Последние краски лета (джен)

Диана осталась где-то там за серыми стенами. Они и пары минут поговорить не успели после суда. Замерли друг против друга на расстоянии двух шагов. Даже обняться не дали! Она обещала писать и ждать, а Вася тупо кивал, не слыша слов. Так мало времени оказалось отпущено им двоим… Вася даже привыкнуть толком не успел, осознать. Замер на границе восторженно-яркого удивления и обожания, похожего на первый день лета. Многое хотелось сказать, но только ни здесь, ни при посторонних. А ещё больше прижать её к себе, хрупкую-звонкую, и никогда-никогда не отпускать.

— Я тебя люблю, — одними губами озвучил Вася, поймав её встревоженный и печальный взгляд. — Ничего лучше со мной никогда не случалось, — верно, выразился коряво, но Диана поняла и прижала ладонь к груди, лицо её озарила улыбка.

— Я тебя люблю, — донеслось в суете и шуме. Последние тёплые слова, которые удалось поймать, будто звонкий осколок лета. А дальше грянула осень туманная, чёрная, грязная. Холодная и бесконечная.

Вася жалел о том, что согласился на предложение адвоката. Ха, как будто был выбор! Психушка или тюрьма — третьего не дано. Восемь лет жизни отдать или… Почему-то тогда в голову не пришло, что в психушку «билет с открытой датой» и точного срока не названо. Год? Два? Пять? А, может, и вовсе запрут там пожизненного.

Если уж на то пошло, в тот момент Вася вообще плохо соображал. Мир разделился надвое, и всё, что происходило наяву, будто было не с ним. Словно дурацкое немое кино, мелькающее рваными кадрами на большом экране. Зато назойливые голоса родителей звенели в голове слишком громко, и ночью ещё снились их печальные скорбные лица. Вася просто хотел, чтобы они замолчали и оставили его в покое.

По раскисшей октябрьской грязи тащились долго. Вася провожал взглядом старые скособоченные домишки и унылые ряды одинаковых сосен. Казалось, что дорога эта никогда не закончится. Мать мрачной тенью опустилась на жёсткое сиденье напротив. Вася втянул воздух сквозь сжатые зубы и уставился под ноги.

— Ты нас разочаровал.

Вася резко мотнул головой, когда машина подпрыгнула на очередной кочке.

— Мы с отцом тебя не так воспитывали, — на той же меланхоличной ноте продолжила мать.

— Хреново воспитывали: орали только всё время и понукали! — не выдержал Вася.

Мать осуждающе покачала головой в синей косынке в белый горошек. Светлые пряди выбились, разметались в стороны, в уголках твёрдо сжатых губ проявились морщинки.

— Никчёмный! Всегда ты таким был. Лучше бы ты тогда умер, а не Дима.

— Ваш золотой сынок любимый? — злобно выплюнул Вася. — Да, ты права, может так всем стало бы лучше. Довольна теперь?! Дура ты, старая, мёртвая дура! — воскликнул он, стиснув кулаки.

— Эй, шизик, чё ты там разорался?! — одёрнул один из ментов, стукнув в перегородку.

— Я не шизик.

— Ага, ну, конечно, а куда ты думаешь, мы тебя везём? — гоготнул другой — водила.

Вася перевёл взгляд на соседнее сидение, но призрак матери уже исчез. Запомнилась она и другой — не такой усталой и злой, но теперь светлых чувств уже не осталось. Выгорели, истлели, словно ворох старых писем, брошенных в жадный зев печи. Они здесь за тем, чтобы его мучить и ничего больше. Остаток пути он просто пялился на грязный заплеванный пол.

Вскоре машина остановилась, и дверцу с маленьким зарешечённым окошком открыли.

— Ну, вылазь. Особое приглашение, что ли нужно? — поторопил один из ментов — грузный седой мужик с густыми чёрными усами.

— Ноги затекли, — проворчал Вася, и это было правдой.

— Пошевеливайся, давай, нам ещё назад тащиться через это месиво.

Вася промолчал. Будто бы это должно его волновать!

Водила ушёл что-то там выяснять, а Вася остался с усатым. Тот курил, сплёвывая под ноги.

— Смотри-ка, прям дворец, — хохотнул он, качнув головой в сторону кованных ворот.

Вася подозрительно прищурился. После явления матери сложно поверить, что это всё не чудится. Дворец не дворец, но роскошный белокаменный особняк, словно сошедший с какой-то туристической открытки.

— А это… мы точно туда приехали? — решил он уточнить у мента, потому что другого собеседника не предвиделось.

— Туда-туда, видишь, лес кругом, больше ни хрена и нет в этих ебенях.

