Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) (гет)

8 января 1977 года

— Пока, мам, — сказала Лили, наклоняясь, чтобы мама ее обняла. Запахи мокрого цемента, отсыревшей кошачьей шерсти и совиных испражнений почти заглушали тонкий аромат парфюма.

Мать сдавила ее в крепких объятиях.

— Ты уверена, что уже достаточно поправилась для этой поездки? — спросила она и, выпустив дочь, взяла ее лицо в ладони. — Мне не нравится, как ты выглядишь. Может, стоит им написать, что я привезу тебя на машине через пару деньков?

Лили улыбнулась — от усилия заныли щеки.

— Я просто устала. Отлежусь после собрания старост в тишине и покое, а если и это не поможет, — она сжала руку матери, — то мадам Помфри точно справится. Она куда опытнее тех остолопов из Мунго.

Мама всматривалась в ее лицо — недоверчиво и обеспокоенно — и наконец улыбнулась и поцеловала дочь в лоб; улыбка вышла натянутой, но Лили сделала вид, что ничего не заметила.

— До встречи, солнышко, — мама пригладила ей волосы. — Удачного тебе семестра. Напишешь мне завтра, ладно? Совы там и все такое прочее...

Лили поцеловала ее в щеку. Сотрясая воздух, по людной платформе раскатился гудок паровоза, и над железнодорожными путями поднялись клубы дыма.

— Я тебя люблю, — сказала Лили, в последний раз стиснув маму в объятиях; стоявшие рядом студенты и родители дружной толпой потекли к поезду.

Таща за собой школьный сундук, она залезла в вагон. Какой-то первогодок споткнулся о собственный кофр — Лили едва из-за него не упала, но все же устояла — и тут же еле успела увернуться от двух пятикурсниц, что ворвались в поезд вслед за ней. Вжавшись в стенку, чтобы их пропустить, она в последний раз высунулась из дверей и помахала матери. Платформа уплывала назад; мама послала воздушный поцелуй, а затем поезд повернул на стрелке, и вокзал Кингс-Кросс скрылся из виду.

Лили осталась стоять в опустевшем тамбуре. Прислонилась к стенке, спиной чувствуя дребезжание вагона. Закрыла глаза — та усталость, которая донимала ее с Нового года, почему-то так и не прошла. Сев предположил, что это последствия темной магии, помноженные на рождественскую простуду, но окклюменцией он при этом не пользовался и, как заметила Лили, был явно встревожен. Очень хотелось надеяться, что мадам Помфри разберется, в чем дело...

Кто-то пытался забрать у нее сундук. Она покрепче схватилась за ручку и открыла глаза.

— Привет, Сев, — поздоровалась Лили, едва подавив внезапное и всепоглощающее желание уткнуться ему в плечо. Северус всегда был слишком тощим... пожалуй что даже костлявым, но отчего-то это плечо — хоть он и переоделся в колючую школьную мантию — манило ее, словно теплая пуховая постель.

Прищурившись, он оглядел ее с ног до головы:

— Ты выглядишь так, словно совсем не спала.

— Неправда, — Лили и сама могла услышать, каким ломким от усталости сделался голос. — Я спала. Просто это было бесполезно.

Но ей уже стало... теплее, чем когда она только садилась в поезд. С трудом отлепившись от стенки, Лили похлопала глазами, чтобы разогнать сонливость, и попросила:

— Возьмешь с собой мой сундук, если не сложно? Не хотелось бы волочь его сначала до вагона старост, а потом назад...

— Я считаю, тебе надо не в вагон этот клятый тащиться, — произнес Северус таким тоном, словно речь шла о поездке верхом на драконе, — а лежать и отдыхать.

— У старост там собрание — нельзя же его пропускать. Я не больна, Сев, просто устала.

— Ты не выглядишь здоровой, — возразил он, еще сильнее щуря глаза. — Опиши мне свои симптомы.

— После собрания, ладно? — улыбнулась она. Он до того сощурился, что глаза сузились в щелочки; Лили обеими ладонями обхватила его предплечье и сжала пальцы, и на мгновение ее накрыло теплом — словно под кожу потек заряд бодрости.

— Займешь пока для нас свободное купе?

— Хорошо, — согласился он, глядя на ее руку, как на какой-то посторонний предмет. — Пошли, провожу тебя до этого твоего вагона, будь оно все неладно...

Лили слишком устала для споров — и к лучшему, как оказалось, поскольку в поезде царил форменный бедлам: там гонялись друг за другом визжащие детишки, товары из "Зонко" сеяли хаос и наводили смуту, в коридорах ворковали влюбленные парочки, а в одном из купе под аккомпанемент грохота и восторженного визга кто-то запускал ядовито-лиловые фейерверки. Сев шагал впереди; казалось, он обладал волшебной способностью одним своим видом заставлять толпу расступаться — Лили пришлось ухватить его сзади за мантию, чтобы не навернуться.

По дороге им попалась стайка хихикающих первогодков; Сев рявкнул на них: "А ну заткнулись и сели!" — и детишек как ветром сдуло; они плюхнулись на сиденья в своем купе, не успев даже, кажется, осознать, что именно с ними случилось. Лили улыбнулась, проходя мимо; глаза у них были круглые, как чупа-чупсы.

— Теперь я знаю, какой из тебя вышел учитель, — прошептала она; Северус заинтересованно покосился через плечо — они как раз перебирались из одного вагона в другой. — Ты запугивал своих студентов до состояния беспрекословного повиновения.

— Разве могли быть и другие варианты? — спросил он, и его отражение в оконном стекле призрачно усмехнулось.

Северус открыл двери вагона для старост, пропуская Лили вперед. Здесь было куда тише, чем в остальном поезде — простых смертных сюда не пускали, а Джеймс и Сириус старостами не были, что уберегло здешнюю публику от фейерверков. Зато тут повсюду целовались влюбленные парочки — и у окон, и в глубине на диванчиках.

— После собрания — сразу ко мне, — наказал ей Северус строгим голосом. — Никакой помощи очередным тупицам. Прокляни их или запри в туалете — не то они будут иметь дело со мной.

— Договорились, — ответила она, из последних сил сдерживая смех. Вообще-то, конечно, ничего забавного в этой картине не было — грозный Северус и отлетающий от него в туалет зареванный первокурсник — но в то же время все-таки было. Так, самую малость.

— Я забуду про обязанности старосты, если ты дойдешь до купе и по дороге никого не проклянешь.

— Путь до него слишком долог, — вздохнул Северус. — И полон искушений.

Лили улыбнулась, и, стиснув напоследок его плечо, отпустила вагонную дверь — та скользнула на место, закрываясь у нее за спиной. Поежившись, она запахнулась в куртку: здесь было довольно прохладно, хоть Фелисити Медоуз и Мартин Пикс и усердствовали так, что даже окно запотело.

Заметив первый же свободный столик, Лили плюхнулась на диванчик и легла щекой на столешницу, положив руки под голову. Ей хотелось уснуть и не просыпаться до самой Шотландии. Сев был прав — не стоило ходить на это собрание... надо было послать старостам школы записку, что на каникулах она расхворалась и все еще не поправилась... или же просто послать к ним Сева — с ним они бы спорить не посмели...

— Ну что, все в сборе? — властно спросил девичий голос с другого конца вагона. — Все старосты тут? Если да, то давайте уже начинать.

Лили выпрямилась и откинулась на спинку диванчика, но глаза не слушались и продолжали слипаться. Она прислушивалась к звукам вокруг — подростки хихикали, что-то бормотали, шуршали, ерзая на сиденьях — и думала, что и сама теперь тоже подросток... и Сев тоже, по крайней мере внешне, хотя в душе еще долго будет считать себя преподавателем... долго, если не всегда.

— Так, — сказал староста школы — Лили не помнила, как его зовут, и слишком устала, чтобы сейчас на эту тему напрягаться, — поскольку это всего лишь организационное собрание после каникул, давайте постараемся не затягивать...

Дверь вагона открылась, помешав ему договорить, и раздался знакомый голос, от которого Лили немедленно проснулась:

— Привет, народ! Извините, что задержались! И вот он появляется в дверях — наша сегодняшняя звезда, он же Глупин...

— Да заткнись ты уже, Бродяга... — сдавленно простонал Ремус.

— Вот-вот — хватит орать, а то у Лунатика уши лопнут.

Похоже, Джеймсу все-таки расколдовали превращенную в чайник голову. Лили сидела неподвижно, не осмеливаясь глядеть по сторонам, и жалела, что по дурости выбрала себе столик у самой двери — нет чтоб пройти подальше в вагон... а на диванчике напротив сидели Фелисити Медоуз и Мартин Пикс, которые так и норовили друг друга обслюнявить... вот только этого напоминания ей и не хватало.

— Ну вот, Лунатик, — сказал Джеймс жизнерадостно, — целое свободное место, которое заняла для тебя восхищенная поклонница... Эванс?

