Дым и зеркала (джен)

Водяные лилии парили в воздухе, струились вверх и вниз, как тяжёлые капли воска, выписывали диковинные узоры, мягко приземляясь на воду и снова поднимаясь по замысловатым траекториям. Цветочные гирлянды казались живыми – кого-то они плавно огибали, а к кому-то тянулись навстречу, будто приглашая зайти дальше, вглубь живого коридора из колышущихся растений. Перемещайся бледные лепестки чуть быстрее – и их мельтешение казалось бы гипнотическим. Но танец водяных лилий был нарочито медленным, словно они не покачивались в потоках воздуха, а продирались сквозь плотную толщу воды. И в этой медлительности Гермионе мерещилось что-то невыносимо печальное.

Она не собиралась приходить на выставку в Челси. В конце концов, у неё был маленький ребёнок, а всё самое важное всё равно напечатали бы в «Магическом садоводстве» несколько дней спустя. Но Рон, два часа назад явивший свою засыпанную пеплом личину в их домашнем камине и обрушивший на Гермиону поток нечленораздельных, но безусловно восторженных эпитетов, так удивил и озадачил её, что Гермиона оставила Розу дома, на попечении знакомой домовихи, а сама аппарировала в Челси.

Когда мужчина, особенно такой надёжный и рациональный, как Рон, вдруг начинает чем-то восторгаться, словно подросток, вернувшийся с рок-концерта, причин может быть ровно три:

1) Это действительно гениально.

2) Автор этого «чего-то» — девушка, случайно или намеренно совпавшая с его идеалом. В этом случае она может сделать хоть домик из трубочек для коктейля – он всё равно будет вне себя от радости и даже начнёт всерьёз считать её произведение «совершенно новым словом в искусстве».

3) Последний вариант представляет собой некую комбинацию первого со вторым.

Поскольку инсталляцию с неблагозвучным и таинственным названием «Ewige Weiblichkeit»* для выставки в Челси подготовил Невилл Лонгботтом, Гермионе, казалось бы, не стоило беспокоиться о варианте №2, не говоря уже о третьем. Но кружившиеся в замедленном танце водяные лилии оформили её смутные подозрения в непоколебимую уверенность – здесь явно была замешана женщина.

Пусть неизвестная Рону, пусть даже не до конца понятная самому Лонгботтому, она незримо присутствовала в каждом изгибе и повороте, в каждой струе воды или лепестке водяной лилии, вызывая у Гермионы не понятную ей самой смесь эмоций.

— Красиво? – прошептал тихо подошедший из-за спины Рон.

— Да… — одними губами произнесла Гермиона. – Очень.

Какую-то секунду она балансировала на тонкой грани между восхищением, грустью, обидой и не до конца объяснимой завистью – словно белые цветы в чём-то её упрекали. А потом снова стала самой собой:

— Очень, Рон, — сухо и громче обычного повторила она. И прибавила не терпящим возражений тоном: — А теперь давай поищем Невилла.

«Пока я не отвесила тебе пощёчину».

Она решительно развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла прочь – туда, где Невилл беседовал о чём-то с Луной. Хотя нет – уже не беседовал: Лонгботтома «захватили в плен» репортёры из «Магического садоводства». Ханна привела их за собой, словно свору голубей, приманенных крошками, так что Невиллу теперь предстояло сыграть роль аппетитного французского багета и уцелеть. Гермиона, не желая мешать, метнулась было к Луне, но с ней уже болтала Ханна, причём судя по всему беседа была весьма увлекательной – миссис Лонгботтом не замолкала ни на секунду и всё время улыбалась.

— Что-то не так? – прервал невесёлые размышления жены Рон.

Гермиона краем глаза увидела, что он нахмурился, с преувеличенным вниманием всматриваясь в её лицо. Мрачная обеспокоенность, пожалуй, всё же свидетельствовала в пользу Рона: будучи виноватым, он, наоборот, вёл себя нахально и вызывающе, даже если речь шла о неправильно выбранной краске для крыльца.