Вскоре явился водила, и Васю любезно проводили к воротам, сняли наручники и впихнули в руки санитарам в белой мед. форме. Картинка сказочного дворца сразу померкла, рассыпалась словно разбитый витраж. Да и табличка над воротами безжалостно извещала, что это никакой не дворец, а психиатрическая лечебница.

— Добро пожаловать, что ли, — хмыкнул один из санитаров, рыжий с вытянутым лицом, усеянным россыпью веснушек.

Вася проигнорировал приветствие и сплюнул под ноги. Нет, всё-таки стало интересно, что это за «дворец» такой.

— А почему больница так выглядит? — спросил он у второго санитара, темноволосого.

Тот вроде был настроен дружелюбно.

— Бывшая дворянская усадьба. Да много чего тут было после революции: штаб Красной Армии, школа, музей. А с конца семидесятых — психушка.

Рыжий, тот, что повыше и помоложе, раздражённо цокнул.

— Хорош болтать! Не с кем, что ли языком почесать? Отведи его в приёмник, а у меня перерыв, — сообщил он и, махнув рукой, отправился в сторону ворот.

Дождавшись, когда тот удалится, второй прихватил Васю под локоть и дружески подмигнул.

— Ванька здесь тоже не по своей воле. Работы нет, а семью как-то кормить надо.

Вася предпочёл воздержаться от комментариев, и они двинулись к главному входу, к которому вели две полукруглые лестницы. В приёмнике остро воняло хлоркой. Вася чуть не блеванул с непривычки, и башка закружилась. Санитар любезно поддержал и втолкнул в одну из белых дверей.

— Нина Григорьевна, принимай, — сам он остался в коридоре, а Вася, покрутив головой по сторонам, брякнулся на жёсткий, обитый потрескавшимся дерматином стул.

Пожилая медсестра, что-то писавшая за широким столом, подняла голову и недовольно поджала тонкие губы.

— Звать как? — хрипловато гаркнула она.

Вася машинально отодвинулся вместе со стулом.

— Кого?

— Тебя, кого же ещё. Я своё имя, слава богу, помню.

В комнате повеяло свежим осенним ветром, хотя окно было закрыто. Призрак матери материализовался рядом со столом.

— Вот ты до чего докатился. Знали бы мы с отцом, лучше бы тебя в детдом сдали, бракованного.

Вася крепко зажмурился и стиснул зубы, помотал головой. А медсестра, тем временем, продолжала «допрос»:

— Как ты здесь оказался, помнишь?

Мать не удержалась от очередной осуждающей реплики:

— Ну давай, давай, похвались, что ты натворил.

— Помню… не всё помню, — признался Вася, пытаясь сосредоточиться на реальном мире.

— Галлюцинации, голоса? — спросила медсестра, вновь уткнувшись в бумажки.

Нет, это было вовсе не смешно, однако, глядя, на маячивший у зарешеченного окна призрак матери, Вася не смог сдержаться. И остановиться тоже не мог: ржал, как конь, аж слёзы на глазах выступили. Медсестра в первый раз за всю их «беседу» проявила интерес. Подняла глаза за стёклами строгих прямоугольных очков и покивала.

— Будем считать, что с опросом мы закончили.

Вася кисло улыбнулся, сообразив, что опрос, он, очевидно, провалил. Матушка всё испортила своим «незапланированным визитом», хотя, казалось бы, куда уж хуже…

— Кофту, рубашку снимай, — велела медсестра.

После такого сокрушительного провала Вася совсем поник и безропотно выполнил указания. Кажется, на осмотре он всем угодил. Правда на нервный тик она обратила внимание и спросила: «Давно?» Вася пожал плечами. Он и сам толком не мог вспомнить, когда это началось.

— Можешь одеваться, — сказала медсестра, вновь вернувшись за стол. И гаркнула, так, что Вася подпрыгнул на месте (уж очень она громогласная, хотя, кажется, вовсе не злая. Уставшая). — Миша!

В дверном проёме возник уже знакомый санитар.

— Порядок сам знаешь. Проводи его в первую.

Миша, в отличии от замотанной медсестры, был бодр и весел: хлопнул по плечу, и Вася поморщился. Нашёлся, блядь, человек-огонёк!

— Пошли, устрою тебе экскурсию по нашей усадьбе.

Миша проводил в душевую, а после выдал больничное облачение — тёмно-серую застиранную пижаму. Вася совсем упал духом, только сейчас осознав, что прибыл на конечный пункт своего «путешествия». Надо было всё-таки как-то держать себя в руках и показаться медсестре нормальным. Да, главная задача сейчас — выбраться отсюда поскорее. Выход ведь должен быть?

— Я, конечно, ни на что не намекаю, но ты мог бы побыстрее шевелиться? На ужин опоздаем, а потом у меня смена кончается, — сообщил Миша, прислонившись к высокому жестяному шкафу. — И вообще хочу успеть на футбол.

