А&B, или Как Приручить Мародеров (гет)

Хогвартс, гостиная Гриффиндора

С запоздалых Пасхальных каникул не вернулось две трети школы. Замок стоял пустой, одинокий, не прогретый еще капризным весенним солнцем. Пустые рыцарские доспехи в холле потеряли всякое желание подшучивать над студентами, большую часть которых теперь составляли видавшие виды старшекурсники. Пивз прекратил завывать под потолками и кидаться чернилами в студентов, и даже Филч утратил львиную долю своего отвратительного характера, превратившись в обыкновенного ворчливого мстительного старика.

Хогвартс стал похож на полузаброшенную крепость с самыми старыми ее аборигенами. И только небольшие группки учеников, сосредоточенные в своих гостиных, яркими всполохами озаряли его своды. То тут, то там раздавался неуверенный, но искренний смех. По вечерам в гостиных и в холодных коридорах раздавались шепотки влюбленных парочек, приглушенные разговоры мальчишек, не желающих торчать в кроватях после отбоя, и даже квиддичные команды вышли наконец на свои новые тренировки.

Из школы в Хогсмид никого не выпускали, но некоторые смельчаки умудрялись пробраться, и тогда реки сливочного пива разом сдабривали хмурых уставших студентов, корпевщих над тяжелеными томами ветхих книг. Некоторые из которых, между прочим, вполне по-звериному кусались.

Самоубийства и дурные настроения сошли на нет. Кто-то считал, что виновник был исключен в общей волне покинувших школу, еще до Пасхальных каникул. Некоторые разумно предполагали, что даже если виновник все еще в школе, людей в Хогвартсе осталось слишком мало, и продолжать действовать — означало бы большой риск разоблачения.

Потихоньку, шаг за шагом ученики втягивались в привычную рутину, вспоминая о том, что помимо войны грядет кое-что более неотвратимое и не менее ужасное — выпускные экзамены. До них оставался всего лишь месяц. И как бы странно это не было, но война начала казаться обыденным кошмаром, а вот экзамены были темной лошадкой.

Марлин полулежала на диване, расплескав пшеничные волосы по округлому бархатному подлокотнику. Она закинула на спинку длинные ноги в рваных джинсах и, лениво свесив руку с бутылкой сливочного пива, пускала в потолок густые кольца дыма. Мир вокруг был таким медленным, а пламя в камине таким ласковым, что Марлин задремала.

Ее пальцы начали разжиматься, зажженная сигарета опасно приблизилась к обивке дивана, бутылка почти уже готова была выскользнуть из пальцев...

Свет от плещущегося в камине огня заслонила чья-то фигура, Марлин вздрогнула и проснулась. Лениво приоткрыла глаза, отметив знакомый силуэт и черную шевелюру.

— Сириус, — констатировала она.

— Ты меня извини, дорогая, — ворчливо, почти как бабушка, сказал он, — но видеть тебя в таком состоянии выше моих сил.

Марлин хотела было возмутиться, но опасно накренившаяся сигарета и полупустая бутылка невиданным образом были выхвачены из ее рук, успешно перекочевав к Блэку. Марлин тут же распахнула глаза, резко села и гневно уставилась на Сириуса. Тот только посмеивался в ответ, затягиваясь.

— Отдай, — нехорошо сказала она.

Он наклонился к ней близко-близко, так что смутил бы любую, и проникновенно спросил:

— Думаешь, это делает тебя круче?

Судя по всему, Марлин именно так и думала. Она фыркнула и отодвинулась.

— Нет, детка, — он рухнул на диван рядом с ней, весьма неаккуратно перехватывая ее стройные ножки и укладывая их на свои колени. — Ты становишься похожей на дешевую шлюху, только и всего.

— Гори в аду, Блэк, — недовольно отозвалась Марлин, отбирая у него свои ноги и подбирая их под себя. — Я просто хочу немного расслабиться.

— Ну, съешь пирожное. Почитай книжку. Свяжи платок. Полетай на метле, в конце концов. Или найди себе какого-нибудь симпатичного мальчика.

— Сириус Блэк читает мне нотации о здоровом образе жизни? — Марлин изогнула бровь.

Сириус скосил на нее глаза, улыбнулся как-то грустно, и Марлин заметила то, чего в Блэке никогда ранее не видела. Он повзрослел.

— Слушай, Марлс, — он затянулся в последний раз и небрежно отбросил окурок в камин. — Я курю, потому что я люблю курить. Я пью огневиски, потому что мне нравится его вкус. А иногда — и даже очень иногда — я покуриваю травку, потому что мне нравятся ощущения. Но я не делаю все это напоказ. Я делаю то, что хочу и, кстати, не считаю это правильным. Более того, будь у меня дети, я бы порол их за такое. Просто чтобы они понимали, что для них польза, а что нет. Но ты… ты пытаешься притвориться кем-то. Есть разница, а, Марлс?

Марлин пожала плечами.

Сириус Блэк своими устами сказал про своих гипотетических детей. Это был просто исторический момент.

Марлин отвернулась к огню, поправила выбившийся локон и тут же сморщилась. Руки воняли ужасно, и она совсем-совсем не любила этот запах. Но ей вроде как захотелось доказать себе, что она тоже может нарушать правила. Хотелось просто привлечь внимание.

С тех пор, как все они вернулись в Хогвартс — Лили и Марлин из Блэкшира, а Мародеры из Мунго, что-то в них переменилось. Джеймс и Лили друг от друга не отлипали, все реже появляясь в кругу общих друзей и все чаще пропадая в каких-то залах, комнатах, кабинетах… Они стали похожи на единый организм, смеялись одним и тем же шуткам, заканчивали друг за другом фразы. Даже когда ругались, все равно делали это так потешно, что нельзя было воспринимать их ссоры всерьез. Сириус фыркал и говорил, что Джеймс где-то обронил свои яйца и что ему стоит поискать их в сумочке у Эванс, а Марлин просто было завидно. Завидно по-доброму, ведь Лили была ей подругой, но легче все равно не становилось.

Еще и Алиса. Она покинула Хогвартс вместе с Фрэнком и так и не вернулась. Марлин понимала и ее тоже. Девчачья дружба не похожа на дружбу парней. Девчонки забывают друг про друга, стоит только появиться на горизонте кому-нибудь симпатичному и не слишком глупому. Девчачья дружба как раз и заключается в том, чтобы отпустить подругу к тому, кого она любит, и быть готовой прийти ей на помощь, даже если кажется, что она совсем про тебя забыла.

Марлин исподлобья взглянула на Сириуса.

Отблески огня играли на его красивом лице. Большую часть времени он улыбался полузагадочной улыбкой, говорил мало и стал непривычно тихим, храня на лице странное, мудрое выражение. Марлин не знала, о чем конкретно он думал и что он делал вместо десятков пропущенных занятий, но это не могло не быть связано с пропавшей Беатой.

При первых же расспросах он очень вежливо и очень твердо попросил его не трогать и ушел в себя. И с тех пор внутри него рождалась какая-то мысль, которую Марлин с одной стороны очень-очень хотела узнать, а с другой — никогда ее не слышать.

Марлин открыла было рот, но Сириус ее опередил.

— Не надо, — просто сказал он, не отрывая глаз от огня. — Не спрашивай о ней. Я не скажу.

Марлин закрыла рот и просто положила свою ладонь на его, он благодарно склонил голову, прикрыв глаза.

— Ты когда-нибудь влюблялась в меня, Марлс? — ни с того, ни с сего спросил он.

Марлин не удивилась ни вопросу, ни тону Сириуса. Он не флиртовал с ней, не намекал, он просто хотел поговорить с кем-нибудь, не давая тому человеку ложных надежд. И заранее прощупывал почву.

— Все влюблялись в тебя, Блэк.

— А что же сейчас?

Марлин рассмеялась красивым чистым смехом, и язычки огня в камине запрыгали ей в такт.

— Конечно же нет, Сириус, — тепло ответила она. — Ты болезнь, которой мы все переболели. Ты мой друг, я люблю тебя как друга, но я никогда не любила тебя иначе. Это была обыкновенная девчачья влюбленность, но она прошла, как проходит даже самая тяжелая простуда.

