Сплетница (гет)

I could use a dream or a Jeanie or a wish

И вернусь сюда к концу вечера. (1)

Открывать глаза, наверное, самое ужаснейшее, что может быть в жизни. Открывать глаза, после бурной вечеринки, еще хуже, а если по ним еще и свет резанет, тогда и вовсе вешаться пора.

Но он ведь герой! Который только что героическими усилиями разлепил один глаз. Левый глаз давал плохой обзор еще и видимо потому, что очки отсутствовали. Узнать где они находились, не представлялось возможным.

Во рту было сухо, как в пустыне. Обычно, по утрам, его тело было наполнено энергией, силой, а теперь…

«Я превратился в желе?»,— сам у себя спросил парень. На что мозг отозвался чудовищной болью. При попытке пошевелиться ничего не получилось, только жалобно застонать.

Рядом с ним что-то пошевелилось. И еще раз. Пробурчало что-то невнятное.

Конечно, Герой-Магического-Мира обладал ужасным любопытством. Отлежавшись минут пять, он вновь сделал попытку повернуться на другой бок и, наконец, проверить, кто же там.

Лучше бы он этого не делал.

— ПАРКИНСОН?! — да, кажется, этот крик слышала вся школа.

— Пять минут, — «что-то» перевернулось на другой бок и с грохотом упало.

Поттер сел и посмотрел на тело, распростертое около ножки кровати. Услышав отборный мат, он почему-то не удивился.

— Паркинсон, что вчера было? — уже веселее спросил он.

— Черт! Поттер, что ты здесь делаешь?! — девушка «удачно» упала, прикрыв свою наготу свалившимся за ней одеялом.

— Хочу спросить тебе о том же. Что ты, Паркинсон, делаешь в моей спальне?

— Очнись! Это моя комната! Разуй глаза и посмотри!

Поттер повертел головой. Картинка перед ним прорисовывалась очень медленно, а решение проблемы и вовсе не приходило в похмельную голову, ну разве что бежать.

«Мерлин. А) Я в комнате Паркинсон, Б) я проснулся с ней на одной кровати, В) я, видимо, над или под гостиной Слизерина, Г) я переспал с Паркинсон?!…»

— Вот… — дальнейшее содержание фразы было почти таким же, как у Паркинсон. Она тоже довольно поздно осознала истину, но все-таки реакция слизеринки была быстрее. Девушка подскочила и, замотавшись в одеяло, рванула в ванную.

Как правильно рассудил Поттер, ему было лучше побыстрее смотаться. Уже по дороге в гостиную Гриффиндора Гарри Поттер понял, чем было вызвано отдаленно-нормальное отношение к нему слизеринки — она видимо выпила много больше.

Как же он ошибался…

* * *

Лаванда вошла в Большой Зал и сразу почувствовала неладное. На нее уставились сотни глаз. Почти в оглушительной тишине она прошла к гриффиндорскому столу и села рядом с Ромильдой и Парвати.

— Доброе утро, — осторожно произнесла Браун, на что подруги отвернулись от нее и завели непринужденную беседу, — В чем дело? — уже громче спросила Лаванда, — Может, вы мне объясните что случилось? — она внимательно смотрела на девушек.

— Это тебе стоит нам кое-что объяснить, — Парвати повернулась к Лав-Лав, — ты не хотела вчера выглядеть дешевой подстилкой? Только теперь ты еще хуже. Ты еще и лгунья!

Лаванда опешила. Она широко открыла глаза и в упор глядела на Патил:

— Ч-что прости? — заикаясь, выдавила она, — О чем ты…?

Ромильда кинула ей листок с колдографией и подписью.

— Сплетница? — Лаванда нахмурилась и погрузилась в чтение, но буквально через секунду вылетела из зала в слезах.

Никто не заметил, как Джинни Уизли опустила голову и молча уставилась в свою тарелку. Никто, кроме Панси Паркинсон.

* * *

Поттер вошел в кабинет зельеварения совершенно сбитый с толку. Голова все еще болела, и он мучительно вспоминал, когда же он умудрился так напиться.

