Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

1 января 1977 года

Лили проснулась, совершенно не представляя ни где находится, ни что произошло, пока она спала. Все тело противно ныло — в особенности голова, но и остальное тоже, как будто она перенесла какой-то особенно поганый грипп или скатилась с каменной лестницы. Мокрая от пота одежда липла к коже.

Она застонала — звук вышел слабый и протяжный. На большее сил уже не хватало. Может, если не вставать, то удастся снова уснуть... ну или хотя бы ей не станет хуже...

Где-то наверху кто-то переместился — скрипнул пол, почудилось узнаваемое движение воздуха.

— Мам? — сипло спросила она, хоть и догадывалась, что это не ее мать — никакого обволакивающего аромата гардении и апельсинов... но и не Северус тоже — ни нафталина, ни капусты... и не Петунья с ее детской присыпкой... Пахло только пылью — как в давно запертых комнатах. Но кто тогда?..

Лили с трудом разлепила глаза. Свет был мутный — зеленовато-серый, словно смотришь со дна аквариума, и в этом свете куда-то назад отодвинулась черная тень... кажется, кто-то незнакомый. Она понадеялась, что это не Люциус Малфой, которому вздумалось поквитаться с ней за сорванные планы. Господи, да где же она оказалась?

— Тебе нехорошо? — спросил невозмутимый и неприятно знакомый голос, и Лили обожгло холодком нехорошего предчувствия. Это была мать Северуса.

Теперь она вспомнила... прошлой ночью, когда в районе двух часов целители все-таки выставили из больницы их обеих, миссис Снейп привела ее на узенькую и мощенную булыжником улочку, а затем нашла крошечную гостиницу рядом с темными каменными постройками у пустынной дороги. У Лили сразу мурашки поползли по коже — так нервировала ее мысль о том, чтобы спать в одной комнате с этой женщиной... остаться беспомощной и беззащитной... но, похоже, посреди ночи решимость не закрывать глаза куда-то сгинула — а теперь и вовсе осталось только это ощущение, словно ее скинули с лестницы. Более чем вероятно, что миссис Снейп прокляла ее, как только она задремала.

Это были худшие зимние каникулы в ее жизни.

— Меня вчера случайно не роняли с лестницы? — хрипло выдавила Лили.

— Возможно, это последствия того прелестного проклятия, которое ты наложила на моего сына, — промолвила миссис Снейп таким тоном, словно отвечала на бессмысленный вопрос только из вежливости. — Или какая-нибудь зараза, которую ты подцепила в Мунго; ослабленный организм не в силах ей сопротивляться.

Лили оттолкнулась от постели, пытаясь сесть... не столько, конечно, "сесть", сколько "откинуться на подушки и изголовье кровати". В комнате было мрачно, холодно и тесно; несколько лучше, чем в том отельчике в Камдене, где она ночевала с Севом, но лишь на какую-то йоту — викторианская вариация на ту же самую тему. Мебель из темного дерева растрескалась и обветшала; сквозь единственное закопченное окно в мыльных потеках никак не получалось рассмотреть, что снаружи. Обстановка казалась зеленоватой из-за штор из органзы — одна из них была сдвинута в сторону, к самому краю мутноватого стекла.

Миссис Снейп сидела в кресле с подлокотниками — под окном, рядом с крошечным камином, в котором едва теплился еще более крохотный огонек... он казался таким ослабевшим — Лили чувствовала себя почти так же. Воздух в комнате не просто пах застарелой пылью — он был весь ею пропитан, причем в буквальном смысле слова: в лучах зеленоватого света дрейфовали отчетливо заметные крупные пылинки.

— Где мы? — от слов у нее заныло горло, а голова предложила немедленно заткнуться и лечь назад на кровать.

— В Лондоне, на Грейнторп-Аллей.

В правой руке мать Сева держала волшебную палочку, в левой — надтреснутую чашку. На шатком голенастом столике рядом с ее локтем виднелся помутневший серебряный поднос, на котором пристроились щербатый заварочный чайник, блюдце с ломтиками лимона и тарелка с нарезанным белым хлебом. Миссис Снейп небрежно направила палочку на поднос — чайник взмыл вверх, и во вторую чашку полилась тонкая струйка ярко-коричневой жидкости.

— Тебе с лимоном? — спросила она с такой скукой в голосе, что Лили лишь через пару секунд заметила, что ей задали вопрос.

— М-м... нет, спасибо.

Миссис Снейп махнула рукой, и чашка поплыла по воздуху. Лили обхватила ее обеими ладонями и залпом проглотила напиток, несмотря на всю его невозможную горечь.

— Мы далеко от Мунго? — спросила Лили, поскольку мама Сева явно не была настроена поддерживать беседу — просто сидела, откинувшись на спинку кресла, одна рука на подлокотнике, в другой — чашка, и смотрела на выдыхающееся пламя.

— На расстоянии одной аппарации — для ведьм это нормально, — сказала миссис Снейп, не потрудившись даже поднять на нее взгляд.

Что ж, если она настолько не хочет помогать, Лили сама во всем разберется. В комнате обнаружились старинные напольные часы — узкие, задвинутые в угол; обе поникшие стрелки указывали вниз, на шестерку. "Словно они сдались", — подумала Лили.

— Который сейчас час?

— Семь с небольшим. Я хочу навестить Северуса. Если ты считаешь, что способна встать, можешь ко мне присоединиться. Если же ты предпочитаешь валяться в постели, страдать и жалеть себя — то вперед, можешь заняться и этим, — допив чай, она отставила чашку на покрытый патиной поднос; Лили тем временем пыталась запихнуть куда подальше свое негодование. Как ей это удается — отвечать на простейшие вопросы с такой неприязнью?

— Я способна подняться, — холодно сообщила она и сама же устыдилась того, с каким облегчением вздохнула, когда миссис Снейп не удосужилась ответить; ужасно не хотелось угодить под еще одно проклятие...

Поднявшись с постели, однако, Лили основательно растеряла уверенность в собственных силах: комната плыла и покачивалась, словно пыталась изобразить танец вокруг майского шеста. Чтобы устоять на ногах, хотелось за что-нибудь ухватиться, но почему-то она оседала все ниже и ниже — на кровать, а потом и на пол.

Что-то ее подхватило — не руки, а какое-то заклинание, холодное и бесформенное, похожее на густой туман; оно подтолкнуло ее назад на кровать, где Лили наконец-то удалось выпрямиться.

— Фу-у, — протянула она и зажмурилась, потому что колышущаяся взад-вперед комната действовала на нее примерно так же, как лаймово-зеленая униформа Мунго на фоне тамошних мятных стен. — Вот черт.

Миссис Снейп вздохнула.

— Полагаю, мне придется взять тебя с собой, — произнесла она; наверное, каким-то таким тоном положено говорить: "А затем я обнаружила головастика в своем буйабесе". — Возможно, за ночь интеллект этих целителей приблизился хотя бы к ослиному, и они сумеют поставить тебе диагноз.

Лили почувствовала, что ее поднимают с кровати — на сей раз это были руки, одна обняла за талию, вторая обхватила предплечье. Как удачно; глаза открывать было нельзя, а не то все вокруг снова завертится. Впрочем, мимо дверей она все равно промахивалась, что с закрытыми глазами, что с открытыми. Прикосновение миссис Снейп казалось бесстрастным и прохладным — словно что-то лишнее, что надо смахнуть с кожи.

Мать Сева подтолкнула ее к коридору — паркетная доска там покоробилась, что никак не способствовало налаживанию отношений между Лили и дверями. Она ощущала себя титаном, бредущим по застывшему бушующему морю. Лестницы оказались еще страшнее — словно экстремальный спуск с обрыва, поскольку из-за слишком узкого пролета миссис Снейп была вынуждена идти впереди и поддерживать ее под руку, пока она сползала по ступенькам, хватаясь за перила.

— Так какое заклинание ты применила вчера? — спросила мама Сева, ухитрившись превратить свою озадаченность в оскорбление.

— Оно называется Контрапассо, — произнесла Лили, щурясь и пытаясь нащупать очередную ступеньку на узкой и крутой лестнице; там было очень темно, что делу отнюдь не способствовало — конец пролета терялся во мраке.

— Контрапассо? А контрзаклинание — "Я прощаю"? — похоже, что эта идея вызывала у сына и матери одинаковое отвращение.

Уже почти все. Лили отчаянно хотелось, чтобы спуск поскорее закончился — миссис Снейп сжимала ее руку слишком сильно, возможно даже, что до синяков.

Споткнувшись, она одолела последнюю ступеньку, и мать Сева повела ее по какому-то открытому пространству — по крайней мере, чувства подсказывали, что вокруг стало много воздуха.

