Девушка и Снейп (гет)

Ни вторник, ни среда не принесли нам известия о наказании, а в четверг был урок зельеварения. За эти дни я не раз вспоминала о том, что произошло в библиотеке, и страх успел смениться стыдом. «Ну зачем, зачем я сказала про немытую голову? — с досадой размышляла я, то заплетая, то расплетая косу. — Может, это просто особенности работы сальных желез? Может, ему самому неприятно, что у него такие волосы? А если бы… Вот если бы кто-то из папиных студентов сказал, что он косоглазый? (Левый глаз у папы действительно немного косит.) Да я была бы готова его в клочки разорвать! Что ж сама-то? Мне б не в Хогвартсе учиться, а в школе злословия! Впрочем, какое там учиться! Я уже вполне зарекомендовала себя как дипломированный специалист. Но хуже всего то, что я вставила эту глупую сентенцию об аккуратности и уважении. Не уж-то собралась учить учителя?»

В иные моменты я даже сожалела, что не была наказана. Все-таки наказание порой приносит облегчение, освобождая от вины за неосторожно сказанное или сделанное. В подземелья я спустилась с неспокойным сердцем, а когда вошел профессор, невольно потупилась.

Урок, против моих ожиданий, прошел так, как будто ничего не произошло. Снейп назвал зелье Джорджа Элдриджа «негодным варевом», а Оливеру Бенсону посоветовал прежде потренироваться у мамочки на кухне, но в целом его вредность не выходила за пределы того уровня, который я в шутку называла «базовым», и от которого я — спасибо маме! — давно научилась отгораживаться. Конечно, я боялась Снейпа (а кто же его не боится?), но, как выяснилось, есть средства и на зельеварении не терять присутствия духа. В мою сторону профессор даже не взглянул. Боюсь, что на следующем по расписанию уроке я присутствовала только формально, придерживая внезапно разболевшиеся виски. Совесть — не самый приятный собеседник, но зато какой назойливый!

А сейчас я сижу на подоконнике в коридоре второго этажа и с упоением шуршу страницами любимой книги, ожидая, пока спустится Хельга, чтобы вместе пойти на обед. Честертон — великолепный собеседник, но все же я не могу не заметить, что прорицания затянулись. Хорошо, что этот предмет закончился для меня вместе с пятым курсом. Я не нахожу в нем рационального зерна — как можно делать выводы, пользуясь столь недостоверным материалом, как расположение чаинок, или рисунки на кофейной гуще! — но Хельге нравится.

Мимо проходит профессор Флитвик. Я соскакиваю с подоконника и вежливо склоняю голову в подобии поклона. Неожиданно он оборачивается:

— Профессор Снейп спрашивал о Вас, мисс Мэй. Надеюсь, на зельях у Вас все в порядке?

— Вроде бы да, — отвечаю я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Могу ли я поинтересоваться, что именно хотел узнать профессор Снейп?

— Спрашивал, что можно сказать о Вашем поведении и характере.

Вот узнать бы, что он ответил!

— Не беспокойтесь, мисс Мэй. Я ответил, что Вы старательная ученица, преданная подруга, а кроме того милая, правдивая, хотя и слегка замкнутая девочка, — улыбается Флитвик.

Как приятно! Уголки губ сами собой ползут вверх в ответной улыбке. Я даже слегка краснею от удовольствия.

— Почему Вы не на обеде?

— Жду Хельгу Мейси.

Профессор Флитвик уходит, а Хельги все нет. Я вновь взбираюсь на подоконник и пытаюсь снова углубиться в книгу. Но что это?! О, Мерлин! Неужели Снейп идет? Поспешно соскальзываю с подоконника и прячусь за статую воина. Может, меня еще не успели заметить?

— Выходите, Мэй. Можно подумать, что Вы меня боитесь.

Точно, Снейп. Медленно выхожу из-за статуи. Вот сейчас бы и извиниться перед ним. Но как?

