Чудовищная книга о чудовищах (гет)

Я даже не знаю, почувствовала ли что-либо на самом деле, или дрожь была лишь от неожиданности. В глубине, как и писал Джордж, я прекрасно его понимала и не ощущала никакой скорби о человеке, которого не считала мертвым.

Через две недели в моём доме поселился ещё одним шумный рыжий парень. Барти Крауча я нашла совсем недавно и только сегодня окончательно убедила Сириуса, что его стоит отвязать от книжной полки с картины в кабинете прабабушки.

— Решила меня освободить, надо же, как благородно. А может, соскучилась?

— Мне остался последний портрет, скоро вас всех заберут. Я хочу, чтобы картины были в порядке.

— А ты знаешь, я понял, зачем им картины. Эти жалкие твари хотят, чтобы последнее слово было за ними: надо же, страшные и опасные Пожиратели Смерти избежали суда, просто взяли и подохли, да? — Барти сжал руки в кулак и нервно облизнул губы.— Твоё замечательное начальство хочет, чтобы мы понесли наказание, отсидели свой срок размером с вечность, это ведь очень гуманно, не находишь?

Я уже и забыла, какой у него голос и как сильно каждое его слово въедается в мозг.

— Это не моего ума дело. И, кстати, я знаю, что никакой ты не опасный.

Барти присел на корточки так, что бы его лицо было наравне с моим и посмотрел мне прямо в глаза.

— Знаешь, умница, много знать полезно, только вот скажи, ты сама-то в это веришь?

Взглянув в его глаза, которые сама и рисовала, я не верила уже ни во что. Во взгляде Барти было столько эмоций: разных и, возможно, даже полярных, что умеющий читать по лицам человек разглядел бы всю его душу. Только я не умела читать по лицам и видела лишь итог всех чувств Пожирателя: кипящее безумие, настоящий хаос, который я никогда бы не смогла нарисовать — это и была душа Барти Крауча.

Страшно вспоминать, скольких сил мне стоило просто отойти от картины, не кричать, не убегать и не пытаться с ним спорить. Я должна была показать, что меня больше не трогают ни его слова, ни его жуткие глаза. Я обедала в одной из комнат и пыталась привести мысли в порядок. Из всего этого проклятого заказа остался только Рабастан Лестрейндж, значит, где-то к началу декабря вся работа будет выполнена. Барти считает, что их портреты заказали, чтобы запереть Пожирателей и заставить их понести заслуженное наказание. Даже если это так, единственный человек, до которого мне было дело, Белла, имела возможность выбраться через другой свой портрет в поместье Малфоев, судьба всех остальных меня абсолютно не волновала.

Весь оставшийся вечер и ночь я дописывала мелкие детали и элементы фона во всех портретах: работы было совсем немного и к утру у меня было три абсолютно готовых картины. Теперь хочет Белла или нет, пришло время младшего Лестрейнджа. Так и не уснув, я встречала рассвет, сидя у окна в восточном крыле дома. На улице был уже октябрь или, может, конец сентября — я редко смотрела на календарь. Погода сильно испортилась: лил дождь, и ветер кружил разноцветные листья. Многие маггловские художники видели в осени какую-то романтику, любили изображать её с оттенком пышного карнавала или легкой грусти. Может быть, я слишком примитивна, но ни с чем таким осень не отождествляла, для меня это были просто холод и слякоть, которые прекрасно можно избежать, если не высовываться из дома до следующей весны. Из-за сильного ветра дождь был почти горизонтальным и полностью заливал беседку. Да уж, если Белла хочет, что бы её портрет и дальше там стоял, то придется наложить на эту хиленькую постройку кучу заклинаний от дождя, холода и всего, что может повредить картину.

За окном окончательно рассвело, и я спустилась вниз попить кофе. В последнее время мне стали так часто писать, что я даже не удивилась, обнаружив за окном сову. На этот раз письмо было от моего знакомого ирландского художника Шейна Костигана. Он был одним из тех, кто на свой страх и риск брал заказы на портреты Пожирателей Смерти. Я распечатала конверт и оттуда выпал сложенный газетный листок и коротенькая записка.

«Подруга, я знаю, что ты не читаешь газеты, но, поверь, это важно. Надеюсь, ты понимаешь, к чему всё идет.»

