Позади дома 84 по Чаринг Кросс Роуд (гет)

Гермионе действительно начинало нравиться, как ее корреспондент обращался к ней в последнее время. Очень неплохо для человека, настаивавшего на том, что он не романтик.

Правда, сообщать ему эти свои мысли она не станет.

Гермиона прикусила нижнюю губу и потянулась за ручкой.

20 августа 2000

Саймон,

На какое-то мгновение я словно оказалась под одним плащом с тобой, прижимаясь к твоему теплому телу. Если бы я была уверена, что мой поступок останется безнаказанным, то обняла бы тебя и уткнулась лицом тебе в грудь, чтобы почуять твой запах и вспоминать его потом. От тебя бы пахло немного сигарным дымом, немного зельями, над которыми ты несколько часов назад трудился в своей лаборатории, и немного просто тобой. Саймоном.

Я и хотела бы отправиться с тобой в полет, который ты описал так красиво, но не могу. Не могу летать. Технически я способна подняться в воздух, но обычно все заканчивается плохо. За последние два года я не провела на метле ни секунды; даже не уверена, что помню, как это делается.

Гермиона

Она сознавала, что не ответила на его последний вопрос, и что упущение это было преднамеренным. Оставалось надеяться, что Саймон не заметит. Если он появится за ее окном или в ее квартире, пойдет ли она с ним? Гермиона не знала.

Одно дело письма. Личная же встреча... «Решилась бы я? Возможно. Даже если и нет, полагаю, что устоять было бы очень тяжело».

— ~ 8 ~ —

«Если бы я была уверена, что мой поступок останется безнаказанным, то обняла бы тебя...»

− Йорик! Только подумай, до чего нахальна эта маленькая продавщица книг, − глядя куда-то в пространство, прокомментировал мистер Сопороус. Эти слова нисколько, ни в малейшей степени не соответствовали охватившему его чувству удовольствия.

«...то обняла бы тебя и уткнулась лицом тебе в грудь, чтобы почуять твой запах и вспоминать его потом»

Саймон вдруг ощутил неодолимое желание сообщить своей корреспондентке, что метла им не понадобится, и что причин сомневаться нет. Как только он понял, о чем думает, то бросил письмо на стол и отошел в другой конец комнаты.

− Она не ведьма, − убежденно заявил маг, глядя соколу прямо в глаза, а затем, кивнув, продолжил: − Она сирена или же вейла, притворяющаяся безобидной продавщицей книг.

Повернувшись, Саймон сделал несколько шагов, взмахнул руками, снова развернулся и направился обратно к насесту сокола, вновь заглядывая ему в глаза:

− Я понял! Других доказательств не потребуется! Свидетелей того, как я покинул Хогвартс одной памятной ночью, в избытке. Меня тут же схватят и отправят в Азкабан, а тебе, − зельевар осуждающе затряс пальцем прямо перед клювом бедной птицы, как если бы все происходящее было ее виной, − тебе придется выживать самому, борясь с пернатыми собратьями за каждого сочного червячка.

Тяжело вздохнув в завершение свой речи, он наложил на квартиру охранные чары и отправился на крышу. Темнота и отталкивающее заклинание, наложенное на дверь чердака, гарантировали, что его не побеспокоят.

Смотря вниз, на людей, идущих по улице, Саймон понял, что верит: Гермиона не сообщит властям о том, кто скрывается под личиной мистера Сопороуса, даже если у нее будут железобетонные доказательства.

Не будь дураком.

Она гриффиндорка. Для нее это дело чести.

Его глаза сузились, когда он вспомнил, как первокурсница Грейнджер поступила с Лонгботтомом.

Тогда Дамблдор отобрал кубок у моего факультета, награждая баллами любой, самый незначительный поступок, который пришел ему на ум.

Гермиона сделала это для Поттера. Своего друга.

Резко вдохнув, Саймон вздернул подбородок.

Она считает меня... другом. Сделает ли она то же самое для меня при необходимости?

Маг присел на выступ крыши. Его глаза были открыты, но он не замечал окружающего мира, поняв наконец, какое значение придавала Гермиона слову «друг».