Впервые он попробовал «что-то погорячее» в мае, при каких обстоятельствах, вспоминать очень не хотелось. Там вообще было неизвестно за что пили, то ли топили в алкоголе годы боли, то ли упивались победой. Празднество, более походившее на поминки. Хотя поминки были позже — начались на следующий день. А потом ежедневные визиты на суд и в Азкабан. И это было словно работой — публичная жизнь, от которой никуда невозможно было скрыться. И именно эту жизнь он столь яростно возненавидел. От публичных улыбок его челюсти ломило от боли. Ярость поглощала каждый миг, что он проводил перед яркими вспышками. Не ради этого он боролся, он хотел спокойной жизни.

Он попытался построить отношения с Джинни. Хотя, какие там отношения, всего лишь сделка, почти брак по расчету. Джинни была строптива, но в ней чего-то не хватало. Искры, изюминки, что звалась так просто — любовь.

Да, он был утомлен жизнью, все постепенно начинало приедаться. Возможно, именно поэтому он решил вернуться сюда еще на один год. Вновь испытать ту толику чувств, что навсегда запечаталась в его сознании с ярлычком «Хогвартс».

Зельеварение как всегда было скучным — и зачем он выбрал этот предмет для ЖАБА? Ведь итак ясно, что ему поставят все «превосходно», только чтобы он подписал автограф. Ох, как же ему все это надоело.

Завтрак он сегодня благополучно пропустил, пытаясь привести себя в порядок. А кому, в общем-то, какая разница, как он выглядит? Завтра его образ небритого и с похмелья станет модным, и все будут такими.

Как же он хотел найти человека, который увидит в нем не Избранного, а простого человека без детства, юности и нормальной, человеческой жизни, как у всех. А может, он и вовсе искал человека, разительно на него непохожего, далекого, непостижимого. Да, он признавал, что не сможет жить без маленьких сражений каждый день. Без искр и всполохов огня. Горячего, теплого, но часто обжигающего…

Он вошел в Большое Зал и, не замечая ничего, погруженный в свои мысли, поплелся к столу Гриффиндора.

Он ненавидел всеобщее внимание…

— Я понимаю, Лаванда, но Рон… это же Гарри! Наш Гарри! — яростно шепча, возмущалась Гермиона Грейнджер. Она сидела за столом, рядом со своим бывшим бойфрендом, а ныне просто другом Роном Уизли, младшим сыном Молли и Артура Уизли. Известных нищих и магглолюбцев.

— Гермиона, мы его друзья, мы должны поддерживать его в любых его решениях.

— Я знаю и ничего не говорю и не отрицаю. Я понимаю, мы должны ему помогать и так далее, но ведь он — публичная персона! А сейчас он совершил очень опрометчивый поступок!

— Эй, вы это обо мне? — Поттер сел за стол своего факультета и выжидающе посмотрел на друзей, — Выкладывайте давайте, все до последней капли, — хмуро отозвался Поттер на их вопросительные взгляды.

— Да тут, в общем-то, и говорить нечего особо… — замялся Уизли, Грейнджер смерила его уничижительным взглядом и протянула Гарри листок бумаги, похожий более на обычную страницу газетенки.

— Что за Сплетница? — он посмотрел на друзей, Рон в ответ пожал плечами, как всегда ответила Гермиона.

— Это началось много поколений назад. Сплетница — девушка, которая знает все обо всех. Вот она и пишет эти листовки. Хотя я не думаю, что это все та же Сплетница, что могла следить за вашими родителями. Скорее всего, другая или даже сразу несколько девушек.

Гарри вновь погрузился в чтение листка сомнительного происхождения.

Не думал он утром, проснувшись в ее спальне, что она так возненавидит его.

Первый, в этот день, прием пищи не помог. Стало только хуже.

Проснуться в постели врага. А потом этот враг еще и поставит подножку. Это было больно. Но ведь он за столько лет должен был привыкнуть к предательствам?

Поттер тяжело выдохнул.

— Да, я действительно не ночевал у себя в комнате, — спокойно сказал он, — как впрочем, и многие из нас, но ладно, сейчас не об этом. Был ли я с Паркинсон, возможно. Простите, но я так вчера напился, что утром мне было все равно, кто там рядом со мной, — усмехнулся он, внутри, же все клокотало, ярость уже хотела было вырваться наружу, но он впервые умело ее сдерживал.

Он поднялся и вышел из зала. Есть более не хотелось.

* * *

Создала ли она сама этот образ? Или же он был уже создан до рождения ее родителями, она не знала. Лишь понимала, что образ этот обязателен. По сути, она не имела права быть самой собой, человеком. Она была затянута в рамки своего имиджа, не зная, что в пределах этой скорлупы есть другой мир, наполненный яркими красками, а не привычными серыми тонами.