— Сэр, простите, я… Мне…

— Вы утратили дар связной речи? Досадное недоразумение.

Парадоксально, но его ехидство придает мне силы. Делаю шаг вперед и отчетливо произношу:

— Простите меня за то, что я наговорила Вам в библиотеке. Я очень сожалею об этом.

— Вот как! Интересно знать, почему?

— Потому что с моей стороны это было бестактно и неэтично. Потому что я боюсь, что задела Ваши чувства, — говорю я и тут же понимаю, что нужно было ограничиться первой фразой. Хочется провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, на худой конец, просто убежать, лишь бы не видеть этого злого, если не сказать яростного взгляда.

— Подумать только! Добрая девочка, которой всех жаль, даже кроликов, решила распространить свое сочувствие на преподавателя! Так я попрошу Вас запомнить, что ни я, ни мои чувства не нуждаются в постороннем анализе, — отчеканивает Снейп.

О нет! Неужели профессор Флитвик рассказал ему о моем позоре? Еще в младших классах у меня возникли проблемы с трансфигурацией — я долго не могла заставить себя превратить любых маленьких зверьков во что-то неживое. Даже зная, что к концу урока им вернут прежний облик. Даже после уверений, что им совсем не страшно и не больно. Особенно трудно было с кроликами. Вам смешно? А Вы когда-нибудь пробовали заглянуть в их доверчивые глазки? Я — пробовала, и мне совсем не улыбалось превращать их в табакерки и чашки. Над этой моей странностью не посмеялся тогда только ленивый. Спасибо, хоть Хельга заступилась.

Выход нашла миссис Макгонагалл, пообещав, что она будет следить за каждым моим движением и, если я что-то сделаю не так, немедленно остановит меня. А теперь, значит, Снейп узнал об этой старой истории. Как стыдно и как неловко!

— Хорошо, я на всю жизнь запомню то, что Вы мне сейчас сказали, — отвечаю я так убедительно, как только могу.

— Покажите, что Вы читали, — профессор указывает на книгу, которую я в смятении души забыла на подоконнике.

Я неохотно беру книгу и подаю ему.

— "Шар и Крест". И много Вы из неё поняли? — ехидно спрашивает Снейп.

— Не знаю, — отвечаю я, пытаясь сделать вид, что не заметила его тона. — Я читаю её уже три года и каждый раз открываю что-то новое.

Очень хочется уйти, чтобы наконец-то завершить неприятный разговор, поэтому добавляю робко:

— Можно я пойду, сэр?

— Стойте, мисс. Я хочу знать, что за бред Вы рассказывали мисс Мейси про какого-то знахаря.

— Это не бред, сэр. Это просто сказка.

— Я, конечно, знал, что вы с Мейси еще не вышли из детского возраста, но чтобы настолько!

— Может, и не вышли, но дело не в этом. Просто Хельге довелось послушать не так уж много сказок. Её родители трагически погибли, когда ей было всего лишь шесть лет.

— И Вы, значит, взяли эту благородную миссию на себя?

Как все-таки трудно отвечать на откровенное ерничание!

— Ну, вроде того, — бормочу я.

— От чего же погибли родители мисс Мейси?

— Их убили упивающиеся во время нападения на Стратфордскую больницу.

— Они оба были целителями?

— Да.

В лице Снейпа что-то неуловимо меняется.

— Можете идти, мисс Мэй. Я вас не держу.

И я ухожу, забыв о том, что так и не дождалась подругу.

Вечером Хельга, как всегда, забирается ко мне на кровать и усаживается по-турецки.

— Сказку, Джо!

— Какую сказку?

— Про чайку и про знахаря. Дальше рассказывай!

Настроения рассказывать у меня нет. Но чего не сделаешь ради этой кареглазой шалуньи?

— Тот знахарь — он был очень добрым. Он никому не отказывал в помощи, никогда не требовал платы за лечение. В городе практически не осталось дома, куда бы он ни входил, неся добро и исцеление. Но и добрым людям судьба порой готовит ужасные испытания.

