Моя сероглазая ведьма (гет)

Каждое свое письмо к ней я начинаю со слов: « Здравствуй, мое счастье». Как будто хоть одно из них найдет своего адресата. Увы, этого никогда не случится. Ведь я — Драко Люциус Малфой, глава рода Малфоев, бывший Пожиратель Смерти, ныне оправданный Визенгамотом — самый что ни на есть обычный, на самом деле ничем не примечательный человек.

Она же — неземная. «Из другого теста», — сказали бы простаки. Я же считаю, что она прилетела к нам с другой планеты. И на нашей планете есть просто неуютно, ведь никто не защитит ее от барашков, никто не накроет спасательным колпаком от солнца и ветра. И она — такая хрупкая, практически невесомая, боящаяся любых сквозняков, — играючи ворвалась в мою жизнь, перевернув ее с ног на голову, заставив меня измениться, забыть свои правила и кодексы.

Сейчас я понимаю, как глупо все это выглядело. Как нелепо и наивно с моей стороны было верить в то, что она действительно сможет исправить что-то в моей жизни. Тогда еще можно было изменить хоть что-то. Теперь же — поздно. Цинизм и равнодушие прожгли мою душу насквозь, и единственное, что мне остается вот в такие одинокие вечера — сидеть в кресле перед камином и, глядя на огонь, вспоминать наши редкие встречи. Особенно — первую из них.

В тот зимний вечер мне было особенно одиноко. Это чувство давно стало моей основной составляющей — оно поселилось где-то глубоко внутри, периодически усиливаясь и стремясь вырваться наружу. Вот только я не мог такого допустить.

Никогда не показывай своих чувств, Драко. Помни — все эмоции должны оставаться внутри. Хладнокровие и цинизм — вот залог твоего успеха.

Я шел по ночным коридорам Хогвартса, даже не оглядываясь по сторонам. Кто мог тут находиться? Другие слизеринцы — да, возможно, ведь только они сейчас не боялись за свою судьбу. Хотя — что уж тут таить — в отличие от них я все-таки был напуган, как бы ни стремился скрыть это.

Страх разрушает личность, Драко. Малфои прежде всего политики: они не боятся и просто делают то, что приведет их к цели, невзирая на трудности и то, чем придется пожертвовать.

Впрочем, в это темное время мало кто не испытывал страха. Все знали, что конец как никогда близок, и ждали, мысленно делая ставки. Я же был уверен в исходе битвы: Поттер победит. Ведь не зря же на него надеялся сам Дамблдор. Дамблдор, которого мне приказали убить. Которого я не смог убить. В этот момент я окончательно сделал свой выбор стороны — сделал, чтобы остаться на проигравшей. Чаши весов «успешное будущее» — «семья» уверенно склонились в сторону последней. Да и о каком успешном будущем шла речь? Разве мог кто-либо поверить в искренность моих намерений, принять меня на другую сторону? Впрочем,я не терял надежды.

Надежда, Драко, самое пустое, что только может быть. Только слабые позволяют себе надеяться — сильные же верят в реальный мир.

Реальный мир был жесток. Слишком жесток. Постоянно находиться рядом с Вольдемортом — такого я не мог пожелать никому. Приказы, требования, наказания, пытки… Мне хотелось убежать куда-то прочь от этого мира. К сожалению, даже здесь, в Хогвартсе, я не мог отвлечься от ужасов, преследовавших меня дома. Замок был наполнен Пожирателями Смерти, от которых прятались даже школьные привидения «Круцио» стало таким же обычным словом, как слова «обед» и «ужин» , Веритасерум многие принимали также часто, как тыквенный сок, в Больничном Крыле не хватало мест для всех пострадавших на занятиях детях. Могло ли стать хуже?

«Могло», — думал я тогда про себя. Могло — потому что нас, слизеринцев, пока не трогали. Нас уважали и считали своими. И даже иногда советовались, принимая какие-то решения, например, о том, кого мучить сегодня. Обычно эта незавидная роль доставалась гриффиндорцам: Лонгботтом, Финниган, Патил, Браун, младшая Уизли — все они особенно страдали за свою дружбу с нежелательным лицом номер один (назвать Гарри Поттера иначе в то смутное время было верхом неблагоразумия).

Я начал молиться. Только сейчас, вспоминая все происходящее, я понимаю, как глупо это выглядело — тогда же я не видел никакого иного выхода. Я готов был молиться всем, лишь бы только это имело хоть какой-то смысл. Лишь бы только помогло пережить все те ужасы, с которыми мы сталкивались ежедневно. И сейчас я мне почему-то особенно хотелось надеяться на чудо — такое истинное чудо, способное хоть чуть-чуть осветить мое бессмысленное существование.

Чудес не бывает, Драко, запомни это раз и навсегда. А если уж они и случаются… Рано или поздно за любое «чудо» потребуется расплатиться, и порой эта плата слишком высока. Лучше просто не ждать подарков от судьбы — Малфоям они редко достаются за красивые глаза.

