Запах лёгкого загара (гет)

— Гарри, я… Я должна тебе сказать… — и молчок.

Из его груди вырвался тяжелый вздох.

Разговор не клеился. В который раз повторялось одно и то же. Начинала Гермиона относительно бодро, но голос быстро слабел, потом вовсе куда-то пропадал, и фраза обрывалась, так и не оформившись во что-либо вразумительное.

В аляповатых толстобоких чашечках остывал кофе, белые шарики мороженого теряли форму и расплывались по дну полупрозрачных вазочек. Жара к вечеру немного спала, но неподвижный, перегретый за день воздух не давал взбодриться.

Терпение иссякало, и Гарри не знал, что делать. Напомнить о времени? Пошутить? Первое отпало сразу: он стеснялся посмотреть на часы даже украдкой. Хорошая шутка могла бы разрядить атмосферу, но ничего остроумного в голову не приходило.

Гермиона нервничала, а Гарри, глядя на неё, не мог припомнить, видел ли хоть раз свою подругу в таком смятении. Чтобы лучшая ученица Хогвартса не могла связать трех слов? Это даже не смешно.

Не кофе надо было заказывать, подумал он, а что-нибудь покрепче. Может, тогда и язык бы развязался, и дело сдвинулось бы с мертвой точки. Зачем-то ведь она привела его в это уединённое кафе на окраине парка. Причем без предварительной договорённости.

Просто явилась в «Нору», отвела Гарри в сторону, сказала, что есть разговор — «срочный и архиважный», и, краснея, попросила «уделить ей внимание». Естественно, Гарри согласился: за Гермиону он бы жизнь отдал, не раздумывая, а вечер так и так нужно было чем-то занять.

И вот — на тебе! Споткнулись на ровном месте.

Гарри огляделся. Официантов здесь, похоже, не держали. Посетителей обслуживал бармен — пожилой полноватый мужчина в светлой жилетке с многочисленными карманами. Время от времени он зевал, вытирал лысину носовым платком и, от нечего делать, наблюдал за столиками.

Гарри привстал со стула, и Гермиона, заметив его движение, встревожилась.

— Уходишь?

— Нет-нет, — поспешил успокоить он. — Я... это... Выпить хочешь чего-нибудь? Пива, например.

— Пиво вряд ли поможет.

Она усмехнулась, но веселее от её натянутой улыбки не стало.

Чёрт, знать бы, чем угощают подруг в летних кафе?

— Тогда, быть может... — Гарри замялся, прокручивая в голове небогатый набор светских навыков, почерпнутый в основном от дяди Вернона. — Коньяк, виски, джин?

— Виски!

— Уверена? — он слегка опешил от её категоричного тона.

Гермиона молча кивнула и придвинула вазочку с мороженым поближе к себе.

Гарри вернулся пару минут спустя. Поставив на стол бокалы, поинтересовался:

— Ну как? Вкусно?

— Есть можно. Ладно, — Гермиона прекратила наконец тупо перемешивать изрядно подтаявшее мороженое и, взяв в руки бокал, посмотрела на Гарри. — За что будем пить?

Он пожал плечами. Последнее время в ходу было три тоста: за победу, за победителя и за погибших. Сам Гарри никогда не предлагал ни первый, ни тем более второй, а третий вдруг показался неуместным.

— Тогда выпьем за нас, — Гермиона подняла бокал. — За то, что остались живы.

— За то, что всё закончилось, — поддержал Гарри.

— И больше никогда не повторится!

Он согласно кивнул и поднял бокал. Луч вечернего солнца высветил плавающие в виски кубики льда, придав им мягкий золотистый оттенок. Гарри сделал глоток. Горьковатая жидкость обожгла горло.

— Крепкий... — пробормотала Гермиона, пригубив свой бокал.

— А ты чего ждала? — он усмехнулся.

Забавно было смотреть, как она морщится. С непривычки, понятное дело. Да и сам он немногим лучше, хоть и парень. Вернее, Мальчик-Который... (пристало, чёрт, прозвище!) Июль уже на исходе, а ни пить, ни скалить зубы перед камерой он так и не выучился, и, как не замедлила отметить Рита Скитер, «Мальчик-Который-Победил не умеет говорить красивых речей...»

Пока не выпьет, по крайней мере.

Виски дал-таки ожидаемый результат — сделал мир проще и отогнал немоту. Тема для разговора возникла сама собой.

— Расскажи про Австралию, — предложил Гарри. — Как всё прошло?

— Нормально, — слабо откликнулась Гермиона. — Я ведь рассказывала уже.

— А ты ещё раз расскажи, — продолжал настаивать Гарри. — Только мне, — выделил он. — И не в общих чертах и двух словах, а подробнее, по порядку. Итак: прилетели мы с Роном в Сидней...