Глаза Хельги слегка округляются.

— Заболели и умерли его родители. Знахарь, несмотря на все свое искусство, не сумел вылечить их. А на следующий день после похорон его невесту…

— Так у него была невеста?— уточняет Хельга.

— Да, была. Поэтому он и не обращал на девушку-чайку внимания. Так вот, его невесту нашли в темном переулке с ножом в сердце. Какой-то негодяй убил ее ради полудюжины золотых монет, что лежали у неё в кошельке. Знахарь пришел в отчаяние. Он считал, что все в городе любят его и чтят, как лучшего врача. То, что кто-то из горожан посмел убить его невесту, казалось ему невероятной, неправдоподобной бесчеловечностью. К тому же, за несколько дней он потерял всех, кого любил больше жизни.

Я приостанавливаюсь, удивленная сюрпризами своего воображения: в свете вчерашнего разговора из стандартных чёрт героя волшебной сказки отчётливо проступили черты Снейпа. Хотя — почему бы и нет? Знахарь, конечно, не зельевар, как и врач — не фармацевт, но специальности-то смежные. Разумеется, настоящий профессор Снейп ни за что не захотел бы стать героем волшебной сказки, но ведь он никогда об этом не узнает, верно? Глубоко вздыхаю и продолжаю рассказывать.

— Так вот, бедный знахарь замкнулся и озлобился. Он заперся в своем доме и дал себе слово больше никогда и никого не лечить. День за днем он все сидел в своем кабинете и думал горькие думы.

— Бедный, — шепчет Хельга.

— И каждый вечер чайка прилетала на его окно. Её постоянные прилеты очень докучали знахарю. Однажды днем он утыкал наружную раму острыми ножами. Он надеялся, что чайка поранит крылья и больше не прилетит. Так и вышло. Порезав крыло об нож, чайка посмотрела на знахаря по-человечески скорбными глазами, и в тот же миг знахарь почувствовал, что сердце его превратилось в камень. Оно стало ледяным, оно перестало биться, и человек понял — это наказание за его жестокость. А чайка улетела и с тех пор не возвращалась.

Произнеся эти слова, я на мгновение задумалась: а что, собственно говоря, творится с сердцем профессора Зелий, раз он всегда так раздражителен и суров? Но Хельга не дала мне додумать:

— Джоанна, маленькая, дальше!

— Несколько дней он ждал ее, — продолжаю я, — ждал, не отходя от окна, а не дождавшись, вышел из дома и стал в отчаянии вопрошать ветер, не видал ли он белой чайки с пораненным крылом. «Тяжело тебе будет найти ее, человек, — ответил ветер. — Злая ведьма по имени Отчаяние похитила белую чайку и держит ее в своем замке. Никто не знает дороги туда. Но если человек с горячим, любящим сердцем, пойдет его искать, то непременно отыщет».

Знахарь понимал, что сердце у него теперь не горячее, а уж тем более не любящее, но все же отправился на поиски. Он купил себе коня, взял еды и денег и поехал, куда глаза глядят. Не успел он миновать и окраин Кельна, как в ноги ему бросилась женщина, умоляя спасти ее больного сына. Знахарь помнил о своем обещании больше никого не лечить, но помнил и о том, что, когда его сердце было горячим и любящим, он спешил откликнуться на любой зов. Знахарь пошел за женщиной и вылечил ее ребенка.

Тут я снова замолкаю, так как воображение с готовностью подсовывает мне любопытный образ: Снейп с выражением неподдельного участия, которое было так свойственно мистеру Мейсону, нашему семейному целителю, склоняется надо мной — девяти-десятилетней девочкой — и гладит по голове. Я даже слегка вздрагиваю от неожиданности, но Хельга теребит меня за рукав и просит:

— Дальше. Ну скажи, что дальше?

