Ничего не меняется (джен)

Снег на моем лице не тает,

Я украдена этой ночью…

Гермиона вздрогнула и проснулась. Она не поняла, что ее разбудило. То ли резкий звук, то ли какое-то движение, будто кто-то ее толкнул. Или показалось? Она закрыла глаза, собираясь перевернуться набок и снова заснуть, но тело ее не послушалось. С ним что-то было не так. Но что именно? Гермиона вновь открыла глаза, мучительно соображая, где она и что происходит. Что так смутило ее, показалось неправильным во время пробуждения? В этот миг дрожь болезненной волной прошла по ее телу, и она осознала, что видит небо. Не безопасный полог своей спальни, даже не игрушечное небо Большого Зала, а открытое звездное небо. Настоящее. Она спала прямо на улице, в снегу. Вслед за дрожью пришла боль. Пальцы рук, ноги, уши, шея – все это, непослушное, одеревеневшее, еле ощущаемое, вдруг ужасно заболело. Больше всего хотелось провалиться обратно, в сонную одурь, где никакой боли не существовало вовсе. Свернуться калачиком и ничего не делать. Но частью плохо соображающего мозга Гермиона понимала, что если позволит себе заснуть, то вполне может уже не проснуться. Надо было срочно встать, согреться, дойти туда, где тепло.

Или наоборот, не стоило дергаться? При переохлаждении, услужливо подсказала память, обменные процессы замедляются настолько, что утром она вполне может быть еще жива. А если она начнет сейчас куда-то двигаться, согреваться, это ведь может быть для нее фатально. Просто полежать здесь до утра. Подождать. Ее найдут. Ампутируют обмороженные кусочки – и она будет спокойно жить дальше…

Нет, так не пойдет.

С третьей попытки рука послушалась ее и даже нащупала карман мантии. Еще немного – и она смогла найти там палочку. Удержать ее оказалось куда труднее, но в конце концов ей удалось и это. Полдела сделано. Теперь можно было полежать, отдохнуть… нет, нет, не сметь, еще рано.

Сильные согревающие чары применять не стоит, решила она. Иначе расширятся сосуды, и… что именно «и», она не помнила, но помнила, что это может быть нехорошо. Память не поддавалась, не хотела работать, не воспроизводила согревающие чары, ни сильные, ни слабые, и Гермиона поняла, что придется обходиться без них. Села, переборов новый приступ дрожи, и обнаружила, что находится на опушке Запретного Леса. Замок вроде бы был так близко, но так далеко, не дойти! Встать бы на ноги и добежать туда, но ноги не слушались…

Время. У Гермионы не было времени на причитания. Ноги, руки, мозг – не важно, что отказывает. Важно дойти. Опираться руками на снег было больно, но пришлось. Она наконец-то встала, по щиколотку провалившись в снег, и пошла к замку.

Какого черта она делала ночью почти в Запретном Лесу, одна, легко одетая, в простых туфлях, в которых ходила по школе? Она не помнила, но полагала, что это подождет. Вспомнить бы все-таки согревающие чары, это сейчас гораздо важнее. Или понять, что можно сделать, чтобы не зачерпывать туфлями снег… нет, ничего. В голове было пусто, гулко, одна лишь мысль удерживалась в ней: «Срочно нужно в тепло». Да и та норовила куда-то ускользнуть.

Она по-прежнему не чувствовала ступни, зато от ступней до коленей ноги просто горели, зудели, ныли, и Гермиона никак не могла сообразить, хорошо это или плохо. Ну и зачем было читать все эти родительские справочники, если в итоге она все равно ничего не смогла вспомнить, когда это оказалось так нужно? Силы закончились. Ей казалось, что она шла уже очень долго, но до замка все еще было так далеко. Гермиона уже почти решила сесть и передохнуть перед тем, как отправляться дальше, как вдруг вспомнила: хижина мистера Хагрида! Она гораздо ближе замка! Совсем неподалеку!

Последующие несколько минут (или часов?) разнообразием не отличались. Гермиона просто шла, ни о чем не думая, стараясь ничего не чувствовать и не сомневаться в том, что идет в правильном направлении. Когда она наконец-то увидела хижину, велик был соблазн упасть прямо там, где она стояла, но что-то гнало ее вперед, и она шла. Она никогда не замечала за собой такой воли к жизни, ей казалось, у нее не должно было хватить сил подняться из того сугроба. Но силы нашлись.

В окнах мистера Хагрида горел свет. Он открыл ей дверь, и она буквально ввалилась внутрь. Кажется, сначала он пытался ее ругать, потом что-то спрашивать, потом опять ругался. Гермиона не отвечала. Просто не могла, да и не понимала толком, что он говорит. Она села к огню, надеясь, что вот-вот согреется, но теплее не становилось. Так, сидя у огня, она и провалилась в тяжелую дрему, граничащую с обмороком. Как она оказалась в Больничном Крыле, она не помнила.

* * *

Утро для нее началось с зелий и мазей – лечебных, чтобы снять последствия переохлаждения, и профилактических, чтобы предотвратить возможные осложнения, в смысле, заболевания, которые могут случиться с девочками, гуляющими в морозные ночи по Запретному Лесу.

— Вам, мисс Грейнджер, повезло, что вы совсем недолго там пробыли, — вещала мадам Помфри. – Еще бы полчаса-час – и вы бы ни встать не смогли, ни даже сообразить, что, собственно, нужно делать. Вам очень, просто нечеловечески повезло. Непонятно только, зачем вам вообще туда понесло.