— Прилетели мы с... в Сидней...

Всё повторилось. Энергичное, как положено прилежной ученице, начало и заунывный конец. Но тут, хвала Мерлину, было за что зацепиться.

— И что же не так с Роном? — поинтересовался Гарри, всеми силами стараясь придать голосу непринужденность и этакую необязательность.

— Всё с ним... так.

Уклончивый ответ ничего не прояснил, и Гарри решился надавить сильнее.

— Тогда другой вопрос: что не так у вас с Роном?

Оторвав взор от плавающей в бокале льдинки, Гермиона подняла голову.

— У нас с Роном всё по-прежнему. Ничего нового, — добавила она предельно спокойно, не сводя глаз с Гарри.

Ему стало неловко под её взглядом.

Ну, если «ничего»...

В животе внезапно стало горячо. Будто огненная жидкость только-только дошла до нужного места и распалила притуплённые чувства.

А вдруг... Вдруг она решила посоветоваться с ним «как сестра»? Быть или не быть? Извечный вопрос, так сказать...

А что? Едва ли не первое, о чём справился Рон, вернувшись из Австралии: как обстоят его, Гарри, дела с Джинни? А узнав, что никаких таких особых, в понимании Рона, дел у него и Джинни «не было и нет», усмехнулся.

— Неужели сестричка не даёт?

— Не спрашивал, — ответил Гарри коротко, не желая поддерживать малоприятный разговор.

Можешь успокоиться, друг! Да, бедолага Поттер был, есть и будет ходячим недоразумением, сборищем упущенных возможностей. Да, пригласил на рождественский вечер Луну, а мог бы выбрать любую. Да, в сентябре поедет в Хогвартс, а не в Школу авроров. А что касается Джинни... Куда, собственно, спешить? Впереди у них ещё целый месяц лета, седьмой курс и вся жизнь. Быть может.

Однако вчера Гарри не сомневался, что Рон его подкалывает: мол, отстаёшь, друг, от естественного развития. А ведь мог бы признаться, что у самого облом случился! Вместе бы и поржали.

— Так значит — у вас с Роном ничего нового? — переспросил Гарри, чувствуя, что настроение поднимается.

— Я не хочу говорить сейчас о Роне.

— Ну, как знаешь... — Гарри пожал плечами: ему-то было всё равно, главное он уже услышал. — Тогда о чём будем говорить?

— О нас.

— Так я всё жду, жду... Давай, колись, пока герой трезвый!

Он сам поразился своему полушутливому тону. И продолжал в том же духе: лукаво подмигнул, демонстративно поднес бокал к губам, сделал глоток. Горячая волна разлилась по телу, приглушила ощущение реальности, и он повеселел окончательно. Атмосфера за столиком, пропитавшись его глупой радостью, заметно потеплела.

— Ну давай уже, Гермиона, говори, — напомнил он, чувствуя, что шутка удалась. — Клянусь, я унесу твою тайну в могилу!

Губы Гермионы, к его удовольствию, тронуло некое подобие улыбки. Её щёки пылали, но голос вдруг зазвучал на удивление ровно:

— Это всё из-за родителей, Гарри.

— Из-за родителей? — переспросил он, мгновенно трезвея, не успев ещё ничего понять, но уже ощущая себя чем-то вредоносным.

— Да, — Гермиона кивнула. — Сама я никогда бы не решилась. Но папа настоял, и вот я здесь.

Поколебавшись секунду-другую, она продолжила, но уже гораздо тише:

— Естественно, они не были в восторге от моих «фокусов». По-моему, они до сих пор боятся... насилия. Да, пора уже произнести это слово, — она приложила ладони к горящим щекам. — В общем, натворила дел, больших и малых...

Гарри не выдержал её взгляда и, едва заметно качнув головой, опустил глаза.

Он чувствовал себя безнадежным должником, которому никогда не расплатиться по счетам. Но он молчал и, сам того не желая, злился на Рона. Намекнуть не мог? А то: всё прошло нормально; хорошие люди, не скандальные; просили только, «ради всего святого, не баловаться с электричеством и ничего не совать в розетку». И наконец: «Сколько я этих Грейнджеров видел? Без году неделю?»

— Рон знает далеко не всё, — Гермиона ответила на незаданный вопрос. — В нашей семье не принято выяснять отношения при посторонних. Рон ждал меня в отеле, потому что год назад в доме не было никого, кроме меня. Я думала, так меньше рисков.

Она останавливалась после каждой фразы, то ли для того, чтобы обдумать следующую, то ли просто переводя дух. Гарри не решался перебивать, хотя вопросы на языке вертелись.

— Так что Рон пропустил и первый шок, и большой семейный совет, и последующие... разборки. Две с лишним недели я уговаривала родителей вернуться в Британию. На самом же деле — ждала прощения.

