Девушка и Снейп (гет)

Снейп приходил всегда в одно и то же время, ближе к закату. Я ждала его, как по весне ждала начала каникул, чтобы наконец-то увидеться с папой; как в конце лета ждала отъезда в Хогвартс, чтобы поскорее обнять Хельгу. Когда он пришёл впервые после моей невысказанной просьбы, неловко было нам обоим. Я не знала, как себя вести, а он — о чём со мной говорить. Но к счастью, мне удалось разговорить профессора, спросив его: в чем, собственно заключались целебные свойства цветов папоротника, которые я подарила ему в начале зимы. Он поморщился, но ответил подробно и внятно. Кажется, моё безусловное внимание заставило его смягчиться и быть более терпимым к новым вопросам.

В своё время папа постарался научить меня полноценному слушанию и слышанию собеседника. Мама была очень довольна — она полагала это умение непременной принадлежностью хорошего воспитания. Но и без родительских уроков я не проронила бы и словечка из того, что сказал мне профессор.

А я в ответ рассказала ему страшную сказку о вечере накануне Ивана Купала с участием всё тех же цветов папоротника; сказку, которую он априори не мог знать, так как в волшебном мире не читают переводную художественную литературу в тех объемах, которые приняты в нашей семье. Говорить пришлось шепотом, ведь голос ещё не восстановился, но шепот в вечернее время, в полуосвещенной палате, как нельзя более подходил для передачи потрясающих и жутких фантазий известного русского автора.

На четвертый день моего пребывания в больничном крыле пошел снег. Мне, правда, почти не разрешали вставать, но когда я увидела, что творится за окном, я кое-как поднялась, надела серый больничный халатик, подошла к окну и присела на широкий подоконник. Там, снаружи, кружились пышные хлопья снега, такие прозрачные и легкие, что сумерки окрашивали их в голубой цвет, и мне казалось, что это вовсе и не снег, а россыпи незабудок. Когда внезапно набежавшие облака похитили и без того скудный свет зимнего вечера, снежинки-незабудки превратились в цветы лаванды, а я конечно же, вспомнила о Хельге.

Я и не забывала о ней, но в тот миг ощущение потери стало особенно острым, и я никак не могла поверить в то, что я живу и дышу, а её — нет. Я вспомнила, как перед святочным балом мы вместе гуляли у стен Хогвартса, и мне до слёз захотелось пройти «по тропинкам, где остались лёгких ног её следы», пока их совершенно не засыпало снегом. А снег всё падал и падал. В отчаянии я принялась рисовать на холодном стекле цепочку её следов — пусть будут следы, которые никогда не заметает; потом я напишу об этом сказку.

За этим занятием и застал меня профессор Снейп. Как ни странно, он не стал стыдить меня за то, что я преждевременно поднялась с постели, а просто подошёл, встал рядом и спросил, указывая на рисунок:

— Что это, мисс Мэй?

— Начало новой сказки… о следах, которые не заметает снегом. Это я про её следы, понимаете?

Глаза заволокло непрошенными слезами, и я отвернулась, пытаясь не дать им пролиться.

— Полагаю, я понял, что Вы подразумеваете. Но Вы напрасно стыдитесь. Плачьте, раз можете плакать.

— Нет, — возразила я. — Время Вашего прихода слишком ценно, чтобы тратить его на слёзы. И даже на сказки.

Я осмелилась взглянуть Снейпу в лицо, и мне почудилось, что наш грозный профессор немного смутился, поэтому я поспешила высказать ту мысль, что так поразила меня несколькими минутами раньше:

— Как странно, сэр: ещё три дня назад мне казалось, что моя душа сожжена до тла, а теперь вот снова… Прорастает сюжет, даже из такого горя, и я ничего не могу с этим сделать.

— Вы ещё очень молоды, мисс. В Вас много жизненных сил, хотя их пробуждение и сказывается несколько своеобразно. Мне не понять, что вообще Вы находите в сочинении сказок, но если это может Вам помочь — почему нет?

— Что нахожу? — всколыхнулась я. — Сказки, сэр, это крылья души. Через них можно прожить любую жизнь, заговорить любым голосом. Сказки — это способ поговорить о самом важном с самой собой, с дорогим человеком, с целым миром, в конце концов, даже если кажется, что мир тебя не слышит.

— В таком случае, я назвал бы это сублимацией.

— Даже если это просто сублимация, сэр, я останусь ей верна. Вы же видите, я стараюсь не избегать реальной жизни, — я беспомощно развела руками, — но в свободное от обязанностей время мне хочется жить в своём мире. Разве это может кому-нибудь помешать?