Лили медленно повернула голову, чувствуя себя так, словно ступает по льду. Внутри у нее все замерзло — кроме сердца, которое трепыхалось в груди, как безумное...

На этот раз уже Джеймс и Сириус с двух сторон поддерживали Ремуса — тот выглядел таким же больным и измотанным, как и она сама. Разве вчера было полнолуние? Ощутив ее взгляд, Джеймс отдернул руку от волос — похоже, хотел их взъерошить. Лили едва не ударилась в слезы.

Озорная полуулыбка, в которой он так часто перед ней расплывался, дрогнула и погасла.

— Что с тобой стряслось, Эванс? — Джеймс окинул ее удивленным взором, подозрительно напоминая при этом Сева, если не считать широко распахнутых глаз. — Ты выглядишь почти как Лунатик.

— Джеймс, — стоически произнес Ремус. Как бы Сев ни шутил, что терпение — его единственная добродетель, Ремус по этой части мог бы показать пример и самому апостолу Павлу. — Весь вагон сейчас слушает вас и ждет, когда же вы, мои дорогие друзья, соизволите отсюда убраться. Дайте мне уже куда-нибудь плюхнуться и сделайте милость, свалите наконец.

— Вот-вот, плюхнуться, — фыркнул Сириус. — Ты же еле стоишь, мокрая тряпка — и та лучше тебя вертикально держится.

Но на диванчик рядом с Лили свою ношу они сгрузили удивительно бережно, и даже помогли выпрямиться — если судить по страдальческой гримасе, опять испытывая при этом терпение Ремуса. Вежливо улыбнувшись, он выдавил сквозь стиснутые зубы:

— Кыш отсюда, пока я не помог волшебным пенделем под зад.

— Не скучай тут без нас, — Сириус запустил пальцы в волосы — взлохмаченные, они стали напоминать копну сена, — не то зачахнешь и совсем вымрешь.

— Не дождетесь — меня даже ваши выходки не доконали, — отозвался Ремус.

Широко ухмыльнувшись и тряхнув головой, чтобы убрать со лба мешающую прядь, Сириус развернулся, собираясь уходить.

— Пока, Эванс, — сказал Джеймс и слегка замешкался — но Сириус уже открывал дверь вагона, и Джеймс последовал за ним.

Проведя пальцем по длинной серьге с павлиньими перьями, Фелисити Медоуз протянула:

— Пока, Джеймс.

Тот немедленно обернулся, просияв от радости, но обнаружил, что Лили так и не очнулась от своей ледяной неподвижности, улыбается ему Фелисити, а Мартин Пикс мечет на них убийственные взоры. Неловко улыбнувшись в ответ, Джеймс удрал из вагона вслед за Сириусом, и раздвижные двери захлопнулись с грохотом.

— Что ж, Люпин, — сказала староста школы, — большое тебе спасибо за устроенный тут балаган. Не возражаешь, если мы продолжим?..

— Конечно, Розмари, — все так же стоически согласился Ремус. Розмари — как бишь там ее? — презрительно фыркнула, поразительно напомнив при этом Петунью, и открыла наконец собрание. Фелисити Медоуз и Мартин Пикс шепотом заспорили — Лили уловила "Джеймс Поттер", "тебе нравится этот идиот", а затем "ты не считал его таким уж идиотом, когда повторял его приемы и выделывался на метле перед этой лахудрой Амелией Картрайт!"

— Как ты? — спросила Лили, стараясь не шевелить губами.

— Все так же, — слабо улыбнувшись, ответил Ремус. Он был неестественно бледен — и это если сравнивать с Северусом, чья кожа и в лучшие-то дни по цвету напоминала пергамент. Ремус походил на мраморную статую; волосы его были влажными от испарины, а тыльную сторону ладоней исполосовали свежие царапины — как и ту часть шеи, которую не закрывал наглухо застегнутый воротник. Нижняя губа лопнула — тонкая трещина, из которой все еще сочилась сукровица — а тени под глазами напоминали синяки. Если не знать, как бережно Джеймс и Сириус отбуксировали его к сиденью, можно было подумать, что он с ними подрался и проиграл.

— Не может быть, чтобы я так же плохо выглядела, — прошептала Лили. — На мне-то мантикора не прыгала.

Ремус прыснул — и закашлялся, схватившись за ребра. Лили потянулась к нему, но, едва дотронувшись, ощутила резкий приступ тошноты. Зажав рот ладонью, она закрыла глаза и откинулась на спинку дивана.

— А кто тогда прыгал? — спросил Ремус; в голосе его слышалась усталость сродни ее собственной.

— Он напал на меня в глухую полночь и размазал по тротуару, — слабым голосом сказала Лили; тошнота потихоньку отступала. — И сразу же удрал.

— Как и мой злодей, — вздохнул Ремус.

Больше они не разговаривали и только слушали выступления старост... определенно, это собрание не казалось коротким — а может, все дело было в том, как сильно ей хотелось поскорее дождаться конца и спрятаться у Северуса в купе. Лили сидела рядом с молчаливым и изможденным Ремусом и все собрание думала о том, что если она так и будет превращаться в айсберг при виде Джеймса, то не согреется до конца семестра.

* * *

Пустое купе Северус так и не нашел — зато ему попалось почти столь же подходящее, занятое стайкой боязливых первокурсников. Достаточно было открыть дверь, посмотреть на них сверху вниз фирменным взором профессора Снейпа и сказать: "Полагаю, что вы заняли мое купе", — и они немедленно с ним согласились. Проявив при этом поразительную солидарность — такую, что прямо-таки пыль столбом.

Должно быть, ему недоставало возможности вволю потиранить какую-нибудь мелюзгу, решил Северус, задвигая на багажную полку оба сундука — свой и Лили. Он сразу же почувствовал себя бодрее. Правда, не исключено, что причина была в долгожданном уединении — он и сам не знал, каким божьим чудом удержался и не превратил половину поезда в сурикатов.

Поскольку пером и чернилами в дороге было пользоваться невозможно, он достал записную книжку и маггловскую ручку и открыл страничку с заметками о болезни Лили. Мадам Помфри точно сочтет его одержимым... но ей потребуется вся возможная информация, чтобы правильно поставить диагноз.

Северус повидал немало недоумков, страдавших от магической отдачи, и был практически уверен, что это не последствия Контрапассо. Даже если организм и был ослаблен болезнью еще до того, как Лили наложила темное заклятье, отдача все равно не приводила к тому, что самочувствие сначала улучшалось, а затем ухудшалось снова. А в больнице она явно шла на поправку. Да и нынешние ее симптомы не совпадали с описанными в то утро: ни дезориентации, ни головокружения, ни боли, только усталость и повышенная чувствительность к температуре. Она жаловалась, что зябнет — однако, когда прикасалась к нему, руки у нее были теплые, но не лихорадочно горячие. В любом случае, раз у нее такие теплые руки, то мерзнуть она точно не должна.

Если магическая отдача ни при чем, то либо у болезни длительный инкубационный период, либо Лили кто-то проклял. А в привычной Северусу реальности еще ни разу не случалось ложной тревоги из-за пустяков; напротив, все обычно оказывалось куда хуже, чем выглядело на первый взгляд.

Тем новогодним утром она встретилась с Люциусом, которому мать рассказала, что он, Северус, по милости Лили угодил в больницу. Времени на то, чтобы что-то наколдовать, у Люциуса было слишком мало — это подтверждали и мать, и Лили; кроме того, он наверняка был в весьма расстроенных чувствах и не смог бы наложить заклятье незаметно и не вызывая подозрений. Но Северус был уверен, что Лили кто-то проклял... и если не Малфой, то кто тогда?

Люциус всегда неплохо к нему относился — с некоторым пренебрежением, конечно, но чего еще ждать от чистокровного сноба, который общается с полукровкой из нищей семьи... точнее, нищей была только маггловская ее половина, но Принцы никогда не привечали ни Северуса, ни его мать. Однако если в случившемся с Лили и впрямь виноват Люциус, он сможет вволю налюбоваться на собственные кишки... о да, и весьма скоро.

Знай Северус заранее, что Пожирателям станет известно, как Лили помешала его встрече с Темным Лордом, он ни за что не стал бы ее впутывать в эту историю, и более того — без раздумий прикончил бы того, кто им об этом рассказал. Но жизнь словно задалась целью испытать пределы его человекоубийственной решимости, поскольку опасность на Лили навлек сначала он сам, а затем — его собственная мать. Корить за это себя он еще мог, но мать всегда будет в первую очередь заботиться о сыне, не о его друзьях, а чужие приоритеты слизеринцы уважали.

Северусу просто придется пересмотреть свои собственные — не только удержаться на плаву самому, но и потопить всех говнюков, что посмеют угрожать Лили в Хогвартсе.

Он вскинул глаза, заметив у дверей какое-то движение; волшебная палочка была уже в рукаве — на случай, если там окажутся молокососы-Пожиратели или же их зеркальные двойники, эти блядские Мародеры, но это была всего лишь Лили...

