Кто будет таким, как я? (джен)

Весь месяц до поездки в Хогвартс прошёл для меня абсолютно спокойно и совершенно иначе, чем предыдущие десять лет жизни. Да, я по-прежнему выполнял часть работы по дому, и уважением ко мне никто из родственников не проникся, но появилось одно весьма существенное отличие: больше никаких лишений не было. Меня перестали наказывать по малейшему поводу, и даже как-то удерживали Дадли от особо активных и неприятных попыток развлечься за мой счёт. Дурсли старались просто не замечать моё существование, насколько это было возможным. Таким образом, у меня теперь оказалось в распоряжении большое количество свободного времени, которое приходилось проводить в комнате, читая учебники или просто размышляя и мечтая о том, как изменится моя жизнь с появлением в ней волшебства. Я не могу сказать, что испытывал в то время особую страсть к чтению учебников, но другие перспективы были ещё безрадостнее. Теория, как и всегда, способна нагнать лишь тоску, когда нет возможности попробовать все на практике.

В размышлениях, когда они были о ком-то, самые большие роли отводились Квиреллу и Волдеморту, которого я почему-то не мог называть про себя Сами-знаете-кем. Это казалось мне каким-то изощрённым предательством, его и, в первую очередь, себя самого. Вероятно, таким образом я хотел показать какую-то дань уважения волшебнику, с которым имел что-то похожее. Пусть это что-то — всего лишь палочки. Мне представлялось, что мой путь, возможно, тоже будет каким-то похожим, но быть известным в прошлом, живой трагичной легендой, я точно не хотел. Злодеи из фильмов мне никогда не нравились, и при просмотре я чаще всего переживал за супергероев, спасающих мир. Однако некоторую долю несправедливости, отрешенности злодеев от мира, их одиночество в попытках противостоять устоям — замечал всегда.

Квирелл же за один день смог стать самым близким мне человеком. И именно после его разговора с тетей Петуньей ко мне дома стали относиться несколько лучше. Это не значило, что появилось что-то приятное, но мне было с чем сравнивать, и я знал: сейчас Дурсли относятся ко мне лучше, чем когда-либо. Кто-то может сказать, что невозможно привязаться к незнакомому человеку так быстро, что он не сделал для этого ничего — просто выполнял свою работу. И сказавший это будет абсолютно прав. Сейчас я уже не могу привязываться к людям так быстро. В детстве все проще: люди либо плохие, либо хорошие, либо друзья, либо враги. Никаких полутонов. Квирелл был первым, кто просто отнесся ко мне, как к человеку! Не как к сыну алкоголиков, который должен быть благодарен родственником за приют, не как к ученику, пропустившему урок, а причины — то, что дружки Дадли порвали мою домашнюю работу и сказали не появляться в классе потому, что они собираются сказать учителю, что он ничего не задавал, — не важны. Именно, как к человеку. Который может думать, интересоваться, переживать, волноваться, у которого, в конце концов, есть выбор. Выбор... как много и мало в этом слове. Его никогда нет, и он есть всегда. Но тогда кандидатов в друзья у меня, в принципе не было, и спроси меня кто-нибудь, кого я считают самым лучшим человеком на планете, я бы сразу сказал — профессора Квирелла. Попроси он меня сделать тогда что угодно, даже какую-нибудь подлость — бы это сделал, не раздумывая. Я тогда твёрдо решил, что постараюсь общаться с ним в Хогвартсе, даже если я не должен буду ходить на его предмет.

Среди воспоминаний о прогулке по Косой Аллее самым неоднозначным был поход к Олливандеру, а самые яркие впечатления оставила поездка на Ночном Рыцаре. Вообще-то, работал автобус круглосуточно на территории всей Магической Британии, но пользовались его услугами преимущественно ночью, — и только в крайнем случае! — так он и получил своё не слишком строго соответствующее реальности название.