Сириус поднял голову, с усталой улыбкой взглянул на Марлин из-под косой челки.

— Это очень хорошо, Марлс. Друг мне как раз сейчас и нужен.

Марлин хотела было что-то съязвить, но вовремя оборвала себя. Если она осталась одна без Лили и Алисы, то Сириус ровно так же остался один без Джеймса, Ремуса и Питера. У них у всех был кто-то, о ком нужно было заботиться. А Марлин и Сириус просто превратились в отшельников.

В этом было что-то упоительное — просто сидеть на диване в гостиной Гриффиндора, пить контрабандное сливочное пиво вместе с Сириусом и любоваться огнем, плещущимся в пасти камина с уютным потрескиванием. Скоро всего этого они больше уже не увидят, скоро им придется покинуть Хогвартс и уступить место будущим поколениям колдунов. Но от этого ощущения предстоящего завершения становились еще слаще.

Марлин улыбнулась сама себе и снова взглянула на Сириуса. Тот безмолвно смотрел на пламя, совсем потерявшись в мыслях и тревогах. И тут Марлин словно что-то шарахнуло изнутри. Пугающее своей простотой открытие, которое будто бы стучалось в ее голову несколько недель, но только сейчас заявило о себе в полный голос.

Блэк не верил, что Беата Спринклс когда-нибудь вернется.

Он не верил, что она жива.

Потому что если бы верил… стал он бы просто сидеть на месте столько дней?

* * *

Питер за дни Пасхальных каникул словно бы скукожился. Он стал мельче и грустнее, постоянные усмешки слизеринцев и их намеки на его предательство становились все невыносимей. Но он держался.

Он сидел во внутреннем дворе школы, на самом парапете, откуда его тонкую фигурку едва не сносило ветром.

Элиза появилась незаметно.

Вот ее не было и вот она есть.

Она словно бы вплыла в маленький, зараженный болью и паранойей мирок Питера, наполнив его знакомым светом. Он часто думал, за что ему так повезло, но ответа не находил.

— Здравствуй, — вымученно улыбнулся он.

Питер жадно разглядывал ту, кому писал столько писем. Ту, которую жаждал увидеть так сильно и боялся, что она больше не вернется ни в школу, ни к нему. Но вот она — стоит перед ним в своем простом льняном платье, в старой бежевой куртке, накинутой на плечи, опустив руки и как птичка, наклонив голову.

— Здравствуй, — эхом отозвалась Элиза и улыбнулась, словно заставляя себя.

Питер хотел было вскочить и обнять ее, подбежать к ней, зацеловать ее… и снова не смог. Так умел лишь Джеймс — появляться из ниоткуда, словно вспышка, обжигать громкой радостью, не оставляя путей к отступлению, сносить с ног ураганным счастьем. Питер был другим. Он не умел присваивать себе девушек, не умел добиваться их напором. Он просто предлагал и надеялся, что ему ответят взаимностью.

А в этот раз… в этот раз ему казалось, будто перед ним лишь мираж. Элиза напоминала саму себя, но так отдаленно и зыбко, что вызывала только смутную тоску. Ее локоны потускнели, косточки запястий нездорово выпирали под кожей, и синяя жилка на шее неистово билась, будто бы в последнюю минуту жизни.

— Тебя долго не было, — с укором сказал Питер, пытаясь отыскать на лице Элизы… что-то. — Я много писем написал тебе, когда вернулся в Хогвартс, волновался.

— Я была у отца, ты же знаешь, — Элиза пожала плечами и подошла к Питеру ближе.

Питер хотел было сказать, что еще до отъезда на каникулы он не поверил ей до конца. Он хотел сказать, что знает о том, что все родители магглорожденных спрятаны, в том числе и от их детей, и что вряд ли Дамблдор бы сделал для Элизы исключение. Он хотел сказать, что она может доверить ему все что угодно, любую тайну, даже самую страшную. Хотел сказать, что примет ее какой бы они ни была, но…

Ее светло-розовые тонкие губы, надежно сомкнутые, привыкшие хранить в себе множество тайн. Он смотрел на эти губы, и понимал, что не получит от Элизы ничего, кроме оправдательной лжи. И неважно, в чем будет заключаться эта ложь, и будет ли она во зло или во благо — она все равно не ответит ему ни на один прямой вопрос. А Питер не хотел слышать этой лжи.

Если не хочешь знать — не спрашивай.

И поэтому он прикрыл глаза и спросил со всей заботой, на которую был способен:

— Как отец?

— Хорошо, — Элиза склонила голову. — Он пьет, но я смогла урезонить его, немного привести в чувство. Не беспокойся о нем, Питер.

Она коснулась его руки своей, и Питер провалился в какой-то странный омут, в котором плавали лица друзей, врагов, но особенно четко проступало ее лицо. Потом они целовались, и Питер с болью чувствовал, как много ушло из этого поцелуя, как многое забрали эти каникулы, во время которых произошло что-то, о чем ему не дозволено знать. Он отчаянно цеплялся за руки и плечи Элизы, прижимал ее слишком отчаянно, будто спрашивая: «Можно?»

А она не отстранялась, но и отвечала ему чисто механически, как кукла.

— Пойдем в замок? — спросила она через несколько минут. — Здесь холодно.

Она не смотрела ему в глаза, а куда-то поверх плеча, словно Питера здесь и вовсе не существовало.

— Я еще посижу, — Питер покачал головой.

Элиза только пожала тонкими плечиками и, сжавшись под курткой, в одиночестве побрела ко внутренним воротам. Питер смотрел ей вслед и ощущал раздирающее на части бессилие.

Элиза скрылась за массивными стенами Хогвартса, и как по волшебству в тот же момент из дверей во двор выплыла компания слизеринцев. Питер не таил надежд, он прекрасно видел, к кому они направляются и смутно догадывался, зачем.

Впереди всех вышагивал тощий Эйвери с выгнутыми в улыбке губами. По правую сторону от него плелся Регулус. У него было печальное выражение лица человека, который смирился со своей участью, не найдя в себе сил ей противостоять. За ними следовали еще несколько знакомых Питеру лиц, видимо, недавно вербованных. Хотел бы Питер посмотреть на их руки.

— Питер Петтигрю! — воскликнул Эйвери, взмахивая руками так, словно собирался его обнять.

Редкие гости внутреннего дворика подняли головы на звук и тут же начали отворачиваться как по команде. Отступили ближе к стенам, в тени деревьев и статуй, но не перестали наблюдать за происходящим. Будто гиены, ожидающие своего куска падали.

— Здравствуй, Якоб, — тихо ответил Питер.

— Ты совсем позабыл нас, Питер? Мы все пытаемся улучить минутку, чтобы поговорить с тобой, но ты ускользаешь как тень, — Эйвери мирно улыбнулся. — Прости мне мой поэтический настрой.

Питер посмотрел на Регулуса, и тот тут же отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за тех, кто стоял рядом с ним, но недостаточно, чтобы защищать какого-то полукровку, пусть он и был лучшим другом его брата.

— Я хочу сказать, Питер, — Якоб перешел на мягкой шепот, — что нам нужно держаться вместе. Сейчас, когда Люциус оставил нас разбираться со всем этим в одиночку, когда Энтони бросил нас, остался только я. Мне не по душе роль лидера, роль агрессора, но ты же понимаешь, что Люциус далеко, а я здесь, прямо перед тобой. Нам стоит держаться друг за друга, и тогда, в случае чего, я смогу прийти к тебе на помощь, Питер.

Питер вяло посмотрел в его сторону.

— Я не могу быть замеченным рядом с тобой, Якоб. Мародеры спрашивают меня, что за дела я веду со слизеринцами, и я устал придумывать отговорки.

Регулус посмотрел на Питера с сомнением. В его взгляде виднелось недоверие. Может быть, потому что Регулус слишком хорошо его знал. А может быть, потому что не верил, что друг Сириуса Блэка способен на предательство. Но Регулус предпочитал молчать, сохраняя нейтралитет и собирался делать это как можно дольше.

— Если не лжешь, то позволь задать тебе вопрос, — Эйвери склонил голову вбок, смотря на Питера глазами, превратившимися в щелки.