— Так вот ты где! Ну наконец-то!.. И это ты называешь "занять купе поближе"? Да мы тебя уже час по всему поезду ищем!

...вот только вслед за ней появился Люпин. Который выглядел так, словно луна прошлой ночью свалилась с неба и хорошенько треснула его по голове; когда же он обнаружил, что по каким-то неведомым причинам Лили свернула в купе к кошмарному Сопливусу, лицо его приобрело озадаченное и слегка смущенное выражение.

А может быть, Люпин смутился оттого, что Лили практически заползла — другим словом это назвать было нельзя — на тот диванчик, который занимал Северус.

— Сев, ты же не возражаешь, что я привела с собой Ремуса? Блэк и... Поттер, — она запнулась на этом имени, и Северус почувствовал, как сжимаются его пальцы — на волшебной палочке, на записной книжке, — как раз устраивают какой-то салют — судя по тому, что мы слышали, когда проходили мимо — а Ремус сейчас вырубится. Как и я.

И с этими словами она положила голову Северусу на колени. От шока он едва не подпрыгнул до потолка — еле удержался, чтобы не уронить ее на пол; чтобы как-то отвлечься, уставился на Люпина, который был явно столь же ошарашен таким приступом внезапного безумия.

— Марш на сиденье! И прекрати запускать сюда чертов сквозняк! — рявкнул Северус, и Люпин повиновался с тем же проворством, что и остальные студенты: почти что влетел в купе и приземлился на свободный диванчик напротив — и только тогда моргнул, словно не мог сообразить, как именно туда попал. Будь Северус в силах сосредоточиться — он бы наверняка ухмыльнулся, но по коленям у него рассыпались темно-рыжие волосы Лили, и от этого зрелища все его мысли хором объявили выходной.

— Сев, — пробормотала полусонная Лили, — тебе надо больше есть. Ты слишком костлявый...

— Тогда найди себе другую подушку, — сказал он, но махнул волшебной палочкой в сторону стоявшего наверху сундука — крышка распахнулась, и выскользнувшая из-под нее школьная мантия спланировала вниз. Северус сложил ее и заставил Лили приподнять голову, чтобы подсунуть туда получившийся кривой четырехугольник; к тому же — или даже в первую очередь? — такая подушка позволила бы утаить определенные... постыдные реакции. Конечно, он мог сослаться на то, что семнадцатилетнее тело — это ад кромешный, но подозревал, что сделал бы своему самообладанию незаслуженный комплимент, если бы предположил, что дело тут в одном только возрасте.

Решив эту проблему, Северус пришел в подходящее расположение духа, чтобы как следует запугать Люпина — весь в испарине, тот казался ослабевшим и настолько растерянным, насколько полудохлый оборотень вообще способен растеряться.

— В чем дело, Люпин? — поинтересовался Северус, сощурившись для пущего эффекта. — Тебе тоже нужна подушка?

На влажном лбу выступили новые бисеринки пота — Северус наслаждался этим зрелищем. Невозмутимее взрослого Люпина был только Альбус. Невозможная сволочь. То есть сволочи.

— Мне и так неплохо, — сказал Люпин, вполне сносно имитируя нормальную интонацию.

Лили, похоже, уже спала. У Северуса сердце ушло в пятки — спасли только шпионские навыки — когда она вдруг взяла его за руку, заставляя коснуться ее волос. Он мог только смотреть — на то, как его ладонь покоится на шелковистых мягких локонах, а пальцы легонько трогают лоб, теплый, но не лихорадочно горячий.

Северус перевел взгляд на противоположное сиденье. Он слишком обомлел, чтобы съязвить, или презрительно фыркнуть, или придумать что-то обидное — чтобы сделать что угодно, кроме как просто уставиться на Люпина. Тот был по-прежнему покрыт испариной, но из растерянного и слегка напуганного стал задумчивым. Будь на его месте кто-то еще, Северус решил бы, что тот что-то просчитывает.

— Ложись, Люпин, пока совсем не отрубился. Я ничего тебе не сделаю... скорее всего.

— Я бы все равно все проспал, — очень медленно он залез на сиденье с ногами и все так же медленно откинулся назад, то и дело морщась от боли. Опустившись наконец на диванчик, он весь обмяк, словно растекся по обивке. Северус узнал этот вздох: так бывает, когда боль бесконечна, и ты забываешь, что это такое — больше ее не испытывать, и все, на что ты можешь надеяться — недолгое облегчение, мгновение, когда она не так сильна, как во все остальное время.

Под ладонью Северуса Лили что-то пробормотала, глубже зарылась в свою подушку и подсунула руку под голову, пряча ладонь в складках ткани. Он провел пальцами по ее волосам, не мешая мелким прядкам забиваться под ногти; Лили довольно вздохнула, словно так же расслабилась на его жестких коленях, как Люпин — на мягком диване.

Северус за ним наблюдал — поначалу исподтишка, потом перестал таиться, когда осознал, что тот все равно ничего не замечает. Оказывается, превращения уже в то время давались оборотню весьма нелегко; Северус не припоминал ничего подобного... должно быть, потому, что не стремился сокращать дистанцию, как в прямом, так и в переносном смысле слова. Да и вообще плевать хотел на Люпина — тот был одним из них, и как бы этот поганый оборотень ни страдал, ничего иного он не заслуживал.

Той ночью Люпин погиб. Под стенами Хогвартса, от проклятия в спину — Северус видел это незадолго до собственной смерти. Долохов, вероятнее всего; в Темных искусствах тот зашел куда дальше большинства Пожирателей, но оборотня можно убить только серебром и огнем, и даже темная магия бессильна с ним справиться... Наверное, Долохов создал у него в пищеводе серебряный слиток... но нет, если хватило способностей, то, скорее, превратил кровь в жидкое серебро — что было бы вполне в духе этого садиста. В любом случае, смерть Люпина была чудовищной. Невообразимо страшной... по сравнению с ней тот треклятый змеиный укус — все равно что любовный засос...

Северус осознал, что шевельнувшееся у него в груди странное чувство — это жалость к оборотню. Помнится, Беллатрикс вроде бы говорила — ну не совсем, конечно, говорила, в тот момент она сходила с ума от ярости, — что у Люпина с Нимфадорой был ребенок?.. Когда Северус увидел, что они оба принимают участие в битве, он решил, что с их отпрыском что-то случилось... хотя, конечно, это было бы как раз в духе той парочки — гриффиндорца и ебанутой на всю голову хаффлпаффки... С них бы сталось поставить свои идеалы превыше всего, даже будущего их мелкого отродья. Нет чтоб подхватить своего щенка под мышку да удрать куда подальше — какие же идиоты... Если Беллатрикс нашла той ночью племянницу, то Нимфадора тоже погибла, в этом Северус был уверен. Скорее всего, от проклятия Кипящей крови — для такого случая Беллатрикс бы сочла его самым подходящим... она собиралась им воспользоваться после измены Регулуса, но не смогла до него добраться — тот успел исчезнуть...

Северусу стало холодно — словно задул арктический ветер. Может, где-то в поезде дементор? Но нет, к чему ему дементор; прошлое и так всегда рядом, под тонким слоем поверхностных мыслей. Лили могла сколько угодно рассуждать о прощении, но для Северуса покой приходил только с изоляцией от эмоций. Будь он не самим собой, а кем-нибудь другим — только прирожденным легилиментом, что скользит по краешку чужих мыслей и взмывает на гребне чужих переживаний, как обломки, подхваченные приливом — тогда, возможно, он бы обошелся без окклюменции... мог бы вспомнить и почувствовать что-то, кроме злости, страха, недовольства и отвращения. Но если бы желания что-то значили, его ждало бы посмертие с видом на океан, и никаких воспоминаний о гибели, и он был бы лучшим человеком, чем когда-либо при жизни, и — хотелось бы надеяться — более счастливым.

Но даже магия не способна исполнить такие желания.

Он отложил записную книжку в сторону и отлевитировал ее назад в сундук. Защелки клацнули, закрываясь. Люпин открыл глаза, и Северус понял, что тот вовсе не засыпал — но подросток ничего не сказал, только молча смотрел в потолок. Заострившиеся черты лица, утомленный и невидящий взгляд; все это говорило о глубинной усталости, проникшей до мозга костей. Как он прожил с этим проклятием больше тридцати лет, если стал таким уже к шестнадцати?

— Люпин, — услышал Северус собственный голос, — ты слышал об Аконитовом зелье?

"Что-что?" — удивился он про себя.

Не поднимаясь с сиденья, Люпин повернул к нему голову. Серо-голубые глаза моргнули.

— О каком зелье? — вопрос прозвучал устало. — Если там содержится аконит, вряд ли оно мне подходит.

— В этом-то весь и смысл. При трансформации оно подавляет безумие, и человеческий разум сохраняет необходимый контроль.