— Между тем, мисс Мэй, Вы, вероятно, и не подозреваете, что особенности Вашего мировоззрения сказываются на окружающих.

— Простите, сэр. Я Вас не понимаю, — робко сказала я.

— В таком случае, придется поставить Вас в известность, что после Вашего позавчерашнего рассказа мне всю ночь снились какие-то клады, овраги, мохнатые лапы, дома на куриных ногах и прочая несуразица.

— Хорошо ещё, что не свиные рыла, — улыбнулась я.

— Что-что? — переспросил профессор, и я с удивлением отметила, что впервые вижу его озадаченным.

— Простите, сэр, не удержалась. Это просто шутка из того же автора. Мне кажется, в том, что Вам приснилось, виновата не я, а потрясающая фантазия Гоголя, недаром его так любит мой папа.

Вошедшая в палату мадам Помфри ахнула, всплеснула руками и заставила меня немедленно вернуться в постель, лишив возможности еще немного распространиться на ту же тему. Зато мне повезло, Снейп неожиданно разговорился и рассказал мне, какими сложными путями он доставал самые ценные экземпляры своей коллекции. Я слушала его рассказ, словно волшебную сказку «Тысячи и одной ночи», и очень сожалела только об одном — что коллекция не оказалась в несколько раз больше.

Надо сказать, что профессор Зелий оказался хоть и самым желанным, но не единственным визитером. Ко мне дважды заходил профессор Флитвик, а однажды утром я даже удостоилась посещения директора. Дамблдор просидел со мной почти целый час, необременительно разговаривая о том, о сем, между делом накормил каким-то вкусным мармеладом и даже ухитрился рассмешить.

От пережитых волнений у меня начали выпадать волосы. С большим трудом я умолила мадам Помфри дать мне ножницы и отрезала косу. Снейп, придя вновь, не сказал по этому поводу ни слова, но я заметила, что он ненадолго задержал взгляд на моей голове. Это обстоятельство совсем не огорчило меня — я уже не испытывала к профессору тех романтических чувств, что посетили меня в первый день Рождества. Однако в те тяжкие дни, наполненные скорбью по ушедшей подруге, он был солнцем для меня. Да, настоящим солнцем, согревающим и питающим мою жизнь, и я могла вслед за одним из книжных персонажей повторить:

Его приход надеждой был,

И горем был уход.

Чуть запоздает — свет не мил,

На бедном сердце лед.

Однажды утром я невольно стала свидетельницей весьма интересного разговора. Меня разбудили голоса, доносившиеся из коридора. Разговаривали профессор Снейп и мадам Помфри, причем оба, как вскоре стало ясно, предполагали, что я ещё сплю.

— Северус, ты приходишь сюда каждый день, подолгу сидишь с мисс Мэй, разговариваешь. Конечно, бедную девочку нельзя не пожалеть, но… уж очень это на тебя не похоже! Тебе не кажется…

— Довольно, Поппи, — остановил ее Снейп. — Мисс Мэй недавно потеряла горячо любимую подругу, и уж можете мне поверить, интенсивность её страданий выходит за рамки среднестатистической. Её мать тяжело больна, а отец — маггл, и не может приехать в Хогвартс. Поэтому, будучи оторванной от семьи, мисс Мэй нуждается в регулярных проявлениях внимания. И если никто из присутствующих ныне в школе не в состоянии этого понять, мне придется взять эту обязанность на себя!

— И все же что-то тут не так, Северус, — задумчиво произнесла мадам Помфри. — Я сама была бы рада помочь ей, вот только меня она почему-то встречает вежливой улыбкой, а твоего прихода ждет, как манны небесной. Я боюсь, как бы она не привязалась к тебе.

— Я думаю, мисс Мэй достаточно разумна, чтобы разграничить элементарное человеческое сострадание и личный интерес. Кроме того, ей хорошо известно о некоторых моих, скажем так, ментальных навыках, и она понимает, что подлинную силу ее страданий здесь способен оценить только я.

— А может, ты и сам когда-то испытал нечто подобное, Северус? — тихо спросила мадам Помфри.

— Мадам, — довольно-таки зло сказал Снейп, — я считаю, что подобные вопросы вступают в полное противоречие с корпоративной этикой.

Хлопнула дверь. Снейп ушел. А я натянула одеяло повыше, радуясь, что мое бодрствование осталось незамеченным.