— Миссис Снейп, — гнусаво сказали где-то слева; напрягая зрение, Лили различила в невнятном полумраке очертания стойки портье и размытую фигуру за ней. — Поздравляю с Новым годом. Надеюсь, вам хорошо спалось?

— Да, вполне. Спасибо, — отвечала та равнодушно-вежливым тоном. — Будьте так добры, Кларксон, оставьте за мной комнату еще на одну ночь — я собираюсь вернуться.

— Конечно, мэм.

Миссис Снейп вытолкнула Лили в крошечное фойе — кошмар клаустрофоба — и дальше на улицу; кожу тут же защипало от мороза... В отеле тоже было холодно, но воздух почему-то все равно казался спертым. Лили надеялась, что они вот-вот аппарируют — ковылять по обледеневшему булыжнику совершенно не хотелось, особенно вслепую... Семь утра — даже солнце еще не взошло. А вокруг все, наверное, было серое — и здания, и земля, и небо, и люди.

— Это бы... — миссис Снейп развернула ее налево и вдруг замерла — ни звука, ни движения. Лили всмотрелась — впереди мелькнул проблеск бело-золотого пополам с черным — и широко распахнула глаза, хотя они откликнулись жуткой резью, словно под веки загнали иголки... правда, не исключено, что свет тут был ни при чем, и винить следовало того человека, что стоял перед ними на мостовой на расстоянии вытянутой руки.

Люциус Малфой.

— Миссис Снейп, — поздоровался Малфой. Лили показалось, что он удивился так же сильно, как и они... она так точно и поразилась, и встревожилась, а вот по матери Северуса что-то заметить было трудно... но судя по тому, что та остановилась, как вкопанная, и снова вцепилась в руку Лили, она испытывала то же самое.

Однако, когда миссис Снейп заговорила, в ее голосе прозвучало лишь легкое удивление.

— Мистер Малфой? — произнесла она — чуть вежливее, чем разговаривала с Кларксоном, но без особого восторга. — Поздравляю с Новым годом. Надеюсь, у вас все благополучно?

— Благодарю вас — все просто превосходно, — отвечал Малфой, отмерив собеседнице столь же скудную дозу дружелюбия. Мерлин, эти чистокровные что — всегда так друг с другом общаются? Ну уж нет — Лили предпочитала Джеймса и Сириуса с их непристойными рождественскими песенками, вспыхнувшими занавесками и чайниками вместо головы...

А затем он задал тот вопрос, которого она так боялась и ждала:

— Северус с вами?

Глаза у Лили были закрыты, так что она не видела, как он при этом на нее посмотрел — и посмотрел ли вообще, но в темноте его голос слышался особенно отчетливо. Он заползал в уши, словно вши, и отчасти напоминал голос миссис Снейп, но в чем-то был даже хуже... не такой звучный, не такой устрашающий — но очень, очень опасный из-за того, что он мог означать для Сева.

— Видите ли, мне совершенно необходимо кое-что с ним обсудить... уладить одно дельце между старыми друзьями.

Он что — всю ночь Сева проискал? Вот дерьмо...

— Северус в больнице, — сообщила миссис Снейп, по-прежнему вежливо и отчужденно, но пальцы ее все так же больно сжимали руку Лили. Отчего она боялась Малфоя? Неужели Северус рассказал ей о том, что они задумали? Когда же он успел?.. Или она увидела это в их мыслях?

— Если это не терпит отлагательства, — сказала миссис Снейп, — полагаю, вы могли бы передать весточку со мной.

Малфой чуть замешкался с ответом.

— Я очень надеялся, что смогу с ним повидаться, — его речь текла плавно и гладко, будто отполированная. Как же Лили мечтала растоптать это лицо... О, спорю на что угодно — ты точно надеешься, ты так на это надеешься... Она бы не задумываясь запустила в него Контрапассо — пусть снедает его заживо...

— Боюсь, что это совершенно невозможно, мистер Малфой, — все так же благовоспитанно промолвила миссис Снейп. — Северус весьма нездоров. Он в некотором роде поссорился вот с ней, — на мгновение она схватила Лили за плечо, — одним словом, гриффиндорцы не отличаются милосердием — не правда ли, мисс Эванс?

Проморгавшись, Лили снова распахнула глаза — настолько ее поразило то, что мама Сева не только знала ее имя, но и обратилась к ней в разговоре.

— Милосердием не славится ни один из факультетов — такими они были основаны, — ответила она хрипло.

— Так это ты ранила Северуса? — по голосу было заметно, как ему хочется презрительно фыркнуть... она отчаянно надеялась — он сейчас жалеет, что сглупил и рекомендовал Сева Волдеморту. — И почему меня это не удивляет... Что с ней? — спросил Малфой у миссис Снейп. Вежливости в его голосе основательно поубавилось, но на кого было направлено это явное презрение — на миссис Снейп, Сева или на нее саму — Лили не знала.

— Будем надеяться, что целители из Мунго продемонстрируют до сих пор им неведомые глубины познаний и сумеют в этом разобраться, — сказала миссис Снейп. Неужели она хочет поскорее закруглиться? Пожалуйста, Боженька, пусть все закончится... — Похоже, Северус наложил на нее какое-то заклятье, которое действует медленно, но довольно неприятно... рискну предположить, что весьма неприятно, особенно со временем. Я сообщу Северусу, что вы справлялись о нем, мистер Малфой. Кланяйтесь от меня вашей супруге, и желаю вам пребывать в добром здравии на протяжении всего нового года.

— Конечно, — произнес Малфой после еще одной короткой заминки; его тон снова стал ровным и вежливым. — И вам также не хворать. Передайте, пожалуйста, Северусу, чтобы он... прислал мне записку, когда поправится.

Хлопок перемещения, мазнувший по лицу порыв сухого ветра — и Лили поняла, что он исчез.

А через секунду ее сплющило знакомое давление аппарации — миссис Снейп перенесла их сквозь пространство и время, с Грейнторп-Аллей — в больницу Святого Мунго.

* * *

Она очнулась — словно тонула и вдруг вынырнула на поверхность; задыхаясь, молотила руками по воздуху и пыталась доказать телу, что тут нет никакой воды — здесь тепло, сухо и полумрак в комнате, но тело не слушалось, сердце бешено стучало, словно пыталось прорваться сквозь грудную клетку...

— Тс-с-с... — сказал знакомый голос, чудесно, благословенно знакомый голос, и она потянулась к его источнику и нашла то, что ей было нужно: чья-то рука в ее руке; ее бережно поглаживали — по пальцам, по запястью; она стиснула чужую ладонь... — Тише, все в порядке, ты в безопасности.

— Знаю, — сказала Лили шепотом и схватила эту замечательную руку за предплечье; потянула ее к себе, пытаясь заполучить все тело — такое теплое, прекрасное, родное и уютное. — Ты здесь — я знаю...

Она умудрилась затащить это тело к себе на кровать и крепко его обняла, чтобы оно никуда не делось. Кто это такой, вспомнить никак не удавалось, но это было неважно — она точно знала, что рядом с ней именно тот, кто ей нужен; кто ей необходим. Лили положила голову ему на грудь — передвинулась, чтобы слышать приглушенный стук сердца... и только тогда наконец начала расслабляться. Ужас потихоньку растворялся — и лихорадочное облегчение тоже — постепенно превращаясь в умиротворенный покой...

Она не знала, сколько так пролежала. Похоже, что долго, если только она не уснула снова. Сознание постепенно прояснялось; возможно, что в себя ее привело биение чужого сердца под ухом — оно часто стучало, колотилось, как у колибри. Зажмурившись, Лили лежала и прислушивалась, собирая в единую картину этот перестук и чужое неровное дыхание над головой, мягко ерошащее волосы, а потом чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела темный халат, скудно освещенную комнату, похоже, что в какой-то больнице, и мрак за окошком — зимой отчего-то всегда кажется темнее...

А затем — внезапно, как вскрик — она осознала, где именно находится: на больничной кровати, и при этом практически улеглась на Северуса.

Лили рванулась вверх, словно ужаленная каким-то заклинанием, и уставилась на свою "подушку". Вероятно, глаза ее были комично круглыми — ее глаза, но не его; он смотрел на нее так, словно все это было в порядке вещей, и никто не вытворял ничего странного... но она-то помнила, как колотилось его сердце.