Изнутри автобус был похож на передвижной мотель с одной большой комнатой и множеством кроватей. Когда он только подъехал, я принял его за трехэтажный автобус, но этажей там было всего два, и то, в самом центре, там, где свисала огромная люстра — один, но очень высокий. Все окна были занавешены, и источником света являлись магические светильники, если не считать той люстры. Но я так и не понял, использовалась ли она по прямому назначению или находилась просто для красоты. Водителем был уже пожилой, невысокий и при этом довольно полный мужчина, которого Квирелл представил как Эрни Стенга. Кондуктор же представился сам — его звали Стенли Шанпайк, а по внешнему облику он словно дополнял водителя и был его полной противоположностью: высокий, худой, в растрёпанной одежде и скошенной набок фуражке. Такие люди всегда вызывали презрительный взгляд у тети Петуньи, а мне казались искренними, теми, кто не прячется за искусственную обертку.

Квирелл назвал адрес, передал деньги за проезд кондуктору по минимальной таксе, не включающей в себя дополнительные услуги, и сказал мне располагаться, посоветовав переодеться в маггловскую одежду, так как наличие мантии могло не понравиться моим родственникам. Я попрощался с профессором, и автобус тронулся. Вернее, он стартовал настолько резко, насколько это вообще возможно, даже ещё резче, и на безумных скоростях понёсся по улице среди потока автомобилей. Меня кинуло к стене, а потом просто болтало туда-сюда, пока я пытался в этом аду переодеться, чувствуя себя попавшим в блендер. Люстра ходила ходуном, вращаясь под немыслимыми углами во все стороны, и едва ли не впервые в жизни, я молился. Потому что, какой бы ни была моя жизнь, я ее, в принципе, ценил, а уж потерять ее тогда, когда все только начало налаживаться...

В последние дни перед днем икс — первым сентября, я все чаще вспоминал эту ужасную поездку, и понял, что я готов умолять дядю, чтобы тот отвез меня на Кингс-Кросс, лишь бы не ехать на «Ночном рыцаре». К моему удивлению, тот согласился. Наверняка в надежде, что, наконец, он сможет прожить с женой и сыном без меня почти год, не иначе. Но если раньше подобная мысль показалась бы мне обидной, я снова начал бы размышлять над несправедливостью жизни по отношению ко мне, то сейчас меня это только забавляло. «Ну и оставайтесь!» — думал я. «А меня впереди ждут великие свершения, я стану великим волшебником, а ваш сын, в лучшем случае, — будет так же руководить фирмой по продаже дрелей. Или не сможет даже этого, потому что он — идиот. В кого, только, интересно?» Дядя и тетя были далеко не самыми порядочными людьми, но идиотами отнюдь не являлись. Иначе бы Вернон не смог руководить своим бизнесом, а он неплохо справлялся. Дурсли не бедствовали, и могли дать своему сыну лучшее образование, но я не был уверен, что у того хватит мозгов поступить в колледж. Я злорадствовал немного, чего уж лукавить. Если честно, мне тогда казалось, что я выиграл билет в рай, самый настоящий. И если я захочу, у меня будут деньги, и мне для этого придется только научиться магии. Это ведь не сложнее математики, как я думал.

Сундук я собрал с вечера, и несколько минут любовался им. Аккуратным, простым и необычным одновременно. Он был доказательством того, что я особенный. Я часто задумывался над тем, почему ко мне так относятся Дурсли, — ведь даже если бы мои родители были алкоголиками, погибшими в автокатастрофе, находясь в нетрезвом состоянии, — я был в этом не виноват. Это родители могут быть виноваты в том, что их ребенок — алкоголик и наркоман. Не уследили, не заметили вовремя, не обратились за помощью, когда было еще не поздно. Но не наоборот! Порой мне казалось, что мир мне не рад и я в нем — помеха. Но 31 августа я думал иначе. Я не помеха, я — особенный. Да, не единственный, но и быть единственным мне никогда не хотелось. Меня устраивала роль одного из лучших.

