён какого-нибудь благословенного третьего курса — и ничего не изменится: не неси ерунду — вот зелье — да не веди ты себя как ребёнок, — а кому говорили не сидеть в кабинете Бинса без шарфа, да там окочуриться можно — кто ж его заставит, он же привидение.

Что-то полузабытое, но всё-таки привычное, — и от этого ей почти хорошо.

Может быть, они никогда и не были такими уж разными. Гриффиндорцы, слизеринцы… бодроперцовку вот пить не любит никто. По лицу Малфоя оно и видно.

Давай уже, ты собирался церберу анчаром закусывать. Не развалишься.

Драко опрокидывает в себя содержимое склянки и ёжится, чувствуя, как у него дым начинает валить из ушей: не яд, конечно, но отрава та ещё. Даже если ты её собственноручно и варил — ну, почти собственноручно. Без магии он не зельевар, а мальчик на побегушках — нарежь, подай, принеси, помешай… ух, если бы ему только дали палочку — он бы прямо сейчас занялся усовершенствованием варева Гловера Хипворта. И всего-то надо, что убрать из состава разбалансировавший его рог бикорна и заменить на что-то более стабильное… и более дешёвое — именно из-за бикорнова рога цена на бодроперцовое и взвинчена так, что маги вроде Малфоя могут покупать его только в совсем уж крайних случаях.

И снова он задумывается о стоимости содержимого сумок, которые принесла Грейнджер.

— Могу я посмотреть? — он кивает на бумажные пакеты из «Слаг и Джиггерс».

— И переложить куда-нибудь тоже можешь, — Грейнджер забирает его тарелку и уходит с ней к мойке. — Не знаю, где у тебя аптечка.

— Нигде, — он пожимает плечами. — Не успел завести.

Ага, как же. Денег он не успел завести.

Хорошо, что Грейнджер ушла и не видит его изумлённого взгляда: она, кажется, скупила треть аптеки. Ещё бодроперцовка, «Костерост», пастилки от кашля с сизым чихотником, животворящий эликсир и даже крововосполняющее зелье… в общем-то, всё или почти всё, что неплохо бы иметь дома на случай болезни. Драко пытается совладать с лицом и решить, что делать дальше: на столе перед ним — добрая половина его зарплаты, и по-хорошему следовало бы вежливо отказаться, как и полагается гордому наследнику рода Малфоев.

Поскольку за последние несколько лет род изрядно обнищал, наследник предпочитает слегка умерить гордость.

— Спасибо, — только и говорит Драко. Наверное, получается сухо и слишком кратко, но на большее он сейчас попросту неспособен.

— Пожалуйста, — Грейнджер пожимает плечами и снова ставит чайник на плиту. Это как-то совершенно… по-маггловски: Драко на её месте просто заставил бы воду закипеть одним взмахом палочки. Снова накатывает тупая тоска по недоступной больше магии — хочется просто прикоснуться к палочке, почувствовать, как привычное покалывающее тепло охватывает пальцы, вызвать самый простенький Люмос… иногда ему кажется, что даже заключение в Азкабане не смогло сломать в нём то, что сломал запрет на использование колдовства. Будто у него было два позвоночника, равно необходимых и взаимно не заменяемых, — и один из них пять лет назад сломали. С хрустом. И с удовольствием.

Они всё ломали с удовольствием.

И тем сложнее ему понять Грейнджер — понять, чего она от него, в конце-то концов, добивается. Извинений? Уважения? Доверия? Хорошо бы знать. Хорошо бы ей открыть рот и сказать, чего она хочет — но вместо этого она просто возвращается с двумя кружками в руках и садится за стол.

С ним за один стол садится.

С ума сошла, Грейнджер?

Драко забирает кружку и продолжает молчать, надеясь, что его лицо не выдаёт и без того глубочайшего сегодняшнего охуевоза, к которому только что прибавилась ещё пара капель изумления.