— Не дождалась? — тихо справился Гарри, уже не сомневаясь в отрицательном ответе.

Гермиона замотала головой с таким ожесточением, что он почти физически ощутил её боль.

— Внешне всё выглядело вполне благополучно, — продолжала она. — Утром нас вежливо встречали за завтраком, а вечером — за ужином. Рон, наверное, и сейчас уверен, что так всегда и было, что этого достаточно для «мирной жизни». Да, знаешь, он в диком восторге от компьютера. Освоил несколько простейших игр, ну и... тупил часами.

— Но ведь они согласились вернуться домой, — вставил Гарри, воспользовавшись секундным замешательством.

Гермиона криво усмехнулась.

— Рон тоже счёл это добрым знаком.

Она вновь замолчала, потом взяла со стола затейливо свёрнутую салфетку, повертела её в руках и, резко тряхнув, поднесла к груди. Но через пару секунд смяла ткань в кулаке.

— Для папы мы с мамой всегда были «его девочками». Приходя с работы, он садился за стол и, демонстративно подвязывая слюнявчик, сообщал: «Девочки мои, в доме есть голодные зубы...»

Гарри слушал Гермиону затаив дыхание. И, по мере того, как его посвящали в жизнь семьи — уже давно не чужой для него, — что-то напрягалось в нём, натягивалось тугой струной и заставляло вспомнить всё, чем жил сам Гарри последние три месяца.

События теснились в сознании как попало, зачастую накладываясь друг на друга. Но какая-то своя очередность, безусловно, существовала. Тот летний вечер, когда он открыл семейный альбом Грейнджеров, напомнил о себе первым.

* * *

Жизнь показывала, что порой самое сокровенное запечатано глубоко в душе и вырывается наружу лишь случайно. О своих родителях Гермиона говорила редко и мало — не больше, чем Гарри о своих.

Но месяц назад она, едва ли не впервые, изменила своей привычке.

Тогда, поднявшись в мезонин, где находилась комната Рона, он застал подругу за разбором бисерной сумочки. Ворох старой одежды, темневший в дальнем углу, судя по всему, смиренно ожидал плановой ликвидации. Отдельно лежали свернутая в валик палатка, походная аптечка, рама от портрета Финеаса Найджелуса, а посреди комнаты возвышалась неровная стопка книг, явно ожидающая сортировки. Гермиона устроилась рядом на коврике.

Раскладушка была занята дремлющим Живоглотом. Кот вальяжно растянулся во весь рост, и, здраво оценив размеры рыжей тушки, Гарри не решился присесть даже на край.

— Как там ваш мотоцикл? Летает? — спросила Гермиона, когда он, оказавшись напротив неё, присел на корточки.

— Да вроде... — нехотя отозвался Гарри. — Джинни нравится, Рону тоже.

— А тебе?

— Не очень, — скупо ответил он.

Есть такие вещи, к которым лучше лишний раз не прикасаться. Злополучный мотоцикл одним своим существованием напоминал и о Сириусе, и о Букле, и о Снейпе, и о подставе, организованной Дамблдором. Гермиона поняла это и, видимо пожалев о заданном вопросе, опустила голову. Проследив за ней взглядом, Гарри разглядел лежащий на полу темно-коричневый переплёт, скорее всего кожаный, с ремешками и застежками.

— Что за фолиант? — спросил он, опасливо покосившись на пустой холст портрета. — Умыкнула под шумок из запретной секции?

— Гарри, как ты можешь! — возмутилась Гермиона.

— А ты не можешь? Даже для общего блага не можешь?

Они улыбнулись друг другу.

— Это семейный альбом, — перестав улыбаться, призналась Гермиона. — Почти всё, что осталось... Уилкинсы забрали с собой не так уж много, остальное пришлось уничтожить. Сам понимаешь: лишние фотографии — лишние зацепки.

— Так он всегда был здесь? — спросил Гарри, покосившись на бисерную сумочку. — Ни разу не замечал.

— Я не вытаскивала.

Она произнесла это таким странным, отрешенным тоном, что стало понятно: ей не достало сил. Потому что не кто-то посторонний, а она сама наставила палочку на своих родителей. Наверное, нечто похожее чувствовал Сириус и безжалостно казнил себя за гибель близких.

Гермиона отвернулась. Гарри понял, что она плачет. Бессильно и беззвучно, повинно и сдержанно, не пытаясь достать платок или закрыть лицо руками. Просто отвернулась, наивно думая, что так сможет утаить навернувшиеся слёзы.

— Не надо, Гермиона, — тихо попросил он, проглотив подступивший к горлу комок. — Не изводи себя. Они ведь живы.

— Думаешь... простят меня?

Их взгляды встретились.

Он с силой закивал, но в какой-то момент замер с опущенной головой, уставившись в пол. Как чувствовал...

Не простили.