Утром первого сентября дядя пробурчал что-то невнятное вместо приветствия, и я принялся готовить яичницу с беконом. Сколько себя помню, у Дурслей всегда был одинаковый завтрак, они жили в доме, который ничуть не отличался от соседского, а Петунья одевалась так же, как ее подруга, живущая в двух кварталах отсюда — миссис Полкинс, сын которой на пару с Дадли доставлял мне всегда много хлопот. Они гордились своей обычностью, а я с этого дня решил гордиться тем, что отличаюсь от них. Мне хотелось сразу, еще в доме, надеть мантию, но я решил этого не делать, мне ведь еще было нужно, чтобы дядя отвез меня в Лондон.

Вернон слишком быстро, подозрительно озираясь, закинул мой сундук в багажник, будто само наличие немного необычной вещи могло повлиять на имидж семьи в городе. Я невольно улыбнулся. Сейчас уже могу с уверенностью сказать, что я нормально отношусь к своим родственникам. Просто знаю, что они меня всегда боялись. Тогда же я, продолжая улыбаться, забрался на заднее сидение.

Ехали на вокзал молча, а я — так вообще словно подсознательно прощался с этим миром. Почему — не знаю, ведь мне было известно, что вернусь на каникулы к Дурслям, поскольку выбор-то невелик. И мысли мои тогда занимала различная ерунда: то я думал о том, почему где-то газоны аккуратно выстрижены, а где-то высокая трава, то я по машинам пытался угадать, куда и зачем едут люди. На работу — на более современных моделях, люди старшего поколения — на старых авто, едут за покупками либо по каким-нибудь визовым делам. Иногда среди этих мыслей закрадывалось что-то страшное: я ведь встретил того белобрысого мальчика, который почти принял меня за грязнокровку. Вдруг все будут так относиться ко мне? Или вдруг именно среди волшебников я снова окажусь серой посредственностью? Ничего не изменится, кроме обстановки, я буду ходить в мантии и считаться волшебником, у которого волшебство получается через раз, а все окружающие будут считать меня неудачником.

Наверное, именно мое детство у Дурслей отчасти определяло мои цели. И делало их противоречивыми. Они всегда были такими, сколько себя помню. То я хотел жить незаметно и мечтал быть ничем не отличимым от того же Пирса Полкинса, то я жаждал стать знаменитым, даже если слава моя была бы несколько... своеобразной. Позже это только углубилось.

Раньше бы я внимательно следил за пейзажем — любил смотреть на города и поселки, мимо которых мы проезжали, но сейчас я пропустил все. Я даже не помню, как мы приехали. Мне показалось, что это произошло слишком быстро. Я очнулся от собственных мыслей, когда дядя Вернон сообщил:

— Приехали.

— Да... Спасибо.

Я даже представить не мог, что мой дядюшка может решиться на подобное, но он достал из багажника сундук и потащил его к платформам. Я-то думал, что он вышвырнет меня из машины, и я буду сам плутать по вокзалу, благо, время еще было. Видимо, в Лондоне он чувствовал себя увереннее: здесь вероятность быть замеченным со странным чемоданом в руках стремилась к нулю.

— Какая там у тебя платформа?

— 9 и 3/4, — произнес я неуверенно. Знаете, возможность проходить сквозь стены — это не то, во что можно поверить в одночасье.

— Какая-какая? — переспросил Вернон.

— 9 и 3/4, — как можно более невозмутимо постарался сказать я, уже представляя себе реакцию на эти слова.

— Такой платформы не существует! Вот платформа 9, рядом 10. Удачи, — дядя усмехнулся так, что от его пожелания захотелось исчезнуть.

— Спасибо, что довезли... — все же сдержался я, перехватил сундук, и направился вдоль платформ искать нужный барьер.

Люди спешили на девятую платформу, от которой, должно быть, скоро отходил поезд, он уже был подан к посадке. Они меня смущали: если бы их не было, я бы не так боялся протаранить барьер и опозориться. То и дело оглядываясь, я подошел к стене, потрогал ее — твердая, кирпичная. Да, будет забавно, если я сейчас с разбегу в нее впишусь, с огромным чемоданом в руке, который хоть и не сильно тяжелее, чем мой школьный рюкзак, зато впечатление создает внушительное.