Эйвери не было никакого дела до Люциуса, Питера и Мародеров, ему просто было скучно. Он не был способен на агрессивные действия, как Люциус или Энтони, но ему нравилась та власть, что доставалась ему в их отсутствие, и он пока лишь пробовал ее на вкус, примеряясь. Эйвери прекрасно знал, что люди имеют свойство умирать, что Люциус может погибнуть или провиниться, и когда дело дойдет до Эйвери, тот хотел иметь информацию, которая спасет его шкуру. Информация — это все.

— Здесь? Посреди школьного двора на всеобщем обозрении? — скептически спросил Питер.

— Пусть думают, что мы забили тебя в углу и выпытываем информацию, — пожал плечами Эйвери. — Ты сам мне говорил, что прятаться лучше у всех на виду. Если мы будем ютиться в укромных уголках школы, вот тогда-то о тебе точно заговорят, Питер.

Питер посмотрел в бледное лицо Эйвери, на котором проступали красные пятна, тщательно замазанные кремом телесного цвета.

— Я тебя слушаю.

— Существует ли Орден волшебников, возглавляемый Дамблдором?

Эйвери говорил так, словно о погоде спрашивал. Питер покачнулся.

Откуда они узнали?..

— Да, — сдался он.

— Сколько вас?

— Я не знаю истинного количества. Дамблдор никому не доверяет. Я даже в штабе не был.

— Так сколько?

— Больше двух десятков.

— Среди вас есть авроры?

— Да.

— Знаешь имена?

Эйвери облизал губы, Питера едва не вытошнило.

Дамблдор подозревал, что людям в Министерстве доверять нельзя. Он четко обозначил, что говорить можно, а что нельзя. Но если информация об Ордене дошла даже до Эйвери, то Люциусу и Волдеморту должно быть подавно все известно, а значит, никакого смысла разыгрывать этот спектакль — нет.

Только вот Якобу было на это плевать. Он ни за что не отпустит Питера с этого представления так просто. Ведь у Питера была главная роль.

— Ну же, Питер, — Якоб отступил на шаг, и вместо него вперед выступили его амбалы-шестерки, за которыми Регулус совсем перестал быть заметным. — Скажи нам что-нибудь. У нас и так слишком много подозрений в твоей верности…

— Эй! Вашу мать, что вы там делаете?!

Джеймс Поттер разогнался от ворот и в считанные секунды добрался до Питера. Большой, кипящий от злости и очень сильный, он как бык рванулся вперед и сбил с ног тех, кто не успел отскочить в сторону. Один против пятерых, Джеймс даже не подумал испугаться.

— Мы беседуем с Питером, Джеймс, — вежливо объяснил Эйвери.

Джеймса такое поведение смутило, но он не стал долго думать.

— Пошел нахер, Эйвери. Если ищешь себе мальчика на потрахаться, ты выбрал не тот факультет. Сходи лучше к своим.

Эйвери в ответ на это изысканно улыбнулся, оглядел Поттера с ног до головы наглым оценивающим взглядом и пожал плечами. В его глазах блеснула похоть, но Питер был уверен, что это лишь очередной спектакль. Эйвери не был геем, он вообще, кажется, не хотел никого, кроме себя, хотя Сириус что-то говорил еще и про Вальбургу.

— Что же, Питер, — пропел Эйвери. — Я буду надеяться на продолжение нашей беседы.

Он развернулся и пошел обратно, вышагивая как птица-секретарь, худой и важный.

— Чего он хотел? — разгневанный Джеймс повернулся к Питеру.

— Спрашивал про Орден, — кисло ответил Питер.

— Что?!

— Да. Я понятия не имею, откуда они знают.

— Значит, информация все-таки утекает. Мне иногда кажется, что все эти сверхсекретные операции сверхсекретны только для нас самих, а остальной мир читает про Орден из газет.

Питер промолчал. Его тревожило поведение Эйвери, поведение Элизы, политика Дамблдора и ощущение безвыходности. Волнения Джеймса казались ему самым последним делом.

— И почему они все время крутятся вокруг тебя?

— Я понятия не имею.

Джеймс смотрел на Питера недовольно, нахмурив тяжелый лоб. Питер смотрел в ответ устало и без малейшего желания что-либо объяснять. Он не понимал, почему Дамблдор запрещает ему признаваться кому-либо в своей роли. Может быть, Дамблдор подозревает всех вокруг, а может быть, просто проверяет, сколько Питер сможет выдержать в одиночку.

В глазах Джеймса что-то мелькнуло, но под конец он расслабился, чуть отодвигаясь от друга.

Питеру очень не понравилось это «что-то». Это не было полноценным подозрением, но сама мысль о том, что Джеймс ему не доверяет, была невыносимо обидна.

— Почему ты не воспользовался палочкой? — под конец спросил Джеймс.

— Я… я… — Питер нахмурился, удивленно посмотрел на Джеймса и просто не нашел ответа.

Похоже, Дамблдор не на того поставил. Питер был слишком слаб для этой роли.

— Я просто идиот, Джеймс, вот что.

Джеймс еще с секунду смотрел на него настороженно, потом расплылся в улыбке и захапал Питера в свои крепкие объятия, по-братски взъерошивая ему волосы.

— Это да, — весело оскалился Джеймс. — Это ты верно подметил.

Питер только усмехнулся. Горько и счастливо одновременно.

Хорошо, когда есть такие друзья, ради которых ты сделаешь все, что угодно. Плохо, когда момент, требующий от тебя «что угодно», наконец-то наступает.

— Пойдем в Хогвартс, Джеймс. Я давно не видел Лунатика да и Бродягу тоже. Я соскучился.

* * *

Лондон

Эмили катала в ладони округлую малиновую таблетку и пасмурно смотрела в окно.

На стекле было ее отражение, и сейчас она действительно была больше похожа на дементора, чем на живого человека.

Эмили не понимала, помогают ли ей лекарства, одиночество или же просто время, но с каждым днем становилось все проще воспринимать действительность. Реальность проступала вокруг сумрачными растекшимися пятнами.

Эмили чувствовала, как тупая горячая ненависть возвращается в ее тело, наполняя от самых кончиков пальцев и до лениво стучащего сердца. Ненависти было так много, что она затмевала собой даже страх. Ненависть отодвигала собой все. Ненависть становилась смыслом жизни. И как бы неправильно это ни было, она единственная давала ей силы жить. Или хотя бы хотеть жить.

Мальсибер. Эйвери. Розье. Нотт. Малфой.

Быть может, они и разрушили ее, но не сломали. Внутри Эмили ворочалось, поднимаясь на изломанных лапах чудище, и оно хотело одного — мстить. Эмили чувствовала, что та показательно хлипкая цепь, что обвивает шею этого чудовища и что вложена пока что в руку Эмили, становится все тоньше и тоньше. Что скоро ее не станет вовсе, и Эмили сумеет сотворить что-то воистину ужасное.

Не убьет, нет. Убивать она не будет. Но она сделает что-то другое.

Самое страшное было в том, что места для Ремуса в ее сердце оставалось все меньше. Сердце полнилось ненавистью, и Эмили отчетливо видела, как блекнет и сереет лицо Люпина в ее воспоминаниях. Как вместо того, чтобы вспомнить первую встречу с ним, она раздумывает о слабых сторонах Мальсибера. А когда слышит где-то внутри его мягкий голос, невольно пытается понять, было ли это на самом деле или это лишь иллюзия, созданная больным мозгом.

— Нужно выпить, милая, — мать, шурша юбками, прошлась по ковру и остановилась у плеча дочери. — Это тебе поможет.

От матери исходил аромат духов, но он едва ли мог выместить из комнаты душный настоянный запах лекарств.

Эмили посмотрела на мать снизу вверх.

Она положила таблетку в рот, взяла с тумбочки стакан с водой и криво улыбнулась. Один большой глоток, воды в стакане значительно поубавилось, и мать, довольная, вышла из спальни, напоследок потрепав дочь по макушке.

Таблетка осталась у Эмили за щекой.

Она незаметно сплюнула ее в руку, пряча куда-то в необъятные карманы своего платья. Таблетка затерялась в длинных складках, Эмили вытерла руку о колени и глубоко вздохнула. Так больше не могло продолжаться. Она не любила принимать решения впопыхах, без предварительного обдумывания, но то, что она чувствовала сейчас, больше нельзя было игнорировать. Она знала, что нужно делать, прежде чем чужая жалость и дурманящие лекарства уничтожат ее способность мыслить, и она превратится в параноидальную беспомощную психичку.