«Но почему?» − совершенно озадаченный, спросил он сам себя. − Зачем рисковать стольким во имя дружбы?

Саймон вскочил и помчался домой — искать папку с письмами девушки. Он листал их до тех пор, пока не нашел листок, содержащий искомые фразы:

«...Человек, о котором я пишу, трагически погиб во время финальной битвы, и хотя его уход оплакивают...»

«...ради жертвы, принесенной вышеуказанным человеком...»

«Невзирая на все вышесказанное, Вы − Саймон. Сорокалетний зельевар. И мой друг»

Перечитывая эти слова, Саймон понял, что, даже считая его своим бывшим профессором, вернувшимся с того света, Гермиона предлагала ему дружбу. Человеку, обращавшемуся с ней и двумя ее друзьями так несправедливо, выказывавшему столько ненависти и отвращения... Она все равно предлагала свою дружбу этому человеку.

− Дурацкая, никому не нужная сентиментальная чушь, − пробормотал зельевар, взяв чистый лист пергамента. Пора было выяснить, действительно ли эта девушка считает его другом.

Чертовски хорошо, что я еще не распаковал вещи.

21 августа 2000

Гермиона,

Я искренне верю: ты появилась на свет только для того, чтобы испытывать мое терпение, даже если не размахиваешь яростно вытянутой вверх рукой. Перечитай мое последнее письмо. Ты что, пытаешься перестать быть невыносимой всезнайкой? Намекнул ли я хоть словом , что собираюсь пользоваться метлой?

Неизменно твой,

Саймон

P.S. Не забудь, что ты обещала мне, моя милая распутница.

— ~ 8 ~ —

Он начал письмо с ее имени, и Гермиона почувствовала укол разочарования.

Разочарование быстро превратилось в нечто большее, имени чему она придумать не могла.

... даже если не размахиваешь яростно вытянутой вверх рукой...

... невыносимой всезнайкой...

...собираюсь пользоваться метлой?

Конечно, у нее были подозрения. Она даже была почти уверена, и вот теперь держала в руках подтверждение своих догадок. Это не должно было стать для нее сюрпризом, нечему было удивляться.

Так почему же ей кажется, что земля закачалась под ногами?

«Он жив. Снейп жив. Боже, я должна сказать Гарри, я должна... Нет, я не могу сказать Гарри. Пока нет. Вдруг ему захочется поделиться такой новостью с остальными, и все они захотят пообщаться с Саймоном, который мечтает только о том, чтобы его оставили в покое».

Она кивнула сама себе, не замечая, что Живоглот вскочил на диван и обеспокоенно тычется ей в руку.

«Каким-то образом он действительно выжил».

Внезапно Гермиона успокоилась, хлопая ресницами по мере того, как ее мозг обрабатывал очередной шквал мыслей и информации. «Боже мой, я заигрывала с Северусом Снейпом!» Еще больше ее встревожила следующая мысль: «И он отвечал на мои заигрывания!»

22 августа 2000

Саймон,

Чуть было не написала «Сэр». Вот она, сила привычки. А, скорее всего, нервы.

Да, признаюсь: я несколько нервничаю. Хотя, возможно, и не по той причине, о которой ты подумал.

Неожиданно ты обрел черты реального человека. Знаю, это звучит глупо, но ты с самого начала знал, кто я, как выгляжу, как говорю... У моего корреспондента, мистера Сопороуса, не было ни лица, ни голоса — только имя. Да, в последнее время, читая твои письма, я представляла некий образ — собственно, твой образ, — но это была всего лишь фантазия, а никак не реальность.

Теперь же мне открылось, что я знаю этого человека. Знаю до известной степени. Я встречалась с ним, знаю о нем больше, чем среднестатистический студент, и видела его смерть. Только вот, получается, он не умер.

Прибавьте к этому игривость наших последних писем — нечто, совершенно не вяжущееся с образом того самого человека. Наконец я поняла, что на самом деле не знаю ничего.