Люпин замер в полной неподвижности, будто потерял сознание — и жизнь вместе с ним. Закрыл глаза, снова их открыл — неспешно, вдумчиво; затем приподнялся на локте и уставился на Северуса с выражением, напомнившим ему о волке — впервые за все годы их знакомства. На лице Люпина читалась настороженность, но лишь внутренним отзвуком, как будто его предостерегал инстинкт; на поверхности же, как отражение на оконном стекле, лежали человеческие эмоции — подозрительность и отчаянно-опасливая надежда.

— Ты морочишь мне голову, — только и сказал Люпин, однако в его негромком голосе прозвучало что-то, не дающее забыть о той тени волка.

— Нет. Если ты ищешь подвох — зелье экспериментальное.

О да, еще бы: его изобретут только через пятнадцать лет. Что ж, тем хуже для Дамокла Белби, тем лучше для Северуса. И для Люпина, по-видимому.

Забывчивость уже давно превратилась для него в недосягаемую роскошь. В его памяти был запечатлен каждый этап создания этого зелья — сложного и ставящего в тупик... Нет, он, конечно, любил именно такие — капризные, озадачивающие, требующие поразительной точности, поскольку одно неверное движение или неправильно отмеренная доза ингредиента означали смертельную опасность для того, кто его выпьет... или даже для самого зельевара. Как в случае с Аконитовым зельем.

Люпин смотрел на Северуса все с тем же выражением, и все так же лежал на боку, приподнявшись на локте — словно застывшее в неподвижности животное, которое знает, что любой неосторожный шаг может дорого ему обойтись.

— В каком смысле — экспериментальное?

— Заявленный эффект достигается. Но неясно, как это подействует на организм в отдаленной перспективе. Поскольку она ни для кого еще не успела наступить.

Понаблюдав за собеседником еще пару секунд, Люпин наконец приподнялся и сел — так же осторожно, как ложился; болезненно морщась, он опустил ноги на пол и откинулся на спинку диванчика.

— Что значит "неясно, как это подействует на..."

Дверь в купе с грохотом распахнулась.

— Лунатик! Ты тут...

Блэк еще даже не успел заговорить — палочка сама прыгнула в руку, как только Северус заметил эту ненавистную, самодовольную физиономию, возрожденную во всей ее былой привлекательности. С вернувшимся из тюрьмы Блэком Северуса кое-как примиряли только перенесенные этой шавкой лишения — вся его исковерканная жизнь, как в зеркале, отражалась на потрепанном лице. Но теперь перед ним снова стоял молодой Блэк — тот самый, которого он десять лет так люто ненавидел, с яростью незамутненной и абсолютно оправданной; этот изнеженный недоносок наставил на Северуса свою волшебную палочку, а в дверях уже маячил он — Поттер — тоже с палочкой наголо — эта плесень, перхоть подзалупная, он не уберег Лили... Они все — не уберегли ее, не спасли... Северус сделал все, что было в его силах, даже уступил ее им — а они ее не уберегли. Он не смог бы им это простить, даже если бы прожил тысячу лет, пока душа не зачахнет от злобы.

— Что здесь... — Лили приподнялась, запуская пальцы в волосы, и переводила взгляд с Люпина — тот стоял, не отходя от диванчика — на Северуса, который непонятно когда успел вскочить на ноги и направить волшебную палочку на этих двух высерков рода человеческого... Они наставили на него свои — и выглядели при этом так, что рядом с ними даже ошеломленный Люпин показался бы лишь слегка удивленным.

Заметив нежданных визитеров, Лили так и застыла — словно ее трансфигурировали в камень. С того места, где он стоял, Северус не видел ее лица, но ему определенно не нравилось, как глаза Блэка и Поттера перебегали с него на Лили; за тридцать восемь прожитых лет он четко научился различать, когда назревает пиздец.

— Эванс? — удивился Поттер, и одновременно с ним Блэк сказал, жестко сощурившись:

— Какого хера, Лунатик! Это что еще за хуйня?

Северус хотел ответить чем-нибудь саркастичным и уничижительным, чтобы скрутить их в бараний рог, но у него отнялся язык. А если бы не отнялся — с него могло бы сорваться разве что проклятие Кипящей крови. О, какое бы это было наслаждение — он позволил себе мимолетную фантазию, на задворках сознания промелькнуло, как хлынет у них из пор вскипевшая кровь... но в жизнь воплощать ее было нельзя, иначе он потерял бы Лили во второй раз. Может, она и смогла ему многое простить — как именно, Северус слабо себе представлял, и даже сомневался в этом — но делать глупости он определенно не собирался.

— Мы просто разговаривали, — произнес Люпин. Он говорил рассудительно — смутное эхо того взрослого мужчины, которого запомнил Северус — но было в его голосе что-то такое смиренное, от чего его хотелось пнуть по коленным чашечкам. Нет, не Аконитового зелья недоставало этому бесхребетнику...

— Ваш тряпка-приятель пытается вам сказать, но ему мешает воспитание, — произнес Северус, не опуская палочки, — чтобы вы, припиздыши внематочные, уебывали отсюда нахер, ибо здешняя хуйня — не ваше мудачье дело.

— Сев! — Лили уставилась на него огромными глазами. Было приятно видеть, как вытаращились от этих слов Блэк и Поттер — не так, конечно, приятно, как запустить в них проклятием Кипящей Крови, но все же достойная замена. На сейчас.

— Да, воспитание и впрямь не позволит мне такое сказать, — согласился Люпин, хлопая глазами. — Бродяга, Сохатый — мы уже уходим?

— Эванс, что ты тут делаешь? — продолжал упорствовать Поттер. Он казался озадаченным, даже обеспокоенным. Северус сузил глаза.

Лили медленно поднялась на ноги и встала между Северусом и этими мразенышами, что его совершенно не обрадовало; хотя он и не думал, что Поттер способен сознательно ей навредить, но Блэк слишком жаждал добраться до "этого говнюка Сопливуса" и не собирался останавливаться из-за того, что на дороге стояла Лили... ну разве что он совсем разучился целиться.

— Поттер, — голос ее прозвучал странно, так странно, что он и сам не смог разобраться в своем почти болезненном желании... ему хотелось увидеть ее лицо — или как раз наоборот, никогда не узнать?..

— В моем словаре, конечно, нет таких выражений, как у Северуса, но чувства его я разделяю. Уходи, пожалуйста, — сказала Лили.

Закусив губу, Поттер снова посмотрел на Северуса. Как и Блэк. Правда, его взгляд — напряженный, прищуренный — то и дело возвращался к Люпину.

— Заебали уже, хуесосы сраные! — рявкнул Северус. — Вот дверь — вот нахуй! Пиздуйте отсюда к ебаной матери, пока вам зенки в жопу не захуячили!..

— Уйдите! — Лили отступила на шаг и столкнулась с ним.

— Спасибо, Лили, — Люпин неожиданно повернулся к ней, оказавшись спиной к своим мудотрахнутым приятелям. — Ты была права, мне и впрямь стоило отдохнуть в тишине. Увидимся на празднике.

Он попятился, помахав ей рукой, с губ его не сходила деланная улыбка, а глаза смотрели настороженно; столкнулся с Блэком и Поттером, вынуждая их выйти из купе, и затворил за собой дверь.

Лили и Северус стояли, не шевелясь — возможно, потому, что эти трое обмудков тоже не двигались с места. Люпин прижимался спиной к дверному стеклу; Блэк и Поттер что-то ему втолковывали, размахивая руками. Наконец Блэк развернулся и зашагал прочь, потащив за собой Люпина; обеспокоенный Поттер все еще колебался, поглядывая в купе сквозь окошко. Оскалившись, Северус направил палочку на дверь; шторка с треском развернулась, закрывая стекло.

Зажмурившись, Лили опустилась на сиденье. У нее побледнели даже губы, а круги под глазами стали еще темнее. Сам не заметив как, он тоже шлепнулся на диванчик; потянулся к ее лицу, словно хотел убедить себя, что она поправится — но, разумеется, это ничего не изменило.

Лили повернула голову, прижимаясь щекой к его ладони. У Северуса замерло сердце — потом забилось снова, зачастило, сбиваясь с ритма; она с трудом разлепила глаза и улыбнулась одними краешками губ, словно на большее уже не хватало сил.

— Все будет хорошо, — произнес он. Обещаю. — Я не позволю причинить тебе вред.

Ее улыбка стала шире. Закрыв глаза, она ответила Северусу его же словами.

— От боли никто не избавлен, — пробормотала Лили и подвинулась ближе, приваливаясь к его плечу.

Он задумался, можно ли было это считать своеобразным предзнаменованием.

* * *

Ремус шел нетвердой походкой, приближаясь к купе, где Джеймс и Бродяга уже наверняка успели учинить форменный разгром, и радовался тому, что ему есть над чем подумать. Тот разговор со Снейпом, грядущий скандал и возможный риск отравиться — все эти мысли успешно отвлекали его от боли во всем теле. Малоизвестный пустячок-с из жизни оборотней: прогулки по раскачивающемуся вагону отнюдь не способствовали скорейшему выздоровлению после ежемесячного превращения.