— Нет, всё в порядке.

«Кроме того, что я не такая, какой ты меня хочешь видеть. Кроме того, как ты смотришь на эти лилии».

Гермиона насупилась. Она была совсем не ревнива. Абсолютно. Но если бы Рон дал ей хоть малейший повод усомниться в своей верности, она сначала превратила бы мужа и его гипотетическую любовницу в крыс, спустила на обоих Живоглота и приказала тому гонять грызунов часа два, не меньше. А потом пришла бы в себя и приняла рациональное, продуманное решение – убить обоих. Нет, Гермиона была далека от ревности: верных ревновать глупо, а мертвецов – поздно. Но между обоснованным и необоснованным подозрением теперь угнездилось нечто третье – мечта, полупроявленая поляроидная плёнка, призрак ещё или уже несбывшегося. Гермиона Уизли не знала, может ли она соревноваться с мечтой. И стоит ли?

— Рон, я… — начала она, но в тот же момент грянули фанфары и чей-то захлёбывающийся от утрированного восторга голос на всю ярмарку прогромыхал Сонорусом:

Победителем ежегодной выставки-ярмарки Магического садоводства в Челси объявляется… Невилл Лонгботтом!!!

______

*нем. «Вечная женственность». Философско-литературная категория, ведущая родословную от образа Гретхен в «Фаусте» Гёте. Как правило, обозначает безусловную, всепоглощающую и «чистую» любовь, чаще всего связанную с жертвенностью. Считается, что такая любовь облагораживает мужчину, на которого направлена. Вечная женственность – инстинктивное стремление, основанное на чувстве, а не разуме (осознанность ей может придать только мужчина). Имеет также религиозный контекст, родственный «софийности» и «мировой душе».

* * *

Всё вокруг пришло в движение и закрутилось. Огни, вспышки колдокамер, восторженный визг и свист. Посреди водоворота восторгов как-то сам собой оказался смущённо улыбающийся Невилл. Чёлка падала ему на глаза, словно он пытался хотя бы так отгородиться от всеобщего внимания. Гермиона не могла не отметить, что скромность необычайно ему шла: Невилл словно не понимал, насколько он талантлив, и это только добавляло ему очарования. Словно в ответ на её мысли, колдографы защёлкали своими аппаратами, ловя удачный ракурс – «блистательный победитель цветочного фестиваля смущается».

— Теперь все в Лондоне будут драться за право сделать ему заказ, — снова прозвучал над ухом Гермионы голос Рона.

— Да, наверное… — рассеянно пробормотала она. – Но он это заслужил.

— Лонгботтом хороший человек, и ему пора, наконец-то понять, что на таланте можно хорошо заработать, — продолжал Рон. – Нет, даже не так: на нём преступно не зарабатывать!

Она только кивнула несколько раз, соглашаясь.

— …Теперь у него начнётся другая жизнь. Как, впрочем, и у тех, кто будет с ним сотрудничать. Как хорошо… — он с деланным безразличием поправил застёжку на мантии, — как хорошо, что я успел заключить с ним контракт до этой вакханалии!

И тишина. Гермионе понадобилось несколько секунд, чтобы вынырнуть из своих размышлений.

…Контракт? Контракт!

— Ты подписал с Невиллом договор?

Рон с видимым удовольствием наслаждался произведённым эффектом.

— Ну разумеется. Каждый загородный дом – это открытая веранда и садовый участок. И если выполнить их в виде единого ансамбля…

— …То дом будет смотреться гораздо выгоднее…

— …И стоить гораздо дороже…

— …Особенно когда ландшафтным дизайном занимался лучший садовник года!

Гермиона поражённо расхохоталась.

— Рон, это же гениально!

Он польщённо потупился. Почти хозяйским взглядом, в котором нежность мешалась с цепкостью и точным расчётом, ещё раз окинул взглядом инсталляцию и широко улыбнулся:

— Я знаю. Пришлось рискнуть, зато теперь…

— …Теперь даже Ханна не сможет сказать, что ты «играл на дружеских чувствах» и «примазался к чужой победе».