— Мам!

— Да, дорогая? — Эстель мгновенно вернулась, словно притаилась за косяком и только и ждала ее призыва.

— Можно мне в школу? — твердо спросила Эмили, оборачиваясь и глядя на мать суровыми темными глазами. Так спрашивают, когда ожидают услышать лишь один ответ.

Эстель замялась на мгновение, обежала комнату виноватым взглядом и неуверенно начала:

— Если ты…

— Я могу. Я готова.

— Я понимаю, моя хорошая, но…

— Я точно знаю, что все в порядке. Я буду пить таблетки по расписанию.

— Но…

— И, конечно же, рядом будут мои друзья.

Эстель вымученно улыбнулась, сминая в руках бледно-розовые юбки, вздохнула и неуверенно пожала плечами.

С самого первого дня, когда Регулус привел Эмили, она ждала этой фразы. С самого первого дня она заставляла себя мириться с той мыслью, что однажды Эмили устанет находиться здесь и уйдет. Но момент настал, а Эстель почувствовала себя совершенно неподготовленной. Она сердцем чуяла, что не должна соглашаться, но ее дочь, Амели Вивиана Паркер…

Во всей вселенной не нашлось бы упрямей человека. Вся в отца. И этому человеку Эстель Паркер никогда и ничего не могла противопоставить. Она чувствовала себя рядом с ней такой глупой и такой обычной. Если бы только Фрэнсис был дома, но он уехал за лекарствами и…

— Я попрошу мракоборцев, которых прислал профессор Дамблдор, доставить меня в школу, — тон Эмили стал утвердительным. Она больше не делала вид, что спрашивает разрешения. — Я сейчас соберусь. А вам с отцом лучше бы вернуться в убежище. Здесь опасно.

Эмили начала ходить по комнате все быстрее и быстрее. Она собирала вещи, хватая их жесткой когтистой рукой и как попало кидая на кровать. Платья, штаны, мантии, майки, книги, резинки для волос, таблетки, пакетики с чаем и травами — все летело в одну кучу без разбору. Эстель следила за ней отупевшими от страха глазами.

— Может быть, ты подождешь хотя бы…

— Скоро экзамены, мама, — механическим голосом проговорила Эмили, двигаясь по комнате как сомнамбула. — Я столько училась, столько преодолела. Если я их не сдам, ради чего все это?

Эстель закусила губу, но Эмили была непреклонна.

Она даже не стала расчесываться или умываться перед выходом. Просто бросила одежду в чемодан, с силой защелкнув на нем замок, и натянула на себя старое домашнее платье. Казалось, она и сама боится передумать.

— Где моя палочка? — спросила Эмили, когда наконец все было собрано, и вид опустевшей комнаты звериной лапой сжал материнское сердце.

— Мракоборцы ее забрали, моя дорогая. Я думаю, профессор Дамблдор сам решит…

— Тогда в путь.

Эмили прошла мимо матери, на ходу чмокнув ее в щеку, спустилась по витой белоснежной лестнице, таща за собой тяжелый чемодан, который при каждом новом шаге бился о ступеньки. Миновала гостиную и остановилась только у самой двери. Она обернулась, взглянула на мать, все еще стоявшую на верхней ступени лестницы и улыбнулась. По-настоящему.

Эстель, вскрикнув, рванулась вниз по ступенькам, опасно путаясь в своих длинных юбках, слетела вперед и сжала Эмили в объятиях, наконец разрыдавшись.

— Господи, какая же ты сильная, — тихо шептала Эстель, обдавая Эмили горячим влажным дыханием. — Я никогда такой не была. Даже отец твой… В кого же ты такая? Удивительная, моя удивительная, любимая дочка… Как же я… Как же…

У Эмили дрожали губы и щемило сердце, да так, словно у нее и вправду был какой-нибудь инфаркт. Но она держалась, неловко обнимая мать руками в ответ.

Мракоборец прибежал на шум, ворвался в гостиную, увидел мать и дочь, застывших в объятиях друг друга, и замер с неловким выражением лица. Наконец Эмили повернулась к нему, решительно протянула ему чемодан и сказала:

— Я возвращаюсь в Хогвартс. Вы проводите меня?

Мужчина замешкался, но тон Эмили не оставлял шанса на раздумья. Она смотрела с такой дикой уверенностью, что мракоборец поначалу немного попятился, а потом и вовсе решил не задавать лишних вопросов, оставив разбираться со всем Дамблдору.

— Я не могу оставить твою мать в одиночестве, Эмили, — только и сказал он. — Но я запрошу подтверждение у профессора Дамблдора и подкрепление из Хогвартса, и тогда, если все в порядке, мы отправимся. Ты… уверена в своем решении?

Глупый вопрос. Эмили кивнула без тени сомнений.

— А твоя мать? Без подтверждения хотя бы одного родителя, я не…

Эстель часто закивала, смахивая слезы и безрезультатно пытаясь скрыть свою печаль. Она боялась передумать и в то же время понимала, что ее решение Эмили не остановит. Лучше было отпустить Эмили и верить, что она вернется, чем запретить ей, но потерять навсегда.

На закате Эмили Паркер в компании трех мракоборцев прибыла в Хогсмид, откуда ее сопроводили в Хогвартс. Фрэнсис, ее отец, рвал и метал, узнав, что Эстель согласилась отпустить дочь в таком состоянии. Он немедленно выслал письмо директору Хогвартса, и получил подробный ответ, что под защитой школы Эмили Паркер будет в большей безопасности, чем дома. Учитывая, что Эмили была похищена на каникулах, то есть, как только покинула Хогвартс, Фрэнсис, скрипя зубами, согласился с доводами директора. Через несколько дней споров, сомнений и переживаний Эстель и Фрэнсис все-таки пришлось вернуться в убежище под защиту Дамблдора.

О возвращении Эмили Паркер Хогвартс узнал только на следующее утро. А еще чуть позже и она сама узнала кое-что новенькое.

Что Беата Спринклс так и не вернулась в школу после каникул.

* * *

Утро Ремуса началось традиционно.

Он вскочил с кровати, тщательно побрился, причесался, принял холодный душ и обрядился в добротную чистую одежду, конечно же, выглаженную. Затем он собрал полную сумку фруктов, пирожных и мешочки с кофе для Эмили, захватил пару сиклей для того, чтобы купить цветы, на этот раз орхидеи. Потом подумал, что лучше сорвет их в оранжереях у Стебль, там они наверняка будут свежими, и совершил на теплицы краткий набег. Оставалось только спуститься на завтрак, прихватить пару булочек и отправиться в Лондон с очередным мракоборцем. Дамблдор не одобрял действий Ремуса, но прекрасно понимал, что запрет его не остановит. А мракоборцы ежедневно отправлялись в Министерство с поручениями и отчетами, так что с Ремусом им было по пути, и парень хотя бы оставался под присмотром.

Ремус вошел в зал, приветственно хлопнул по плечу Джеймса, с хлопком пожал руку Блэку и Питеру, не заметив их заговорщические хитрые взгляды и привычно вскинул глаза на стол Когтеврана.

И застыл.

Эмили Паркер, лохматая, в истрепанной одежде, невыглаженной мантии и с мрачным выражением лица жевала тост. Обыкновенный, в меру прожаренный сухой тост с абрикосовым джемом.

Здесь.

В Хогвартсе.

Она была здесь!

Сумка соскользнула с плеча Ремуса, и Джеймс заботливо подхватил ее, укладывая рядом на скамью. Орхидеи посыпались на голову Блэку, но тот отмахнулся от них, вяло дернув палочкой, и продолжил с усмешкой наблюдать за Люпиным. Питер скромно улыбался, переглядываясь с Марлин и Лили.

Сначала Люпин пошел вперед. Он не сразу понял, что перед ним стол, но когда до него это дошло, Ремус как раз пересекал его поперек, а кубки с соком дребезжали от его шагов.

— Какие поразительно чистые ботинки, — протянул Блэк, наблюдая отсутствие следов обуви на белоснежной скатерти.