— Привет, — сказала она — это прозвучало слишком бодро и неловко. Им что, обязательно было делать койки такими узкими? Она прижималась к Северусу бедром, да вдобавок еще и закинула на него левую ногу — голую, поскольку какой-то извращенец переодел Лили в больничный халат, и какое же счастье, что в Мунго на больничной одежде завязки были сбоку... Даже сейчас, когда она приподнялась, опираясь на локоть, то все равно продолжала нависать над Северусом, задевая его плечо волосами — но если бы откатилась в сторону, то тут же свалилась бы на пол.

— Похоже, тебе стало лучше, — произнес Сев — так, словно и не существовало никакого бедрами-прижиманья, ногами-обниманья и волос-на-плече-лежанья. От благодарности ей захотелось его расцеловать, но по причинам вполне очевидным она воздержалась.

Не уронив никого из них на пол, он каким-то чудом из-под нее выскользнул — несмотря на ту ужасную, неудобную позу, в которой они оказались — и опустился на стул у кровати. На Северусе был темно-зеленый халат, накинутый поверх больничной одежды цвета шалфея — не лаймового... да что в этом дурацком месте с колористикой? Как только Лили доберется до дома — тут же повыбрасывает все зеленое, что найдется в ее гардеробе.

— Тебе лучше? — спросил Сев, словно ждал от нее подтверждения, и поплотнее запахнулся в халат — возможно, переживал, не получив ответа... Но она чувствовала себя превосходно, только очень уж глупо.

— Да, я чувствую себя хорошо, — отозвалась она, стараясь улечься на кровати по-нормальному и водворить голую ногу на ее законное место под больничное одеяние. — Они объяснили, что со мной стряслось?

— До конца они не уверены, — по голосу было очень заметно, что именно он думает об интеллекте мунговского персонала, а интонации весьма смахивали на материнские. — Они считают — это последствия наложенного тобой проклятия.

— А потом, значит, еще и аппарация, вот я и потеряла сознание... Я ведь его потеряла, да? — она нахмурилась. — Не могу вспомнить, как мы сюда попали...

— Да, именно так. Мать сказала — у тебя были трудности с поддержанием равновесия, и ты сообщала, что испытываешь боль.

Северус помедлил — отчего-то его молчание заставляло думать, что он мог бы что-то добавить, но не хочет.

Как же она радовалась тому, что снова способна нормально видеть. Лили пристально вглядывалась в его лицо — оно казалось не таким замкнутым, как вчера до больницы.

— Что? — спросила она и, проверив украдкой, что уродливое зеленое одеяние больше нигде не просвечивает, подобрала под себя ноги, чтобы сесть и откинуться на изголовье. — В чем дело? Ты думаешь, что они ошибаются, так ведь?

Он все еще не мог решиться — и наконец произнес, уставившись куда-то в район ее ступней:

— Можешь описать мне свои симптомы? Так полно, как только вспомнишь?

Поморщившись, она потерла глаза.

— Как будто я свалилась с лестницы или подцепила жуткую простуду. Было просто... плохо. А потом я попробовала встать и не смогла, а вокруг все кренилось. И глаза болели от света, а когда я пыталась куда-то посмотреть — начинала кружиться голова.

Теперь Лили практически слышала, как он колеблется.

— Сев, в чем дело? Ты можешь мне рассказать, — она заставила себя продолжить. — Если дальше меня ждет какая-нибудь гадость...

— Нет, ничего такого, но...

Казалось, ему было тяжело на нее смотреть — он постоянно отводил взгляд. Надо думать, опасался ее реакции. Она постаралась сделать самое обнадеживающее лицо, какое только умела.

— С тобой не случится ничего плохого, — произнес он негромко. — Я лишь... тот эффект, который ты описываешь — с учетом наложенного тобой заклинания, существует всего одна ветвь магии, которая могла бы привести к подобной отдаче.

Лили выжидала, совершенно сбитая с толку. Судя по тону, по тому, как он искал ее взглядом, Сев ожидал, что его поймут с полуслова. Но она не понимала.

— О чем это ты?

Довольно долго он молчал. У нее тревожно засосало под ложечкой.

— Этот эффект характерен для Темных искусств, — выдавил он наконец — словно сбросил с плеч камень, чтобы без помех подготовиться к предстоящему взрыву.

У нее отвалилась челюсть.

— Что?.. Темные искусства — да я бы ни за что!.. Я никогда ими не пользовалась! Как ты можешь...

— Ты точно уверена, что Контрапассо не темное заклинание? — он говорил так рассудительно, что она даже почти не рассердилась — и не испугалась, не почувствовала себя нехорошо...

— Конечно, уверена! Его же Дамблдор придумал — он сам меня научил! Он не стал бы учить ничему тако...

Как Круциатус получается лучше у тех, кто хочет причинить боль, так и Контрапассо лучше получается у тех, кто хочет простить...

— Лили, — Северус продолжал терпеливо ее увещевать, — Темные искусства не связаны с намерением причинить вред. Ты не...

— Не надо, — прошептала Лили; сердце в груди колотилось мучительно и часто, — не надо. Я не хочу это слышать... об этом спорить, — она стиснула виски руками, — я не могу, Северус. Ты же знаешь, что я думаю о... что я думаю. О них. Дамблдор бы никогда... нет...

Дамблдор растил твоего сына, как агнца на закланье...

Он ответил не сразу.

— Хорошо, — его голос стал ледяным. — Тогда остановимся на предложенном Мунго диагнозе и покончим с этим вопросом.

Северус резко поднялся со стула и пересек комнату. Лили услышала, как льется жидкость, а затем он вернулся и протянул ей стакан воды, отрывисто сказав:

— Держи.

На его лице читалось раздражение; никаких следов уже привычной окклюменции.

Не сказав ни слова, она приняла стакан и отпила глоток. Вода омочила горло — ох, какое блаженство...

Все еще недовольный, Северус снова опустился на стул. Лили знала: он злится, что его даже не выслушали, но все равно не собиралась ввязываться в очередную разборку из-за Темных искусств. Она на дух не выносила такие споры; им двоим никогда не удавалось договориться до чего-то внятного, и все обычно заканчивалось долгими молчаливыми обидами, а ей не хотелось повторения — ни ссориться, ни снова путаться в тенетах этой проблемы... Ведь именно такие глобальные разногласия когда-то и привели их дружбу к окончательному разрыву. А потом — померкли и перестали казаться важными: какой в них смысл, когда умираешь и теряешь все на свете?..

Как же его, оказывается, много — того, повторения чего ей бы не хотелось.

— Сев, — позвала она негромко. Он мельком глянул на нее, но его раздражение так и не улеглось. — Я не... я лишь не хочу снова поссориться из-за Темных искусств, только и всего. Я же знаю, что мы из-за них поссоримся, а я этого не хочу, вообще ни из-за чего, ну разве что из-за ерунды какой-нибудь, понимаешь? И это все. Ничего больше.

И когда только успел померкнуть ее праведный гнев? А святая уверенность в том, что ее первейшая обязанность — раскрыть ему глаза и убедить, что Темные искусства — это зло? Скорее всего — когда она попробовала, но он все равно пошел по этой дороге и закончил свой путь человеком, который вчера едва не умер от угрызений совести.

Или же тогда, когда она его простила. Она ведь и правда это сделала, иначе контрзаклинание бы не сработало.

Северус взглянул на нее пристально и наконец сказал:

— Все, о чем я тебя прошу — подумать о том, что за эти годы я, возможно, стал разбираться в темной магии лучше, чем когда-то в шестнадцать. В шестнадцать я был... полным идиотом.

Лили показалось — в воздухе так и повисло недоговоренное "...и возможно, что я понимаю в этом куда больше, чем ты в свои двадцать с хвостиком".

— Ну да, ты знаешь гораздо больше меня — в этом я даже не сомневаюсь, — она пыталась говорить взвешенно и непредвзято. — Но Сев... я так ненавижу их обсуждать. Ты ими занимался, я знаю, и это — это ничего страшного, вот. Я... это все теперь в прошлом. Честно-честно.

Северус не сводил с нее глаз. Сцепил вместе пальцы, потирая костяшки левой руки. "Пожалуйста, не заставляй нас снова ссориться", — взмолилась она мысленно, не зная, способна ли его легилименция это уловить.

— Меня изменили вовсе не Темные искусства, — произнес он наконец. — Если ты этим вопросом задаешься. И тебе никогда не удастся пропустить через себя столько силы, чтобы она тебя изменила — если ты опасаешься именно этого.

Лили моргнула.

— Я — что?..

— Темная магия, как и любая другая, оперирует заклинаниями разных уровней сложности, — он продолжал за ней наблюдать — словно пытался рассчитать предел ее прочности. — Со светлой все точно так же. На первом курсе Минерва учит студентов превращать спички в иголки, на седьмом — превращать мебель в животных. Первокурсник не справится с непростой магией; так и ты не сможешь сразу наложить высшее темное заклятье. А чтобы отдача от заклинания, о которой я уже упоминал, начала оказывать влияние на психику волшебника, он должен весьма преуспеть в Темных искусствах.