Я развернула газетный листок и стала читать статью, с каждой строчкой пугаясь всё больше.

«Сейчас, когда министерство подробно выяснило, каким образом много лет назад возродился Волдеморт, приняты все возможные меры для того, чтобы подобное никогда не повторилось.

Среди них стоит выделить новый закон, вступающий в действие немедленно:

«Запрещается хранение, продажа и создание каких-либо изображений Волдеморта и Пожирателей Смерти, хранение и использование их личных вещей, общение с их призраками, если таковые имеются. Все имеющиеся у населения вышеперечисленные предметы необходимо сдать в министерство, где они будут подвергнуты уничтожению с последующей утилизацией. Нарушение данного закона будет считаться пособничеством незаконным формированиям, а нарушитель будет осужден на тюремное заключение, сроки которого оговариваются».

Газета выпала у меня из рук, паника захлестнула меня с головой и все следующие события, происходившие в течение всего дня, показались мне одним кошмарным мгновеньем.

Я вскочила со стула и побежала на чердак. Навстречу мне, расталкивая Грюма и Блэка, игравших в карты в одной из картин, бежала Белла. Вид у неё был очень встревоженный.

— У Нарциссы обыск, — Лестрейндж перевела дыхание и продолжила. — Они изъяли мой портрет и уничтожили, там была твоя подпись, Алиса, авроры придут сюда. Не дай им забрать нас раньше срока.

Кажется, все мысли сплелись в ужасный клубок, и я, совершенно не понимая, за что взяться, так и стояла посреди лестницы, обхватив себя руками.

— Алиса, перестань трястись, ты не боялась меня рисовать. Не бойся и сейчас.

— Я не боюсь. Всё отлично, — огромным усилием воли я отключила эмоции и заставила работать свой мозг, который, наверно, никогда так не напрягался. Авроры могут прийти и забрать картины, потому что теперь я для них неблагонадежная. Я могу спрятать все три портрета и сказать что они ещё не готовы. Кто мне поверит, ведь до конца срока осталось три месяца. Авроры устроят обыск, и моё наказание будет ещё хуже. Мерлин, ну зачем я дописала все портреты, тогда бы можно было сказать, что они не закончены. Стоп, это можно сказать и сейчас. Нужно действовать быстро.

Я развернулась и побежала вниз, потом развернулась и побежала вверх, потому что краски были на чердаке.

— Белла, быстро на портрет,— крикнула я, пробегая мимо абсолютно невозможной сцены, в которой Сириус успокаивал свою кузину.

На Беллином портрете я быстро закрасила кисти рук и часть платья в цвет фона, чтобы картина была незавершенной. Слетев по лестнице вниз, я закрасила ноги Руди: теперь он тоже был недоделанным. Остался Барти. Если честно, пусть его заберут, мне абсолютно наплевать. Но Белла ведь сказала: «не дай им забрать НАС» и мне кажется, она имела в виду не себя и мужа, а всех. Всё-таки они были на одной стороне, и, хоть их нельзя назвать друзьями, даже Пожиратели, наверно, своих не бросают.

Найти Барти, когда он нужен, было трудно, а заставить его вернуться на портрет ещё сложнее.

— Послушай, ты прав, я верю тебе, вас действительно хотят запереть, так не дай им сделать это сейчас.

— Неужели ты теперь защищаешь меня? Это так мило с твоей стороны. Твои желания, знаешь, меняются с дикой скоростью, — Барти сидел на спинке дивана и неприятно ухмылялся.

— Это не моё желание, это Белла, она попросила меня вас спасти, хотя бы на время.

— Какая разница, днем раньше, днем позже. Наш приговор уже подписан, впереди все равно вечность, я не собираюсь цепляться за каждый миг, я не так жалок.

— У меня ещё два месяца и я действительно не желаю вам такой участи, даже тебе, — с удивлением я поняла, что говорю правду. — Я придумаю что-нибудь, Барти просто иди на портрет, — а вот сейчас вру, что тут придумаешь.

Крауч соскочил с дивана, вгляделся в мои в глаза, и, как ни странно, повиновался. Я испортила его костюм, и на всякий случай смазала фон.