— А она такое говорила? – «наивно» захлопал ресницами Рон. – Мерлин-хранитель, мир полон параноиков.

Гермиона заулыбалась. Почему-то именно в такие моменты она острее всего понимала, как её угораздило выйти замуж за Рона. Перед этим уникальным сочетанием наглости, расчётливости и простодушного обаяния уверенности в собственной правоте было невозможно устоять. Рон не был похож ни на кого из известных ей людей, и если с кем-то у него и было что-то общее – так это с Живоглотом. Гермиона снова ухмыльнулась. Рон притянул её к себе и приобнял.

* * *

Рон уехал с выставки, а Гермиона решила задержаться хотя бы на полчаса, сама не зная почему. Почему-то ей казалось, что она должна непременно поговорить с Невиллом, хотя рациональных причин к этому не было.

Она наблюдала. За цветами, за людьми, за истерически-восторженным вращением цветочного праздника. «Луне здесь, наверное, не по себе», — подумала Гермиона, мысленно сделав пометку: найти её и, если понадобится, помочь аппарировать. Всё-таки Луна всего несколько дней как вышла из больницы. С психозом не шутят.

Вдруг Гермионе показалась, что она увидела Луну всего в нескольких шагах от себя, но когда она резко повернулась, чтобы окликнуть её, вдруг поняла, что это Ханна.

«Как они всё-таки стали похожи», — подумала Гермиона. Что-то в этом неожиданном сходстве между Ханной и Луной казалось ей неправильным. Она невольно вспомнила, что сказал по этому поводу Рон.

Они стояли, обнявшись, Рон что-то говорил ей на ухо. Другие в такие минуты шепчут всякий романтический вздор, а Рон делился планами на ближайший год и мыслями о том, как хорошо было бы начать проектировать дома на континенте. С другой стороны, для него это и была самая что ни на есть романтика, и уж точно самое горячее и правдивое признание в любви. Своим неподражаемым «чутьём» он понимал, что Гермиона всё ещё немного на него сердилась, – хотя и вряд ли знал почему – и пытался сделать всё, чтобы заговорить её тревогу и заставить улыбнуться ещё раз. А Гермиона, чувствуя, что почти сдалась, но желая подуться ещё чуть-чуть, находила спасение в том, что не столько слушала Рона, сколько разглядывала других.

— Да так, ничего… В конце концов, это не моё дело.

Она так и не добилась от Рона ответа. Ну, конечно, гордый профайлер должна дойти до всего сама! Что-то занозило её мозг, мешая отвлечься от совершенно ненужной темы. «Может быть, это как-то связано с делом Гарри?» — подумала Гермиона и сама же отмела эту мысль. Глупо. И почему она не аппарировала сразу, вместе с Роном?

Она ещё раз в нерешительности оглядела толпу и наконец-то заметила Луну.

* * *

С ней разговаривал мальчик-ассистент, работавший в магазине Невилла. Хотя «разговаривал» — это слишком скромно сказано: он горячился, что-то ей доказывал, размахивал руками и едва не кричал на Луну. Гул выставки не давал возможности услышать его слова, но это было и не нужно. Вот он положил руку ей на плечо и попытался развернуть к себе.

Луна сжалась от его прикосновения и исподлобья посмотрела куда-то в сторону. В её взгляде были такие мука и отчаяние, что сомнений не оставалось: Лавгуд надо спасать.

— Невилл! – Гермиона ловко подхватила под локоть уже собиравшегося куда-то уйти Лонгботтома.

— Да? – он резко обернулся. Гермиона рассчитывала увидеть на его лице раздражение или недоумение, но почему-то заметила лишь тревогу и острую печаль, почти страдание, словно у Невилла болело сердце. – В чём дело, Гермиона?

Даже его голос звучал устало и жалостливо. Впрочем, возможно у Невилла просто разболелась голова: он не очень-то уважал шумные сборища, иначе вряд ли из него получился бы такой прекрасный цветовод – ведь работа садовника требует уединения. В любом случае, в данный конкретный момент его настроение Гермионы не касалось.