Ремус продолжал идти.

У многих это вызывало короткие смешки, но то упорство, с которым Ремус шел, не могло не очаровывать. Люпин успешно пересек стол в прямом смысле слова, затем скамью и также размеренно продолжил наступление.

Эмили Паркер, почуяв неладное за спиной, обернулась.

Их взгляды встретились.

Затем Ремус рванул с места, а Эмили неуклюже поднялась с неуверенностью во взгляде. Или попыталась. Она выглядела не вполне реальной, потому что и сама все еще не могла понять, что она действительно вернулась в школу, а вокруг знакомый до боли замок, а не больничная палата, комнатка в Лондоне или же подземелье Мальсибера. Люпин с силой подхватил ее на руки и закружил по залу, словно танцуя, между столами.

Джеймс начал аплодировать первым.

За ним тут же, словно по команде, подтянулся весь Гриффиндор, неуверенно вступил Пуффендуй, после зашевелились когтевранцы, а Слизерин, как и водится, остался презрителен и недвижим.

Ремус продолжал танцевать с Эмили на руках, и та, одновременно смеясь и вырываясь, барахталась у него на руках. Сириус Блэк наблюдал эту картину задумчиво, без злобы и раздражения, но тонкие слабые уколы ревности царапали его изнутри, и он ничего не мог с этим поделать. Он тоже так хотел, вот только не с Эмили.

— Э-МИ-ЛИ! — скандировал Большой Зал. — С ВОЗ-ВРА-ЩЕ-НИ-ЕМ!

Если поначалу улыбка Паркер была натянутой, то с каждой новой секундой она становилась все чище, светлее и наливалась силой, тянущейся к Эмили ото всех вокруг широким сплошным потоком. Лили счастливо улыбалась, и только морщинка, пролегшая у нее на лбу, выдавала смутное беспокойство, но Лили и сама пока еще не знала, что ее тревожит. Марлин рядом с ней продолжала хлопать и скандировать, сверкая большими глазами и изредка переглядываясь с Сириусом, ведя с ним понятный только им двоим безмолвный диалог.

Ремус, вдоволь «натанцевавшись», гордо и довольно водрузил Эмили на место рядом с собой и Мародерами, деловито накладывая ей в тарелку еды в таком количестве, что хватило бы даже Беате.

— Мы все тебя ждали, — улыбаясь, сказала Лили. — Очень-очень ждали. Особенно Ремус весь истосковался.

Все засмеялись, на лице Эмили тоже проступила слабая улыбка и тут же спряталась.

— Я была слаба, — просто сказала она.

На спину Регулуса за слизеринским столом она старалась не смотреть. Она была стольким ему обязана, но он даже не имел возможности разделить сейчас этот счастливый момент с ней, потому что в Хогвартсе, в отличие от дома, между ними было слишком много непреодолимых границ.

— Впрочем, лучше тебя не мучать, правда? — Лили быстро взглянула на друзей, предостерегая лишние вопросы, но те и не собирались их задавать. — Просто порадуемся, что ты снова с нами.

Никто не рискнул спросить о Гонках или о том, как Эмили выбралась. Все это им уже было известно из рассказа Регулуса, которого Сириус по-простому прижал к стенке на второй день по возвращении в школу и стребовал с него подробности. Регулус не пытался сопротивляться, он выдал все как на духу, и на какое-то время утолил информационный голод друзей, но только на какое-то. Про Беату спросить никто не осмелился.

— Ты пойдешь на занятия? — дружелюбно спросила Марлин. — Поверь, ты не хочешь слушать завывания Слагхорна об экзаменах. Он опять будет колоть мертвых жаб в поисках какой-то невероятной магической слизи и говорить, что это очередной основной ингредиент экзаменационного зелья.

Все рассмеялись.

— Нет, у меня Флитвик первой парой. Это не должно быть сложным.

— Я пойду с тобой, — сообщил Ремус, который так и не съел ни крошки и смотрел на Эмили, не отрываясь.

— Это ни к чему, — Эмили покачала головой. — Я хочу сказать, что мы увидимся после занятий, а сейчас нужно сосредоточиться на учебе, я многое пропустила.

После того, как все провыли: «Типичная Эмили-и-и-и!..», затем вымученно рассмеялись и наконец вернулись к завтраку, как раз прозвенел звонок. Так что на уроки пришлось бежать со скоростью молодого фестрала, но каждый втайне радовался окончанию этого неловкого разговора.

Ремус и Эмили расстались у кабинета Флитвика. Она пошла на заклинания, а он — вниз, в подземелья Слагхорна. Они неуклюже мазанули друг друга губами по щеке, пожали пальцы и разошлись под улюлюканье и шуточки Джеймса, который «чтобы показать, как это правильно делается», взасос поцеловал Лили и на руках унес ее в какой-то коридор. Потом в коридор вышел уже Флитвик, шутливо пригрозил всем пальцем и почти за руку увел Эмили в кабинет, а Мародеры наконец-то отправились на зельеварение.

 

Эмили сидела за партой и лениво наблюдала, как Флитвик в тридесятый раз повторяет простейшее заклинание Искажения. Все было кристально ясно еще года два назад, но некоторые и по сей день умудрялись совершать глупейшие ошибки. К счастью тот период, когда все преподаватели извергали потоки ужасных речей о важности экзаменов, Паркер успешно пропустила, глотая маггловские таблетки у себя дома.

Зато Эмили было о чем подумать.

Первым делом по прибытии она выбросила прочь все лекарства. Ей нужен был ее чистый разум. Ее не волновало, что без них она становится нервной и неусидчивой, хуже спит и видит кошмары. Лекарства туманили ее, превращали в вялый овощ, и Эмили становилось противно от себя самой, от своего отражения в зеркале, на которое она и так старалась не смотреть.

После она попыталась послать весточку Беате в ее спальню, но сова довольно быстро вернулась с ее же письмом обратно, и Эмили, заподозрив неладное, разбудила соседку по комнате. Ответ ее не удовлетворил — Беаты в Хогвартсе не было, и никто не знал, где она.

Утро… этого она ждала с настоящим ужасом. Как все будет? Простит ли ей Ремус ее молчание? Будет ли злиться? Как ее примут остальные? Что сделают слизеринцы?

Но все оказалось много лучше, чем она ожидала. Кроме одной единственной вещи.

Когда Эмили увидела Ремуса, ее сердце замерло, а потом, словно не способное больше выдерживать весь происходящий с ним ад, успокоилось.

Она была рада его видеть, она скучала по его теплым заботливым рукам, по его надежности, ласке и силе. Она хотела его обнять, хотела запутать пальцы в его волосах, целовать его в ухо… но все это в один короткий момент так смазалось и отдалилось, что она просто превратилась в куклу, играющую роль. Ремус был ей другом, но чувствовать к нему что-то сильнее она не могла. Любовь требовала слишком много сил, которых сейчас у Эмили просто не было.

Что же теперь делать?

— Мисс Паркер! Мисс Па-а-аркер! — Флитвик явно пытался дозваться ее не в первый раз. — Мисс Паркер, продемонстрируйте, пожалуйста, заклятье Искажения.

Флитвик смотрел не рассерженно, но обеспокоенно, глядя на Эмили своими забавными маленькими глазками. Он решил показать пример оболтусам с Пуффендуя и, как водится, выбрал для этого Эмили. Наверное, таким образом он хотел приободрить ее после всего случившегося. Ласковая жалость, светившаяся в его глазах, Эмили совсем не понравилась, и она почувствовала, как к ней начали подкатывать новые приступы злости.

Она поднялась, сосредоточенно взмахнула палочкой и… ничего.

Повисла тишина, Флитвик нахмурился, Эмили сжалась. Злость отступила на шажок, и вместо нее внутрь полился чернильно-синий липкий страх.

Эмили взмахнула еще, еще и еще, и только на пятый раз, когда к глазам подступили злые слезы, а ученики начали осторожно перешептываться, палочка сверкнула и заклинание скользнуло в воздухе тонкой голубоватой змейкой.

Флитвик удовлетворенно улыбнулся и кивнул Эмили. Той оставалось только упасть обратно на стул и перевести дыхание. Она и думать забыла, что любое психическое расстройство может повлиять на дар. Нужно немедля взять себя в руки, иначе в следующий раз она не сумеет выставить простейший Протего в битве.