В какие-то момент мне казалось, что сейчас я проснусь, наконец-то открою глаза — и не будет этой страшной реальности. Что все это: война, Темный Лорд, метка — лишь дурной сон, кошмар. Я открою глаза, увижу рядом маму с кружкой горячего молока и недовольно нахмурюсь — ведь с младенческих лет я терпеть не могу это молоко. Вот только… только… сейчас я был готов на что угодно, лишь бы увидеть рядом такую нелюбимую кружку, снова стать маленьким, почувствовать себя в безопасности.

Нам не дали побыть детьми — совершенно. Да, впрочем, мы и сами спешили повзрослеть. Сколько бы я сейчас отдал, чтобы вернуться назад.

Драко, никогда не жалей о том, что было раньше. Прошлое не вернуть, ошибок не исправить. Остается смириться с этим и жить дальше. Живи, сын.

Мне не хотелось жить. Жизнь стала для меня каким-то адски сложным заданием, справиться с которым я едва ли мог на «Выше ожидаемого». Никак не на «Превосходно».

Справляться с заданием «выжить любой ценой» стало еще труднее.

Никогда не рассчитывай ни на кого, Драко. Помни: если хочешь сделать что-то хорошо и качественно — сделай это сам. Только так ты сможешь чего-то добиться в жизни.

Я помнил все то, чему учил меня отец, помнил все те непреложные истины, которые впитывались вместе с материнским молоком, которые изучались в качестве азов поведения. Но... впервые я готов был отвергнуть их все ради того, чтобы почувствовать чье-то плечо рядом, чтобы увидеть поддержку — искреннюю поддержку — и понимание.

Поддержка? Понимание? Какая чушь. Расчет и выгода — вот, что должно лежать в основе любого твоего начинания, Драко.

Раскол — так я бы назвал то, что происходило со мной. Вся моя прежняя жизнь — идеалы, мечты, стремления — все разбилось о твердую грань реального мира. Впервые в жизни я не мог найти себе места: я был чужим везде.

Проклятые мысли. Нет, не так…

Проклятые немалфоевские мысли.

Их было слишком много для меня одного. И неужели единственное мое искренне желание не могло сбыться? Ведь я всего лишь хотел разделить эти мысли с кем-то.

Боги, вы меня слышите?

Нужно было собраться, снова закрыться в свое скорлупу, нацепить на лицо холодную улыбку и продолжать жить по слизеринским канонам. Играть. Так же, как я делал это раньше. Потому что иначе я бы просто не выдержал: ведь у любого человека есть свой предел, черта, после которой его уже не получится собрать по частям. Они просто не сложатся, потому что разломы на них — неверные, рваные.

Ну хоть кто-то, пожалуйста!

Неужели я этого не заслужил?

— Нарглы сегодня особенно странные, ты не находишь?— я обернулся и тут же наткнулся на ее взгляд. Серые, чуть затуманенные, ее глаза словно смотрели сквозь меня. На мгновение я потерял самообладание, поддавшись изумлению и рассматривая ее дольше, чем положено.

Не задерживай взгляд на человеке более трех секунд, Драко. Если же ты смотришь на него дольше, то старайся показать свое превосходство над ним.

Она?

Вы шутите?

— Ты не ошиблась собеседником, Полоумная? — насмешливо произнес я, наконец сумев разорвать зрительный контакт. — Кажется, я не похож на Золотое Трио. Ах да, прости, они же сбежали, оставив вас в одиночестве в самое трудное время. Никогда не думал, что Поттер такой трус.

Последние слова я практически выдавил из себя, хотя и сам не верил в то, что говорил. Я точно знал, что отсутствие Поттера в Хогварсте должно было объясняться какой-то особенной, веской причиной. Он не мог просто бросить всех на произвол судьбы — тем более той судьбы, которую сейчас вершил Темный Лорд.

— Ты такой смешной, сам себе противоречишь. Не иначе, как мозгошмыги постарались. Тебе нужно срочно с ними разобраться.

Она раздражала меня. Раздражала до сжатых в кулаки пальцев, до зубного скрежета — раздражала своими словами, раздражала только ей ведомой правдой. Раздражала тем, что я не мог оторвать от нее взгляда, словно загипнотизированный серыми, не по-детски мудрыми глазами.

Хладнокровие и цинизм, Драко.

— Десять баллов с Равенкло. И… шла бы ты своей дорогой, не то будет хуже.

Если бы меня видел тогда отец, то точно лишил бы наследства. Мягкий Малфой — где это вообще видано? Впрочем, я и сам не знал, что думать. Так хотелось, чтобы она не послушалась и осталась, но также хотелось, и чтобы она исчезла, испарилась. Потому что так я мог долго не выдержать. Вот только разве мог я позволить увидеть в ее глазах жалость к себе?

Жалость, Драко, это самое страшное. Жалеют только слабых духом людей. Никогда не позволяй жалеть себя, иначе люди увидят, каким ты можешь быть беспомощным.

— Хуже? Хуже не будет. Меня хранит мой амулет. — Она достала из-под мантии тонкую цепочку с маленьким медальоном. — Вот, смотри.