— Ты сам предложил своему ассистенту поговорить с Луной, пока ты занят?

— Что? А, да… — рассеянно пробормотал Невилл, не глядя в их сторону. – Хотя бы с этим Тобби должен справиться, разве нет?

— В том-то и дело, что нет! – Гермиона сказала эту фразу громче, чем собиралась: несколько человек, стоявших рядом, испуганно оглянулись. Но она не могла отделаться от ощущения, что Лонгботтом пребывает в каких-то далёких мирах, и просто так до него не докричишься. – Он всегда у тебя такой наглый?

— Наглый?!

Кажется, его проняло. Невилл вскинул взгляд на нелепую парочку: Луна ковыряла носками туфель землю и старательно отворачивала взгляд, а Тобби что-то горячо ей доказывал, то и дело прикасаясь к её плечу. Каждый раз, когда это происходило, Лавгуд еле заметно вздрагивала.

— Что он творит, этот мальчишка… — сквозь зубы пробормотал Невилл. – Я же его предупреждал…

И без лишних слов ринулся в толпу. Вернее, попытался ринуться. Взгляд Гермионы упал на Ханну, опять разговаривавшую с какими-то репортёрами, и в этот момент в её сознании что-то щёлкнуло. Гермиона даже не успела до конца разобраться, что именно стало ей понятно, а её рука уже быстрым движением схватила Невилла за рукав.

— Стой! – ничуть не проще, чем пытаться сдвинуть с места самосвал или затормозить носорога. – Секундочку, Невилл!

Перед глазами Гермионы быстро сменялись картинки. Ослепительная, но нервная, похожая скорее на оскал улыбка Ханны. Её взгляд на Луну, вроде бы добродушный, но какой-то неуловимо снисходительный, холодно-любопытный и почти брезгливый, как будто Ханна ясно видела, что Лавгуд в беде, но предпочитала наблюдать за этим со стороны. Толика злорадства, появившаяся на лице Ханны в тот момент, когда она увидела, что Невилл ничего не заметил и спокойно разговаривает с Гермионой…

Все кусочки головоломки как в замедленной съёмке заняли свои места. Гермиону обволокла волна понимания… А потом время снова пошло с обычной скоростью:

— Извини, но я должен разобраться!

Невилл сделал резкий рывок локтем, и Гермиона едва не потеряла равновесие, но вовремя опомнилась и снова вцепилась в его рукав мёртвой хваткой:

— Я сама разберусь!

— Ты? – Невилл так опешил, что даже перестал вырываться. – Ты же её почти не знаешь… — взгляд Гермионы, наверное, был слишком красноречив, потому что он тут же пошёл на попятную, — …по сравнению со мной, разумеется.

— Зато я умею разговаривать с людьми, в отличие от некоторых! – безапелляционно отрезала Гермиона, сознательно воскрешая полузабытые интонации «гриффиндорской Всезнайки». – Люди, Невилл, не орхидеи и не водяные лилии. Так что с Луной я разберусь сама, а ты… иди к своей жене, она тебя уже заждалась.

Это сработало. Лонгботтом, неожиданно для себя самого, стушевался от её напора почти как в школьные годы. А довершившее картину напоминание о «жене» окончательно выбило его из колеи. Невилл застыл на месте, а Гермиона, отпустив пожёванный её же собственными пальцами рукав его парадной мантии, бросилась на подмогу Луне.

* * *

Они по-прежнему стояли возле пруда, Луна комкала платок и смотрела на пруд, отчаянно закатывая глаза, а садовник Невилла что-то ей говорил, жестикулируя и размахивая руками. «Ну просто Гамлет и Офелия», — подумала Гермиона и сама удивилась собственной злобности.