— Вы здесь все принудительно отбываете?

Миша хохотнул, взъерошив и без того растрёпанные тёмные волосы.

— Да в селе работы никакой нет. Ну знаешь, здесь хоть платят.

Вася уныло кивнул и поднялся с лавки, на которой одевался.

* * *

Столовка выглядела помпезно — чуть ли не «янтарная комната»: на потолке лепнина, а молочно-белые стены расписаны золотыми узорами. Даже картины висели! С потолка сурово светила люстра в «тысячу свечей», украшенная то ли хрусталём, то ли просто стекляшками. А паркет сиял, будто в бальном зале. Вася проморгался и потёр кулаком глаза. Что-то подобное он видел, когда однажды летом ездил в Ленинград с детдомовской группой, и они болтались по всяким дворцам и музеям.

— А картины настоящие? — шепотом спросил Вася.

Миша заулыбался, покачал головой.

— Нет, конечно, на барахолке купили. Был у нас один старик… — он почесал в затылке и подтолкнул в спину. — Впрочем, не к столу сказано. Садись, ерунда эта ничего не стоит.

— Ну, выглядит-то и, вправду, красиво, — задумчиво протянул Вася.

— Ага, Палыч считает, что искусство облагораживает или что-то там такое, и больные быстрее идут на поправку.

— Палыч?

— Главврач наш, — пояснил Миша. — Ладно, не тормози, а я пойду кормить Платон Петровича, — кивнул он в сторону какого-то трясущегося старика за дальним столом, который не в состоянии был донести ложку до рта и половину проливал на себя.

Вася, брякнувшись на скрипучий высокий стул, огляделся по сторонам. Пациенты в основном оказались тихие, большая часть, на удивление, выглядела вменяемыми, по крайней мере, на первый взгляд. То ли буйных в палатах кормят, то ли они тут все под препаратами.

Несмотря на всю помпезность, жратва в столовке оказалась вовсе «не барская», то ли суп, то ли ещё какая овощная жижа. Вася поболтал ложкой в тарелке. Вкус оказался ещё хуже, чем вид. Капуста с переваренной картошкой, без соли и уж, конечно, без мяса. Кислый хлеб крошился в ладонях, а чай отдавал помойкой. В общем, Вася решил, что не сильно голодный и отставил тарелку в сторону. Тоскливо наблюдал, как Миша старика кормит. Интересно, старик давно уже не соображает или здесь таким стал?

В палате оказались ещё пятеро. Уже знакомый старик опустился на койку, сложив руки на коленях, и безучастно уставился перед собой, стоило Мише его отпустить. Два мужика лет сорока и пятидесяти (по виду вменяемые) играли в карты, ещё один задумчиво пялился в окно. И пацан, совсем молодой, на дальней койке с пустым взглядом пускал слюни. Желания знакомиться ни с кем не возникло.

Миша помог кровать застелить и распрощался. Вася брякнулся на свою койку и отвернулся к стене, выкрашенной бледно-зелёной краской, по которой вились причудливые серебристо-белые узоры. Если бы можно было изменить какие-то решения в своей жизни, Вася бы непременно это сделал. Но так ведь не бывает, верно? Хотел стать героем боевика, а вышло… Да чёрт-те что вышло. Деньги счастья не принесли, и друзей за них не купишь. Семьи давно уже нет, ничего больше нет, кроме старого дома и воспоминаний. Вася честно пытался отыскать в памяти какой-то счастливый момент, но не сумел. Нет, они были, да все вышли. Лето закончилось, а вместе с ним и то эфемерное счастье, которое, видно, по ошибке или насмешке угодило к нему в руки. Лишь пустота осталась: гулкая, страшная, звучащая голосами прошлого.

В детстве как-то с родителями ездили в Москву. Васе было четыре или пять, и он потерялся в большом магазине. Отвлёкся, засмотрелся на витрины и выпустил руку матери, и вокруг оказались одни незнакомцы. Так много людей и все чужие. Воспоминание было мутным, обрывочным, словно порванная магнитофонная лента, однако чувства остались. Пустоты и удушливого ужаса, сковавшего холодом грудь.

— Эй, пацан! — мужик, который пялился в окно, окликнул и выдернул из вязких, топких воспоминаний.

— Чего? — Вася повернулся к нему и сел на кровати.

— Есть сигареты?

Вася развёл руками и покачал головой. А мужик, видать, нашёл свободные уши и решил поделить своей историей. Хитро подмигнув, он уселся на соседнюю койку. Вася дважды моргнул в ответ — не специально — дурацкий тик.

— Ты на этих-то внимания не обращай, а я нормальный.

— Ну да-а, — протянул Вася с усмешкой.