— Привет, народ, — отрывисто бросил Сириус, врываясь в купе, занятое шестикурсниками и почти рассеявшимися клубами дыма, — секретная встреча, только для Мародеров, так что деньтесь отсюда, приятели.

— Катись в жопу, Блэк, вместе со своими мародерскими секретами, — отвечал Клайв Поттер-Пирбрайт (не родственник). — Если тебе так надо провести тайное совещание — туалет к твоим услугам.

Остальные расхохотались, швыряясь друг в друга всякой ерундой. Отношения у них были вполне дружеские, но Поттер-Пирбрайт так и не выучил, что с Сириусом иногда лучше не связываться. Один взгляд на лицо Бродяги — и робкая надежда Ремуса на мир и покой испустила последний вздох и скончалась на месте.

— Не-а, — Джеймс широко ухмыльнулся, — там Вентворт и Дентворт, целуются взасос. Ну же, народ, Лунатику надо отдохнуть — только взгляните на него, — он помахал рукой у Ремуса над головой, словно отдергивал занавес.

— Гриффиндоровы яйца, Люпин, — произнес Поттер-Пирбрайт, — что с тобой стряслось? Что, Блэк рассорился с подружкой, а ты подвернулся под горячую руку?

— Нет, под нее подвернулся я, — ухмылка Джеймса стала еще шире. — О, мы могли бы такое об этих каникулах рассказать, такое... но не станем. Не-а, не станем.

Он провожал их до двери, рассыпаясь в цветистых комплиментах, называя их истинными джентльменами, прародителями милосердия и офигительно славными ребятами. Питер остался в купе, скалясь в довольной улыбке.

Наконец шестикурсники ушли — обмениваясь по пути тычками и тумаками и пытаясь припомнить, кого из девчонок Сириус бросил (или кто из них бросил Сириуса) прямо перед каникулами.

Как только за Бентвортом закрылась дверь, ухмылка сползла с лица Джеймса. Бледный и взволнованный, он плюхнулся на диванчик рядом с Питером. Волосы его торчали во все стороны — он всегда пытался их так взъерошить, особенно перед Лили; Ремус не знал, что состояние шевелюры Джеймса может зависеть от его настроения.

— Вот же тупое мурло, — сквозь зубы проворчал Сириус и помог Ремусу опуститься на сиденье, принимая на себя большую часть его веса, что задачу эту весьма облегчало; к счастью, силой Бродяга обделен не был. — Дрочила недоразвитый... Да ему ни в жизнь Мародером не стать, сколько б ни выебывался! Даже за сто тысяч лет!..

А затем он повернул голову, и из темно-серых глаз на Ремуса уставился ураган.

— Ну? Так ты расскажешь наконец, какого хуя тебя занесло к этому сопливому дерьмолюбу? Он что, тебе угрожал? Да он у меня кишками сморкаться будет, эта тварь скользкая!..

— Ты был у Сопливуса?.. — у Питера отвисла челюсть, а к щекам прилила кровь — он всегда краснел, когда пугался.

— Я там отдыхал, — сказал Ремус, с ностальгией вспоминая ту благословенную тишину, — и мне никто не угрожал.

Хотя он не представлял, с чего это Снейп вдруг завел речь об Аконитовом зелье... собирайся он отравить Ремуса — обстряпал бы все ловчее, уж чего-чего, а хитрости и ума ему было не занимать... Сама идея, конечно, завораживала — превратиться и сохранить рассудок; но ни за что на свете Ремус не принял бы зелье из снейповских рук — даже если бы к нему прилагались полное исцеление, горшок золота и то милое лицо, которое грезилось ему, когда с ночного неба сиял месяц — потому что под полной луной ему грезился только бесконечный бег.

Сириус продолжал пылать, еле сдерживая гнев, Джеймс явно беспокоился, а Питер заливался краской испуга.

— Меня привела Лили, — пояснил наконец Ремус. — Сказала, что Снейп нашел тихий уголок, и чтобы я присоединялся. Вы, обормоты, как раз запускали свои фейерверки, когда мы проходили мимо.

Ну да, в воздухе все еще витал запах горящей серы...

— Что там делала Эванс? — вставил Джеймс еще до того, как Сириус успел разразиться новыми оскорблениями и призвать на голову Снейпа очередные кары. — В смысле — почему?.. Он же ее обозвал...

— Угу, перед половиной курса, — фыркнул Сириус. — Она тогда совсем с катушек слетела, это точно.

— Нет, не слетела! — горячо возразил Джеймс. — Эванс просто... — Кажется, у него не хватало слов. — Лунатик, ты же был там — что произошло?.. Она — лежала на... — на этом месте Джеймс залился румянцем; он всегда отличался повышенной стыдливостью.

— Заебал со своим ханжеством, — сказал Сириус, даже не пытаясь смягчать выражения. — Ну, положила она ему голову на колени — и что с того? Тебе бы тоже неплохо как-нибудь заполучить туда девчонку.

— Она — что? — пропищал Питер, вспыхнув до ушей. — С Сопливусом?..

Ремус вздохнул:

— Она просто спала, придурки. Потому что очень устала. По-моему, она заболела.

— Лунатик, соревнуйся вы двое, кто из вас сегодня выглядит хуже, жюри бы встало в тупик, — без обиняков заявил Сириус.

— Эванс больна? — Питер удивленно переводил взгляд с одного на другого. — И Сопливус снова ошивается рядом, а она — спит у него на коленях? — он снова раскраснелся.

— Ну как-то так, да, — безразлично подтвердил Сириус, хотя Джеймсу было явно невыносимо слушать все эти ужасы.

— Это же полная чушь! — наконец взорвался он; можно было подумать, что еще чуть-чуть — и мебели крепко достанется. — Он же назвал ее... Хвост, ты же сам мне рассказывал — Макдональд говорит, Эванс наконец поняла, что Снейп собирается стать Пожирателем Смерти!.. Она весь остаток года себя вела, словно его не существует, а теперь вдруг опять... Лунатик, ты что, не видишь, насколько это странно?!

— Да, если так сформулировать, это и впрямь кажется странным, — согласился Ремус, закрывая глаза и откидываясь на спинку сиденья.

— Большое спасибо...

— ...но не тогда, когда ты вспомнишь, что они уже много лет как дружат. Макдональд еще добавила, что он пытался извиниться, а Лили не захотела слушать.

— Вот именно, — выпалил Джеймс, — не захотела! Да ведь еще перед каникулами она его в упор не замечала!..

— Ну, значит, теперь передумала, — сказал Сириус. Ремус терялся в догадках... он что — единственный расслышал в этих словах нотки усталости? Скорее всего, да; вряд ли кто-то еще подозревал, насколько Сириуса раздражала эта Джеймсова одержимость. Питер бы всем разболтал, а сам Джеймс был бы оскорблен в лучших чувствах.

— А может, Сопливус ее заставил, — внезапно предположил Питер. Что-то в его голосе заставило Ремуса приоткрыть глаза. Питер сидел неподвижно, только взгляд его блуждал между Ремусом, Сириусом и Джеймсом — и, наконец, остановился на Джеймсе.

— Он же хочет стать Пожирателем Смерти, так? Значит, разбирается в разной нехорошей магии и может заставить... кого-нибудь... что-нибудь сделать.

Глаза Ремуса окончательно распахнулись. Сириус застыл на соседнем сиденье, скрестив на груди руки, а у Джеймса от лица отхлынула вся кровь.

— Я пытаюсь сказать — вы только подумайте, — зачастил Питер, и черты его лица словно заострились, — он же и в зельях хорошо разбирается. Он мог ее заколдовать или что-то ей подлить... Ему наверняка надоело, что она его не замечает и ведет себя так, словно он ее недостоин. Должно быть, он что-то с ней сделал, чтобы они снова подружились. Подружились и... ну, вы понимаете... — и он снова зарделся.

Ремус почувствовал, как в животе начинает скручиваться тугой узел. Не оттого, что слова Питера его убедили — оттого, что в них поверил Джеймс, если судить по его лицу; ну или же вот-вот поверит, буквально через какую-то пару секунд, если только не...

Сириус фыркнул. Узел в животе замер — и болезненно дернулся, когда Сириус произнес:

— Бля, да он без мыла в жопу пролезет. Ему зелья девчонке подлить — как нехуй срать. Или Империусом ее приложить... Не то эти его Пожиратели до сих пор бы друг друга ебали, пидорасы сраные... Но как по мне, так Лунатик прав, Сохатый: когда это Эванс видела в нем кусок дерьма, как все нормальные люди?

— Весь прошлый семестр! — Джеймс пошел пятнами; то ли от возмущения, то ли от Сириусовой манеры выражаться — Ремус не знал. — Об этом и речь!

Сириус пожал плечами:

— Значит, у нее случился приступ инсайда.