Ведь Луна как раз ни в чём не была виновата, а вот Невилл… Ах, Невилл-Невилл, как же тебя так угораздило? Впрочем, чему удивляться: из тихонь не вырастают верные мужья. Закомплексованные, поздние, женившиеся раньше, чем проснулось сердце. Пошедшие на поводу у общества, а теперь тоскующие по «Той самой»: с большой буквы и со всем пафосом отложенного подросткового безумия. И вот она – его «белая лилия», сумасшедшая русалка, Владычица озера, «вечная женственность» или-как-там-ещё. «Мужчины – идиоты, — постановила Гермиона. – Но сейчас это абсолютно не моё дело».

«Ну как же ты меня не помнишь? – донеслось до неё. – Я – Мартин, Мартин Гешер, ассистент мистера Лонгботтома».

— Извините! – Гермиона вклинилась в так и не состоявшуюся беседу. – Тобби, Невилл тебя искал. А мне надо побеседовать с Луной. Наедине, — уточнила она, прерывая робкие попытки юного садовника что-то возразить.

Тобби ушёл так медленно, как только смог, постоянно оглядываясь, словно это Гермиона только что трясла Луну за плечо, будто тряпичную куклу. «Ещё немного — и я пожалуюсь на него Невиллу. Хотя он и так с него шкуру спустит, — с раздражением подумала Гермиона. – И что нашло на этого мальчишку?» Наконец, они остались одни. Если честно, Гермиона совершенно не представляла, о чём ей говорить с Луной. Они и в лучшие-то годы не очень ладили, а теперь… В присутствии Луны Гермиона начинала вспоминать всякую ерунду – как спорила с ней про несуществующих животных, как говорила, что знания выше веры, как беспардонно навязывала свою точку зрения. Дурацкая привычка отличницы везде и во всём быть правой! И вот теперь, спустя годы, Гермиону накрывала волна мучительного и горячего стыда, словно она обидела ребёнка или пнула щенка.

«Что ж, учитывая, как её сегодня утомили разговорами, молчать – это тоже неплохо», — малодушно решила Гермиона, так и не придумав, с чего начать беседу. Луна заговорила первой:

— Ты тоже будешь делать вид, что мы с тобой лучшие подруги?

Она смотрела исподлобья со смесью подозрительности и запредельной усталости. Так глядит загнанное животное на приближающихся охотников.

— Нет, — Гермиона встала сбоку от Луны. Так её когда-то учили приручать недоверчивых лошадей: не смотреть слишком пристально в глаза, не стоять на пути. Бок о бок, чтобы можно было доверять, а можно было и уйти. – Я пришла попросить тебя об одолжении.

Ещё секунду назад она не знала, что делать – программа максимум состояла просто в том, чтобы не дать Тобби («Кстати, почему он назвал себя Мартином?») довести Луну до срыва. Хорошо было бы как-то разговорить её, конечно, и успокоить… а для этого нужна была нейтральная тема для беседы. Какая-нибудь полезная, скучная и совсем не эмоциональная тема… И тут Гермиона вспомнила: Гарри сетовал, что у него не было связей в психиатрии, а с врачами Мунго так просто не поговоришь – хоть сам с ума сходи!

— Одолжении?

В ровном голосе Луны послышались нотки удивления. Она подняла голову и впервые встретилась с Гермионой взглядом. Гермиона мысленно поздравила себя и продолжила:

— У нас с Гарри есть идея насчёт расследования. Как можно узнать, кто в Мунго работает с шизофренией? На внешние запросы они почему-то не отвечают и…

— Доктор Рейнер, — прервала её Луна. – Метью Рейнер. Он работает с шизофрениками, — она как-то неопределённо улыбнулась. – Такими, как я.

Гермиона смущённо отвела взгляд. Как специалист она должна была понимать, что Луна вряд ли испытывает дискомфорт из-за своего диагноза, раз сама заговорила об этом. Но что-то подсказывало ей, что за равнодушной констатацией скрывается упрёк. «Ты говоришь со мной так, потому что знаешь, что я ненормальная. Я знаю. И ты признайся. Ведь так?» — вот что почудилось ей в пристальном взгляде Луны.