В медальоне — какие-то засохшие травы и маленькая колдография, на которой улыбающаяся молодая женщина гуляла по лесу. Она забавно морщила носик всякий раз, когда проходит мимо нас. А еще — я теперь понимал, от кого унаследовала глаза эта сероглазая ведьма

Именно — ведьма.

Как иначе можно назвать ту, которая крушила еще оставшиеся части моего странного мира?

Может только… спасительницей?

— Это — от мозгошмыгов, а это — от нарглов, а еще эти травы помогают…

Я не вслушивался в ее объяснения, ведь я же знал: все это ее фантазии. Не было никаких нарглов и мозгошмыгов, не было ничего такого — был лишь реальный, жестокий мир. Мир, который готов был сгрызть нас заживо, уничтожить в утеху какому-то сумасшедшему.

Но почему-то именно сейчас мне стало удивительно наплевать на все это. Потому что пока она была здесь, рядом со мной — я не был один. И когда она смотрела на меня таким удивительно мудрым взглядом, мне становилось легче и теплее. Словно впервые в жизни кто-то отогревал меня горячим молоком от холода слизеринских подземелий.

Ее голос — как горячее молоко. Успокаивающий, убаюкивающий, умиротворяющий.

И мне безумно хотелось сказать ей все это, но я не мог.

Я же Малфой, а Малфои не признаются в своих слабостях…

Ну, может только чуточку…

— Вот, держи. — Она сняла медальон с шеи и вытащила оттуда колдографию. А цепочку… цепочку она осторожно надела на меня. — Я себе еще наберу, а ты держи… защитит. А то что-то у тебя чересчур мозгошмыгов много, так ведь и сил всех лишиться можно. Она же такие, все-все из тебя высасывают.

Сказать, что я был удивлен? Изумлен?

Я… я не знаю, как описать то, что происходило со мной. Но только цепочка даже через несколько слоев ткани будто обжигала кожу. И я уже хотел сдаться и поблагодарить ее. Прослыть первым Малфоем, которые поблагодарил кого-то ниже себя. Который поблагодарил кого-то вообще.

— Круцио, — раздался голос из-за спины. Я узнал его обладателя — Алекто Кэрроу. И медленно обернулся, чтобы натолкнуться на ее ехидный взгляд.

Собраться.

Хладнокровие и цинизм.

— Профессор Кэрроу, — учтивый кивок в ее сторону. Мы в одной лодке, не так ли — пусть даже я не уверен в своем выборе. Ты ничего не сделаешь мне, ведь мы с тобой равны — твоя метка равносильна моей. Да и к тому же — не каждый захочет связываться с моим отцом.

— Мистер Малфой, — короткий взгляд исподлобья, словно говоривший, что она знала о чем-то. Хотя — нет. Она не знала. Она даже не догадывалась. Ведь догадаться о таком не мог бы даже я сам.

А Полоумная лежала на ледяном полу: тело ее билось в конвульсиях, но ни одного крика не сорвалось с ее губ.

«Сильная», — думал я, когда ее глаза закатывались от невыносимой боли. А боль действительно невыносимая — Темный Лорд испытывал Круциатус и на мне. Один раз: в день принятия метки.

«Сильная», — думал я, когда она лишь крепче сжимала пальцы в кулаки, боясь выронить колдографию матери. Ведь это — единственное, что осталось в память о ней.

«Сильная», — думал я, когда она лишь сильнее стискивала зубы. И молчала, молчала, молчала…

А я был слабым. Слишком.

И поэтому я подошел к ней и брезгливо оттолкнул ногой подальше.

Кэрроу понимающе усмехнулась.

— Отменишь, когда надоест смотреть. И отведи ее в Больничное крыло, а то еще подохнет раньше времени. Наш Лорд любит публичные казни — это так устрашает глупых людишек.

Едва по лестнице перестало разноситься эхо ее шагов, я тут же бросился в сторону сероглазой ведьмы, одними губами шепча: «Фините инкантатем, фините инкантатем»… Словно это была единственная молитва, которую я знал. Словно это вообще была молитва.

А вторым, что я произнес было: «Прости». Даже не прошептал — лишь губы безмолвно шевелились в такт этому слову. Но я был уверен — ведьма поняла меня.

Я знал, что остаточная боль после Круциатуса едва ли легче, чем само пыточное заклинание. Я знал, что лучше дать ей немножко отдохнуть. Но оставлять ее лежать одну на холодном полу… нет, этого я не мог допустить. Я присел рядом и осторожно устроил ее голову у себя на коленях.

Она чуть заметно улыбнулась и сморщила носик. Совсем как ее мать на колдографии.

— Это все нарглы. Вот увидишь — когда я соберу себе травы, они тут же перестанут меня атаковать.

Мне хотелось смеяться и плакать одновременно.

Какие к Мордреду нарглы?

Какие мозгошмыги?

Моя рука потянулась к медальону, чтобы снять его и вернуть законной владелице, но была остановлена ее умоляющим взглядом.

— Лучше…у тебя…

И она потеряла сознание — последствия Круциатуса все-таки были слишком тяжелыми. Ее пальчики наконец разжались, и на пол упала колдография. Мать моей ведьмы смотрела на меня с укором.