— Инсайта, — машинально поправил Ремус. — Инсайд — это внутренняя информация.*

— Спасибо, ботаник ты наш напыщенный, — Сириус улыбнулся краешком рта — тем, который не был виден Джеймсу, сидевшему на другом конце купе. — Инсайт, как мне тут услужливо подсказывает Лунатик. Временный. А потом Сопливус как знатный жополиз в очередной раз что-нибудь такое выкинул, и она его простила. И теперь он снова будет таскаться за ней хвостом, как последний гондон, а она перестанет замечать, какой он ебаный говнюк, и все у них будет по-прежнему — радуга, щенята и прочее дерьмо.

— Если он подлил ей любовное зелье, — добавил Ремус, — тогда у него склероз. Он едва ли не больше меня удивился, когда она положила голову ему на колени.

А мне показалось, что очередное полнолуние наконец-то свело меня с ума.

— Может, он наложил на нее Обливиэйт, — предположил Питер. Похоже, его вера в снейповское коварство ничуть не поколебалась. И Джеймс был с ним согласен.

"Просто зашибись", — обреченно подумал Ремус. Плакал их единственный шанс хоть как-то тормознуть Джеймса — если бы Сириусу удалось его убедить, что все это полная ерунда...

— Питер прав — он что-то с ней сделал, — настаивал Джеймс, упрямо стиснув зубы; Ремус уже сталкивался с ним в таком состоянии. — Я более чем уверен. Лунатик, я тебя услышал, но Эванс и правда плохо выглядит, и она снова сдружилась со Снейпом — тут должна быть какая-то связь, она наверняка есть!.. — его глаза решительно блеснули за стеклами очков. — И я собираюсь разобраться, какая.

"Прощай, надежда на спокойный семестр", — подумал Ремус и мысленно застонал от усталости.

— Хорошо, Сохатый, — вяло сказал он вслух, — поступай как знаешь. Когда Лили всыплет тебе по первое число, мы с Бродягой отлевитируем тебя в больничное крыло, а мадам Помфри заштопает.

— Бродяга, ты же мне поможешь? — Джеймс широко распахнул глаза. — Так ведь? Эванс с Гриффиндора — не можем же мы позволить, чтобы эта скользкая гадина что-то с ней сделала!..

— Конечно, Сохатый, — согласился Сириус. Как всегда. Предложи Джеймс отрезать ноги и смотаться на прогулку в Гималаи — Сириус бы согласился, и глазом не моргнув. И даже сам притащил бы мачете.

Но на сей раз Ремус определенно расслышал в его голосе нотки усталости.

* * *

Дождь. Каждый день — сплошной дождь.

"В пизду эту Эванс", — мрачно подумал Сириус. Семестр еще толком не начался, а от нее уже одна головная боль. От нее и этого Сопливуса, ебать его в рот...

Ему хотелось сигарету. Этим летом Сириус начал курить — чтобы чем-то себя занять, пока живет у Поттеров, и чтобы не зацикливаться. С сигаретой жизнь становилась терпимой, а воспоминания — сносными. Черно-алые клубы темной магии, ползущие из отцовской волшебной палочки, вопли матери, вцепившийся в руку Регулус, рыдающий: "Сириус, не уходи, останься, пожалуйста!.." — когда куришь, все это казалось хуйней. А из-за хуйни на стенку не лезут. Можно было думать, не рискуя разнести все вокруг — о том, что Регулус, этот родительский любимчик, впервые за пять лет не злорадствовал — и не насмешничал, не пытался уязвить... В первый раз, и не исключено, что в последний — теперь, когда Сириус ушел из дома и поселился у Поттеров, злостных предателей крови... Сириус никогда и ни за что не смог бы возненавидеть Сохатого — но временами, и особенно прошлым летом, когда он замечал, как родители любят Джеймса и сколько они для него делают, Сириус готов был отдать все на свете, лишь бы родиться не Блэком, а младшим сыном Поттеров, и никогда не узнать, как же ему повезло.

Сохатый кое-что знал... не так уж много, но он бывал в резиденции Блэков — в этом мавзолее... не сказав ни слова, глядел на головы домовых эльфов — сморщенные, свисающие со стен; на предков, которые презрительно фыркали на Сириуса с потертого фамильного гобелена — их осуждающий шепоток: "Гриффиндорец... предатель крови..." — следовал за наследником Блэков по всем гостиным этого ебаного склепа — как и разочарованные взоры родителей. Именно в тот день Джеймс повернулся к Сириусу и сказал: "Бродяга, ты же знаешь, что я всегда тебе помогу? Тебе даже просить ни о чем не надо — ты только приди и посмотри мне в глаза. И я сразу же все пойму".

Сириус так и сделал, и чета Поттеров улыбалась ему все каникулы напролет, и чтобы его отвлечь, Сохатый показал, как можно незаметно выбраться из их холмистого и запущенного поместья, и Сириус дошел до той маггловской деревушки в нескольких лигах пути, и увидел, как курит какая-то милашка, и тоже захотел попробовать. Он тогда спросил, можно ли стрельнуть у нее сигаретку, и она дала ему ту, которую курила сама — с темно-красным пятном от помады на фильтре — а себе зажгла новую; он глядел на магглу сквозь едкие клубы табачного дыма и думал, что в жизни не видал зрелища охуительнее.

Так он начал курить — и не бросил, хотя Лунатик все это страшно не одобрял, недовольно косился в его сторону и хмуро язвил, что рано или поздно Сириус засунет за ухо непотушенную сигарету и подпалит себе волосы.

Нет, Сириуса не раздражал Лунатик — вместе со всеми его взглядами исподлобья и лекциями о раке легких (какая-то маггловская болячка, о которой мама-врач, должно быть, прожужжала ему все уши). Порой он бывал немного занудой, но Сириус уже давно решил, что ему, пожалуй, это нравится — как и то, что раз в месяц Лунатик превращался в кровожадного монстра, который одной левой способен вырвать тебе руки, а затем прибить ими нафиг. Сразу и монстр, и зануда — уникальный в своем роде. А еще — иногда он сжимал волшебную палочку, и в глазах у него разгорался особый блеск, и тогда Сириус видел, что Ремус тоже способен вырвать тебе руки, а затем ими прибить — вот только он никогда бы так не поступил, потому что такой уж он есть, Лунатик, воздушная зефирка внутри оборотня внутри у зануды. Единственный и неповторимый.

Эванс тоже была занудой, но совершенно другого сорта. Ее занудство Сириусу не нравилось. По правде говоря, если бы Сохатый не втюрился в нее по уши в приступе какого-то идиотского безумия, Сириус уже проклял бы ее, и не раз — просто за то, что она такая назойливая, самоуверенная и, прах ее побери, постоянно действует другим на нервы. Сохатый думал — это глупость и бред, что Эванс дружит с Сопливусом; если дать ему себя накрутить — он бы так и бегал кругами по комнате и рвал из-за этого волосы. Что до Сириуса — он считал, что Эванс с Сопливусом прямо-таки два сапога пара, и про себя даже называл ее "миссис Сопливус". Он никому об этом не обмолвился, ни словечком — даже Лунатику, потому что тот всегда делал такое неодобрительное лицо, когда слышал наезды на Снейпа... Бля, да Сириус готов был яйца свои прозакладывать — Снейп и не думал защищать Ремуса в ответ, когда слышал от своих мудацких дружков, какая погань эти оборотни, и как их всех надо собрать в кучу и перехуячить, чтобы точно подохли... О, Сириус прекрасно знал, о чем толковали между собой такие людишки...

А потом он, Сириус — он, кто должен был заботиться о Лунатике! — взял и рассказал этому ебучему гаденышу, этому дерьму с соплями, как пробраться в хижину к Ремусу. И это выплыло наружу.

Порой Сириус думал — он совершенно рехнулся... был не в себе, раз так поступил и подверг Лунатика опасности. В него тогда словно кто-то вселился... словно к нему в голову залез его ничтожный папаша и так все исказил, что Сириус взял — и сделал это. Нет, мир бы определенно стал чище, перестань его пятнать этот мелкий кусок дерьма — или любой другой Пожиратель, если уж на то пошло... но мир без Лунатика, мир, где Лунатика замучили и казнили... да без него вся вселенная стала бы неправильной.

Он осознал это только тогда, когда самое страшное едва не случилось. Жизнь — она такая.

Погода в Хогсмиде была хуевая. И, разумеется, там тоже шел дождь. Снова он — будто в мире не осталось ничего другого, только дождь, холодный, тоскливый и мрачный. Сириус чувствовал этот холод еще у Поттеров — тот напирал на окна, подбирался к теплу, что исходило от Сохатого, Чарльза, Дореи, Лунатика... Сириус так и не объяснил Джеймсу, отчего ушел из дома; сказал только, что не мог больше там оставаться, чтобы Сохатый не узнал, что это такое — когда мир становится все мрачнее и мрачнее, словно в него приходит полярная ночь. Но сам Сириус знал. И спрятал на дне своего сундука два блока "Пэлл-Мэлла" — запасся в преддверии ночей, когда бессонница приносила воспоминания о приглушенных голосах, что клубами табачного дыма расползались по его бывшему дому.