Некоторое время я размышляла, каким именем теперь называть тебя. И все же «Саймон» кажется мне вполне подходящим, тем более что мы оба согласились, что ты — Саймон. Так тому и быть.

Дорогой мой Саймон,

Я помню свое обещание, и оно неизменно.

Урегулировав, таким образом, наши отношения, перейдем к обсуждению полетов. Стыдно признаться (собственно, я вообще ненавижу признаваться в своей негодности к чему-либо), но отсутствие метлы, вряд ли поможет. Мне доводилось быть наездницей летающего существа. Наездницей, способной лишь цепляться за своего так называемого скакуна, боясь упасть и разбиться насмерть. Весь полет я прижималась бы к тебе, словно моллюск к камню, держала бы тебя крепче капкана и не осмелилась бы даже смотреть по сторонам, а не то что наслаждаться окружающим миром. В конце концов, я, наверное, сдавила бы тебе горло так, что ты не смог бы вдохнуть, а затем мы оба полетели бы вниз — навстречу нашей смерти. Прелестное завершение вечера, не правда ли?

Твоя распутная подружка,

Гермиона

— ~ 8 ~ —

«Дорогой мой Саймон...» Эти слова то и дело всплывали в сознании Саймона. Он поймал себя на размышлениях о голосе повзрослевшей мисс Грейнджер: на что похож, как может звучать.

Как сильно ему хочется услышать свое настоящее имя, произнесенное этим голосом.

— Чушь. Полнейшая чушь, — пробормотал маг и продолжил работу.

Завершив дела в лаборатории, зельевар затворил за собой дверь и, потирая руки в предвкушении, направился в спальню.

Проходя мимо Йорика, он поинтересовался:

— Чем мы поужинаем сегодня, цыпленочек мой? Может, одним из твоих родственников?

Сбросив плотную рубашку и брюки, служившие лабораторным обмундированием, Саймон отправился в ванную, чтобы принять душ. Заметив флакон одеколона, приобретенного для свиданий с «ночными бабочками», маг взял его, принюхался, открыв пробку, нахмурился, вылил жидкость в раковину и бросил пустую бутылку в мусорное ведро.

Не спутаешь с лабораторными запахами. Что-то... пряное.

Он стоял под струями воды, и в его сознании всплывало все больше и больше фраз из ее письма.

...я представляла некий образ — собственно, твой образ, — но это была всего лишь фантазия...

«Она представляла в своих фантазиях меня? Настоящего меня? — спросил сам себя Саймон, закрывая глаза и подставляя голову под воду, льющуюся из душа. — Я думал, девчонка считается самой умной ведьмой своего поколения. Нет, все это не имеет никакого смысла»

Выключив воду, он схватил полотенце и быстро обтерся. На глаза ему попалось собственное отражение в одном из двух зеркал, и он вздрогнул, увидев незнакомца по ту сторону стекла. Подойдя ближе, изучил отражение и задумался: понравились бы Гермионе изменения в его внешности?

«Всего лишь имя, ни лица, ни голоса. Как мало ей известно»

Он провел пальцем по абсолютно прямому носу, и уголок рта дернулся вверх.

«Все же она знает мой голос. Несчастный попугай был обделен судьбой в этом плане. Что теперь с ним сталось?»

Саймон возненавидел Гилдероя Локхарта с первого взгляда только потому, что тот стал профессором ЗОТИ. Чучело павлина, абсолютно ничего ни о чем не знающее. Но когда оказалось, что все студентки, и даже некоторые студенты, влюбились в этого фата, на смену ненависти пришло презрение.

Не то чтобы ему когда-нибудь на самом деле хотелось обожания и подобострастия учеников. Нет, что мастер зелий прежде всего хотел от них, так это внимания к деталям и точности. Но сама мысль о том, что лишь благодаря своей внешности Локхарт может выйти сухим из воды в любой ситуации до тех пор, пока способен улыбаться... Северусу Снейпу добиться этого было не суждено никогда.