— Но Контрапассо — то, что оно с тобой сделало... Сев, это тебе не спичку в иголку превратить!

— Да. Но понятия "могущественное заклинание" и "заклинание, могущественное по меркам темной магии" вовсе не равнозначны.

И лишь тогда Лили осознала, что он опять подвел ее к разговору о Темных искусствах. Вот же хитрая сволочь. Отставив стакан в сторону — чтобы не уронить его, не разбить и не запустить им в стенку — она взглянула на Северуса в упор:

— Ладно, будь по-твоему. Но лучше бы оно того стоило — для тебя же лучше... Отчего ты думаешь, что это заклинание темное?

— Я всего лишь строю гипотезу, — по его меркам это прозвучало почти примирительно. — Основываясь на тех симптомах, которые ты описала. — Затем он резко сменил тему: — Ты знаешь, как работает светлая магия?

— Я... — она не знала. Ну не глупо ли? — Через волшебную палочку? Но нет — для темной она тоже нужна, значит, дело не в...

— Светлая магия использует палочку, чтобы позволить волшебнику контролировать его собственную силу. Представь, что ты пытаешься набрать воды из ручья: твоя палочка в этом случае выступает как ковш, и чем ты могущественнее — тем больше тебе в него удается набрать. Поначалу воды — или же силы — удается зачерпнуть совсем чуть-чуть, отсюда превращение спичек в иголки; но тренированный волшебник уже способен превращать неодушевленные предметы в живые существа.

— Ясно, — пока что ей и впрямь все было понятно.

— При этом ты используешь только свою собственную силу, а волшебная палочка выступает как своего рода канал. Концентрируясь и прилагая волевое усилие, ты заставляешь систему работать; вопрос только в том, насколько ты контролируешь свои способности. Но после того, как письменный стол превратится в поросенка, силы у тебя не прибавится — ты воспользовалась только тем, что и так было твое. Темные же искусства используют как канал не волшебную палочку, а самого волшебника.

Лили моргнула.

— Вернемся еще раз к ручью, — его голос стал таким же, как когда он рассуждал о Волдеморте-политике: повелительным и почти гипнотизирующим. — Когда ты занимаешься светлой магией, из ручья невозможно набрать больше воды, чем тебе позволяет твой ковш. Твой потенциал конечен. Но если прибегнуть к темной магии, то можно получить доступ к той силе, которая иначе была бы тебе неподвластна. И инструмент в этом случае — ты сам, а не твоя волшебная палочка, хоть она и используется для того, чтобы направить призванную волшебником силу. Но сама сила тебе не принадлежит; она поступает извне. Именно поэтому сопоставимые по сложности темные и светлые заклинания влияют на окружающее в разной степени: эффект от низшего светлого заклинания будет весьма незначительным, а от низшего темного — куда как ощутимее.

— Ага... Так ты поэтому сказал, что Контрапассо могло так сильно на тебя подействовать, хоть оно и низшее... — Означало ли это, что с низшим темным заклинанием по силе сопоставимо только высшее светлое? Если да, то высшее темное... От этой мысли ее замутило.

Он слегка склонил голову — словно в полукивке; волосы завесой накрыли щеку.

— В том числе и поэтому Темные искусства так манят людей: им кажется утомительным и скучным возвращаться к светлым заклинаниям, которые требуют таких серьезных усилий, но так мало дают взамен. С темной же магией всякий раз, как ты заставляешь себя сделать еще шаг, то получаешь доступ ко все возрастающей силе. Но за все нужно платить — таков основной закон магии; все, что Темные искусства дают, они в равной же степени и забирают.

— Боль, — поняла Лили, вспоминая, как вертелся перед глазами мир и пульсировало все тело. — Отдача от заклинания.

— Да. — Он выглядел довольным — из-за того, что она не потеряла нить беседы? — Все, что ты описала — дезориентированность, повышенная светочувствительность, тупая боль и вестибулопатия — обычные побочные эффекты темного заклинания низшего уровня.

— И что, это считается слабой отдачей? В меня же словно грузовик врезался!

— И именно по этой причине люди, как правило, не преуспевают в темной магии, несмотря на все свое бахвальство, — эти слова Северус проговорил так, словно они мало что значили. — По сравнению с отдачей от заклинания среднего уровня тот же Круциатус — все равно что шлепок по ладони. Поэтому во время войны в основном использовались лишь низшие темные заклятья, и даже в среде Пожирателей Смерти, где Темные искусства не просто поощрялись, а расцветали пышным цветом, только очень немногие были способны освоить что-то, кроме самого простого.

Лили молчала, обдумывая услышанное, сама не зная, хочется ли ей расспрашивать дальше.

— А кто освоил высшие? — к концу этой фразы ее голос едва не сошел на нет. — Малфой?

Северус фыркнул, словно эта идея основательно его позабавила.

— Люциус не дотянул даже до среднего уровня. Я не преувеличиваю в отношении боли, Лили. Помнишь, что было, когда ты открыла глаза?

Только не красней, только не красней... Сев что — тоже зарделся? Ну да, сконфузишься тут, когда ни с того ни с сего так руки распускают...

— Я имею в виду твои эмоции, — кашлянув, пояснил он.

— Я... я до смерти перепугалась, — припомнила Лили. — С тобой... с тобой мне ничего не грозило — я это знала, как и то, что ты... что с тобой мне станет лучше.

— И это тоже связано с отдачей от заклинания, — сказал он негромко. — Конкретное чувство и степень его выраженности коррелируют с назначением примененного заклинания, а не с намерениями волшебника. Контрапассо заставляет терзаться, вызывает мучительный страх... ты испугалась. Что, опять же, не доказывает с необходимостью, что это непременно темное заклинание — или, по крайней мере, основанное на тех же принципах действия — но такое предположение выглядит логичным.

Лили сглотнула, заставляя себя думать о самой беседе — не о том, что она означала.

— Так значит, — на этих словах ее голос дрогнул, — большинство людей не может выдержать отдачу, и именно это их останавливает?

— Верно, — он старательно изучал собственный ноготь — чтобы не встречаться с ней взглядом? — Кроме того, порой отдача от заклинания оказывается фатальной. В том случае, если волшебник неверно оценивает свою способность переносить боль. — Вот теперь он точно нарочно ее избегал, сосредоточившись на своем заусенце.

Лили передернуло.

— Они сами себя убивают?

— Не намеренно, нет. Но они себя переоценивают. Темная магия почти всегда меняет тех, кто ей занимается. Если ведьма или волшебник оказываются способны перейти к более сложным заклинаниям — если они могут вытерпеть боль — эта новая сила их... одурманивает.

Он произнес эти слова таким тоном, и так расслаблено при этом было его лицо, что Лили с одного взгляда прониклась уверенностью: Сев принадлежал к числу тех немногих Пожирателей, кто поднялся до заклинаний высшего уровня.

— Ты что угодно вынесешь, — сказал он все тем же тусклым голосом, — только чтобы эта сила возвращалась к тебе снова и снова.

У нее отнялся язык. Северус заговорил громче — словно поднимался в день сегодняшний из глубин воспоминаний; благо что Лили еще не успела решить, как относиться к услышанному.

— Но не забывай, что за все нужно платить, и Темные искусства воздействуют не только на магию, но и на разум. Яркий пример тому — Беллатрикс; она была способна на сложнейшие заклинания, но в конце концов... пристрастилась к боли. На этом этапе такого рода зависимость возникает у большинства волшебников; когда заходишь так далеко — это единственный способ выжить. Сила и боль становятся одним и тем же, и когда это происходит — личность адепта совершенно меняется. Такие, как Беллатрикс — и Темный Лорд, который всегда был на голову ее выше — становятся неспособны отождествлять себя с чем-то, кроме боли. Они причиняют боль другим и сами ее испытывают; это приносит им радость и поднимает настроение.

Должно быть, он как-то по-своему истрактовал выражение ее лица — хотя она не представляла, как именно; Северус произнес уверенно и резко:

— Со мной этого не случилось. И не случится.

— Почему? — голос ее дрожал; Лили представляла, как Севу — ее Севу — нравится мучить людей... — Чем ты такой особенный?

— Окклюменция, — сказал он.

— Что?

— Окклюменция. Как и легилименция, это не заклинание, а ментальные искусства. Они требуют умения работать с сознанием — как чужим, так и своим собственным. Есть способ... я могу описать это только как "убрать часть себя на хранение". Ты знаешь, что длительное воздействие Круциатуса сводит людей с ума?