Он помог Лунатику спуститься на платформу, стараясь его поддерживать, но в то же время не сжимать пальцы слишком крепко. У Сохатого никогда так не получалось, хоть он и старался, а Хвост был еще тем неумехой: в последний раз, когда ему позволили поучаствовать, для Лунатика это закончилось переломом трех плюсневых костей — Питер уронил сундук ему на ногу. Сириус тогда влепил Хвосту знатную затрещину, а потом костерил на чем свет стоит, пока тот не разрыдался. Бедный недотепа — никакого продыху от собственного мудачества. Сириус вздохнул от одного воспоминания о той истории. Именно тогда он назначил себя ответственным за Лунатика, раз уж Сохатый и Хвост (всяческих им благ) только и могли, что щелкать хлебальником.

— Ну вот, Лунатик, — сказал Сириус, накидывая на того капюшон — волосы у Ремуса были влажные от пота, — прелестный ледяной дождичек, только для тебя, по особому заказу — я нарочно сгонял сову. Нравится?

— Как мило и заботливо с твоей стороны, Бродяга. Но в следующий раз лучше заказывай конфеты, — Лунатик явно пытался не слишком наваливаться на него при ходьбе.

— С малиновой начинкой?

— М-м-м, — протянул Лунатик, явно мечтая слопать всю шоколадную заначку.

— И голыми красотками на коробке?

— Снова зачаруешь картинку? Никто в Хогсмиде не станет продавать конфеты с малиновой начинкой в коробках "сердечком", и чтобы на крышке были изображены мастурбирующие девушки. И это, мистер Сириус Блэк, есть непреложный факт.

Сириус расплылся в улыбке.

— Все равно я не люблю повторяться.

Он надвинул пониже собственный капюшон, защищая глаза от заебавшей мороси. В нескольких шагах впереди Хвост катил по грязи два сундука — свой и Лунатика; Джеймс управлялся с оставшимися — собственным и сундуком Сириуса. Большая часть приехавших на поезде студентов ломанулась вперед, стремясь поскорее спрятаться от мерзопакостной погоды, так что свободных карет осталось немного. И у одной из них как раз пищала и ссорилась стайка второкурсниц.

Должно быть, потому, что рядом с соседней маячил Сопливус и поддерживал нетвердо стоявшую на ногах Эванс примерно так же, как сам Сириус — Лунатика.

— Зашибись, — со вздохом пробормотал Лунатик, который явно их заметил. — Джеймс уже...

— Ага, — Сириус тоже вздохнул — и застонал, когда Джеймс зашлепал к Эванс прямо по грязи. — Какого хера сейчас... Вот хули ж он не выбрал себе девчонку, которая бы от него тащилась?

— Думаю, если бы ты смог ответить на этот вопрос, — судя по голосу, Лунатику было чуть-чуть смешно, — то разрешил бы величайшую загадку человеческой природы.

— Эванс! — Джеймс затормозил перед стоявшей у кареты парочкой — так резко, что забрызгал их грязью. — Как ты себя чувствуешь?

— В основном — что промокла насквозь, Поттер, — Сириус слышал усталость в ее голосе даже с того места, где стоял. Вылитая миссис Сопливус — вот кто она такая. Этот паскудный хам даже лыбился во весь рот, пыжась от гордости за свою стервочку.

— Прошу прощения, но мне пора, — и она повернулась к карете.

— Хочешь — поехали с нами, — предложил Сохатый — как всегда, стопроцентный гриффиндорец. Порой Сириусу хотелось, чтобы тот был гриффиндорцем не на сто процентов, а только на девяносто.

Сопливус ответил презрительно-недоуменным взглядом — словно глазам своим не поверил при виде такого дебилизма. Как же Сириус мечтал вколотить этот поганый шнобель ему в глотку — и не только потому, что был с ним в чем-то даже согласен насчет Сохатого. Почему Джеймс так перед ней распинался — перед Эванс, из-за Эванс, этой миссис Сопливус, чтоб ей пусто было?

— Я еду с Северусом, Поттер, — она к нему даже не повернулась. — И очень хочу подняться в экипаж и поскорее добраться до школы, потому что тут холод собачий. И Ремус, похоже, со мной совершенно согласен — так что, может, перестанешь нас всех задерживать?..

Эванс забралась на подножку, придерживаясь за ручку кареты. Сопливус ей помогал — будь на месте этого гада кто-то другой, Сириус назвал бы такое отношение заботливым.

Вся эта ночь была какая-то трехнутая. Ебанутая.

Снейп вскарабкался в карету следом за своей подружкой — высунулся наружу, потянувшись к дверце, мельком глянул на четверку Мародеров и расплылся в неспешной и понимающей усмешке... словно Сфинкс, который знает, что загадал слишком сложную для тебя загадку, и теперь ждет, когда сможет тобой закусить.

А затем он захлопнул дверцу прямо у них перед носом, и свадебный экипаж сопливого семейства покатил по грязи. А они остались стоять — вся их четверка, великие Мародеры, и небо ссало им на головы полузамерзшей изморосью, а мокрые и извазюканные мантии задубели от холода.

Сохатый проводил карету долгим взором — затем крутанулся на месте, выискивая глазами своего коварного лучшего друга, но Сириус, занятый Лунатиком, и не думал подходить ближе и участвовать в этом кошмаре.

— Ты должен был меня поддержать! — заявил Сохатый — наполовину умоляюще, наполовину обиженно.

— Да я с первого взгляда понял — ты и так успешно корчишь из себя осла, даже без чужой поддержки, — ткнув палочкой вперед, Сириус заставил распахнуться дверцу последней оставшейся на дороге кареты и помог Лунатику забраться внутрь, а затем попытался добавить что-нибудь сочувственное, а не на сто пятьдесят процентов черствое:

— Признай, Сохатый, ты на редкость погано выбрал момент. Мне жаль, приятель, — и это была правда, потому что по каким-то непонятным причинам Джеймс всегда расстраивался, когда Эванс в очередной раз его отшивала, — но так оно и есть. Успеешь еще — завтра разосрешься с кем хочешь.

Он хлопнул Сохатого по спине, но тому явно не полегчало. Твою ж мать... Ну точно миссис Сопливус, чтоб ее...

— А может, уже на пиру, — предположил Хвост — само усердие. — Ой... то есть она сядет за наш стол, а Сопливус к остальным слизеринцам — я в этом смысле, Сохатый.

— Что за радость нас ждет, — сказал Сириус, заставив все четыре сундука взмыть на крышу кареты и привязаться к ней веревками.

Сохатый недовольно фыркнул — слова друзей его явно не успокоили, но он из-за нее всегда себя так вел. Пожалуй что с возрастом это у него даже прогрессировало.

Сириус пристроился на потрепанном сиденье рядом с Лунатиком — тот дрожал, тяжело откинувшись на подушки — и подобрал с пола чей-то старый шнурок от ботинок. Превратив его в пушистый красный шарф, Сириус обмотал им шею бедному старине Лунатику и подоткнул концы под мантию. Ремус разлепил веки и улыбнулся — совсем чуть-чуть, но и этого уже было довольно.

* * *

Карета тронулась с места. Северус смаковал то выражение на лице Поттера — воспоминание о нем еще долго будет греть его душу... очень, очень долго. Эта беспомощная ярость, эта недоуменная оторопь — то немногое, что останется с ним даже тогда, когда Лили снова достанется Мародерам и втянется в их компанию. О, она бы открутила Северусу голову, если б знала, что он думает о ней в терминах принадлежности кому-то, и этим выблевкам в том числе — но они там все в каком-то смысле принадлежали друг другу, были частями единого целого под названием "свои".

Северус великолепно умел отличать, кто в компании и впрямь свой, а кто так — снаружи в окошко заглядывает.

Ему никак не удавалось понять, отчего Лили так вела себя с Поттером — что тогда, в поезде, что сейчас, на дороге. Возможно, она пыталась имитировать то отвращение, которое всячески ему демонстрировала на том этапе их биографии. А может, не знала, как разговаривать с шестнадцатилетним предшественником своего мужа. Херово же ей, должно быть — еще две недели назад она была замужем за мужчиной, в которого со временем превратится этот отморозок, строящий из себя пуп земли... а оставшаяся троица наглых пизденышей, как подозревал Северус, прилагалась к нему в комплекте. Пустишь в свою жизнь одного — готовь место для всех четверых; как-то так, наверное, это должно было выглядеть.

Что делало предательство Петтигрю особенно мучительным.

Северус опустил взгляд на прильнувшую к нему Лили. Как только он закрыл дверцу и опустился на сиденье, она обхватила его за талию, спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— Обними меня, ладно?

Северус послушался, сам не зная, счастлив он или несчастен. Нет, все-таки несчастен — Лили лишь искала у него утешения, поскольку ей пришлось унизить мужа и лицом к лицу столкнуться с тем, кто в будущем ее предаст.

Очень скоро эта догадка подтвердилась.