Саймон улыбнулся своему отражению, отметив зубы, ставшие ровнее и белее, и хмыкнул. Ему вспомнилось выражение на лице Локхарта, когда тот — бедный няшка Гилдерой — пролетел через весь помост и приземлился на задницу во время демонстрационной дуэли. Это был один из немногих моментов абсолютной радости в жизни Снейпа.

«Жаль, у Криви не было с собой камеры в тот день

Криви. Знаю ли я его имя...

Перед его мысленным взором появился список, и мужчина уткнулся лбом в зеркало.

Колин.

Мертв.

Слишком многие... Мертвы и похоронены.

Саймон приподнял голову, чтобы посмотреть в глаза своему зазеркальному двойнику. Эту усмешку любой студент, которому он когда-либо преподавал, опознал бы как выражение абсолютного презрения.

«Так кто дал тебе право остаться в живых? Порочное желание не скитаться по этой земле призраком? Может, только этого ты и заслуживаешь».

Набросив халат, он вернулся к столу и взял письмо Гермионы, чтобы перечесть его.

26 августа 2000

Моя милая распутница,

Не могу представить себе смерти слаще.

Погибнуть, наслаждаясь тем, что красивая молодая женщина обнимает меня, прижимаясь изо всех сил. Вдыхать аромат ее волос, возможно, ощущать их мягкие прикосновения. Единственное, о чем бы я сожалел, − тебе тоже пришлось бы умереть. Нет, это совершенно невозможно.

По крайней мере, еще долгие-долгие годы.

Заставь меня улыбнуться, Гермиона. Поделись со мной своими фантазиями. Расскажи, каким ты представляла меня раньше, до того, как получила неоспоримые доказательства моей личности. Видишь, я все еще не могу поверить тебе. Как можно мечтать о подземельной летучей мыши, да еще и такой носатой?

Неизменно твой,

Саймон

— ~ 8 ~ —

Погибнуть, наслаждаясь тем, что красивая молодая женщина обнимает меня, прижимаясь изо всех сил.

Даже зная, что ее корреспондент имел в виду всего лишь совместный полет, Гермиона почувствовала, как по телу разлилось тепло, а сердце забилось немного быстрее.

«Он хочет знать мои фантазии?»

2 сентября 2000

Дорогой Саймон,

Честно говоря, не думаю, что когда-либо фантазировала о моем бывшем профессоре. По крайней мере, среди моих фантазий не было таких, что предполагали бы нечто замечательное для тебя.

Нет, пожалуй, я ошиблась: была одна. Думаю, вскоре после окончания моего второго года в Хогвартсе. В основном, правда, я мечтала о том, что некий профессор ЗОТИ получит по заслугам, и в моем воображении эта мечта сбывалась снова, и снова, и снова.

Подозреваю, однако, ты интересовался фантазиями несколько другого рода. Если я ошибаюсь, окажи любезность нам обоим и просто не читай письмо дальше. Пожалуйста.

В последнее время я начала представлять, что было бы, если бы ты − он − находился здесь, в моей квартире, когда я купаюсь. Дверь в ванную комнату слегка приоткрыта, чтобы мой кот мог зайти, если захочет. Я лежу, почти полностью погрузившись в воду, укрытая хлопьями пены. Дверь медленно распахивается. На пороге стоит мужчина в черном. Взгляд его темных глаз скользит по помещению, освещаемому свечами. От неожиданности я сажусь, и теперь только тонкий слой пены служит защитой моей скромности. Я хочу что-то сказать, но слова замирают в горле, когда мужчина делает шаг вперед и закрывает за собой дверь. Он движется ко мне, а его руки — те самые руки, за которыми я так пристально следила на уроках, чтобы скопировать технику, — избавляются от рубашки, звякают пряжкой ремня, расстегивают верхнюю пуговицу брюк.

Я должна бы потребовать, чтобы ты немедленно вышел, но по низу живота разливается тепло, заставляя меня вздернуть подбородок и поинтересоваться, что это такое, по твоему мнению, ты делаешь. Ты начинаешь говорить, и мои внутренности словно плавятся. Я никогда не слышала, как звучит мое имя, произнесенное твоим голосом, но могу представить, как это может звучать. Хорошо. Больше, чем просто хорошо. Почти сравнимо с ощущениями от прикосновения твоего пальца к моей нижней губе, будто просящего позволения скользнуть в мой рот и быть пойманным нежным укусом. Я не могу не задаваться вопросом, какой ты на вкус.