Будучи настолько строго воспитанной, она не могла себе позволить видеть этот мир таким, какой он есть на самом деле. Раз за разом, переживая самые счастливые воспоминания детства, она удивлялась: разве они достаточно счастливы? Ведь обычно дети не радуются дню, просто проведенному с родителями и братом, более отдавая предпочтения новой цветастой игрушке.

Сейчас она завидовала своей матери. Оставаясь аристократкой, та могла вытворять все, что только душе ее угодно, не заботясь ни о каком глупом имидже. Но всеже глупо завидовать душевнобольным. Нет, это была никакая не зависть, просто порой она хотела почувствовать себя живой, целой, а не просто безмолвной оболочкой.

Трудно жить, зная, что нельзя даже плакать, а если же совершить этот поступок, то будешь наказана со всей аристократической строгостью.

Панси не могла понять, почему она сама не может смириться с этим. Росшая вместе с Блейзом и Драко, она совершенно не понимала, как тем удалось сохранить себя под маской и оставаться людьми, в то время как она была готова сорваться и отправить все свои будущие титулы куда подальше.

Удивительно, насколько человек может возненавидеть то, что ранее так старательно пытался любить, или же она просто внушала себе любовь к роскоши и будущему званию «леди»?

Чувствовать пустоту внутри себя, когда нет абсолютно никаких чувств, только покой, умиротворенность. Такую пустоту она испытывала лишь однажды, когда умер отец, после похорон она украла у матери успокоительное и просто хлестала его, порой перемежая с алкоголем, забываясь пустыми снами, где был лишь темный занавес. После таких снов открывать глаза было как никогда больно и противно. Словно умереть, вознестись на небеса и вновь вернуться на грешную землю, заново проходить все круги ада земного.

Закрывая глаза, она еженощно представляла себе пустоту, но, увы, с тех пор ее сны были заполнены не то стонами, не то предсмертными хрипами ее отца. Казалось, в такие моменты он был рядом, совсем близок — протяни лишь руку, словно она вновь была в том зале, рядом с ним, лежащим подле ног. Эти сны не приносили покоя, а лишь заставляли ее подниматься среди ночи и идти на кухню, съедать ровно половину яблока и возвращаться в постель, сдаваясь на милость кошмарам. Она винила себя в смерти своего отца, сама погружая себя в болото своих страхов.

Ее мать однажды все-таки обвинила ее, через неделю Анну-Мари Паркинсон забрали в Больницу Св. Мунго. Диагноз ее дочери так и не сказали. Но сама Панси всегда знала, из-за чего ее мать начала сходить с ума. Причина крылась все в том же ее кошмаре — смерти отца. Именно из-за ошибки Панси и умер Генрих Паркинсон.

Гомон голосов Большого зала был настолько громок, что слизеринка решила распечатать письмо и углубиться в его чтение где-нибудь подальше от этого излучающего яркие краски места.

Она не любила эти редкие письма. С марта, месяца, когда ее мать и оказалась заключена в психиатрическое отделение для душевнобольных, эти письма приходили очень редко, чаще всего сообщая об ухудшении здоровья леди Паркинсон.

Панси поднялась наверх башни, дрожащими руками сломала черную печать с непонятными на вид символами и начала читать. В конце концов, она, прислонившись к стене начала медленно оседать. Ее готовы были задушить слезы, что появились столь же стремительно, сколь и пришло понимание написанного. Ее мать не просто однажды выйдет из больницы здоровой, у ее матери и вовсе нет более шанса покинуть те стены.

Захлебываясь слезами, сглатывая по ступающую к горлу тошноту, она закрыла лицо руками, уперлась в колени и заплакала уже по-настоящему. Сейчас она больше всего хотела проснуться, но, увы, сие оказалось явью, пусть и страшной, но все еще жизнью.

«Консилиум. Деньги не помогут. Отмена поддерживающих ее жизнь заклинаний. Прекращение подачи зелий. Точка. Стоп. Конец. Финал. А потом что? Просьба забрать тело?»

Холод все же заставлял слизеринку очнуться, где-то на краю билась мысль о брате, но сейчас она хотела лишь одного: пустоту, как тогда, после таблеток.