Флитвик поглядывал на нее обеспокоенно до самого конца занятия, так что как только прозвенел звонок, Эмили, подхватив сумку, бежала из класса, пока добродушный карлик не начал ее расспрашивать.

Она шла вперед, чеканя шаг, полы черной мантии привычно взметались у ее ног в простых школьных туфлях, и казалось, что ничего не произошло. Что та, прежняя Эмили, все еще здесь, пусть это и было совсем не так.

Вместо того, чтобы отправиться с классом на травологию, Эмили вопреки всем своим принципам и привычкам, резко повернула к лестнице, ведущей в башню Когтеврана. На ее взгляд, травологии и зельеварения ей с лихвой хватило в поместье Мальсибера, так что она, наверное, опередила весь свой курс на месяцы вперед и могла уже преспокойно сдавать экзамены. Эмили взлетела по лестнице, привычно ответила на очередной вопрос Стража, даже не особенно вдумываясь, и влетела в гостиную.

Беспокойство за Беату сжирало ее с самого утра, но Эмили до последнего не верила, что слизеринка действительно не вернулась в школу. Она надеялась встретить ее за завтраком или на уроках, или в своей спальне, но Беаты нигде не было, и Хогвартс будто бы и вовсе забыл о ее существовании. После каникул в школу не вернулись и родственники Спринклс. Согласно тому, что сказала Лили, все колдуны ушли за стаей Сивого в попытках проредить ее и ограничить от новых нападений.

Знали ли Серена или Ева о том, что Беата пропала?

Наверное, нет, раз до сих пор не вернулись в школу. А может быть, они наоборот отправились на ее поиски, или и вовсе вместе с Беатой выполняют какую-нибудь миссию. Гадать было бесполезно, нужно было спросить у Мародеров, но Эмили дыхание перехватывало при мысли о том, что ей придется вновь увидеться с Ремусом.

Нет, Мародеры не вариант. Она решительно вытащила из сумки перо и чернила.

«Рег, тебе что-нибудь известно о Беате? Ты на Слизерине, ты должен что-то знать».

Сипуха выпорхнула в окно со свежим письмом, а Эмили оставалось лишь ждать ответа. Ждать пришлось недолго, вот только отправителем письма оказался не Регулус.

Дамблдор.

* * *

Малфой-мэнор

Беата открыла глаза и тихо выругалась.

Из всех мест, в которых она могла бы очнуться, это было самым неприятным. Малфой-мэнор.

Однажды Абраксас выставил ее прочь из своего дома, а Люциусу наказал никогда не впускать сюда Беату. Беата тогда и сама дала себе слово не появляться более в проклятом поместье, и вот — не сдержала его.

В комнате было уютно, тихо и светло. Перина пахла ландышем, узорчатое одеяло заботливо обволакивало тело, наволочки на подушках были такими накрахмаленными, что почти что хрустели, а в утренних лучах солнца покачивались золотые пылинки. Идиллия.

Беата вырвалась из кровати, словно там ее пытались сожрать дьявольские силки. На стуле лежала ее одежда, не только выстиранная и выглаженная, но и заштопанная. Наверное, Люциус настаивал на платье, но в последний момент передумал, поняв, что Беата ни за что не наденет его и спустится в залу голой. От нее этого можно было ожидать.

Конечно, здесь не было ее палочки, ее вещей, среди которых были любимые сигареты и маггловская зажигалка, но по крайней мере, ее не заковали в цепи и не привязали к кровати. Чего бы ни хотел Люциус, он явно собирался сначала поговорить.

Беата оделась, не глядя в зеркало, прошла к двери и остановилась, не донеся руку до ручки.

Только сейчас она почувствовала внутри себя обледенелую пустоту — то, что она поначалу сочла за последствия атакующего заклинания, пришедшегося на живот. Ее магия, ее суть, ее нутро — все это просто исчезло. Беата была такой легкой, словно внутри не осталось ни-че-го. Ничего, кроме воздуха. Кто-то заблокировал ее или же просто «выпил». Беата не знала этого ощущения раньше и только сейчас поняла, каково это будет — лишиться магии навсегда. И это ужасало.

Она рывком распахнула дверь, повернула направо по коридору, еще направо, вниз по лестнице, налево и снова вниз. Не озираясь и не ища дороги: она хорошо помнила эти ходы. Здесь ни черта не изменилось, и все те же обрюзгшие, самодовольные, желтоносые волшебники в золоченных рамах мирно похрапывали или же провожали ее презрительными взглядами.

Когда Беата, топоча, сбежала с лестницы, человек в узком зеленом камзоле тут же поднялся ей навстречу. Беата намеревалась подойти к нему и со всей силы дать в морду, но остановилась, удивленно прищурившись.

Люциус был серым, худым, с опущенными уголками губ и лицом, на котором отпечаталось страдание. Он постарел и потускнел, и только полог его белых волос все также отливал благородной платиной.

— Где Эрика? — спросила Беата первое, что пришло ей в голову.

Словно почувствовала, куда ударить будет больнее всего.

— Умерла.

Беата отступила на шаг, вглядываясь в лицо Люциуса, но тот не шутил.

— Это правда, — сказал он. — Впрочем… ты не это хотела спросить у меня на самом деле, не так ли? Тебя, наверное, интересует, зачем ты здесь?

Его речь полилась как в старые добрые времена, в глазах сверкнул знакомый блеск, и вообще, как только Малфой пришел в движение, Беата поняла, что ошиблась. Змея просто притворялось полумертвой, на самом деле теперь она была опаснее, чем когда-либо.

— Чего ты хочешь, Люциус? — резко спросила она. — Будешь пытать меня? Отправишь на Гонки? Что ты сделал с Паркер, урод?

Ее тон не менялся, но ненависть внутри нарастала.

— Паркер в Хогвартсе, — Малфой фыркнул. — Я пытался к ней подобраться, но толпы мракоборцев у ее дома в Лондоне… Она зря вернулась в школу, там мне будет гораздо проще действовать.

— Ты!..

— Послушай, Беата! — резко оборвал ее Малфой. — Видит Мерлин, я не желаю тебе зла. Я хочу помочь, защитить и уберечь тебя от того, во что ты пытаешься ввязаться. Твой отец поступил правильно, что помог нам доставить тебя сюда. Мы блокировали твою магию, так что сейчас ты обыкновенный человек, который толком даже не умеет драться. Лучше признай свою слабость и поговорим.

Беата бросилась вперед безмолвно, занося руку для удара, и тут же упала, сраженная парализующим заклинанием. Заклинание прилетело откуда-то сбоку, вызвало в ней смутные догадки, но повернуться и посмотреть на нападавшего теперь не было возможности.

Люциус бережно перенес ее на кресло, усадил и сел напротив. Когда голова Беаты, мотаясь, упала к нему на плечо, она почувствовала умопомрачительный запах одеколона, не такого убогого, каким душилась половина Лондона. Беата очень бы хотела отвернуться, чтобы избежать этого отравляющего запаха, но ей оставалось лишь бессильно злиться. Она смотрела на Люциуса ненавидящими стеклянными глазами, что делало ее еще более жуткой.

— У тебя немного вариантов, Беата, — сказал Люциус, нависая над ней, так что она не видела его лица, и только его голос колыхался вокруг, подступая, как волна к берегу. — Ты можешь принять сторону Лорда, и может быть, он поможет тебе с твоей проблемой. Может быть, тебе удастся сохранить магию. Или же ты можешь вернуться домой, в семью и не принимать участия в битве. Тогда ты не получишь помощи, но сохранишь жизнь. Есть и третий путь… тот, по которому ты хочешь пойти. Но он приведет тебя к смерти.

Люциус опустился обратно в кресло, и было видно с каким усилием он оперся на подлокотники, чтобы просто не рухнуть в него.

— Я хочу поговорить спокойно. Хочу изложить свою мысль, чтобы ты не перебивала меня своими выкриками, угрозами или попытками ударить. — Люциус не отрывал глаз от ее лица. — Однажды мы были друзьями. Давно… Я знал и ты знала, что наши дороги рано или поздно разойдутся. Что мы повзрослеем и выберем разные пути. Сейчас я скажу вещь, с которой тебе придется смириться, Беата. Либо ты выберешь нашу сторону, либо отойдешь прочь, либо нам придется убрать тебя с поля боя.