Она ошеломленно кивнула. Он подвергал себя этому — ради развлечения?

— То же касается и любых других пыток — продолжительное воздействие физической и душевной боли деформирует человеческий разум. Оно его... разрушает. Именно к этому в конечном счете приводит использование темной магии — если только ты не знаешь, как претерпевать страдания, не разрушаясь. Я мог разделить свое сознание, и какая-то часть меня... оставалась незатронутой, пока другая переносила боль. Мой метод удалось воспроизвести только Нарциссе — жене Люциуса.

— Ты что же, ее научил? — отчего-то Лили находила отвратительной саму эту идею.

— Да, — он слегка пожал плечами. — Нарцисса прекрасно разбиралась в ментальных искусствах — как и Темный Лорд, как и Беллатрикс; но они не были заинтересованы во всяких "уловках", как они это называли, и считали нас с Нарциссой слабаками — за стремление отгородиться от боли. Сами они ее переносили, не возводя никаких внутренних преград, и почитали это признаком силы... что ж, в конечном счете у них не выдержал рассудок — закономерный и очевидный для любого исход, хоть они и мнили себя выше этого...

Он замолчал, уставившись куда-то вдаль — похоже, снова углубился в воспоминания. Лили едва не разобрал истерический смех — Северус называл этих кошмарных Пожирателей по именам, будь они неладны... Слова не шли на язык; неизвестно еще, что хуже — их прошлые ссоры, когда они кричали и обзывали друг друга глупцами, или же эта нынешняя короткая и бесстрастная лекция.

— Темные искусства никогда меня не изменят, — произнес он — взгляд его оставался невидящим, — если только я сам того не пожелаю. А я повидал достаточно безумия, чтобы осознать, что оно лишь меняет одну реальность на другую, а не избавляет от нее. Что до тебя, то одно темное заклинание не сделает из тебя садистку — а уж то заклинание, которым ты воспользовалась, и подавно. Контрапассо связано с раскаянием и прощением; если ты что и почувствуешь — то лишь более частые угрызения совести, и то ненадолго. Или же прощать станет легче. Возможно — и то, и другое сразу.

Это было подозрительно похоже на правду. Дамблдор предупредил ее прямым текстом, что научиться прощать себя — единственное, что поможет простить другого... и заставил окончательно усвоить урок на примере этого заклинания. И когда она прокляла Северуса, то так мучительно переживала свою вину, ее едва не тошнило от самой себя... чтобы снять это заклятье — ей пришлось простить их обоих от всего сердца...

— Да нет, ну все-таки вряд ли, — оцепенело сказала она, глядя в сторону Северуса, но словно сквозь него, — не может быть, чтобы оно и впрямь было темным...

Потому что — ну как, как оно могло быть темным? Как мог Дамблдор — создать его, научить ему других — заклинанию, которое...

Ты наложила проклятие на Эйвери. Ты знала, что ему будет больно. В чем разница между темным заклинанием и светлым, если оба причиняют боль? Северус говорит — только в способе получения силы...

— Лили, — Северус положил руку ей на плечо — сначала почти невесомо, потом чуть крепче сжал пальцы. Его ладонь согревала. — Это заклинание темное потому, что оно позволяет тебе воспользоваться внешним источником силы. Не оттого, что оно несет людям зло или создано им вредить. Отдача, которую ты почувствовала — не наказание, а способ соблюсти баланс. Из-за того, что оно темное, в заклинании не меняется ничего — ни необходимое для него намерение, ни его воздействие, ни даже его природа.

— Тогда отчего эта магия зовется темной? — она не знала, чего ей больше хочется — спихнуть эту руку или уткнуться ему в плечо.

— Потому что практиковать ее чрезвычайно опасно, и в основном она применяется, чтобы вызывать боль. Еще один уроборос: она причиняет боль, ты к этому привыкаешь, ты начинаешь отдавать предпочтение именно таким заклинаниям. И лишь тот, кто не попал в этот замкнутый круг, будет осваивать другие, не связанные с болью.

Помедлив, он продолжил:

— Именно поэтому я и полагаю, что Дамблдор тоже знал, как разделять сознание. В ментальных искусствах он многого достиг; готов поспорить, что он умел и это тоже. И он же создал Контрапассо.

Лили кивнула, спрятав лицо в ладонях. Она и понимала, и не понимала одновременно. В этом не было никакого смысла. Какой смысл Дамблдору заниматься темной магией и учить их, как... Ведь это же и есть то, с чем они боролись! Орден всегда сражался за правое дело, но если они сами при этом пользовались темной магией, то...

Северус погладил ее по плечу, но как-то неуверенно, словно не зная, верно ли поступает. Она растопырила пальцы, но вверх сквозь них взглянуть не осмелилась.

— Ты думаешь — я делаю из мухи слона.

Он помедлил.

— В моем понимании — да, — сказал он наконец. — Но в то же время я весьма ценю и... положительную динамику. Я помню, как ты... ненавидела Темные искусства, — боялась и передергивалась от омерзения, — и во многом твои переживания... оправданны. — В его голосе слышалось отвращение — почему? — Но в остальном... Сами по себе Темные искусства не обязательно зло; они просто ведут в этом направлении — девяносто восемь дорог из ста.

Она чувствовала себя так, словно стояла на распутье, и впереди тоже простиралось девяносто восемь дорог — разные русла, по которым может потечь эта беседа. Лили выпрямилась на постели, откинув волосы с лица; Северус глядел на нее с опаской, словно подозревал, что она вот-вот возьмет волшебную палочку и запустит в него каким-нибудь проклятием. Он что — так и сидел бы, как мишень?..

Она не хотела его проклинать. Больше никогда в жизни.

— Сев... знаешь, как я тебя вылечила?

Он и глазом не моргнул.

— Я предположил, что ты воспользовалась контрзаклинанием.

— Да, но это было не то, что я думала. Не слова "я прощаю", а само прощение.

Он сдвинул брови — на переносице появилась складка.

— Боюсь, что я не...

— Я выслушала все, что ты рассказал — обо всем, что ты сделал — и простила тебя.

В комнате стало так тихо, как будто оттуда вытекли все звуки. Он произнес едва слышно:

— Не может быть, чтобы ты...

— Я слышала все. О Дамблдоре. О Хогвартсе. О погибших. — Он затаил дыхание. — О Гарри. И... пророчестве.

Северус вздрогнул всем телом и страшно, смертельно побледнел. Она схватила его ладонь — словно в рукопожатии; стиснула ее и прижала к груди.

— Я тебя простила. Простила тебе все, целиком и полностью.

Даже то, за что прощать бы следовало не мне.

— Ты — что? — он моргал, совершенно сбитый с толку; рук они не разняли — Северус не сводил с них глаз. У нее колотилось сердце; мог ли он это почувствовать?

— Все это время, пока проклятие действовало, я думала — я такая ужасная и так страшно виновата... А потом ты начал рассказывать о Гарри, и о второй войне, и я слушала, а потом начала думать обо всем, что с нами случилось, и меня наконец озарило. Дамблдор говорил — заклинание лучше всего получается у тех, кто хочет простить. И я — я поняла и... простила. И оно с тебя снялось.

Северус взглянул на нее недоверчиво:

— Как-то слишком легко для правды.

— Ремус когда-то сказал, — губы его скривились, а в глазах мелькнуло презрение, но он промолчал, — что ты прощаешь человека не потому, что он этого заслуживает, а потому, что ему это надо. Или ему, или тебе самому.

Северус моргнул.

— Потому что ему... это надо. Ну и как это можно сделать?

— Не знаю. Оно само так выходит, и все. — На его лице отразился такой неприкрытый скепсис, что Лили улыбнулась. — Как насчет того, чтобы ты не пользовался Контрапассо в ближайшем будущем? Что-то мне подсказывает, что снять его тебе будет непросто.

— Да уж, представляю, — произнес он. — Милосердие и всепрощение не входят в список моих добродетелей — весьма короткий, надо заметить.

Лили засмеялась.

— Да их же всего семь, так? Не так уж много в любом случае.

— В моем все равно только терпение, — какую-то долю мгновения он казался почти смущенным, но быстро с собой справился. — Значит, мы начинаем год с отпущения грехов? Но ведь это касается лишь былых прегрешений; уверен, что еще до конца года я совершенно погрязну в новых — а может, даже и в неделю уложусь...

Лили фыркнула.

— Что, еще не все пороки опробовал? — И тут она кое-что вспомнила; огляделась по сторонам — но его матери рядом не было. — Северус, твоя мать успела тебе рассказать...