«Так, Гарри, не волнуйся! В крайнем случае, ты воспользуешься «Ночным Рыцарем», — постарался успокоить я самого себя, прежде чем решиться на то, что ещё пару месяцев назад показалось бы мне совершеннейшим бредом — проход сквозь стену.

Я решил разбежаться, — видимо, чтобы в случае неудачи удар был более сильным. Другой логики в разбеге мне сейчас не видится. Хотя, должно быть, я таким образом спасал себя от банальной остановки на полпути, потому что когда ты бежишь — остановиться сложнее. Я зажмурился, побежал, и...

И ничего не произошло. Я не почувствовал совершенно ничего и решился открыть глаза. Наверное, платформа 9 и 3/4 занимает по праву второе место после Косой Аллеи среди излюбленных мест, подаривших мне мечту. Тогда же я увидел мечту своими глазами: старинный красный паровоз, испускающий клубы дыма. Таких, пожалуй, даже в старых фильмах не существует. Самые древние маггловские поезда выглядят более обычными и реальными. То есть, поезд во многом повторял старые, если не столетней, то шестидесяти-семидесятилетней давности точно, но весь его вид был при этом каким-то нереальным. Будто кто-то взял несколько действующих моделей разных лет, объединил их в одну, а после этого отдал на доработку внешнего вида дизайнеру... непонятно чего. Но наиболее похожим на то, что в итоге получилось, был один паровоз из коллекции игрушек Дадлика, подаренный ему... не помню точно, когда он был подарен, наверное, ещё до его шестилетия, если судить по обрывочным детским воспоминаниям.

На самой платформе было пока не так много людей, потому что до отправления поезда оставалось еще больше тридцати минут. Многие уже, по всей видимости, занесли свои вещи и вышли на улицу, чтобы проститься с родными. Мантии, много пестрых мантий: зеленые, красные, синие, черные. Это производило на моё неподготовленное сознание ошеломляющий эффект, усиливавшийся из-за погодных особенностей. Дело в том, что на небе тогда было немало облаков, из-за которых показывалось время от времени яркое летнее солнце, особенно подчёркивающее в эти моменты пестроту окружающей меня толпы, толпы самых настоящих волшебников, носящих эти мантии. Они сливались в какое-то цветовое пятно, словно персидский шелковый ковер, а из-за яркости цветов я не мог различить лица магов и улыбался, как идиот.

— Ты уже знаешь, на какой факультет поступишь?

Дежавю. Именно этот вопрос был главным среди первокурсников, он был настолько значимым, что даже я, будучи всего второй раз в магическом мире, — второй раз слышал его. Сейчас я понимаю и суть его значимости, и суть иллюзорного и глупого выбора, тогда — не понимал. Возможно, воспитывай меня Дурсли так же, как своего сына, и я осознавал бы его значимость. Ведь и среди магглов очень часто бывает так, что дети оканчивают те же школы, что и родители, а выбор места для получения среднего образования — едва ли не главный выбор в жизни человека. Я не понимал. Потому что не будь я волшебником, сидел бы я в государственной школе, основной контингент которой составляли те, чьи родители не сильно пеклись об образовании детей и не имели возможности платить за школу.

— Хотелось бы попасть на Райвенкло, там учился мой отец.

Я оглянулся, чтобы посмотреть на говоривших. Разговаривали две девочки, одна из которых была одета в простую черную мантию — видимо, чтобы не переодеваться в поезде. Вторая, рыжеволосая и слегка полная, — в ярко зеленую. Сразу видно, что ее родители были волшебниками — даже мне тогда было ясно. И в тот момент стало немного грустно и боязно, ведь многие первокурсники уже знали друг друга.

— У меня почти все родственники учились на Хаффлпаффе, — сказала девочка в зеленой мантии, — Только дед по материнской линии — на Гриффиндоре. Но мне не так важно, куда я поступлю. Лишь бы не Слизерин.

— Потому что это факультет, где учился Сама-знаешь кто?

— Нет, наверное, нет. Потому что это важно для мамы и тети, хоть они сказали мне иначе. Но я знаю, они бы расстроились, поступи я на Слизерин.