Есть и другие фантазии. Как бы там ни было, не все они настолько недозволенные. В одной я просто отрываюсь от книги, чтобы узнать твое мнение о только что прочитанном, а ты отвечаешь мне без малейшего намека на раздражение, которое всегда раньше слышалось в твоем голосе, когда ты обращался ко мне. В другой мы вместе работаем в лаборатории над каким-то зельем, которое я не могу идентифицировать, и твоя рука случайно касается моей. Вот и все, лишь намек на контакт, но мне его было достаточно, чтобы захотеть прижаться к тебе. Возможно, было бы мудрее описать одну из таких фантазий, а не ту, первую.

Возможно также, что не стоило мне писать это письмо, лежа в ванной и потягивая медовуху, присланную тобой. Она не только делает меня несдержанной на язык, но еще и превращает мою ручку в довольно-таки необузданное создание.

Спокойной ночи, Саймон. Не знаю, получилось ли у меня заставить тебя улыбнуться, но, по крайней мере, я надеюсь на это. Приятных тебе сновидений.

Твоя Гермиона

— ~ 8 ~ —

Ее последнее письмо лежало нераспечатанным на столе вот уже несколько дней. Саймон не был уверен, что хочет знать, высмеивает ли Гермиона его в своем послании, хотя и ожидал этого. Если он никогда не откроет конверт...

— Господи, это просто нелепо, — зарычал Саймон на пятый день, в очередной раз проходя мимо стола. Его взгляд задерживался на письме каждый раз, как только маг оказывался рядом с этим чертовым предметом обстановки. Приходилось загружать себя работой до такой степени, чтобы не обращать внимания на белый прямоугольник. По крайней мере, Саймон надеялся, сможет не обращать внимания.

Он схватил письмо и разорвал конверт.

Зацепившись взглядом за первую, приветственную строчку, Саймон поначалу не решался читать дальше.

Во всяком случае, я все еще «дорогой».

«...не думаю, что когда-либо фантазировала о моем бывшем профессоре. По крайней мере, среди моих фантазий не было таких, что предполагали бы нечто замечательное для тебя».

Он довольно быстро выяснил, насколько хорошо лгал самому себе. Острый укол разочарования — и рука с письмом опустилась будто сама собой. Рухнув в кресло, Саймон оглянулся на Йорика:

— Мне нужно бы поблагодарить ее за то, что не пыталась... Как там говорят? Смягчить свою жестокость. Наша мисс Грейнджер пряма в высказываниях и излагает суть вопроса, — сообщил он, продолжив чтение.

Фраза, относящаяся к Локхарту, вызвала слабую улыбку.

Похоже, фотография в конце концов не понадобилась.

Он прочел еще два абзаца. Перечел их второй раз, третий, четвертый... Рот Саймона слегка приоткрылся, но ни единого звука не слетело с его губ. Маг потер глаза, несколько раз быстро открыл и закрыл их, а потом прочитал тот же текст пятый раз.

— Йорик? — это прозвучало надтреснуто, дребезжаще, и Саймону пришлось откашляться. — Она... Я... Боже мой!

Ему вдруг невероятно захотелось взглянуть на другие образцы почерка мисс Грейнджер, и и оставшуюся часть послания он проглядел по диагонали. Положив его на стол перед собой, Саймон еще раз посмотрел на буквы, складывающиеся в слова и строчки. Вытянув из папки с предыдущими письмами одно наугад, он положил его рядом.

— Она действительно написала это, — прошептал маг сам себе. — Она действительно...

Убирая старое письмо на место, он вдруг обратил внимание на собственные кисти рук. Держа их перед собой, зельевар начал разглядывать шрамы и изъяны, которые только ему и были видны по-настоящему.