— Сейчас-сейчас! Женщина была бедна, и ей нечем было заплатить за лечение, но знахарь и не желал никакой платы, так как почувствовал, что холод в его груди стал уже не таким холодным. В благодарность счастливая мать подарила ему серебряный крест — единственную ценность ее бедного дома. Она так умоляла принять этот дар, что знахарь не посмел отказываться.

— Еще бы он отказался! — бормочет Хельга, натягивая на себя мое одеяло.

— Знахарь снова отправился в путь и через несколько дней достиг большого города, стоявшего на берегу реки. Он постучал в дверь первого попавшегося дома, чтобы попросить о ночлеге. Хозяином дома оказался старый рыбак, который уже несколько дней не выходил на ловлю, потому что тяжело заболел.

Знахарь пожалел его. Он купил в городе все нужные травы, сварил зелье, и недуг оставил старика. Рыбак не знал, как отблагодарить своего спасителя, поэтому подарил ему самое дорогое, что у него было — цепочку с золотым якорьком. Наутро знахарь покинул гостеприимный дом, оставив под подушкой у старика кошелек с золотыми монетами.

Теперь сердце знахаря было и вполовину не таким холодным, как прежде. Долго странствовал он по Германии. Однажды на дороге из Ольденбурга в Бремен он увидел юношу, который плакал над мертвой лошадью. Как оказалось, юноша спешил на свою свадьбу, но конь его пал, а до Бремена было еще очень далеко. Недолго думая, знахарь протянул безутешному жениху повод своего коня. Радость юноши не знала границ. Он хотел поцеловать знахарю руку, да тот не позволил. Юноша ускакал, оставив ему на память платок, на котором, казалось, горело вышитое алыми шелками сердце. Да и сердце знахаря снова стало горячим и любящим, как прежде. В тот же день он увидел на окраине леса черный замок. Это и был замок ведьмы по имени Отчаяние.

Я чувствую, как Хельга теснее прижимается ко мне.

— Знахарь храбро вошел в замок. Долго тянулись темные коридоры. Портреты чудовищ угрожающе глядели на него со стен. Наконец, он увидел большую клетку, на дне которой лежало что-то белое. «Чайка!» — подумал знахарь. Подбежав ближе, он увидел, что это была девушка в белом платье, еще живая, но без сознания. Знахарь начал ломать клетку. И тотчас ужасная ведьма появилась перед ним. Она хотела пожрать незваного гостя, но произошло чудо. Крест, якорь и сердце — вечные символы веры, надежды и любви — которые знахарь носил с собой, засияли ярким светом.

Ведьма в страхе бежала, клетка разрушилась, а пленница пришла в себя. Знахарь упал перед ней на колени и просил прощения за свою жестокость. Девушка, конечно же, простила его. Они вместе вернулись в Кельн, а вскоре поженились и жили долго и счастливо.

Я зажмуриваюсь, чтобы прогнать набежавшие образы. Конечно, рассказывая сказки о принцессах, феях или там белых чайках, невольно представляешь себя на месте главной героини. Но, оказывается, воображение может сыграть и достаточно небезобидную шутку. Вот и сейчас у меня в голове мелькнула картинка: я в белом платье и с крыльями за спиной ухожу в рассвет рука об руку с профессором Зелий. Такая шаблонная концовка и сама по себе моветон, но ещё и с такими героями... У меня просто не находится слов.

— Замечательная сказка, — вздыхает Хельга. — Ты должна её записать.

Нет, только не это! Довольно и того, что мне пришлось перетерпеть, когда профессору Снейп вздумалось прокрасться в мою сказку. А теперь, записывая, пережить все это ещё раз?!

— Слоник, миленький мой слоник, — пристает ко мне Хельга. — Пожалуйста, сделай это ради меня.

Что тут скажешь? Встаю с кровати, усаживаюсь за стол, и стандартный свиток разворачивается по нему, как полотно, на котором мне предстоит выткать узор повествования. Через два часа сказка готова. Я тихо кладу свиток к изголовью Хельгиной кровати. Сама Хельга давно уже спит.