В последний день каникул Снейп пришел в лазарет раньше обычного, и я попросила его отвести меня к могиле Хельги. Мадам Помфри, конечно, пыталась воспротивиться, но профессор вступился за меня, сказав: «Оставьте, мадам, она имеет на это полное право». А на дальнейшие возражения добавил: «Я беру её под свою ответственность. Помогите мисс Мэй собраться».

Обиженная фельдшерица принесла серое платье, самое теплое из всех, что можно было найти в моем гардеробе, обувь и длинное пальто (мама никогда не позволяла мне носить куртки). Снейп ждал за дверью. Мы миновали бесчисленные лестницы, вышли из замка, и профессор повел меня к озеру. На берегу, под сенью старой ивы, белела надгробная плита, указывая место последнего пристанища моей любимой подруги. В изголовье могилы стоял памятник, увенчанный скульптурным изображением ангела. Неслучайно или по странному совпадению ангел напоминал лицом задумчивую Хельгу. На памятнике было высечено: «Хельга Мейси. 1973-1990 гг.» и изображение перерубленной свечи. Увидев это, я не закричала, не заплакала, а просто уткнулась лицом в плечо Снейпа. Некоторое время он стоял неподвижно, а потом тихонько подтолкнул меня в сторону могилы.

Несколько неуверенных шагов вперед, и я опускаюсь на колени прямо в снег и обнимаю надгробную плиту. Бедная Хельга, каково ей там, во тьме и холоде? Она так любила тепло и солнце, что даже хотела со временем перебраться в Италию. И я её уже не согрею.

«Милая Хельга, — шепчу я сквозь слёзы, — прости меня. Сейчас зима, и я пришла к тебе без цветов. Но у меня есть другой подарок. Помнишь, как ты любила мои волосы? Ты говорила: «Если б мне такие!» Теперь они твои, дорогая. В память о тебе я уже никогда не отращу длинной косы».

Я поднимаюсь с колен, достаю отрезанную косу и обвиваю ей подножие памятника.

«Я снова приду к тебе, Хельга. Приду с цветами, когда наступит весна. Я посею вокруг твоей могилы семена лаванды, чтобы тебе слаще спалось. Ты всегда будешь в моем сердце, но сейчас мне нужно научиться жить без тебя».

Нежно глажу имя Хельги, высеченное в белом мраморе. Каменный ангел осеняет меня прощальным взмахом белых крыльев, будто это сама Хельга захотела обнять скорбящую по ней подругу. Возвращаюсь к Снейпу.

— Пойдемте, сэр.

Он молча идет в сторону замка. У самых стен я говорю ему:

— Знаете, я приняла решение.

Снейп оборачивается ко мне все корпусом.

— Какое?

— Перевестись на Хаффлпафф. Мне нужно по максимуму сменить обстановку. В лазарете я поняла, что не смогу каждый день заходить в ту комнату, где жила Хельга, и видеться с теми людьми, с которыми постоянно общалась она. Кроме того, я не могу, просто не в состоянии часто сталкиваться с Карлом. Я знаю, что он жестоко раскаивается в том, что послужил невольной причиной смерти Хельги, и всё-таки не могу и не хочу его видеть. Может, когда-нибудь я смогу его простить, но не сейчас. Нет, не сейчас.

— Вас можно понять, мисс Мэй. Но почему именно Хаффлпафф? Вам что, нравится общество простецов?

— Мне кажется, сэр, что там учатся хорошие люди. Они такие спокойные, трудолюбивые, приветливые. Вот в Гриффиндорфе я себя не представляю — уж очень там все носятся со своей отвагой.

Замолкаю, боясь сболтнуть что-нибудь лишнее, что может привести к нежелательным последствиям. Но то, чего я опасаюсь, все же происходит.

— Я мог бы взять Вас на свой факультет, — говорит Снейп.

— Благодарю Вас, сэр, но мне кажется, что я как-то не очень подхожу Слизерину, а он — мне, — осторожно отвечаю я.

— Значит, Вы считаете, что мой факультет недостаточно хорош для Вас? — произносит Снейп ледяным тоном.

— О, сэр, только не окатывайте меня холодом! Постарайтесь понять! — я умоляюще складываю руки на груди. — После того, как я узнала Вас совсем другим — таким добрым, понимающим, иного профессора Снейпа я просто не переживу.

Смотрю на него с тревогой и надеждой. Может, смягчится? Может, простит? Но Снейп неумолим.

— Вытрите слезы, Мэй. Я забрал Вас из лазарета под свою ответственность, а посему позаботьтесь о том, чтобы мне не пришлось выслушивать нравоучения мадам Помфри.