Луна наклонилась и подобрала маленький белый камешек, ловко швырнув его в пруд. Пять подскоков. Нет, шесть. Потом набрала целую пригоршню белой декоративной гальки и принялась пускать «блинчики», словно забыв, что Гермиона всё ещё была рядом.

— У меня больше двух никогда не выходит, — попробовала она сменить тему.

Луна внезапно порывисто обернулась к ней и схватила за руку. Понадобилась вся выдержка Гермионы, чтобы не дёрнуться и не отпрянуть.

— Я совсем не помню этого мальчика, Мартина… Понимаешь, Гермиона, совсем не помню! Я видела его, когда ходила к Невиллу в магазин, но даже ни разу не поздоровалась! – в голосе Луны звучала паника. – А он говорит, что знает меня.

Она вцепилась в запястье Гермионы мёртвой хваткой, словно утопающий за край лодки. Люди каждый день сталкиваются с тысячами больших и мелких страхов. Но почти всегда успевают подавить в себе ужас перед неведомым, оставляя только конкретные, материальные опасения, основанные на фактах. Гермиона часто пеняла себе, что перестраховывается и позволяет тревоге взять над собой верх. Но сейчас перед ней стояло живое свидетельство того, что на самом деле означало оказаться во власти тревоги: малейшее несоответствие разрастается в чувство ужаса, захватывающее человека без остатка, а способность находить рациональные объяснения исчезает. Так дети способны превратить тень от игрушки в ужасное чудовище.

— Я думаю, что он имел в виду, что часто видел тебя, Луна… — голос Гермионы звучал нежно и успокоительно, словно убаюкивал. – Для него видеть означает знать.

Луна всё ещё дрожала, но её хватка постепенно ослабела, а взгляд прояснился.

— А знать означает дружить? Он вёл себя словно мы друзья, — ворчливо пожаловалась она. – Даже слишком друзья. И остальные тоже. И Невилл, и Ханна.

— А разве Невилл и Ханна тебе не друзья? – удивилась Гермиона.

— Невилл… — Луна нервно сглотнула. – Невилл – да. А Ханна – моя знакомая. Я люблю Ханну, мы всегда ладили. Но… — она пожала плечами и смущённо замолчала.

— Но сегодня она тоже «слишком друг»? – предположила Гермиона.

— Да, — просто сказал Луна. – Настолько друг, что как будто враг.

Они обе посмотрели в ту сторону, где маячила светло-голубая парадная мантия миссис Лонгботтом. Её улыбка больше не казалась нервной, скорее, торжествующей. Она позволила фотографу из «Пророка» запечатлеть её на фоне цветочной композиции мужа. Журналист о чём-то спросил её, но Гермиона разобрала только её ответ:

— Спросите его об этом сами. Но мне кажется, это очевидно.

— Вам, наверное, приятно осознавать, что вы его муза? – не отставал журналист.

Ханна ослепительно улыбнулась:

— Конечно. Что может быть лучше ощущения причастности к чуду?

Ханне удалось обмануть журналистов своим изящным и женственным образом. Но Гермиона, пусть и с запозданием, уже сообразила – у «Ewige Weiblichkeit» была совсем другая муза. Цветочная инсталляция, впервые принёсшая Лонгботтому золотую медаль ярмарки в Челси, буквально кричала об этом.

Но до этого не было никому дела, даже самой музе, рассеянно кидавшей камушки в пруд. Никому, кроме двух ревнивых женщин. Гермиона, глядя, как Ханна ломала комедию, пытаясь убедить прессу в том, во что не верила сама, ещё раз мысленно порадовалась, что её самой подобное не коснулось.

— Я скажу доктору Рейнеру, что вы с Гарри хотите с ним поговорить, — нарушила молчание Луна.

— Спасибо, — Гермиона впервые за время их беседы улыбнулась. – Тебя проводить или ты хочешь ещё здесь побыть?

— Проводи, — улыбнулась в ответ Луна. – С тобой хорошо аппарировать.