Она без труда взобралась на высокий парапет, не обращая внимания ни на что. «Ты меня никогда не любила! Я тебя ненавижу!», — последнее, что она выкрикнула матери в тот день, пока та еще здраво мыслила все больше давила.

Она уже было оторвала ногу, но вдруг, кто-то обнял ее за талию, заставляя ее подчиниться и вернуться. Она уже не ощущала себя, закрыла глаза, чувства отступали, но резко вернувшись, вновь погрузили ее в свой водоворот. Слезы вернулись. Когда же она начала успокаиваться, то поняла, кто уберег ее от столь спешного решения, как прыжок, на плече кого она так глупо разрыдалась.

— Драко, я… — промямлила она, но тут же поняла, что ошиблась, запах — он был не тем, от Драко никогда не пахло шоколадом.

— Забыли, — мягко отозвался ее спаситель и поставил девушку на ноги. Панси только сейчас поняла, что рыдала она, вцепившись в его мантию мертвой хваткой, да еще при этом он ее держал.

— Поттер?! — она подняла заплаканные красные глаза и посмотрела на гриффиндорца, — Зачем ты это сделал?

— Мне было бы неприятно курить, видя, как ты падаешь и разбиваешься в лепешку, — он пожал плечами и сунул руку в карман, достал сигареты, зажигалку и прикурил.

Паркинсон стояла как громом пораженная. Она тряхнула головой, не осознавая, что же происходит: сначала она его подставляет, а потом он не обращает на это внимание?

Поттер прислонился к парапету и продолжил безмолвно курить. Потом он вдруг встрепенулся и обернулся к слизеринке. Он вынул из кармана письмо и передал его Панси.

— Ты его прочитал?

— Зачем? Я еще вчера знал его содержание, — хмыкнул Поттер и вновь отвернулся.

— То есть, как знал?

— Ты думаешь, вашу переписку не проверяют? Как бы ни так. И еще я был в Мунго в конце августа, они уже тогда все решили.

— Что?.. Они не имели права! — вскрикнула она, лишь потом, осознавая, что окончательно отклонилась от своей модели поведения.

— Паркинсон. Кому нужно разрешение о прекращении ухода за Пожирательницей Смерти? Прости, но факт остается фактом. Вас не очень-то и жалуют в Англии.

— И мне это говорит человек, который не так давно проснулся в моей постели.

— Брось, Паркинсон, мы оба знаем, что я просто напросто напился до чертиков. А выставлять меня в Сплетнице в таком свете было, по меньшей мере, просто глупо и бессмысленно.

— И часто ты так напиваешься? — вдруг перевела тему Панси.

— Нет. Последний раз такое было перед похоронами Фреда Уизли. Правда, тогда все было еще хуже — меня стошнило, как только я отошел от гроба.

Панси фыркнула. Она последовала примеру Поттера, взяла из его руки пачку, достала сигарету, к ее удивлению он помог прикурить.

— Твоя доброта и безграничная вера, в то, что в людях все же есть и хорошая сторона однажды не доведет тебя до добра, — хмуро произнесла она, уставившись в одну далекую точку на горизонте.

— Я знаю, Паркинсон, я и сам порой себе удивляюсь. Наверное, все это из-за моей любви к людям. И знаешь, именно она меня и спасла от Волдеморта. Мне было, ради чего жить…

— И ради чего? Только не говори мне про друзей…

— Ради этого, — он вдруг наклонился к ней и поцеловал ее.

Такой наглости Панси Паркинсон от него не ожидала. Но к ее удивлению, она сама ответила на этот глупый поцелуй, отмечая, что от них обоих слишком пахнет табаком и пора бы уже бросить курить.

«— Проведя ночь с героем всего мира, я, наконец, поняла, что все, что о нем говорили — наглая ложь. Не такой уж он и герой и в постели он не настолько хорош. Если честно, я начала понимать, почему Уизли ушла от него…

Хм, Паркинсон, у нас есть все, чтобы тебе поверить, колдография Поттера в твоей постели как нельзя лучше доказывает, что даже Герои не безгрешны. Ну-с, мистер Поттер, что же Вы на это ответите?

Не беспокойся, дорогой мой читатель, ты все узнаешь первым, ведь я совершенно не умею хранить секреты…

Я знаю, вы любите меня,

Целую,

Сплетница.»

1 — Перевод предоставлен сайтом www.amalgama-lab.com