Он ведь страшный-страшный Пожиратель, мерзкий слизеринец и что там ещё. Какие ещё посиделки за чаем?

К сожалению или к счастью, в легилименции Грейнджер не сильна.

— Шёл бы ты в постель, — голос у неё такой доброжелательный и бодрый, что с ума сойти можно. — И скажи, что тебе приготовить.

На этом месте Драко всё-таки заканчивается.

— Скажи честно, Грейнджер, — говорит он почти жалобно, — ты меня таким изощрённым способом добить решила?

— Если ты опять…

— Нет, я шучу, — Драко хмурится, — и вообще мне стоит извиниться за эту… сцену. Прости, Грейнджер.

Что же, десять-ноль в пользу Гриффиндора: извинения она и впрямь из него выдавила, причём вполне искренние. Сцена в Аврорате и впрямь была безобразной, и ему действительно жаль, что он так сорвался — это было… голос отца в голове подсказывает: «недостойно». Ну да, недостойно и было.

Он уже готов начать выслушивать заслуженную — и наверняка бесконечную — отповедь от Грейнджер, но та снова умудряется его удивить.

— Принято, — просто говорит она и пожимает плечами, — забыли. Так что тебе приготовить? Не будешь же ты с температурой у плиты стоять.

— Что это за… несвойственное Гриффиндору человеколюбие, Грейнджер?

— Это мне сейчас говорит человек со Слизерина, издавна знаменитого своим человеколюбием факультета?

— Быть альтруистом и любить людей — несколько разные вещи. Тебе не кажется, что с любовью к конкретным живым людям у гриффиндорцев всегда были некоторые проблемы?

— Это какие же?

— Вас очаровывают идеи. Статичные красивые картинки, за которыми вы не видите реальности и реальных людей. Взять хоть…

— Так, я поняла, на ужин ты хочешь рыбу.

— Курицу.

— С картошкой?

— А есть? — Драко резко осекается, неожиданно поняв, что действительно говорит с Грейнджер. Не боится ляпнуть лишнего, не спорит — говорит. Да что там: они говорят друг с другом. Пререкаются, словно они старые… пусть не друзья, но как минимум хорошие знакомые.

Дикость.

— Есть, я купила, — она кивает на стоящую на полу коробку, в которую Драко обычно ссыпает картошку. Коробка забита доверху. — Да ты иди спать, я разберусь.

Уходить не хочется. Хочется побыть здесь ещё — понаблюдать за тем, как для него (подумать только) готовят эту дурацкую курицу. Живой человек готовит, даром что Грейнджер.

— Я ещё посижу, — отзывается он и, помедлив, достаёт из лежащей на столе упаковки пастилку с чихотником, закидывает в рот. Першащее до этого момента горло немедленно начинает отпускать. — Как ты всё это дотащила?

Грейнджер кивает на лежащую на столе расшитую бисером сумочку. Сумочка явно знавала времена и получше, но Драко смотрит на неё с нескрываемым интересом:

— Капациус Экстремис? — Да уж, такими темпами она и уважение завоюет. Заклятие невидимого расширения — это вам не книззл на… наплакал.

— Ага, — голос Грейнджер звучит так буднично, будто она не заклинаниями высшей трансфигурации овладела в совершенстве, а… ну, скажем, ту самую курицу пожарила. — Но это старая штука. После шестого курса заколдовала.

Интересно, она и впрямь не понимает, насколько крута?

С этой заучки станется.

Он перебирается в стоящее у двери разбитое кресло, подбирает под себя ноги и сонно наблюдает за тем, как Грейнджер возится у плиты. И ему хорошо. Тепло. Спокойно. И не только потому, что котёл всё-таки работает нормально, а у самого Драко в кои-то веки ничего не болит. Кажется, вообще не поэтому.

И, кажется, Драко всё-таки не умрёт. Во всяком случае, не сегодня.