Усилием воли я сдерживаю слезы и принимаю спокойный вид. Спасибо маме — она с детства учила меня не плакать при посторонних, говорила, что это признак слабости. Но ничего, когда мой мучитель доведет меня до лазарета, а мадам Помфри убедится, что все в порядке и, наконец, оставит меня в покое, наплачусь — вдоволь!

* * *

На следующий день начались занятия. Снейп не пришел — напрасно я ждала его в привычный час. Еще через день меня выписали из лазарета, и я сразу же пошла к директору Хогвартса. Дамблдор разрешил перевод, но сказал, что нужно заручиться согласием родителей. Я написала маме, так как знала: папа и без того поддержит моё решение.

Ответная сова прилетела через несколько часов. Мама писала, что, из сочувствия к моему горю, дает согласие, но с одним условием — после выпуска я должна буду всегда говорить, что училась в Равенкло, не упоминая о Хаффлпаффе. Когда я дочитала письмо, слезы едва не брызнули из глаз. Как же мама всё-таки любит меня, раз сумела понять!

Хаффлпаффцы приняли меня очень хорошо. Многие сочувствовали мне, и почти у всех хватило такта не облекать это сочувствие в слова. Только Эдмунд Картер начал, было, говорить: «Джоанна, мне так жаль. Если бы не глупые шуточки Аткинса, Хельга сейчас была бы жива», но увидев, что я страдальчески сморщилась, стушевался и отошел. Некоторые их моих новых соучениц всячески пытались поддержать меня: приглашали сесть с собой за обедом, уступали удобное место в гостиной. Как-то раз, вернувшись с занятий, я нашла у себя на кровати коробку конфет, две шоколадки и домашний рулет — подарки от трех моих соседок по комнате. Я дала себе слово поцеловать и поблагодарить каждую, как только будет возможность, и исполнила обещание, хоть это было и нелегко для меня.

Мои соседки показались мне неплохими девушками, разве что слегка зацикленными на нарядах и мальчиках. С учебой все складывалось хорошо: у меня хватало сил ходить на уроки и делать домашние задания, хоть это и утомляло меня гораздо больше обычного. Но лестницы… Лестницы стали моим персональным кошмаром. Каждый раз, спускаясь с третьего на второй этаж, я вспоминала, что именно по этой лестнице, споткнувшись, скатилась Хельга, испугавшаяся хлопка петарды, которую выпустил Карл. Каждый раз я кляла себя за то, что в тот день не пошла прогуляться вместе с ней. Может, я бы успела удержать её, и она осталась бы в живых.

Но помимо нестерпимой тоски по Хельге, помимо бесплодных сожалений, терзавших моё бедное сердце, в нем была и еще одна заноза: Снейп относился ко мне, как к пустому месту, а на уроках демонстративно не замечал. Для полного выздоровления необходимо было много спать и как следует питаться, но, потеряв того, кого я ещё недавно считала если не другом, то уж точно совсем не чужим человеком, я лишилась и сна, и аппетита. Однако, сидя в Большом Зале за завтраком, обедом или ужином, я с завидным упорством впихивала в себя ложку за ложкой: за папу, за мамочку и… за него, упрямого, неизменно проходящего мимо меня с каменным лицом. Несмотря на все усилия, я еще больше похудела (хотя, казалось бы, куда уж больше), и мадам Помфри зазывала меня вернуться в лазарет.

Стоит ли говорить, что я очень скучала по Снейпу. Я даже выделила целый день на то, чтобы сходить в библиотеку и поискать информацию о редких растениях, о которых рассказывал мне он. Отыскавшиеся книги были прочитаны мной с большим интересом и удовольствием, приправленным, однако, горечью. Порою я очень сожалела о том, что не согласилась перейти на его факультет: какая, в сущности, разница, где доучиваться последние месяцы? Правда, в Слизерине мне было бы очень неуютно, зато Снейп, возможно, не лишил бы меня своего общества.

Вечером того же дня меня подкараулил Джозеф Ливен, как раз тогда, когда я шла из библиотеки в Большой зал. Не будь мне тогда так больно, меня бы, без сомнения, напугал его бледный и взволнованный вид.

— Можно мне поговорить с тобой? — спросил он, тщетно стараясь заглянуть мне в лицо.

— Говори, — разрешила я, устало прислонившись к стене и прикрыв глаза веками.

— Послушай, Джоанна, — горячо заговорил он, — я ведь хотел навестить тебя еще в лазарете, я писал директору, но он не разрешил мне приехать, сказал, что тебя нельзя тревожить. И вот ты выписалась, но я же вижу — тебе все равно очень плохо.