Малфой замолчал. Он не ждал, что Беата что-то ответит. Просто ему самому было нужно время, чтобы сказать то, к чему он так долго готовился.

«Что?» — безмолвно спрашивали глаза Беаты. — «Что такого, действительно страшного ты можешь сделать со мной?»

— Мы инсценируем твою смерть, — сказал Люциус, и его худая рука на подлокотнике вздрогнула. — А потом мы изменим твою память. Ты счастливо доживешь свой срок в Южной Америке вместе с матерью без воспоминаний о Пожирателях, Лорде и о своих пока еще живых друзьях.

Неизвестный колдун пошевелился и поднялся со своего кресла. Послышались легкие шаги, и Серена Спринклс в походной истрепанной одежде и исцарапанным лицом опустилась на колени перед дочерью.

Она не ждала прощения и понимания. Она прощалась.

Люциус смотрел из-за ее спины, и что-то похожее на слезы виднелось в его глазах.

Беата почувствовала, как к лицу возвращается чувствительность, когда в губах и щеках появилось легкое покалывание, перешедшее к горлу и связкам. Мать частично отменила свое заклинание, чтобы Беата смогла наконец хоть что-нибудь сказать. Беата молчала довольно долго, не отрывая взгляда от подрагивающего лица матери и от ее полных отчаянием глаз. Они оба — и Серена, и Люциус — ждали от нее чего-то такого, Беатовского. Выкриков, угроз, яростных обвинений, матов, в конце концов.

Они выглядели несчастными и жалкими, но такими спокойными, словно эту идею, идею с изменением ее памяти, они продумывали не первый месяц. Вот так вот просто. Ты живешь, строишь свои дурацкие планы, любишь кого-то, а потом оборачиваешься, и самые близкие когда-то люди наотмашь бьют тебя по лицу. И этот не сильный в общем-то удар невозможно отбить.

Потому что важно не то, как тебя ударили, а важно, кто это сделал.

— Я соглашусь, — спокойно ответила Беата через долгие минуты, с ужасом вслушиваясь в свой собственный голос, произносящий страшные слова. Люциус с Сереной вздрогнули так, словно она закричала. — На ваш вариант.

Она перевела глаза на Люциуса.

— Если ты дашь мне непреложный обет, что ни ты, ни Пожиратели, ни Лорд и ни его слуги не будут намеренно препятствовать Эмили Паркер, пытать ее, держать в плену или пытаться убить.

Люциус не колебался.

— Идет.

 

— Это безумие, Люциус, — тихо прошептала Серена, раскачиваясь в кресле в его кабинете.

За окном в ветвях вишневых деревьев покачивался сонный вечер и во всю стрекотали сверчки. Весенняя гроза обошла стороной Малфой-мэнор, отгремев над Уилтширским лесом и свернув в сторону, словно не хотела иметь никаких дел с Малфоями.

В кабинете горели несколько свечей в высоких подсвечниках на треногах, по столу были разбросаны книги и свитки, в открытом сейфе поблескивали украшения. Люциус был сумрачен и истощен. Он расхаживал по ковру, хватаясь то за один свиток, то за другой, то пытался написать письмо деловым партнерам, но это была лишь агония. Решение принято, нужно лишь исполнить его.

— Неужели другого выхода нет? — измученно простонала Серена. — Я понятия не имею, как ты уговорил ее на все это. Как уговорил нас.

Люциус остановился напротив женщины, нависнув над ней своим длинным худощавым телом, и его стройная тень накрыла ее с головой.

— Ты знаешь, что мы поступаем верно. Мы ведь уже столько говорили об этом! Она никогда не согласится отступить в сторону. Никогда. Держать ее в плену вечно я не могу. Она найдет способ убежать и снова окажется в компании Блэка, Поттера, Паркер. В компании смертников. Всегда будет на линии огня, и это лишь вопрос времени, когда ее уничтожат в очередной схватке. Ты хочешь этого?

Серена посмотрела на него долгим отчаянным взглядом и опустила веки, словно удерживать их открытыми было невыносимо тяжело.

— Она не простит себе бездействия, Серена! Но если она сможет забыть о том, что сделала… Тогда ее совесть будет спокойна. Она теряет свою магию, но может быть, нам удастся изменить ее отношение к этому, изменив ее память. Можно будет сказать, что она потеряла магию при неправильном эксперименте с зельем, или сказать, что сама отказалась от нее. И она поверит в это! Вы счастливо проживете свою жизнь на другом материке, в другой стране. Мать и дочь. Я дам вам столько денег, сколько будет необходимо. Может быть, она выйдет замуж или найдет свое дело… Она сможет быть счастлива. Едва ли это возможно на войне.

Серена подняла на него глаза.

— Я была плохой матерью.

— Да.

— И ей пришлось воспитывать себя самой.

— Да, и у нее неплохо получилось.

— Это шанс и для меня…

Люциус смерил Серену равнодушным взглядом.

— Мои люди вывезут вас через границу, когда все будет закончено. Я уже подготовил ваши документы и новый дом. Не сочти за грубость, Серена, но излишней любви к тебе создавать мы не станем. Тебе придется хоть однажды постараться самой, чтобы дочь полюбила тебя искренне. — Малфой вздохнул. — Конечно же мы частично изменим твою внешность и внешность Беаты, чтобы вас нельзя было легко узнать в толпе. Первое время рядом с вами будет находиться один мой доверенный человек, Александр Гринграсс. Он всегда был истинно предан Малфоям, о нем не придется беспокоиться. Он позаботится о Беате и о тебе.

Серена помолчала.

— Ты уверен, что для ее психики не будет последствий?

Люциус обернулся, полыхнул глазами и с яростью взглянул на сжавшуюся в кресле женщину. Затем подошел к высоком шкафчику, смотревшемуся очень чуждо в этой комнате, словно его привезли недавно и в спешке. Люциус медленно коснулся дверцы, и та бесшумно распахнулась. Внутри друг на друге лежали бумаги, образуя аккуратную высокую стопку. По бокам торчали разноцветные закладки и даже в полусумраке комнаты было видно, насколько потрепаны листы, словно их перечитывали до дыр раз за разом и постоянно что-то правили.

— Что это? — озадаченно спросила Серена.

— Жизнь твоей дочери.

— Что?

— Новая. Жизнь. Твоей. Дочери.

Люциус выталкивал из себя слова, пристально глядя на стопку бумаг и до боли сжав в ладони набалдашник трости.

Серена не понимала.

— Ты действительно думаешь, что это так просто — взять и изменить человеческую память? — тихо, почти угрожающе начал Люциус, и его голос извивался как змея. — Поменять имя, стереть воспоминания о друзьях, заменить их новыми?

Серена молчала.

— Сделать документы, занести вас в новую систему, купить дом, оформить страховку, придумать легенду и историю — со всем этим может справиться любой, кто хоть немного умнее лукотруса. Достаточно лишь иметь деньги. Но изменить память, не изменив личность человека… — Люциус скорбно вздохнул. — Это сложно, Серена. Это немыслимо сложно. Это строжайше запрещенная техника, которую разрабатывают некоторые невыразимцы, и за применение которой карают в разы страшнее, чем за использование Империуса. Это ключ к управлению людьми, можно даже сказать, к созданию новых личностей в старых телах, но этот ключ очень сложно подобрать. Для каждого — он разный.

Глаза Люциуса мерцали.

— Я собрал лучших врачей, психомедиков, целителей, магов — всех тех, кто верно служит Малфоям и будет молчать. Будет молчать, не потому что Малфои платят им, а потому что они были преданны нашей семье столетиями, и эта преданность впитывалась в них с молоком матери. Наше верные и незаменимые вассалы, которые находятся повсюду. Они могут быть незаметны с первого взгляда, но их так много, что бороться с ними — все равно, что бороться с муравьями. Они — причина величия моей семьи. Они, а не деньги. — Люциус залпом отпил виски из граненого низкого бокала, налил еще и подал Серене. — Они анализировали жизнь Беаты и ее личность, раскладывали ее по полочкам, пытаясь понять ее, пытаясь стать ею. Записывали все произошедшие с ней события и ее поведение. Изучали всех тех, с кем она когда-либо беседовала, проверяли их память тоже. Их задачей было — сохранить ее личность, тотально изменив память. Сохранить человека, но создать для него новую жизнь. Но мы не можем сотворить все это против ее воли. Если бы она не дала согласия, она бы не дала доступа ко многим своим воспоминаниям, и это и есть причина, по которой я заключаю с ней обет. Моим магам понадобится неделя, а быть может и месяц, чтобы выполнить последний этап работы. А ты в это время сможешь сыграть роль скорбящей матери для всех остальных. Быть полезной хоть в чем-то.