— О Люциусе? Да.

Она почувствовала легчайшее, еле заметное прикосновение к ладони, и он высвободил руку из ее пальцев. Но почему? В поисках ответа она вгляделась в его лицо — оно казалось спокойным, невозмутимым... Окклюменция? Не похоже; что-то такое в его глазах...

— Я не могу полностью полагаться на чужой пересказ, — голос Северуса звучал под стать безмятежному лицу... нет, ей все-таки не померещилось — его взгляд определенно был слишком тяжелым. — Однако то, что я услышал, прозвучало многообещающе. Рискну предположить, что он весьма разозлен.

— Сев, пожалуйста, не говори об этом так беспечно, — взмолилась Лили. Пожалуйста, не отгораживайся от меня, не надо опять за старое...

— Лили, ничто из того, что может предпринять нынешний Люциус, не идет ни в какое сравнение с отдачей от темной магии, которая мне доступна. — Ее передернуло, и он добавил: — И позволь тебе напомнить, что я был шпионом. Люциус в этом возрасте еще не отличался изобретательностью себя-будущего, а об изощренности Темного Лорда и говорить нечего. Да, это будет неприятно, но я... справлюсь.

— Ненавижу, когда тебе больно. Даже думать об этом ненавижу, — пробурчала Лили. Он изучал темные заклинания, нарочно подвергал себя подобным пыткам — от таких мыслей ей хотелось плакать. Она не знала, сумеет ли когда-нибудь его понять... и хочет ли вообще понимать. По сравнению с этим Круциатус — что шлепок по ладони...

А вдруг отдача от темной магии — пустяки по сравнению с чем-то еще?..

Усилием воли заставив себя об этом больше не думать, она смахнула с ресниц пару набежавших слезинок и подняла взгляд на Северуса. Что у того на уме — понять было невозможно, ни по его лицу, ни по интонации, с которой он произнес:

— От боли никто не избавлен.

Что есть, то есть.

— Все равно ненавижу. Мне можно.

На его губах промелькнула тень улыбки — скупая, затронувшая лишь уголок рта.

— Как скажешь.

Эта улыбка, бледная и невесомая, словно дернула ее за какую-то струнку; внезапно Лили захотелось снова затащить его на кровать, чтобы вернуть тот миг покоя и безопасности, когда она лежала и слушала, как у него бьется сердце... Что бы там Северус ни говорил — она все равно отчаянно боялась за него из-за Малфоя; неприятности и впрямь оставались неприятностями, даже если бывало и хуже.

— Что ж, — заявил Северус невозмутимо, — полагаю, мне стоит отдать должное твоей настойчивости и согласиться наконец с тем, что ты была абсолютно права, и этот план — полнейшее безумие.

У Лили челюсть так и отвисла. А потом она рассмеялась, потому что удержаться было совершенно невозможно, и стукнула его по плечу.

— Что?! Ах ты обалдуй! И ты только теперь об этом говоришь?

— Я напрочь позабыл, как плохо ты умеешь вводить других в заблуждение. Мать рассказала, что целители уже собирались сдать тебя отделу магического правопорядка, — несмотря на непринужденный тон, лицо его казалось обеспокоенным... а может — ей просто хотелось так думать.

— Ой, да какая разница, — сказала Лили. — Все равно они полные остолопы. — Северус фыркнул; должно быть, он теперь так смеялся. — Зато у Люциуса Малфоя сейчас по горло хлопот, как ты и задумывал, а я не в руках авроров, и с датчиком честности меня никто не допрашивает. Так что — каким бы паршивым и бредовым этот план ни был, как по мне, он все-таки немножечко сработал.

Вот она промелькнула снова, эта его фантомная улыбка, а затем опять растаяла.

— Знай я заранее, что ты пострадаешь от этого заклинания, — произнес Сев, и его глаза, лицо и голос напоминали о горных озерах, — я ни за что не стал бы на нем настаивать.

Ее бросило в жар — особенно зарделись щеки, но это был приятный румянец, такой, от которого хочется улыбаться.

— Познакомься с новой концепцией: если тебе можно рисковать и подставляться под удар — значит, и для меня это в порядке вещей. Бой сексизму — даешь равенство для всех.

— Только ты способна превратить мой человеколюбивый порыв в антифеминистское утверждение.

— Нет, я лишь пытаюсь поддержать гендерный баланс, — сообщила она важным тоном. — Ой, я же еще про обманки не рассказала! Они сработали...

Четыре года в компании Мародеров не прошли для Лили даром: хоть себя хвалить и не принято, но у нее и впрямь прорезался талант травить смешные байки. Все, что касалось его матери, она опустила — точнее, вывела в своем повествовании бдительного охранника, который якобы не спускал с нее глаз, и поэтому ей пришлось долго ждать, чтобы запустить обманки. Она описала, как зашвырнула вторую в ведро со рвотой, когда первая сдетонировала, и все с воплями разбегались от искр и взрывов; перешла уже к рассказу о том, как по всей комнате разлетались радужные ошметки — Северус странно фыркал, прикрывая лицо ладонью; похоже, он и впрямь теперь так смеялся — как дверь распахнулась, и в палату вошла его мать.

Лили осеклась на полуслове; Северус взглянул вверх, и на лице его отразилось неприкрытое изумление: по пятам за миссис Снейп следовала мать Лили.

— Мам? — она была совершенно ошеломлена и точно пошатнулась бы, если бы стояла на ногах.

— Лили, — подозрительно бледная мама сначала взяла ее лицо в ладони, будто пыталась убедиться, что это и впрямь ее дочь, и только потом крепко обняла Лили за плечи и прижала к себе.

— Что ж, ребенок, ты влипла. Весьма и весьма по-крупному, — добавила мать, размыкая объятья, чтобы пригладить Лили волосы — и та осознала, что действительно попала по-крупному, хоть что-то в морщинках вокруг маминых глаз и намекало на возможную улыбку.

Мама подняла взгляд, заметив что-то у Лили за плечом; должно быть, Северус попытался встать со стула, и она его увидела.

— Миссис Эванс, — произнес он неловко, разом перестав держаться как тридцативосьмилетний и владеющий собой взрослый... и судя по тому, как Сев запахнул на себе халат — смутился он из-за больничной пижамы.

— Северус, — мама поздоровалась тем спокойным тоном, который ничего не отражал и мало что значил. — Твоя мать рассказала мне, что вы двое экспериментировали с какими-то заклинаниями?..

Она смерила взглядом их обоих, явно подозревая, что это такой магический эквивалент вождения в нетрезвом виде.

— Это такая сомнительная забава, которой часто предаются наши дети, — пояснила из своего угла миссис Снейп — она восседала на стуле и наблюдала за происходящим, словно за телепередачей, которая еще не совсем ей наскучила.

— И в результате вы оба оказались в больнице?

Мамина интонация стала куда более понятной, но ничего хорошего им это не сулило. У Лили возникло неприятное подозрение, что ей больше не разрешат общаться с Севом на каникулах, если мать подумает, что такая компания небезопасна для ее дочери.

— Это была моя идея, — выпалила Лили в тот самый миг, как Северус произнес то же самое. Обернувшись, она бросила на него суровый взор — но увы, ответный взор у Северуса вышел куда как внушительнее.

— Это была моя идея, — повторил он с нажимом. — Даже не пытайся солгать — все равно не умеешь.

Лили зарычала. На него это никак не подействовало — вот же скотина упрямая... И тут ее осенило.

— Хорошо, не буду, — согласилась она, явно его удивив, — если ты не станешь отрицать, что это все из-за Пожирателей Смерти — оттого, что мы хотели послать их куда подальше.

Северус хлопнул глазами.

— Из-за кого?.. — озадаченно переспросила мама. Миссис Снейп сидела в своем углу и никак не реагировала.

— Это такая банда, — Лили пристально смотрела на Сева, — у нас в школе. — Высоко подняв голову, она обвела взглядом всех троих, даже эту кошмарную миссис Снейп. — Они ненавидят магглорожденных. Развлекаются, насылая на них всякие гадкие заклятья.

Мать Сева сидела, не шевелясь; только водила пальцем по кончику своей волшебной палочки. Взор ее был устремлен на сына — не на Лили. Но Северус лишь моргнул.

Побледнев, мама схватилась за сердце.

— И им это позволяют?

— Нет, конечно, — ответил ей Северус. — Но ведь и маггловским подросткам не разрешают травить одноклассников за гомосексуальность. Конечно, прямой связи здесь нет, — добавил он, — просто иллюстрация того, что преступления на почве ненависти бывают везде.

Мамино потрясение переросло в замешательство.