— Что ты! — перебила его я. — Мне уже намного лучше.

— Тогда почему у тебя такое мертвое, прозрачное личико? — отчаянно воскликнул Джозеф.

— Я понимаю, тебе сейчас не до каких-то там таких вещей, — тут он густо покраснел, — но я хочу быть твоим другом. Я ведь так…

— Тише, Джозеф, — поспешно перебила его я, — Нагнись мне, я скажу тебе кое-что.

И, поддавшись минутному злому чувству, я прошептала ему на ухо:

— Нет любви! Понимаешь? Нигде нет! Она тоже говорила, что любит и никогда не оставит и — умерла! Так что оставь меня в покое, хватит уже с меня утешителей! — но увидев, как изменилось его лицо, добавила уже совсем другим тоном. — Прости, Джозеф, ты — хороший человек; ты не заслуживаешь того, что я тут наговорила. Но ты все-таки оставь меня. Поверь, одной мне будет гораздо лучше. И не иди за мной, пожалуйста, не иди!

С этими словами я оттолкнулась от стены и пошла прочь.

Однажды вечером мои соседки по комнате затеяли разговор о том, кто из них о чем мечтает. Я лежала на кровати, бездумно перелистывая каталог книжных новинок, и не принимала участия в беседе.

— Вы, наверно, будете смеяться, — сказала Кэтрин, перебирая лежащие на ее коленях безделушки, — но я не собираюсь тянуть с замужеством. Я хочу свой дом, семью, детей, заботливого мужа. И пусть при доме будет небольшой сад, я посажу там много-много цветов.

Она поднесла к лицу объёмную заколку в виде цветущей ветви, отчасти загородив глаза.

— Не стесняйся, Кэт. Можно подумать, что мы первый год знакомы. Тем более, я мечтаю почти о том же. Разве что хочу поработать сперва, — Диана, рослая темноволосая девушка, повернулась к сидящей на кровати Мэри и спросила:

— А ты чего хочешь?

— Весь свет и пару коньков в придачу, — беззаботно улыбнулась голубоглазая Мэри.

— Откуда это? — удивилась Диана.

— Из одной магловской сказки. Я нашла её в нашей библиотеке.

— Так, все с тобой ясно. А ты, Джоанна? Чего хочешь ты?

— Умереть, — мрачно ответила я, но заметив, как изменились лица трех подруг, поспешила добавить. — Это шутка. Настроение у меня сегодня дурацкое.

— Что ж, бывает, — резонно ответила Диана.

В ту ночь я изменила твердо принятому решению больше не плакать. Жизнь представлялась мне бессмысленной и беспросветно-серой, таким бесконечным унылым полем, на котором нет места ни дому с плющом на веранде, ни саду, ни сказкам, ни приключениям; полем, которое надо пройти от начала до конца, совершив предназначенный путь, даже если в нем для тебя — одна лишь тоска и тягота. Я отгородилась от соседок Заглушающим заклинанием, зарылась лицом в подушку и горько плакала, шепча: «Хельга, милая Хельга!.. Если бы ты была рядом, мне бы не было так горестно. Почему он не хочет понять меня? Почему не хочет простить? Уж ты бы поняла, ты нашла бы слова утешения. Хельга моя, Хельга…».

Мэри, чья кровать стояла рядом с моей, проснулась, словно по наитию.

— Джоанна, ты плачешь?

— Да.

— Из-за Хельги?

— Да.

— Бедная моя. Даже представить не могу, как тебе сейчас тяжело. Но знаешь что? Давай дружить!

В комнате было так темно, что я почти не видела Мэри, но даже темнота вокруг неё была исполнена дружелюбия. Я молчала, не зная, что ответить.

— Правда-правда! Давай! Я уверена, что Диана и Кэт тоже примут тебя в нашу компанию.

И снова я промолчала, напрасно пытаясь подобрать слова.

— Хочешь, я посижу с тобой?

— Нет. Спасибо, Мэри, но я поплакала и сейчас хочу уснуть.

— Конечно-конечно, спи! Спокойной ночи тебе, Джоанна!

— И тебе спокойной ночи, — ответила я и неожиданной для себя самой добавила.— Знаешь, Мэри, я тоже читала «Снежную королеву».

— Правда? — обрадованно спросила она.

— Правда.

— И тебе понравилось?

— Очень.

— Мне тоже, — Мэри перевернулась на другой бок.

Вскоре она заснула, а я лежала без сна еще очень, очень долго.