Всё, что могла, я сделала: портреты были не готовы, надо надеяться, что при обыске их не заберут. Стоило мне спуститься на кухню, как в окно тут же застучали целых три совы. Что было в остальных письмах, я так и не узнала, потому что первое их них было из Министерства. Меня настойчиво приглашали явиться в Аврорат. Немедленно.

Укутавшись в теплую мантию, я вылетела на порог и аппарировала к дурацкой маггловской будке, которая и была входом в наше Министерство ещё с незапамятных времен. Около неё я покурила минут пять, пытаясь унять дрожь от вновь вернувшейся паники. В какой-то момент страх отступил: ведь всё уже сделано и перед своей совестью я чиста. Ведь Белла не собиралась ни возрождаться, ни возрождать кого-либо. Вместо страха пришли совсем другие чувства, и первое из них было понимание. Мне вдруг стало абсолютно ясно, зачем понадобился этот закон: никто на самом деле с помощью картин ещё не ожил, просто им хочется, чтобы Пожиратели существовали только на страницах это «чудовищной книги» и были навеки в ней заперты. Барти был абсолютно прав на счет них, именно поэтому я испытала такое новое для меня чувство, как отвращение. Какой же сволочью надо быть, чтобы мстить давно погибшим людям, тем, кто уже расплатился за грехи кровью и душой. Эти ужасные люди — нет, не Пожиратели, а наше правительство -просто хотят показать свою силу, ударить лежачего, давно и не ими поверженного врага. Нам, простым людям, это скармливают как заботу: как же, этот ведь так просто, потому что мы не черта не знаем о том, что на самом деле происходило в те, совсем, в общем-то, недалёкие годы. Мы так быстро привыкли жить в мире или вовсе не видели ничего другого, как моё поколение, что стали наивными и изнеженными, как тепличные растения. Как мандрагоры.

Благодаря этим мыслям, я спокойно вошла в министерство и дошла до Аврората, где меня уже ждали двое мужчин с некрасивыми лицами и застывшим выражением собственного превосходства на них.

— О, мисс Лонгботтом, а мы вас уже заждались,— один из них заговорил со мной, а второй начал старательно за ним записывать.

— Здравствуйте, — равнодушно сказала я.

— Как же так, вы ведь внучка героев, да и ваш отец воевал в Битве за Хогвартс. Как вам не стыдно было заняться подобным!

— Не было никакого закона, когда я выполняла заказ.

— Но даже тогда мы настоятельно рекомендовали не изображать Пожирателей Смерти.

Плевать мне на ваши рекомендации.

— Но закона все же не было.

— К сожалению, вы не можете этого доказать, потому что на картине не стоит даты, — нужно хоть иногда смотреть на календарь, черт.

— Но тогда и вы тоже не можете.

— Мы можем доказать все, что нам необходимо, так что не советовал бы нам дерзить, — аврор глядел на меня сверху вниз, и выражение превосходства на его лице стало ещё ярче.

А в лицо тебе плюнуть ты мне посоветуешь? Жаль. А то так хочется. Я не знала, откуда во мне эта дерзость и злость, но, кажется, лучше помолчать, чтобы всё не стало ещё хуже.

— Мы могли бы посадить вас, мисс Лонгботтом, но учитывая заслуги вашей семьи и вашу дружбу с мистером Поттером, мы смягчим наказание.

Надо же, какая честь.

— Незачем так на нас смотреть, вы ведь не хотите судьбы вашего друга, мистера Костигана, который сейчас находится в Азкабане.

Шейн, о Мерлин, неужели ты тоже попался?

— Что он сделал? — этот вопрос вырвался у меня абсолютно случайно, и, хотя я не считала Шейна близким другом, все же он был приятным человеком, и мы не раз друг друга выручали.

— Вообще-то это абсолютно не ваше дело, но я, все же, могу рассказать вам. Ваш друг получил заказ от Министерства на портрет одного из егерей, поймавших Гарри Поттера в лесу. Его звали Скабиор. Выполнив заказ, он нарисовал копию портрета и оставил у себя дома, именно её мы и нашли при обыске. И хотя дата на картине, в отличие от вашей, была, мистер Костиган отказался сдать картину в Министерство сразу после выхода закона, за что и понесет заслуженное наказание.