Стоять посреди платформы так долго было неудобно, даже эти девочки уже странно начали на меня коситься, отчего я сразу почувствовал себя по-дурацки. Будто специально подслушивал их разговор. Я сразу поспешил к поезду. В первых двух вагонах свободных купе уже не было, поэтому я обосновался в третьем, почти в самом конце. Хотел пройти подальше — там наверняка целые вагоны пустые — но все же ходить с сундуком, вес которого хоть и облегчен магически, но не настолько, чтобы можно было назвать его совсем уж лёгким, было неудобно. Он практически волочился по полу — явно был рассчитан на то, что его носить будет взрослый человек.

Чуть не завалившись с сундуком на пол, мне все-таки удалось поставить его на верхнюю — багажную полку. До отправления поезда оставалось 20 минут, и я решил выйти на улицу, обозначив свое присутствие в купе бутылкой с водой, которую оставил на столе.

Народу на платформе прибавилось, с шумом через барьер на платформу буквально вывалилось несколько разновозрастных рыжих людей. Они выглядели настолько забавными, что я улыбался, глядя на них. Взрослая женщина была чем-то недовольна, маленькая девочка плакала, двое одинаковых подростков смеялись, а мальчик, примерно моего возраста, казался обиженным.

— Сын, веди себя в школе хорошо, старайся избегать неприятностей... — мимо меня прошел высокий светловолосый маг, держа в руках клетку с белой совой, а за ним волочился тот самый белобрысый паренек, которого я встретил в магазине мадам Малкин.

Он посмотрел на меня, сделал вид, что не заметил, — а может быть, действительно не узнал, — и не стал здороваться. От этого я перестал улыбаться, было обидно. Пусть он показался мне немного неприятным и высокомерным, но я хотя бы его запомнил, а он меня — нет.

Вернувшись в купе, я поначалу подумал, что ошибся дверью. На сидении, моем сидении — как я люблю, по направлению движения, чтобы видеть не удаляющийся пейзаж, а приближающийся, — сидела лохматая девочка и читала. Она, как ни в чем не бывало, посмотрела на меня, и снова уткнулась в книгу. Это несколько выбило меня из колеи, но надо отдать должное Дурслям, хоть какие-то манеры они мне привили — я не начал кричать, возмущаться, что она села на мое место, хоть сам факт меня расстроил.

— Ээ... привет, — решил я как-то начать разговор.

— Привет. Я сопоставила наличие одного чемодана на багажной полке с тем, что здесь едет один человек, и решила остаться. Полагаю, ты не возражаешь. Мои родители не могли попасть на платформу, а я везу целых два чемодана, мне было тяжело идти дальше по вагонам, — прояснила ситуацию девочка. — Я Гермиона Грейнджер, кстати.

— Гарри Поттер, — я решил не стоять, как идиот, и сел напротив. В ненавистном направлении спиной по ходу движения, обойдя один из чемоданов, который почему-то остался стоять посреди купе.

— Он тяжелый, — проследила за моим взглядом Гермиона.

— Помочь? — решил я зачем-то предложить свою помощь.

Гермиона скептически на меня посмотрела и покачала головой.

— Не стоит. Во-первых, если ты не знаешь необходимое заклинание, у тебя все равно не получится. Во-вторых, там мои вещи, в которые я планирую переодеться, поэтому не вижу смысла убирать его. Ты ведь идешь на первый курс, верно?

— Да, а ты?

— Тоже. Для меня это так неожиданно: я уже сдала вступительные экзамены в школу лондонского Сити для девочек, а потом пришел профессор Квиррелл. Мои родители — они стоматологи, даже предложить не могли, что волшебство возможно, и если я им рассказывала, что у меня иногда получается делать что-то особенное — они считали меня выдумщицей. Я уже выучила все учебники, прочитала несколько дополнительных книг, и полагаю, этого будет достаточно, чтобы быть лучшей ученицей в Хогвартсе.

— Наверное...