— Преступления на почве ненависти?..

— Там не очень много народу, — заверила ее Лили; по крайней мере, сейчас это и впрямь было так. — И они стараются не зарываться — в школе вообще часто швыряются заклятьями... своего рода розыгрыши, только с помощью магии, — объяснила она, пытаясь не показать, насколько ее саму пугает обычная для магов жестокость. — Мы с Севом просто тренировались, чтобы суметь себя защитить — только и всего.

Мама смотрела на нее во все глаза. Лили не ожидала от нее ничего подобного — ничего, похожего на такую неизбывную тревогу; взглянула на Северуса, безмолвно умоляя его о поддержке — но к вящему ее изумлению, первой заговорила его мать.

— Северус, эта... банда как-то связана с движением традиционалистов?

Он снова мигнул.

— Да, — в его голосе послышалось удивление.

— В таком случае — начало всему этому было положено много лет назад. Это консервативное политическое течение, — пояснила миссис Снейп ошеломленной матери Лили, отвлекая ее внимание от дочери. — Его сторонники исходят из того, что идеи и отдельные личности... скажем так, принадлежащие к другой культуре... влияют на их образ жизни и угрожают самому его существованию. Подозреваю, что родители этих... Пожирателей Смерти, — ее черты исказила брезгливая гримаса, — являются участниками движения. Разумеется, у детей не может быть своего мнения по вопросам традиций; не имеют они представления и о том, что такое "угроза культуре", — скорее, это просто банда хулиганов, которые бездумно повторяют чужие догмы ради собственных целей. Среди них много слизеринцев, верно? — уточнила она у Северуса; тот лишь слегка кивнул вместо ответа. — В таком случае их семьи и впрямь весьма консервативны. Те, кто третирует магглорожденных — в основном юноши, как я полагаю; подобное поведение поощряется в основном среди юношей из чистокровных семей — изводили бы своих сверстников в любом случае, но сейчас родители их за это не наказывают, а хвалят как ревнителей традиционных устоев. Им целесообразнее примкнуть к этим... Пожирателям Смерти, чем не примыкать.

Лили только растерянно хлопала глазами — настал ее черед поражаться. У матери вытянулось лицо — то ли не поверила, то ли не знала, что и думать. Лили перевела взгляд на Северуса — тот смотрел куда-то в сторону, как всегда, сама непроницаемость. О чем он размышлял? Порой она жалела, что не владела легилименцией и не могла это выяснить.

— Кроме того, я полагаю, — миссис Снейп понизила голос, зорко наблюдая за сыном, — что дети, которым внушили необходимость добиваться расположения таких семей, также находят для себя... более выгодным... вступить в эту банду.

Северус замер, не дыша. Лили захотелось плакать.

— М-да, — сказала мама — голос ее подрагивал на вдохе, — в моей школе дела явно обстояли несколько проще.

Это слегка разрядило обстановку. Так ни на кого и не глядя, Северус опустился на стул — Лили потянулась к нему и сжала его ладонь. Он вздрогнул всем телом, взгляд его перебегал то на ее лицо, то на их сомкнутые руки; казалось, еще чуть-чуть — и глаза его завибрируют. Она улыбнулась — хоть и слабо, но зато вкладывая в улыбку всю душу.

— Лили, они тебя обижают? — спросила мама, беспокойно хмурясь.

— Да нет, не слишком, — отвечала она. — В школе полно магглорожденных, и много чистокровных и полукровок — таких, как Сев — кто их не поддерживает. — Северус дернулся, но руку у нее не отобрал — наоборот, судорожно стиснул пальцы, так больно, что стальная хватка его матери стала казаться легким касанием ветерка. — А кроме того, некоторых студентов, — Лили продолжала говорить, не зная, можно ли об этом упоминать, стоит ли заходить так далеко, — обижают и без таких хоть сколько-то внятных причин, как желание заслужить одобрение родителей.

Северус не моргнул — закрыл глаза и какое-то мгновение помедлил, не размыкая век; свою почти безжалостную хватку он так и не ослабил. Лили легонько погладила его большим пальцем по тыльной стороне ладони.

Мать окинула их оценивающим взором — как они держатся за руки, как склонил голову Северус... посмотрела дочери в глаза и мельком глянула на миссис Снейп. Должно быть, она решила, что все это правда, раз другая мама в курсе ситуации, которая сложилась в магической школе, и соглашается с детьми, которых сама же и подставила, когда привела ее в эту проклятую больницу.

— Я даже не подозревала, что там такое происходит, — произнесла мама наконец. Эта мысль явно пришлась ей не по вкусу.

— А ты своим родителям разве все о школе рассказывала? — улыбнувшись, спросила Лили.

— Нет, — невесело согласилась мама. — Это-то меня и пугает. — Она вздохнула и провела рукой по лицу. — Лили, я бы предпочла, чтобы ты обращалась со своими проблемами ко мне, а не убегала в Лондон и попадала в больницу, пытаясь защититься собственными силами.

Лили закусила губу. Впору было зарычать — таким скептическим при этих словах сделалось лицо миссис Снейп: как если бы она точно знала — в отличие от мамы Лили — что родитель-маггл тут абсолютно бессилен. Так оно и было; это-то и раздражало больше всего: мать-ведьма чувствовала свое превосходство над матерью-магглой, которая ничем не могла помочь своему ребенку.

— Повторяю, — усилием воли она вызвала на лице улыбку, словно и не существовало никакой миссис Снейп с ее чистокровной снисходительностью, — разве ты в шестнадцать лет так поступала?

— Это не имеет отношения к делу, — строго сказала мама. — Моя мать никогда бы мне подобное не спустила — как и я тебе не собираюсь.

— Полагаю, что в данном случае обстоятельства несколько разнятся, — подала голос миссис Снейп. Лили с матерью дружно обернулись к ней — но не Сев; он смотрел куда-то в окно. — Насколько я понимаю политику нынешнего директора, он поощряет учащихся решать свои проблемы самостоятельно, а не искать содействия у представителей администрации. Разумеется, отчасти это вообще типично для чистокровных семей: дети привыкают... сами блюсти свои интересы. У нас это называют "уверенность в собственных силах" и считают, что это закаляет характер, — на ее лице снова появилась эта легкая насмешка; она крутила в пальцах волшебную палочку.

— Прошу прощения, но я не согласна с таким подходом, — сказала мама, сжав губы в тонкую жесткую линию.

— Миссис Эванс, я лишь хотела отметить, что ваша дочь — как и мой сын, как и остальные дети в Хогвартсе — проводит там десять месяцев из двенадцати, приучаясь к тому, что все возникающие проблемы проще и эффективнее решить самим или, по крайней мере, в кругу своих ровесников. В некоторых семьях этот же урок детям повторяют и дома. Кроме того, совершеннолетие у нас наступает в семнадцать лет; меньше чем через девять дней в глазах закона Северус станет взрослым. Хоть до этого времени я и вправе наказывать его за те проступки, за какие сочту нужным, у него уже достаточно опыта, чтобы самостоятельно разбираться с возникающими трудностями.

Мама моргнула.

— В маггловском мире, — произнесла она, полностью владея собой, — дети становятся совершеннолетними в восемнадцать. В моих глазах, миссис Снейп, Лили все еще ребенок.

— На стыке двух культур определенные противоречия неизбежны. Прошу меня извинить, миссис Эванс, я не намереваюсь критиковать то, как вы воспитываете свою дочь. Лишь пытаюсь предложить... альтернативную точку зрения. — Затем она взглянула на Северуса. — Если ты уже хорошо себя чувствуешь, полагаю, нам следует вернуться домой.

— Да, вполне, — согласился он слишком тихим голосом — но все же забрал принесенную матерью аккуратную стопку одежды и ушел переодеваться в смежную с палатой ванную.

Лили смотрела ему вслед — и в груди, с другой стороны от сердца, начала разливаться странная пустота.

* * *

— Чем именно ты разозлил Люциуса Малфоя?

Северус ждал этого вопроса. В больнице она вела себя отчужденно — слишком отчужденно для той женщины, которая его родила. "Люциус Малфой шлет свои наилучшие пожелания и просит сообщить, когда ты поправишься", — и взгляд в глаза, столь искусное прикосновение к разуму, что лишь многолетняя практика позволила ему добиться нужной реакции, когда его психика, тело и магия пребывали в столь жалком состоянии. Но это далось ему нелегко; окклюментные щиты, которые должны были возникнуть в сознании легко и непринужденно, едва его не подвели... он чувствовал, что еле-еле сумел отразить эту попытку проникновения — так правильно брошенный камень отскакивает и блинчиком прыгает по воде.