Бедный, бедный Шейн, он просто подружился с егерем на картине. Я и не знала, что мы так похожи.

— Вернемся к вашей ситуации, мисс Лонгботтом. В Азкабан мы вас помещать не станем. Вместо этого вы выполните заказ, полученный от Министерства абсолютно бесплатно, а после этого лишитесь лицензии на пять лет. Именно таким и мог быть ваш срок в тюрьме. А теперь вам лучше сказать спасибо и идти приниматься за работу.

— Спасибо,— я сказала это на автомате, даже не понимая, что именно говорю и к кому обращаюсь.

Лишат лицензии. На пять лет. У меня не будет права изображать живых людей, а на пейзажах много не заработаешь. Неужели придется продавать дом? Я ведь даже не знаю, сколько у меня денег, а о том, чтобы просить помощи у родителей, не может быть и речи.

Мне было настолько плохо и страшно, что я даже не помню, как добралась домой. Сейчас мне была просто необходима чашка кофе — пускай уже вечер, не имеет значения. А сколько стоят кофейные зерна? Мерлин, я даже никогда не задумывалась. На кухне, в натюрморте сидел Барти Крауч и раздраженно бил об пол нарисованный кофейник, который не мог разбиться. Он что-то сказал, но я даже не расслышала его слов из-за собственного мысленного крика.

Трясущейся рукой я уже третий раз пыталась налить кофе: каждый раз крышка срывалась, и приходилась её ловить. На четвертый раз я не успела, и крышка упала. Кофе брызнул и обжег мне ноги. Я отпустила кофейник, и он с громким звуком разбился о кафельный пол на сотни маленьких осколочков. Стоя на коленях, я пыталась все собрать, но куски стекла впивались мне в руки, и вот на совсем не художественную коричневую кляксу закапала красная кровь.

Так я и сидела в кофе, в крови и в абсолютной отрешенности от реальности.

— ...получилось, — то ли слово, то ли мысль прозвучала где-то в голове. Что? Что у меня могло получиться? Нарисовать незаконную картину? Так глупо попасться из-за чертовых дат? О нет, я знаю, что у меня отлично получилось вырасти наивной безмозглой идиоткой, которая доверяла свою жизнь жалким, насквозь прогнившим ублюдкам. Да, это у меня замечательно получилось.

Окно дрожит: кажется, всё это я кричала вслух.

— У тебя получилось разбить кофейник, а я уже целый день пытаюсь, — за спиной раздался удивительно тихий и спокойный голос Барти, хотя, может, я просто была оглушена собственной истерикой, которая тут же сошла на нет. Я обернулась к Пожирателю, который всё ещё бил об пол стеклянный кофейник.

— У тебя не выйдет, он нарисованный: на картинах ничего не бьется и не ломается.

— А ведь стало легче, когда он раскололся об кафель, да? Ингода очень помогает разбить что-то или кого-то, — Барти задумчиво смотрел на меня, присев в угол картины.

— Ты, кажется, много поняла? Умнеть всегда больно, Алиса. Поверь, я знаю.

— Ты был прав. Всё, что ты говорил про Министерство и про всех нас — все так и есть, теперь я это очень ясно вижу.

— Что же заставило тебя передумать? Что сказали авроры?

— Тебе ведь на самом деле никакого дела до этого нет? Меня лишат лицензии, не заплатят за ваши портреты, я обязана написать их как наказание.

— Ты права. Мне, в общем-то, плевать, просто сейчас я очень хорошо понимаю, что творится в твоей голове, я помню всю эту боль, хоть и была она очень давно.

— Подожди, я сейчас, — я вскочила с пола, кое-как остановила кровь на руках и побежала за красками.

Вернувшись, я попросила Барти отодвинуться от кофейника и перерисовала его, сделав буквально собранным из осколков.

— Возьми, попробуй разбить.

Барти поднял кофейник, размахнулся, и со всей силы ударил им об дверь на другом конце натюрморта. Стеклянные осколки разлетелись во все стороны, с громким звоном. Потом стекляшки из каждого угла стали сползаться обратно, в целый кофейник. А Барти Крауч стоял и смеялся просто, по-человечески и искренне. Это все было настолько абсурдно и при этом забавно, что и я не удержалась, рассмеявшись вместе с ним.