Не то, чтобы я не читал учебники, но выучить их — мне и в голову не пришло. Да если бы и пришло, я бы не стал так бесполезно тратить время. Гермиона мне не понравилась: она говорила таким тоном, будто считала себя на голову выше других. Это чувствовалось, а такие люди всегда меня немного раздражали. Наверное, потому, что я не хотел считать себя хуже них.

— Ты знаешь, на какой факультет поступишь? — решил я поддержать разговор, задав самый распространенный и волнующий абсолютное большинство будущих первокурсников вопрос.

— Я прочитала все о факультетах в «Истории Хогвартса» и полагаю, идеальным вариантом был бы Гриффиндор. Там даже сам Альбус Дамблдор учился! Еще неплохим вариантом было бы попасть на Райвенкло, там ценят ум. А ты бы куда хотел?

— Понятия не имею, — почти честно ответил я.

Почти честно потому, что все же варианты у меня были. Они до того смешны и нелепы в своей противоположности, что я не решился бы озвучить их. Я сомневался между Слизерином и Хаффлпаффом, и даже если бы мне разрешили выбрать — я не знаю, что бы выбрал. Поэтому я искреннее надеялся, что Распределяющая шляпа знает лучше, чем я.

Гермиона была не единственной, кто прочитал «Историю Хогвартса». Пусть я пропускал многие страницы, потому что некоторые легенды напоминали обычные страшилки, но о факультетах я читал подробно. Из Слизерина, действительно, выходило много известных волшебников, как и из Гриффиндора. Но как бы я смог объяснить Гермионе, что хотел бы попасть туда, потому что у меня палочка такая же, как у Волдеморта, который там учился? Абсурд, я сам это понимал. Остальные же причины были какие-то вообще труднообъяснимые, даже для самого себя.

В Хаффлпаффе мне нравилось спокойствие и дружба, если верить описанию. У меня никогда не было друзей, не считая Квиррелла, но он был каким-то далеким другом, и его наличие просто было фактом. Он бы никогда не смог стать тем человеком, с которым мы вместе бы смеялись, играли, учились — это я прекрасно понимал. Многие описания известных выходцев из Хаффлпаффа гласили, что вот те двое путешественников подружились с первых дней учебы, двое других магов-однокурсников вместе изобрели... Они часто и многое делали вместе — это было так непривычно для меня, что казалось почти невозможным. Мне всегда хотелось невозможного.

— А хотя бы варианты у тебя есть? Не мог же ты не думать об этом!

— Я думал, просто... Все равно Распределяющая шляпа решит, зачем лишний раз думать о том, что от тебя не зависит.

— А вот и нет! Зависит! Я читала, что иногда человеку предлагают выбрать. Считаю это большим преступлением, не думать о своем будущем и полагаться лишь на судьбу. Потому что в таком случае не было бы великих преобразований, реформ, научных открытий, и мы бы до сих пор жили в каменном веке!

Об этом я как-то не думал. Ни тогда, ни теперь. Но в этот момент я понял, что не хочу учиться на одном факультете с этой девочкой. Я только-только избавился от контроля Дурслей, которые всегда считали, что имеют право решать, каким я должен быть, а теперь вот Гермиона считает, что я неправильно мыслю и не думаю о будущем.

— Это не имеет значения, если мне предложат выбрать, я выберу, если нет — значит, так и должно быть.

— Именно поэтому всегда будет регресс, — пожала плечами Гермиона, хотя я так и не понял, к чему она это сказала, — Когда профессор Квиррелл сказал мне, что нельзя колдовать на каникулах, я спросила его, почему. В общем, суть не в этом. Я выяснила, что в поезде колдовать разрешается!

Гермиона открыла свой тяжелый чемодан и достала оттуда учебник по чарам, едва запихнув в чемодан все остальное — казалось, там книг больше, чем у меня было учебников за все годы моего обучения в начальной школе. Это сколько же дополнительной литературы она купила?

— Мне так не терпелось попробовать! — весело сказала она, листая книгу левой рукой. В правой она уже держала палочку. — Думаю, нужно начать с чего-нибудь простого. Люмос! У меня получилось!