«...те самые руки, за которыми я так пристально следила на уроках, чтобы скопировать технику — избавляются от рубашки, звякают пряжкой ремня, расстегивают верхнюю пуговицу брюк»

Саймон полностью осознавал, какой эффект ее слова производят на определенные части его тела, но письмо словно было зачаровано. Он не мог остановиться и перечитывал его снова и снова.

«Я должна бы потребовать, чтобы ты немедленно вышел,»

— Чертовски непохоже на это, — пробормотал маг себе под нос.

«но по низу живота разливается тепло, заставляя меня вздернуть подбородок и поинтересоваться, что это такое, по твоему мнению, ты делаешь. Ты начинаешь говорить, и мои внутренности словно плавятся»

Он тяжело сглотнул и откашлялся, а затем удобнее устроился в кресле, почти пристыженно взглянув на Йорика. Читать подобное письмо в присутствии птицы казалось неправильным.

Он что, смотрит на мой...? Могу поклясться, что так и есть.

— Давай, займись делом, найди себе мышь или еще что-нибудь, ленивая ты курица, — заявил Саймон грубо. — Это мое письмо, и я не собираюсь им делиться.

Йорик, естественно, проигнорировал эту тираду, повернувшись к хозяину спиной.

«Я никогда не слышала, как звучит мое имя, произнесенное твоим голосом, но могу представить, как это может звучать. Хорошо. Больше, чем просто хорошо. Почти сравнимо с ощущениями от прикосновения твоего пальца к моей нижней губе, будто просящего позволения скользнуть в мой рот и быть пойманным нежным укусом. Я не могу не задаваться вопросом, какой ты на вкус».

— Мерлин мой, — простонал Саймон. Ему хотелось отправиться в чертов книжный магазин, найти ее, уволочь в ее же квартиру и наполнить проклятую ванну... наполнить...

— Дурацкой долбаной пеной! — прорычал маг, поднимаясь с кресла, взглянул на Йорика, издавшего протестующий крик, и направился к спальне, все еще сжимая письмо Гермионы в руке.

— Заткнись или найди себе новый дом! Тебе чертовски повезло, что ты не можешь смеяться, не то стал бы обедом! — рявкнул Саймон и захлопнул за собой дверь спальни.

Через несколько часов Йорик снова повернул голову, чтобы посмотреть на дверь, из-за которой появился Саймон, освежившийся, переодевшийся и в гораздо лучшем настроении. Письмо, к настоящему времени очень измятое, было аккуратно сложено и убрано в специальный ящик стола. Сузив глаза, маг встретился взглядом с соколом. Конечно же, птица не знала, чем он занимался в другой комнате, но Саймон все еще чувствовал себя немного неловко.

— Заткнись, при... глупая птица. Письмо остается моим, так что держи свои чертовы когти подальше от него!

Йорик, удовлетворенный таким ответом и принявший его как совершенно нормальный, отправился спать.

После того, как Саймон наконец-то приготовился написать ответное письмо, он понял, что не знает, как это сделать. В его фантазиях никогда не фигурировали студентки. Ну, если только в то время, когда он сам был студентом. Маг, однако, полагал, что Гермиона не оценит фантазий, в которых объектом являлась мать ее лучшего друга.

Его мысленному взору вновь представилась прежняя, до невозможности юная Гермиона из прошлого. Саймон не мог заставить себя представлять девочку, почти дитя... Черт побери! Поднявшись, он направился к куче газет, сваленной в углу, чтобы найти ее свежую фотографию, и отыскал одну, почти в полный рост. Снимок, очевидно, был сделан, когда Гермиона спешила куда-то.

«Да бывает ли, чтобы она не спешила?», — фыркнул Саймон и вернулся к столу.

8 сентября 2000

Я больше не знаю, как обращаться к тебе. Сирена? Искусительница? Все эти слова не могут в полной мере выразить то, что я хотел бы сказать.

На случай, если ты еще не догадалась: твое письмо вызвало у меня нечто гораздо большее, чем улыбка, так что определения «безнравственная женщина» и «распутница» по-прежнему подходят тебе. Нечестивая, распутная сирена? «Искусительница» нравится мне больше. Может быть, потому что это старомодно. Как, полагаю, и я.

