Им четырнадцать (джен)

Мне четырнадцать. Я слушаю песни группы Лав оф зе Дедмэн и хочу выкрасить волосы в черный цвет, но мама сказала, что хрен мне, а не вызов обществу. То есть она, вообще-то, сказала «Никогда!» И еще «Ты с ума сошла?!» И «Только через мой труп!» А Фред с Джорджем поржали и сказали, что я буду похожа на Снейпа в его лучшие годы. Короче, никакого самовыражения в этой семье.

Если уж об этом говорить, семейка у нас дебильная. Только Билл еще не совсем свихнулся, что, вообще-то, удивительно. А может, на нем просто гены адекватности и закончились. Одному Чарли немного перепало. Когда мне было четыре года, я решила, что выйду за Билла замуж, потому что парень он — что надо, и мужа лучше просто не сыщешь. Билл тоже думал, что он отличный парень, но жениться на мне не захотел. Ему было пятнадцать, и он тогда перся от Силлотских Стрел и комиксов про Крутого Джимми. Он, наверное, был морально не готов к такому серьезному шагу.

Сейчас Билл сидит в своем Гринготтсе, окучивает эту французскую дуру и шлет мне сову раз в две недели. Вроде как «Привет, сестренка! Как у тебя дела?(это значит, что он интересуется) Как учеба?(это он спрашивает, не пинаю ли я хуи) Как с друзьями? Как вообще, что делаешь?(а здесь ему хочется знать, не блядую ли я, не сломала ли нос, свалившись с метлы и не нашла ли я его делянку с грибами в Запретном лесу)». Вопросы кретинские совершенно, но писать так, как нужно писать на самом деле — это не педагогично. Я все прекрасно понимаю и отвечаю, что да, Билл, у нас тут все пучком, дела мои отличные, друзья мои отличные и вообще все у меня отлично, хотя нос вот я недавно сломала, но, слава богу, не свой. Сентябрь в этом году паршивый выдался, а лето и того хуже, потому что летом мы сидели на площади Гриммо и ковры выбивали. Но этого я уже не пишу, потому что зачем такую чушь писать?

На площади Гриммо скукота была адская, и я просто не знала, куда себя деть. Взрослые собирались и совещались, собирались и совещались, ну просто до потери пульса, а я все думала: ну сколько ж можно-то совещаться, уже все обсудили полчаса назад, жрать же хочется. Фред с Джорджем нахимичили свои Удлинители и зовут, типа, айда с нами, секретность нарушать. Мне, если честно, по барабану на все эти секретные дела, но раз зовут — надо пойти. Короче, повтыкали мы Удлинители в уши и засели под дверью, как придурки последние. А чего засели — не понятно, потому что только и слышно грызню Сириуса со Снейпом. Вот и вся секретность. А потом пришла мама и наорала на нас, какого, говорит, жмыра вы тут делаете, а? Так мы и остались ни с чем.

По вечерам мы собирались на кухне, вся наша семейка, да Сириус, да кто еще дома будет. Дома бывал чаще всего Люпин. Он мужик обаятельный — все эти его печальные взгляды, задумчивые улыбки, таинственный вид… На таких не клюют ровесницы, зато вот девки помладше — как раз его целевая аудитория. Люпин в некотором роде мужчина уникальный. Ему удается совмещать в себе зрелость, опытность и потрясающую инфантильность. Хо-хо, ну кто бы говорил про инфантильность, скажете вы. Да, мне четырнадцать и я читаю тупые журналы на Прорицаниях, но я никому не втираю про то, что я такой ребенок в душе, что не хочу взрослеть и что, ах, как жесток и уныл мир взрослых. А Люпин — он такой. Естественно, он такую чушь вслух не городит, а то вот это было бы позорище, но я смотрю на него и вижу, что да, и «ребенок в душе», и «взрослеть не хочу», и все что надо. Тьфу, блин.

И вот мы сидели на площади Гриммо и выбивали эти ковры, и протирали пыль, а Джордж как-то нацепил бантики на эльфьи бошки и получил от мамы люлей. Фред сказал, что шутка получилась дебильная, а Джордж ответил, что больно у них рожи противные, надо было хоть как-то красоту навести. Так мы и жили, пока Гермиона не приехала. Тут уж начались у нее терки с Сириусом. Сириус гонял Кричера по всякому, да так бы и гонял, но Гермионе с ее борьбой за права все не сидится спокойно. По мне, так и фиг бы с ним, с этим эльфом. Ходит, костерит всех по матери да до седьмого колена, панталоны дырявые таскает. Старый уже, полусумасшедший… Сидел бы в своем подвале, или где он там сидит, пока Сириус с Гермионой фигней страдают.

Сириус вообще развлекался, как мог. То на Кричера наорет, то на Снейпа наедет. Я смотрела на все это веселье и думала: «Блядь, какой же он жалкий…» Я так думала, и даже слезы на глаза наворачивались, ведь невозможно же на такое смотреть. Когда я в первый раз увидела, как Сириус профессора задирает, я подумала, что он напился. Потому что выглядел он совершенно как подросток. Он «подкатил» к Снейпу издалека, потом назвал его Сопливчиком, потом придрался к какой-то фигне... В общем, дело чуть не кончилось дракой.

Так оно и продолжалось — мы протирали орущие картины, Рон парил мозги Гермионе, Гермиона сражалась с Сириусом, а Сириус балду пинал. А потом приехал Гарри и тут уж начался натуральный цирк-шапито. Каждый божий вечер Сириус, Гарри и Люпин заседали на кухне и рассказывали эпические истории о похождениях Мародеров. Ну, то есть Сириус рассказывал, Люпин комментировал, Гарри слушал и только что слюни не пускал. Мародеры — это школьная тусовка Сириуса, Люпина и отца Гарри, и мне остается только догадываться, откуда взялось такое придурочное название. Короче говоря, Мародеры были теми еще болванами, почище Фреда с Джорджем, потому что братья мои — психи, в общем-то, тихие, чего про Сириуса с Джеймсом сказать уж точно нельзя. Про их похождения можно было написать пару-тройку хороших подростковых книжек. Да мы сами, когда оставались на кухне, слушали, как загипнотизированные, что уж говорить про Гарри. Сириус вещал вдохновенно, ничего не скажешь. Люпин все больше молчал, но видно было, что доволен он, как пикси.

Если уж совсем честно говорить, то Сириус с Люпином ничего другого и не обсуждали. Потому что говорить им, по сути, было не о чем. Все, что нужно было друг другу сказать, они уже сказали. Все, о чем нужно было промолчать — они вынесли, вымолчали… Теперь они садились в кресла в малой гостиной, пили огневиски и вспоминали…

— А ты помнишь, как мы над анимагией парились?

— Хех, еще бы…

— А помнишь, как над Обри прикололись, вот это вообще жесть была!

— Дебилы вы были, Сириус… — Люпин отпивает маленький глоток и медленно покачивает головой, а в голос у него теплый и морщинки вокруг глаз собрались.

— Да сам-то ты хорош…

— А помнишь, как мы…

— А ты?..

— А как в тот день…

— Помнишь?

— Помнишь?..

— Помнишь...

Я смотрела на них из-за двери, и мне становилось очень грустно. У них потерянный взгляд, глубокие морщины и тихие стариковские ночные кошмары. Они вспоминают своих друзей и веселые безумства. Они посмеиваются между собой над моей музыкой и черными короткими ногтями. Они медленно напиваются и засыпают прямо в старинных зеленых креслах.

Мне четырнадцать. Им тоже.