Шерлок Холмс и Реликвия Рэйвенкло (джен)

В этом году осень в Лондоне выдалась ранняя. Хотя август еще не закончился, в городе свирепствовала необычайной силы буря, загоняя всех, у кого не имелось неотложных дел, назад, к домашнему очагу. Холмс не был занят никаким расследованием, а меня снова беспокоила старая афганская рана. Так что мы в полном согласии сидели у пылающего камина в уютной гостиной на Бейкер-стрит, угощались гренками с корицей, приготовленными миссис Хадсон, и слушали, как дребезжат оконные стекла под напором дождя и воет ветер в каминной трубе.

В дверь постучали.

— Посетитель к мистеру Холмсу, — объявила миссис Хадсон. — Профессор Уизелби.

— Ученый джентльмен, должно быть, в отчаянном положении, раз отважился выбраться к нам, несмотря на ужасную погоду, — заметил Холмс, смахивая крошки тоста с халата и откладывая книгу. — Что ж — пригласите его.

Вошел невысокий молодой человек, в облике которого чувствовалось что-то неуловимо странное. Его длинный поношенный дорожный плащ плохо сочетался с заляпанными грязью солдатскими башмаками и тростью с серебряным набалдашником. Спутанная копна ярко-рыжих волос в диком беспорядке росла на его голове и обрамляла широкое веснушчатое лицо. Но говорил он как образованный и благовоспитанный человек, хотя в его голосе временами проступали панические интонации.

— Мистер Холмс? — уточнил он. — Хотя, по правде говоря, я бы и так вас узнал — вы с братом на одно лицо.

— Вот как? — отвечал Холмс. — Признаться, не имел чести с вами встречаться.

— Ну да, конечно, — растерянно сказал профессор. — Вы и не можете меня знать… но лучше начать с начала. Меня зовут Джайлс Уизелби, и мне поручено от имени Хогвартской школы просить вашей помощи по самому серьезному делу — речь идет о грабеже, если не об убийстве!

Пока длилась эта краткая речь, лицо Холмса странно переменилось.

— Нам не о чем говорить, — произнес он с холодной яростью, какой я от него никак не ожидал. — Соблаговолите покинуть мою гостиную, Уизелби, пока я не схватил вас за шиворот и не вышвырнул вон!

— Право же, Холмс! — неодобрительно воскликнул я. — Профессор Уизелби проделал долгий путь в разгар бури для того, чтобы спросить вашего совета. Даже если вы намерены отказать ему в помощи, как можно обращаться с почтенным ученым с таким полным отсутствием уважения?

— Любезный мой Ватсон, — отвечал Холмс со зловещим спокойствием. — Я отношусь с сугубым почтением к профессиональным званиям, заработанным многолетним тяжким трудом и учеными занятиями, но презираю пустые титулы, дарованные ни за что. И кроме того, если бы этот джентльмен прибыл к моим дверям как подобает честному человеку — пешком или в кэбе, то в нынешнюю непогоду он промок бы насквозь. А между тем вы сами видите, что и его плащ, и его башмаки совершенно сухи. Разве не так, профессор? Этот человек не может сказать нам ничего, что мы хотели бы услышать. Так что подите прочь!

Молодой человек опустил голову и двинулся к двери.

— Что ж… но я надеялся, что может быть… из-за школы… но мы действительно просим слишком многого….

— Неприлично многого, — сказал Холмс, опускаясь в кресло и протягивая руку к монографии о норвежских чумных крысах. — Будьте добры, закройте за собой дверь, сэр. И я не желаю вам доброго дня.

Молодой профессор (если он и вправду был таковым) кивком признал свое поражение и переступил через порог. Несмотря на очевидную тревогу и беспокойство нашего гостя, Холмс с необъяснимым и настойчивым упорством продолжал его игнорировать. Как только дверь за неудачливым Уизелби закрылась, я повернулся к моему другу.

— Стыдитесь, Холмс! — воскликнул я. — Я лучше всякого другого осведомлен, как профессия порой сказывается на вашем нраве, но сейчас вы зашли чересчур далеко. Этот человек в величайшей спешке прибыл из школы — заведения, где дают приют и образовывают умы юношества, — чтобы посоветоваться с вами по важному вопросу, не терпящему отлагательства. А вы отправили его под проливной дождь без единого любезного слова и сидите, сохраняя полную невозмутимость. Вы даже не дали ему возможности рассказать, что случилось! Признаюсь, я разочарован. За все годы, что длится наше знакомство, я ни разу не видел, чтобы вы поворачивались спиной к женщине или ребенку, оказавшимся в опасности, или отказывали в помощи слабому и беззащитному.

Холмс впился в меня глазами, сжав кулаки. Ярость и изумление мешались на его лице, превращая его в маску бешенства. На секунду мне почудилось, что он и впрямь может меня ударить. Потом его лицо расслабилось, он разжал кулаки и разразился сдавленным смехом.

— Ну, Ватсон, вы действительно моя совесть, — сказал он с сухой усмешкой. — Вы, как обычно, правы. Любая школа, как бы ни были сомнительны ее принципы и неумелы преподаватели, является прибежищем молодых и невинных… Или они хотя бы имеют право на это звание, когда впервые оказываются в ее пределах. Ладно, мой добрый друг, сегодня невинные не пострадают, насколько это зависит от меня. Иными словами, я дам человеку, ответственному за их благополучие, шанс убедить меня в том, что их случай заслуживает моего внимания.

Он решительно подошел к двери и распахнул ее. Нашему взору предстала съежившаяся фигура профессора, который, по всем приметам, подслушивал через замочную скважину.

— Вы все слышали, не так ли, Уизелби? Отлично. Можете прекратить свое недостойное пресмыкательство. Отправляйтесь к своему хозяину. Скажите директору то, что он знает и так — я не веду дел через прислужников и посредников. Если он хочет сообщить мне что-то важное, пусть явится лично. А теперь вставайте и уходите, пока я не потерял терпение!

Уизелби залился краской, вскочил на ноги и кинулся вниз по лестнице. Мы с Холмсом в молчании слушали его удаляющиеся шаги. Хлопнула входная дверь, и я решился бросить на своего друга вопросительный взгляд.

Он глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Что ж, Ватсон, похоже, наша маленькая домашняя пьеска подошла к концу. Берите пальто и шляпу и готовьтесь на выход.

— Так вы намерены заняться этим делом? — уточнил я.

— С чего вы решили? — возразил Холмс. — Я всего лишь согласился выслушать директора, ничего более — потому что эта школа ничего более с моей стороны, и со стороны таких, как я, и не заслуживает. Честно признаюсь, Ватсон, — прошедшая беседа меня сильно расстроила. Коротко сказать, я нуждаюсь в успокоительном, какое может даровать только Моцарт. Кажется, сегодня очень талантливый молодой виолончелист из Праги исполняет «Sinfonia Concertante» вместе с первой скрипкой Королевского оркестра. Если поторопимся, успеем к началу. И лучше бы нам поторопиться, потому что если мы займемся новым делом, нас поджидают происшествия, которые могут стать весьма красочным добавлением к вашим хроникам. Но свободного времени у нас точно не будет!