— Отвечай, Северус! — тон матери мог бы поспорить с черным льдом на зимних улицах, столь холодным он был и жестким.

— Вчера я должен был с ним встретиться, — сказал Северус, старательно избегая ее взгляда. — Я этого не сделал.

Мать договорила за него — все тем же суровым и колючим тоном:

— Вместо этого ты оказался в больнице.

— Да.

Паузы между словами казались столь же промороженными, как и ее голос.

— Та магглорожденная сказала, что это сделала она. Что ты сам ее попросил.

— Лили никудышная лгунья, матушка.

— Вряд ли она лгала.

— Это я в виду и имел.

Она наблюдала за ним — он чувствовал это всей кожей... словно ее взгляд, ее злость и разочарование расходились от нее тяжелой волной, как какое-то заклинание.

— Она сказала, что пытается спасти тебе жизнь.

Да, Лили была склонна все драматизировать. Как и большинство гриффиндорцев.

— Таков гриффиндорский взгляд на мир.

Договорив, он осознал, что именно так Лили и уговорила себя его проклясть: она искренне верила, что тем самым спасает его от худшей участи.

Но она не понимала. Спасение тут было ни при чем — такого, как он, уже нельзя было ни спасти, ни от чего-то уберечь; он мог только попытаться предотвратить самое плохое. И если все, что случилось в прошлый раз, еще не худшее из возможного — узнавать, что же тогда худшее, он определенно не хотел.

Он не верил в мифическую точку "хуже некуда", считая, что это "куда" всегда существует, и стоит только что-то оставить на волю случая — именно туда оно все и покатится. Он мог надеяться только на одно — чуть-чуть повлиять на ситуацию, чтобы выгадать себе пространство для маневра и суметь ускользнуть, когда это снова потребуется — как, впрочем, и всегда.

Лицо матери на глазах затвердело, точно превратилось изо льда в камень.

— Это как-то связано с той школьной бандой?

В будущем они станут несоизмеримо большим. Но пока что этого еще не произошло. По большому счету, сейчас они и впрямь лишь мелкая шпана; психопаты пограничного типа, взращенные на рационе из незаслуженной похвалы пополам с палочной дисциплиной. Они мучили мелкую живность и пугали девчонок, и им это нравилось.

Но настоящее не стоит на месте. В детстве этим мальчишкам скормили искорку злобы; как Контрапассо раздувает угольки раскаяния, так и из их подросткового садизма, подогреваемого семейными догмами о чести и традициях, со временем разгорится пламя; в конце концов они найдут себе место в стане приспешников Темного Лорда, и тогда это пламя хлынет и зальет все волной, точно степной пожар — мертвое высохшее поле.

— С Пожирателями Смерти? — сказал он матери. — Да.

— Ты туда вступил?

Он покачал головой.

— Но они думали, что ты этого хочешь. Люциус Малфой так думал.

Северус кивнул, не утруждая себя словами.

Ее волшебная палочка замерла, обращенная вниз; кончик напряженно вдавился в столешницу.

— И кто из твоих сокурсников знал об этих честолюбивых помыслах?

— Все мои друзья-слизеринцы.

Северус заставил себя дышать ровнее. На мать он при этом не смотрел — в больнице окклюменция далась ему слишком дорогой ценой, и снова к ней прибегать не хотелось... особенно если на сей раз щиты он все-таки не удержит.

— Матерь Божья, — произнесла мать, изрядно его удивив. — Северус, ты хоть подумал о том, как к твоему... проступку отнесутся ровесники? Не может быть, чтобы ты до сих пор не заметил, как устроен Слизерин!

— Я отказался от честолюбивых устремлений, — Северус пытался говорить отстраненно, но слабо себе представлял, как этого добиться без помощи окклюменции. — Хотя в соответствии с текущим политическим климатом должен был холить их и лелеять. Я поставил в затруднительное положение Люциуса Малфоя — можно даже сказать, что я его оскорбил. Малфои весьма могущественны. Как студент Люциус обладал немалым влиянием — возможно, самым большим в школе. И он по-прежнему им обладает.

Выражение на лице матери... это было горе.

— Северус. Если ты это сделал ради той девчонки...

— Нет. Ради себя самого.

Она молчала. Он вдыхал и выдыхал воздух. Думал о том, как найти верный тон. Горе... горе он знал. Знал его и в прошлом, и сейчас; узнавал его снова и снова...

— Когда слизеринец понимает, что его честолюбивые мечты пошли прахом, — сказал Северус, — он отряхивает этот прах с ног и начинает все заново.

— Но не ценой своей собственной жизни, Северус.

О... Она понятия не имела, что именно сейчас сказала.

— Они меня не убьют — если именно это тебя беспокоит. Просто... осложнят жизнь.

Настоящая проблема — не в том, чтобы переждать грозу... он знал, что сумеет это пережить. Бывало и хуже — куда страшнее, чем козни этих недорослей. К тому же ему скорее всего повезет, и они будут так торопиться завоевать расположение Люциуса и поскорее нанести свой удар возмездия, что в итоге лишь начнут путаться друг у друга под ногами. Каждый из них постарается доказать, какой отличный Пожиратель Смерти из него получится; как только речь заходила об удовлетворении собственных амбиций, слизеринцы забывали о факультетской солидарности. Вот если бы Слизерин выступил против него единым фронтом — тогда да, у Лили и его матери (и у него самого, кстати) мог бы появиться повод для беспокойства. Но каверзы вздорных юнцов-одиночек — это он как-нибудь да вытерпит. В конце концов, у него было двадцать семь лет практики.

Нет, чего Северус действительно хотел избежать — так это нежелательного внимания. Если Темный Лорд или Дамблдор осознают пределы его возможностей, особенно в области темной магии... раз он перестал быть потенциальным союзником, Темный Лорд сочтет его умения опасными. Что же до той угрозы, какую увидит в нем Дамблдор...

Сощурив глаза, мать наблюдала за ним.

— Ты же осознаешь, — сказала она внезапно, — что можешь уйти из школы. Студенты вправе заниматься самостоятельно, если сочтут, что получаемое в Хогвартсе образование перестало... удовлетворять их потребностям.

Например, потребности и дальше дышать.

— Да, — произнес он. На этот раз расплывчатый ответ получился у него сам собой; эта проблема — возвращение в школу — его и так уже какое-то время не отпускала.

Снова вернуться в Хогвартс — прежний Хогвартс, еще до того, как все покатилось под откос... Но ведь и тогда в школе многое шло не так — по крайней мере, для него: Мародеры преследовали его за то, что он преследовал собственные цели, а профессора и сокурсники откровенно недолюбливали — кроме слизеринцев, которые терпели его за знаки внимания нужным людям и немного уважали за целый арсенал исключительно поганых проклятий...

Снова смотреть, как этот выпердок, Джеймс Поттер, стоит в каком-то шаге от Лили.

Снова смотреть, как она его полюбит, а потом и выйдет за него замуж... за того, кто как-то сознался, что изводит Северуса только за то, что тот существует...

Даже грози ему смерть — он никогда и ни за что не наложил бы на Лили Контрапассо. Да, он любил ее отчаянно и самозабвенно, до гроба и даже за гробом, но не знал, сможет ли когда-нибудь простить ей любовь к тому человеку... к тем четверым, которых Северус ненавидел так сильно, что порой подозревал — сердца разбиваются от ненависти так же, как и от любви.

Но если не возвращаться в школу — что потом?.. Он попрощался с Хогвартсом в ту ночь, когда погиб Альбус; знал, что это придется сделать еще тогда, когда Пожиратели — настоящие Пожиратели, а не их юные версии — только ступили на территорию школы. Никогда их больше не будет — тех ночей, когда этот замок принадлежал ему.

Для него Хогвартс был частью души — как Лили, и даже Дамблдор. Когда что-то становится частью души — оно никогда не уходит окончательно, но и не застывает в неизменности, и в ту ночь, когда погиб Альбус, Северус почувствовал, что замок покидает его — как Лили, когда он прокричал "грязнокровка!", как Дамблдор, который ушел вместе со словами "Авада Кедавра". Он исполнил все, что обещал, и за это Хогвартс его оставил.

Мог ли он вообще туда вернуться? Да и хотел ли этого? Не будь там ни сопляков-Пожирателей, ни чужой злобы, ни Мародеров — если бы было можно просто войти в главные двери, и чтобы его ждал Альбус, и там были Минерва, Филиус и Помона, и коридоры купались в солнечном золоте... тогда — вернулся бы?

Он прошел бы сквозь смерть — лишь бы снова попасть в этот Хогвартс.

Северус закрыл глаза.