Вопрос был, конечно же, риторический, по крайней мере, ответа колдоведьма ждать не стала. Но Гермионе все равно предстояло на него ответить. Для начала, самой себе. Теперь, в тепле, когда ничего не болело и не отнималось, а голова работала почти так, как ей и должно работать, она вспомнила события, предшествующие ее пробуждению в Запретном Лесу. Разговор с неким Томом Реддлом, его предложение, ее испуг, удар по окклюментным щитам – дальше провал. Куда делась память о последующих событиях, от спальни и до сугроба? Следствие ли это какой-либо травмы, или Обливиэйт, или же до пробуждения в лесу она была без сознания? И если она была без сознания, то как же, все-таки, она там оказалась? И лежит ли до сих пор на ее кровати старая черная тетрадка?

Гермиона с трепетом ждала визита декана, и он действительно пришел, да не один, а в компании с самим директором Дамблдором, который, однако, поначалу удовольствовался ролью наблюдателя.

— Сейчас, мисс Грейнджер, вы максимально честно расскажете, что вы делали вчера вечером, иначе я не постесняюсь применить не только Легилименцию, но и Веритасерум, — бодро начал профессор Снейп. Что же, чего-то такого и следовало ожидать.

Гермиона решила наконец-то исправить свою глупость и максимально подробно рассказала все, что смогла вспомнить. На имени Том Реддл директор встрепенулся, подошел ближе и начал задавать уточняющие вопросы. Видимо, он знал, кто это такой. Но Гермионе, разумеется, не сказал. Когда она дошла до своего пробуждения в лесу, маги переглянулись, и профессор Снейп недовольно протянул:

— Я, конечно, проверю ее спальню, но это наверняка бесполезно. Дневника уже там нет, я даже не сомневаюсь.

— Зато кое-что стало понятнее, — вздохнул директор. – И понятно, хотя бы, что искать. Благодарю за рассказ, мисс Грейнджер. Отдыхайте, набирайтесь сил и возвращайтесь к учебе.

И он вышел, а декан еще ненадолго задержался, неприязненно глядя на нее.

— Вы забыли, что я вам говорил, мисс Грейнджер? Я велел при любой странности – тут же!..

— Профессор, я честное слово как раз собиралась идти к вам, но не успела…

— Я ведь уже говорил вам, что «я собиралась» — самая глупая отговорка, придуманная с мерлиновых времен?

— Но это правда!

— Вы сделали глупость, мисс Грейнджер, — припечатал декан. – И могли расплатиться за нее жизнью. Вам повезло, ваша жизнь при вас, но думаю, кара за необдуманные поступки еще настигнет вас. И очень скоро.

После этого оптимистичного заявления декан ушел. А обещанная им кара настигла Гермиону уже через десять минут. Кару звали Маркус Флинт. Начал он со вступления «Какого ж лысого дементора» и за следующие четверть часа ни разу не повторился.

— Что в прошлом году ты зимой здесь валялась из-за какого-то идиотизма, что в конце учебного года – и вот опять та же ерунда! – наконец-то перешел он к содержательной части. – И ладно бы по болезни или невезению, но у тебя какое-то нездоровое умение попадать в странные истории, Грейнджер! А мы в этом году за тебя отвечаем перед деканом! Не смей нас подставлять, слышишь? Вот какого Мерлина ты забыла ночью в лесу, а? Не слышу ответа!

— Я не знаю, Флинт, — Гермиона решила попытаться оправдаться, раз уж ей дают такой шанс.

— Что значит «не знаю»?!

— Я не помню, как там оказалась и зачем туда шла. И если я правильно поняла, есть вероятность, что я пришла туда не по своей воле.

— То есть тебя убить хотели, что ли? – растерянно спросил Флинт. – А чего не василиском? Ну, или кто там у нас этот ужас…

— А я откуда знаю?! Я просыпаюсь в лесу, не помню, где была до этого, и замерзла почти насмерть, и меня же все утро еще и ругают!

— Ну ладно тебе, Грейнджер, не кипятись. Или кипятись, для согрева если. Ты просто не знаешь, как нас всех вчера тряхнуло, когда ты нашлась у Хагрида, а мы даже не в курсе были, что тебя нету! Декан со старост чуть шкуру не снял, а им-то оторваться не на ком, они злые теперь, как мантикоры. Так что… это… готовься. Тебя сегодня еще не раз обругают. Ничего, расскажешь им все, вместе подумаем, что это было.

* * *

После обеда мадам Помфри признала состояние Гермионы удовлетворительным и отпустила. Надевая свою мантию – вполне обычную, даже вычищенную после ночных приключений, но Гермионе она казалась промороженной насквозь, — она засунула руки в карманы, чтобы было теплее, и в правом кармане нащупала какую-то бумажку. Она достала ее и не сразу узнала, хотя видела в течение последних недель чуть ли не каждый день. Узоры и цветы на ней потускнели и поблекли, а руны, составлявшие основу рисунка, исчезли вовсе. Открытка от Гринграсс. Гермиона довольно быстро вспомнила, как она там оказалась: открывая и закрывая ежедневник в ожидании ответа Тома Реддла, она достала ее и взяла в руки, а потом, когда стала искать защитные перчатки, просто засунула в карман.

Глядя на явно отработавший свое талисман, она вдруг отчетливо поняла, почему ей повезло проснуться этой ночью, почему она не заснула снова, хотя так хотела этого, и откуда у нее взялись силы дойти до хижины. Похоже, теперь у нее был Долг Жизни перед Гринграсс.