Серена сидела, сжав в руках бокал, но так и не притронувшись к виски, а Люциус все говорил своим низким хриплым голосом.

— Поэтому не стоит думать, что она погибнет Серена. Она останется собой. Такой, как если бы никогда не поступила в Хогвартс. Такой, как если бы не встретила Сириуса или Эмили, не узнала, что ее отец оборотень или что ее мать убила собственную бабушку. Не у всех есть шанс на новую жизнь, Серена, но я постараюсь дать его Беате.

— Ты задумал это довольно давно, не так ли? — задумчиво спросила Серена. Теперь она смотрела на Люциуса пронзительно, пытаясь сделать то, что никому не удавалось — прочитать его. — Должно быть, нужны немалые душевные силы и старания, чтобы воплотить в жизнь все это?

— Да, — коротко и неясно ответил Люциус и отвернулся. — Я решил, что я единственный, кто действительно знал ее тогда, когда она была еще ребенком и не скрывала свое нутро от мира. Я был с ней рядом, когда она сбежала из дома. Был рядом, когда мы нашли ее отца. Это не дает мне право изменять ее жизнь, но это дает мне возможность сделать это правильно. И я ей воспользуюсь.

Люциус раздраженно запахнул камзол, не глядя на Серену.

— А сейчас… — он со стуком впечатал трость в пол. — Я хочу попрощаться.

 

Во временной комнате Беаты также, как и во всем доме, горели свечи. Ее волшебная палочка лежала рядом, сломанная.

Символ новой жизни.

Жизни без друзей, жизни без любимых, жизни без памяти.

Беата сидела на кровати с застывшим, пустым лицом и, хотя ее дверь была открыта, а заклинание с нее снято, не пыталась бежать. Эта сделка казалась ей правильной. Она представить себе не могла, что Малфой пойдет на такое, что предложит ей подобное. Это было за гранью добра и зла, что-то настолько жуткое и невероятное, чего невозможно было ожидать от старого друга.

Но… это решение выглядело изящным, очень малфоевским.

Сколько понадобилось Люциусу, чтобы додуматься до этого? И сколько на самом деле сил он потратил, чтобы заставить себя решиться и предложить это ей? Беате хотелось верить, что очень и очень много.

Люциус вошел без стука, прислонился к косяку, сложив на груди руки.

— Я готов заключить обет, — просто сказал он. — Готова ли ты?

Беата медленно, заставляя себя, кивнула.

Люциус помолчал, выжидая, но Беата больше не сказала ни слова и он начал первым:

— Перед тем, как все случится, я хочу попрощаться и объяснить. Мы не станем вкладывать тебе ложных воспоминаний про кого-бы то ни было из Хогвартса, включая меня. Все, что ты будешь про меня помнить — что я маленький беловолосый мальчишка из одного летнего лагеря из бесконечно далекого детства. Я не буду лезть в вашу с матерью жизнь, не появлюсь на пороге вашего дома и это, конечно же, касается всех Пожирателей и всех слизеринцев. Если ты хочешь что-то спросить…

— Я не хочу, Люциус, — перебила его Беата. — Я все равно забуду, о чем просила. Ты дашь нерушимый обет, и мне перед своей псевдосмертью достаточно будет знать лишь то, что если Паркер и погибнет в схватке, это будет ее выбор, а не твои манипуляции. И это все.

Беата повернула к нему голову. Она не смеялась, не усмехалась и не злилась. Сейчас она была похожа на привидение, на дух, переходящий из старой жизни в новую. В ней уже почти не было ничего от старой Беаты, но и новой еще не существовало. Просто мягкая заготовка, из которой можно слепить почти все, что угодно. Она не была смертельно ранена или отравлена, но она умирала. По крайней мере, так ей казалось.

Сегодня ночью он, Люциус, практически своими руками убьет друга детства, потому что потеря памяти — это все равно смерть. Не маленькая и не большая. Настоящая.

— Ты пришел попрощаться, — в глазах Беаты мелькнуло обнаженное злорадство. — И я попрощаюсь с тобой. После того, как мы заключим обет. — Она помолчала и усмехнулась, обнажая зубы и десна: — Ты можешь войти, мама.

Беата протянула руку навстречу Люциусу, и тот почти ласково сжал ее в ответ. Серена Спринклс поравнялась с ними, глядя на рукопожатие, как на извивающуюся змею.

Она не пыталась заговорить с дочерью, она знала, что сейчас это бесполезно. Но уже скоро, очень скоро у нее появится шанс все исправить. Беата молча уставилась на нее, но Серена ответила ей пристальным бесстрашным взглядом, а затем ласково улыбнулась, все также не сказав ни слова. Беата в ответ лишь нахмурилась и повернулась к Люциусу.

— Начинай.

Люциус замер лишь на мгновение, а затем его голос зазвучал размеренно и звучно:

— Я, Люциус Абраксас Малфой, клянусь, что не трону Эмили Паркер, не совершу намеренно в ее или в чью-либо другую сторону действий, которые могут повлечь за собой ее смерть, болезнь и любые другие отрицательные для ее жизни, здоровья и разума последствия. Я также клянусь, что никто из Пожирателей Смерти, слуг или союзников Темного Лорда намеренно не совершит этих действий, как и сам Темный Лорд.

— Я, Беата Гвендолин Спринклс, клянусь, что позволю провести над собой обряд по частичному стиранию и изменению своей памяти. И преждевременному лишению магического дара.

Люциус вздрогнул всем телом, чуть не вырвав свою руку из руки Беаты. Серена смотрела на дочь широко распахнутыми глазами. Беата мстительно улыбалась, издевательски глядя на Люциуса. Всем было известно, что страшнейшее преступление, которое можно совершить с волшебником — это забрать его магию.

Серена глубоко вздохнула и коснулась палочкой Люциуса их скрепленных рук.

— Я свидетель произнесенных клятв и заключенного обета. Обет заключен.

Изумрудная петля на мгновение обвила руку Люциуса и Беаты, скрепив их вечными узами, какие скрепляют мужа и жену, и погасла. Малфой не дернулся, когда заклинание пребольно вонзило свои «зубки» в его кожу. На лице Беаты не отобразилось ничего.

Они тягуче медленно расцепили руки. Кожа все еще ныла и где-то внутри у самых костей разлилось настоящее пламя, понемногу угасающее и превращающееся в острый зуд.

Беата вскинула голову.

— И последнее, что я хочу сказать тебе Люциус, перед тем, как меня не станет.

Она улыбнулась, как в давние времена, когда они были детьми.

— Я ненавижу тебя, Люциус Абраксас Малфой.

Малфой дернулся, и в его взгляде появилось жалкое выражение. Но он лишь плотнее сжал губы и, медленно пятясь спиной назад, вышел, до самого конца не отрывая взгляда от светлой улыбки на лице Беаты и ее демонических глаз.

Это было последнее, что Беата Спринклс сказала своему старому другу, больше она не произнесла ни слова. А на рассвете ее не стало.

Люциус не смог лишить ее магического дара, просто не решился. Они с Сереной погрузили Беату в глубокий сон и прибывшие ранним утром колдуны приступили к работе.

Через три недели после того, как Беата Спринклс заснула навечно в поместье Малфоев, из Англии отбыл утренний торговый корабль с зеленой литерой «М» на боку. Прошло совсем немного времени, и в старинном особняке на побережье Атлантического океана проснулась девушка. С насмешливым лицом, угловатыми руками, копной смоляных волос и острыми зелеными глазами.

Которую всего через несколько лет будут называть…

…миссис Беатрис Гринграсс.