— Я от преследования скрываюсь. Тихое, спокойное место — никто здесь искать не станет, — пояснил мужик, закинув ногу на ногу и гордо выпрямив спину. — Не того они схватили, не того… — погрозил он пальцем в воздух.

Вася на всякий случай отодвинулся, заподозрив неладное.

— Я здесь инкогнито, под другим именем, понимаешь? — продолжил мужик. — Побуду ближе к народу, осмотрюсь, тоже, знаешь, полезно. Не узнаёшь? — для того, кто здесь прячется, слишком он хотел быть узнанным.

Вася пожал плечами.

— Нет.

Мужик разочарованно вздохнул и пригладил растрёпанные рыжие пряди.

— Боже, царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!⁽¹⁾ — затянул он негромко, а после поднялся во весь рост и, оборвав сам себя, отвесил поклон. — Николай Александрович Романов.

— Ух ты, какой неожиданный поворот! — воскликнул Вася и захлопал в ладоши.

Царь-император, похоже, не уловил насмешки и довольно пригладил усы, опустился на своё место.

— А ты как здесь оказался? — приняв прежнее, обыденное выражение лица, спросил Император.

— А я… — Вася и правда задумался, как же так вышло. — А я просто дурак.

— Ну-ну, не стоит отчаиваться, все совершают ошибки, — дружески похлопал по плечу Император. Душевный оказался дядька, хоть и двинутый на всю голову. Анекдоты травил и байки разные. Вася даже успел не то, чтобы позабыть, но немного отвлечься от размышлений о том, где он находится.

* * *

После отбоя свет погасили, но пустой дверной проём потусторонне мерцал голубоватыми лампами. Это слегка раздражало, но слишком уж тяжёлый выдался день. В сон Вася провалился быстро, будто в бездонную яму. Исчезли звуки и свет, а глухая тишина давила на уши. Ему снова десять. На дворе звёздная августовская ночь, под резиновой подошвой кед хрустят мелкие камни, и трава, высокая, по пояс, щекочет голые руки и ноги. Где-то вдалеке заунывно воет пёс.

Вася шагал по сонной сизо-синей улице, пустой и тихой, а дорожку под ногами серебрил круглый лунный лик. В окнах нет света — они заколочены или ставни закрыты. На много километров, словно и вовсе все вымерли. Сердце отчаянно скакало в груди, будто пойманная в ловушку птица, а зябкий ночной ветер толкал в спину, пробирая до дрожи. Дорога казалась длинной, но почему-то оборвалась в один миг. Задержав дыхание, Вася ступил на скрипучее крыльцо. Дверь не заперта, а в окнах горит свет.

За большим столом, укрытым белой скатертью, собралась вся семья: мать, отец и пятилетний брательник Димка, лопоухий, курчавый, со смешной щербатой улыбкой. Братец болтал ногами под столом и стучал ложкой по тарелке. Мать на него шикнула, а Димка обернулся и махнул рукой.

— Вася, иди к нам.

Мать поправила косынку, и на узких губах мелькнула усталая улыбка.

— Садись за стол, сынок, мы давно тебя ждём, — отец отодвинул стул рядом с собой.

В горле отчего-то пересохло, и ноги повиновались с трудом. Что-то здесь не так, но Вася не мог понять, что. В тарелках была молочная рисовая каша с пухлыми зёрнышками изюма. Завтрак, вроде, а за окном ночь. Вася всё медлил, не решаясь подойти ближе. Видел, как хмурится отец, а мать нервно комкает в руках платок. Наверно, он опять что-то сделал не так, и они злятся.

Грохнуло за окном и сверкнула молния, свет в доме погас, исказив родные лица причудливыми и страшными гримасами. Вася наконец-то вспомнил: они давно все мертвы! И стремглав вылетел за дверь.

Гром прогремел снова, а Вася проснулся в поту. За стеклом, и правда, стучал дождь — настоящий. А на соседней койке сонно мигал Император.

— Одного только угомонили, так теперь этот будет орать по ночам! — ворчливо высказал мужик с другой стороны палаты.

Вася растеряно моргнул и перевёл взгляд на Императора. Тот пожал плечами и широко зевнул.

— Слышь, товарищ Император, это я, что ли орал?

— Ну не я же. Спи, а то Володя опять начнёт гундеть, — шёпотом отозвался он.

Володей, очевидно, звали того недовольного пузатого мужика с дальней койки. И он уже храпел, как медведь. А старик «подвывал» тоненьким тенором.

Вася со стоном натянул на голову подушку.

— Бля-а-а, как вообще здесь можно спать?

Он долго ворочался на койке под этот разноголосый хор и аккомпанемент дождя, а когда наконец сомкнул глаза, забрезжил болезненно-желтый рассвет.

1) официальный государственный гимн Российской империи с 1833 по 1917 годы

Вернуться к тексту