На конце ее палочки появился маленький шарик света, который продержался несколько секунд. В этот момент в коридоре начали продавать сладости, из которых Гермиона купила всего понемногу, объяснив, что ее родители-стоматологи всегда были против сладкого, а она его очень любит. Я же взял лишь какой-то батончик, пару шоколадных лягушек и кусок тыквенного пирога — это было одним из немногих блюд, которым можно было наесться так, чтобы особо не голодать до вечера. Мне ведь никто с собой не давал никакой еды в дорогу, вот и приходилось довольствоваться тыквенным пирогом, который — надо отдать ему должное — на тот момент казался лакомством по сравнению с моей повседневной пищей. Мы испробовали множество заклинаний. Самые простые, вроде Люмоса, — получались у меня с легкостью; если не с первого раза, то после правильного выполнения инструкции — всегда. А вот с какой-нибудь Аллохоморой у меня возникли сложности, и удалась мне она не с первого раза, и даже не с десятого. У Гермионы почти все выходило намного быстрее, нежели у меня, и было от этого очень обидно. Даже подумалось, что и в волшебном мире я, возможно, так и буду никчемным человеком. Погода за окном тем временем будто уловила моё настроение, и в стекло ударили капли первого осеннего дождя. Увлёкшаяся волшебством соседка по купе не обратила на это ни малейшего внимания, продолжая мне чего-то втолковывать.

— Ты просто неправильно произносишь! — советовала Гермиона, чем немного меня раздражала. — И ты не совсем на замок направляешь палочку. Возможно, это из-за плохого зрения.

Я досчитал до пяти. Нет, меня часто дразнили очкариком, и в этом не было ничего особенного, но, знаете, неприятно каждый раз слушать о своих недостатках. Ведь я же не сказал Гермионе, что у нее кривые зубы! А они действительно такие, и это сразу заметно, особенно, когда она улыбается.

После того, как Аллохомора мне все-таки удалась, у меня разболелась голова. То ли от духоты в купе, то ли от советов Гермионы, но я решил, что с заклинаниями пока достаточно. Я почесал лоб и откинул с него взмокшие пряди — все-таки первое сентября выдалось аномально жарким для Британии, а перед дождём стало совсем душно.

— Какой у тебя странный шрам на лбу.

Я прикрыл глаза, решив проигнорировать слова Гермионы. Меня столько раз спрашивали, откуда он взялся, что я просто уже не знал, что и отвечать. Тем более, раньше я говорил, что получил его в автокатастрофе, в которой погибли мои родители, а что отвечать теперь — неизвестно. Ну, есть он и есть. Почему-то все замечают, что у меня плохое зрение, странный шрам, лохматые волосы, хоть я их каждый раз причесываю. Не могут люди не говорить об этом — ведь не думают они, что я мог не заметить, что ношу очки, а на лбу у меня шрам в виде молнии? Я и сам себя в зеркале вижу и прекрасно об этом знаю.

Остаток пути разговор не клеился: иногда Гермиона пыталась что-то рассказывать про выбор старост, школьных приведений, Запретный лес, я тоже добавлял что-то свое, но в целом, атмосфера в купе была немного напряженной. Пока речь шла о заклинаниях, это не было сильно заметным, зато сразу проявилось, как только мы отошли от темы учёбы. Кажется, с соседом по купе мне не особо повезло: вместо того, чтобы найти себе первого друга из числа учеников, я только нашёл девочку, которая своими действиями и словами напоминала мне о моей ущербности, и которой явно нравилось решать за меня, как же мне лучше жить. Общих интересов у нас, судя по всему, не было. И я, и Гермиона прекрасно понимали, что говорить нам не о чем, и все попытки сводились к общим темам, лишь бы неловкая пауза не затягивалась.

— Кажется, мы скоро подъезжаем, — Гермиона посмотрела на свои наручные часы. — Давай, ты выйдешь, чтобы я переоделась. Потом выйду я, идет?

— Хорошо, — пожал я плечами и, прежде чем выйти, пригладил челку. Вдруг в коридоре тоже найдется кто-нибудь наблюдательный, который заметит, что я в очках, со шрамом, в старых, широких не по размеру джинсах и лохматый.