Мне пришлось разыскать в газетах одну из тех фотографий, что тебе столь неприятны. Я не мог заставить себя отвечать так, как собираюсь это сделать, не заменив образ ребенка из моих воспоминаний видением красивой молодой женщиной, которой ты стала.

Нужно ли мне рассказать, что мы делали в этой пенной ванне? Я никогда не «занимался любовью», моя искусительница, так что, возможно, моя техника несовершенна, но и неопытным меня назвать нельзя. Потом мы, мокрые и удовлетворенные, выбрались бы из ванной, только лишь для того, чтобы продолжить наши занятия на твоей кровати. Именно там я наконец-то смог бы как следует рассмотреть тебя, распробовать твой вкус, насладиться тобой.

Заколка давно уже не скрепляет твои волосы, и они рассыпались по подушке. Клише, я знаю, но для меня это нечто новое. Желание увидеть подобную картину наяву настолько сильно, что причиняет мне боль, моя искусительница.

Я смотрю на твое изображение: ты спешишь куда-то, удаляясь от фотографа, и твоя юбка чуть поднимается, на мгновение приоткрывая бедро. Ты и правда такая нежная на ощупь, какой кажешься?

Саймон поднялся и подошел к окну. Он не мог заставить себя более откровенно излить свои чувства на бумаге, но представить себе все мог совершенно отчетливо.

Ты — все, о чем я написал, и многое другое. Ты околдовала меня своим видением, Гермиона. Это все, о чем я сейчас могу думать.

Более чем когда-либо твой,

Саймон

— ~ 8 ~ —

15 сентября 2000

Дорогой Саймон,

Если кто из нас и искуситель, так это ты. Я никогда не писала подобных писем кому-либо до тебя. Прежде чем мы стали переписываться, я никогда не ловила себя на том, что предаюсь совершенно непозволительным фантазиям в самое неподходящее время. Никогда не шептала чье-то имя, будучи одна в своей постели.

Я пытаюсь представить себе, на что будет похоже твое прикосновение, но мои руки не могут стать адекватной заменой твоим. Я представляю, как ты делаешь то же самое, думая обо мне, произнося мое имя.

Гермиона тряхнула головой, отгоняя видение, и продолжила писать.

Если я безнравственна или распутна, так это ты сделал меня такой.

Каким бы ограниченным ты ни полагал свой опыт, он, скорее всего, больше, чем мой. Слышать твой голос, шепчущий «искусительница», чувствовать тепло, когда ты выдыхаешь это слово мне прямо в ухо, ощущать мягкое прикосновение твоих губ к нежной коже моей шеи... Как я могу придираться к твоей технике, если не способна даже думать?

Ты нашел мою фотографию? Ты действительно считаешь, что я красивая?

Издав стон, она вымарала последнее предложение. «Не хочу, чтобы он считал меня ребенком, неуверенным в себе и выпрашивающим комплименты»

Могу только надеяться, что это был один из лучших снимков. Клянусь, фотожурналисты очень стараются поймать меня в те моменты, когда я выгляжу как можно хуже.

То, что мы с тобой делаем, наши письма — все это ново для меня. Я уверена, это ужасающе очевидно. Мне просто хотелось, чтобы ты знал: я писала письма и другим людям, — сотни, тысячи писем;— но ни одно из них не было похоже на наши. Даже не знаю, зачем я сообщаю это тебе.

Мне пора спать.

Твоя Гермиона

P.S. Чуть не забыла: меня не будет дома несколько дней. Я отправляюсь к родителям. Приближается мой день рождения, и мама решила использовать этот случай как предлог для того, чтобы устроить небольшое семейное сборище. Меня предупредили, что прибудут родственники, с которыми я не виделась уже очень давно, и мама хочет, чтобы я приехала на день или два пораньше. Ей нужно рассказать мне, чем я занимаюсь, а, вернее, что она рассказывала всем о моей жизни. Мама ведь не может говорить, что я ведьма. Даже если я ведьма, которая всего лишь работает в книжном магазине.