— Просто ужас какой-то, — пробормотала она сквозь зубы; Северус было решил, что от огорчения или злости — но нет, Лили била мелкая дрожь, и зубы она сжимала, чтобы они не лязгали.

Он всерьез забеспокоился. В карете, конечно, было холодно, но не до такой же степени. Да и особой мерзлявостью Лили никогда не отличалась. Северус погладил ее по спине, провел ладонью по плечам, гадая, поможет это или нет. Помогло — она расслабилась и даже стала меньше дрожать... но потом он прикоснулся к ее шее, и кожа оказалась теплой. Лили, однако, все еще мерзла — зубы выбивали дробь, а когда он замер, перестав ее поглаживать — проворчала что-то невразумительно-неодобрительное.

Надежда окончательно развеялась, а ее место заняло нехорошее предчувствие. Этот озноб вызван не холодом, а эндогенными причинами.

Иными словами, это проклятие.

И светлые проклятия подобным образом не действовали.

— Все будет хорошо, — негромко пообещал он; уставился в окно, но не видел за ним почти ничего. На дороге в Хогвартс было темно; только неровный свет каретных фонарей бликами ложился на деревья, выхватывая кусочки из окружающего мрака.

— Я знаю, — согласилась она полусонно. — Просто устала... но ты тут... останешься... и все... — а затем снова соскользнула в дрему. Ключицу обдало дыханием, прерывистым и неглубоким; похоже, Лили впала в беспамятство.

Северус нахмурился, глядя в темноту. Хорошо, что он сообразил отправить мадам Помфри записку с совой какой-то третьекурсницы... вряд ли, однако, в Хогвартсе кто-то разбирается в темных проклятиях и снимающих их лечебных заговорах лучше, чем он сам. Разве что директор... хотя не исключено, что в этом вопросе Северус обогнал бы и его. Да, Дамблдор был непревзойденным специалистом в теории магии — подобными познаниями сам он похвастать не мог; однако в том, что касалось конкретных темных заклинаний, как атакующих, так и исцеляющих — тут Северус пожалуй что знал даже больше.

Но это если презюмировать, что Дамблдор не желал применять Темные искусства на практике. В чем он уже не был так уверен — вспомнить хотя бы Контрапассо...

Северус знал, что смог бы вылечить Лили, если бы сумел поставить правильный диагноз. В этом-то и заключалась проблема — о каком проклятии идет речь, было неясно. И с этой задачей Дамблдор, скорее всего, справится лучше. Пусть он и не изучал Темные искусства так, как его бывший студент — с лихорадочным упоением в молодости и спокойным уважением в зрелые годы — но директор прожил на свете намного дольше и гораздо больше повидал; Северус же интересовался в основном тем, как накладывать темные проклятия и как избавиться от того, что могло навредить ему и его ближайшему окружению. На такой ранней стадии многие заклинания действовали сходным образом; похоже, придется подождать, пока то, что наложили на Лили, не проявит специфические для него симптомы...

Но в случае с Темными искусствами, когда проклятие показывало свое истинное лицо, обычно бывало уже поздно.

Чем дольше он на эту тему размышлял — тем больше убеждался в том, что Лили, скорее всего, придется показать Дамблдору. Северус не испытывал ни малейшего желания это делать, однако ее здоровье и благополучие были приоритетны. Хотя в то время они формально и враждовали — директор считался негласным лидером светлой стороны, а Северус примкнул к будущим убийцам-фанатикам — у Дамблдора более чем хватило бы проницательности, чтобы заметить столь разительные перемены в поведении своего студента. Директор не только владел ментальными искусствами — он был умен, дальновиден и наблюдал за учащимися десять месяцев из каждых двенадцати. Если даже Люпин заметил, что что-то не так... а какое лицо сделалось у Блэка, когда Северус улыбнулся, закрывая дверцу кареты...

Похоже, он не мог не рисоваться перед этими выпердышами. Слишком велико было искушение. И будь он даже в силах притвориться собой-семнадцатилетним — все равно не стал бы этого делать. Подростки были ему омерзительны, и его собственная юная версия исключения не составляла; вести себя подобным образом он попросту не хотел.

Карета мягко затормозила. Снаружи, за ее тонкими стенками, хлопали дверцы, барабанили дождевые капли, бушевали вопящие студенты и, судя по звукам, опять распоясавшийся Пивз. Северус утешал себя мыслью, что поведение мелких засранцев теперь не его забота, и призывать их к порядку он более не обязан... это было настолько безнадежное занятие, что ему не добавляла привлекательности даже возможность как следует запугать поганцев.

Он попытался вывести Лили из экипажа — та порывалась что-то сделать сама, но поскользнулась на раскладной подножке и так и грохнулась бы на землю, не стой Северус совсем рядом. Она осела к нему в объятия, словно мешок.

Нахуй сундуки. Он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице, что было далеко не так просто, как казалось: студенты, взбудораженные подначками Пивза, так и сновали вокруг, а предательские ступеньки изобиловали лужами — как уже подмерзшими, так и еще не успевшими это сделать; кое-где лед был залит водой. Одно хорошо — что в семнадцать Северус уже начал вытягиваться и возвышался над этими мельтешащими паршивцами.

— Что ты делаешь? — слабым голосом спросила Лили; голова ее безвольно клонилась к нему на грудь.

— Не отвлекай меня, — сухо предупредил он, обходя стороной каких-то резвящихся четверокурсников, — если дорожишь нашими шеями. Куда прете, кретины! — гаркнул Северус на мальчишек — те обернулись, заслышав его голос, и едва не посшибали друг друга, торопясь перед ним расступиться.

В ботинки хлынула холодная струя — поток несся по промоине, проточенной в ступеньках дождевой водой из водостока-гаргульи. Судя по звукам, в толпу затесался Пивз — носился невысоко над землей, развязывая шнурки на ботинках.

— Стеббинс! — рявкнул откуда-то с самого верха на редкость знакомый голос. — Если вы немедленно не прекратите, то получите месяц отработок!.. Ну же, мисс Дэвис — это просто вода, от нее не тают... Пивз! Я все видела!

Ответ полтергейста потерялся в общем гаме, но Северус мог поручиться, что тот был выдержан в духе его речи перед Мародерами.

Один пронзительный взгляд — и крошечный первокурсник поспешил убраться с дороги. Оставалась последняя ступенька. Минерва повернулась — совпадение, должно быть — и опешила, явно не ожидая увидеть Северуса так близко.

— Мистер Снейп, что вы... мисс Эванс?

— Я отправлял сову мадам Помфри, — сказал Северус отрывисто. — Она ее получила?

Минерва не сводила с него глаз, но голос ее звучал как обычно.

— Поскольку я не мадам Помфри, вам, мистер Снейп, придется спросить у нее, — она указала на распахнутые позади двери. — Отправляйтесь в больничное крыло — если встречусь с мадам Помфри, передам ей, что вы там.

— Спасибо, — поблагодарил Северус — это опять вышло слишком резко — и добавил, чувствуя себя не в своей тарелке: — Профессор.

А затем он поспешил удалиться, пока не успел еще что-нибудь натворить — у Минервы было более чем странное выражение лица. Тьфу... как же он себя вел на шестом курсе? И стоило ли ее благодарить? Кажется, нет, хотя в точности Северус не помнил... Наверное, она могла бы зашить ему распоротый живот, и он бы только усмехнулся — декан Гриффиндора, как-никак, да и трансфигурацию он на дух не переносил, не говоря уж о том, что как раз в то время зарождалась вся эта пожирательская гнусь...

Блядистика — хуй поймешь.

Из распахнутых дверей Большого зала лилась какофония звуков, тепла и света; Северус миновал его и ступил на парадную лестницу. Над головой нависал следующий лестничный пролет, поскрипывали неспешно движущиеся камни. Вес Лили оттягивал руки; если б не это — он бы остановился, вгляделся в каждое окно с еще целыми стеклами, вслушался в перешептывание портретов — даже в пронзительные вопли неугомонных детишек, потому что все это было частью Хогвартса — того Хогвартса, что после гибели Альбуса сохранился только в памяти и не мог быть воссоздан наяву. Его залы попирали Пожиратели, а сердце Северуса — Темный Лорд, уничтожая все, до чего мог дотянуться.

— Поздравляю, — прошептала Лили.

На какое-то безумное мгновение ему померещилось — она поздравляет его со вновь обретенным Хогвартсом, но это, конечно же, была ерунда. Он опустил взгляд — Лили улыбалась, повернув к нему лицо. Кожа ее казалась прозрачной.

— С тем, что сообразил обратиться к ней "профессор", — все таким же шепотом пояснила она. Ее ладонь покоилась у него на груди — он не знал, бьется ли еще его сердце. — А не "Минерва".

— До идеала мне еще расти и расти, — ответил Северус и начал неспешно взбираться со своей ношей по ступенькам.

* Инсайд — инсайт: в оригинале игра слов была, конечно, другая (прим. перев.).